Сильные не убивают, книга 2

Глава 20 Андрей. Глаза в глаза

В лапшичной жарко и влажно. Народу — биток, но вокруг Соль и меня образуется этакая зона отчуждения. Мы сидим у стены, на стене гравюра — осьминог тянет девушку на дно, портрет Государя, вырезанный из журнала, и реклама пива с бородатым кхазадом. На шатком столике — специи и соусы в сомнительной чистоты банках и пластиковая салфеточка. Под потолком маленький пузатый телек что-то показывает, но что — понять невозможно. Фоном звучит какая-то умца-умца. Уютно.

Пока ждали лапшу, я взял себе стакан светлого, попросил к нему соленого арахиса. Хозяин — маленький пожилой азиат — аж подпрыгнул. «Нету! — вопит. — Нету! Только кешью!» И народ как будто еще сильнее раздвинулся — у Соль аж лицо вытянулось. Ну потерпи, подруга, вот так к нам теперь относятся, к опричникам.

Зато можно спокойно поговорить.

— Про что рассказывать?

Соль складывает из салфетки самолетик. Медленно, аккуратно. Точно сама себе говорит: не торопись.

— Для начала — про то, за каким Морготом ты уничтожил улику — эфирный слепок над пеплом.

Ломаю деревянную палочку.

— А что это была за улика?.. — хотя и предполагаю ответ.

Я ведь не дурак. Когда схлынул адреналин, многое заподозрил.

Соль отвечает. Рассказывает о подруге-эльфийке, о грозном Мяснике. О том, почему запах ставленной крови от мяса вверг снага в безумие.

— Вот что это была за улика… Андрей.

Верить ей? Не верить? Гляжу на сидящую передо мной зеленокожую девушку.

Врет или она, или… врут Челядникова с Сабуровой. Заговор мерзких преступников-снага, желающих задурить голову опричнику? Или… интриги внутри гарнизона сложнее, чем думает Варя.

Вспоминаю надменное лицо Челядниковой. Усмешку Сабуровой. «Держись меня — не пропадешь». Что мне делать?..

Надеяться на дальнейшую помощь старой волчицы? «Замолвлю словечко за твою зазнобу».

Рассказать все мутантке-снага, подруге бандита, сидящей напротив?

Или… действовать самому. Поронайская база — не вся опричнина. Ожегин со своими мутками — никакой не князь, а всего лишь полковник, сосланный в «штрафной» гарнизон в жопе мира — как и большинство, кто здесь служит. Написать рапорт вышестоящим, пожаловаться…

Да к черту! Соль спасла мне жизнь. Мы с ней бок о бок хреначили тварей в Хтони. Вот пиво пьет. Не знаю насчет мясников, командиров разного ранга, старых крашеных баб в погонах или без. Но вот эта… снага — мой друг. Боевой товарищ. И значит, у нас все должно быть открыто.

— Мне сказали, что так было надо, — рассказываю.

Про Варю говорю вскользь, но что-то мне кажется, Соль тут же все поняла: ухмыляется ехидно, но молчит. И вообще молчит, какой я… дурак. За это спасибо.

Конских размеров миски с лапшой остывают — кусок в горло не лезет. Зато пиво приходится взять еще.

— Значит, кое-кто из командования намеренно стравливает вас и нас, — рассуждает Соль. — Кстати, начальника милиции нашего отстранили и выслали из города… Он бы никогда всего этого блудняка не допустил. Кто-то играет по-крупному. Но зачем?

Снова вспоминаю Варю. Она говорила правду… но не всю. А всю она сама не понимала. Я уверен.

— Зачем? Ради участия в политических играх. Подставить кого-то из руководства города… Получить больше власти, ввести чрезвычайное положение.

Соль тянет руку к кешью, но тут же отдергивает.

— Сабурова… Мы с ней, так скажем, знакомы. Она подруга Барона, знаешь? Это… местный криминальный авторитет. Они враги с Мясником.

Удерживаюсь, чтобы не ляпнуть: «С другим таким же». Вместо этого говорю:

— Ну вот видишь. Все сходится. И Мясника… твоего пытаются подставить, и руки на этом нагреть. Ожегин с Сабуровой. Хотя…

«Настоящие маги всегда сами за себя, запомни».

— … Хотя явно у Сабуровой и своя игра тоже есть. Блин, да у таких пауков всегда у каждого своя игра!

Соль кивает:

— Вот именно. И интерес Альбины с Бароном — понятен. Я думаю, он даже не в том, чтобы одного Мясника прижать… А разом всех снага в городе. Как говорил, гхм, мой знакомый милиционер, «снага, они самый криминальный элемент и есть». Конкуренты… Только вот вашим-то это зачем… настолько всерьез? Ожегину? «Политические игры» в Поронайске? Серьезно? Как будто должно быть под этим что-то еще…

Пожимаю плечами:

— Лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме. Цезарь сказал. Когда он с армией проходил мимо деревни варваров.

— Господи, ты-то откуда знаешь⁈

— Тренер рассказывал.

— Надо же! Гуманитарно эрудированный Мясопродукт…

— Слышь!

— Ладно, ладно. И все-таки. Почему ты не заявил в милицию? Убили двоих разумных у тебя на глазах…

— Опричникам не положено обращаться в милицию, у нас своя служба безопасности… И я ей ни черта не доверяю. По крайней мере, здешним сотрудникам. А потом, думаешь, милиция будет связываться… со всем этим?

Соль вздыхает:

— Думаю, не будет. Всем свои труселя ближе к жопе… Тем паче, без улик.

С досады делаю богатырский глоток — полстакана. Государь с засиженного мухами портрета смотрит бесстрастно. С чего бы ему беспокоиться, до него отсюда шесть с половиной тысяч километров только по прямой, а по дороге, в объезд аномалий — все десять будет.

— Мясник сказал — не пороть горячку, — делится теперь Соль. — Эти ребята сами подставятся.

Фыркаю:

— Он хотел сказать: нас подставят? Ладно, я поговорю с пацанами. Порешаем, что делать. Давай, про себя расскажи. Ты откуда такая… резкая? Я про твои навыки… ниндзя, блин.

— Не знаю, такая родилась. Говорят, направленная мутация, но я свечку не держала. Наоборот, всегда удивлялась, отчего все так плохо видят и чувствуют тени… Меня растили Скоморохи, научили неплохо драться и вообще.

Я аж пивом подавился. Скоморохи… А с другой стороны, видел же все эти трюки своими глазами.

— Ну ты даешь. И что… ты сбежала от них?

— Не совсем. Скорее, они меня отпустили погулять.

— В смысле?

— Ну вот так. Типа, стажировка в полевых условиях. Учись плавать самостоятельно.

— И-и… что? Они однажды за тобой явятся?

— Х-ха! Им придется вставать в хвост очереди — отсюда и до порта. Когда ты умеешь и можешь что-то редкое, отбоя нет от желающих тебя присвоить и использовать в своих целях. Ну ты-то понимаешь, да?

Я понимаю. Мы друг друга хорошо понимаем. Суетливый хозяин все время пытается принести еще, долить, угодить. Не понимаю, перед кем он больше трепещет: перед Соль или перед собачьей головой у меня на мундире. Ну да ладно…

Мы сидим еще часа полтора. Наконец, дядьженины часы — ни разу здесь не засбоили, надо же — говорят, что мне пора собираться.

— Ладно, Мясопродукт. Готова поверить, что не все псы — собаки.

— Снага тоже, бывает, не воняют.

— Вот это уже перебор!

— Ладно, ладно. А-а… блин! Время!

— Чего?

— Хотел еще на телеграф успеть — позвонить в Тверь. Маме. Ладно, в следующий раз…

Соль неожиданно спадает с лица:

— Ну и дурак! Понял? Жизнью рискуешь ради… ай, неважно! А маме не позвонил. Дурак, сопляк, идиота кусок!

Блин. Понимаю, что я ничегошеньки не знаю о ее семье.

И, кажется, лучше не спрашивать.

Хозяин лапшичной меленько кланяется, сложив ладони у живота. Посетители делают вид, что нас нет.

Все, к чему мы пришли вместе с Соль, поедая лапшу, я в тот же вечер рассказываю пацанам.

Говорим мы в казарме, сев кружком, тихонько. Вальтера нет, Долгоруков тоже куда-то делся, а его благородные кореша нас старательно не замечают. Еще, конечно, нас может слушать искин, а на браслет каждому заглушек не напасешься. Но мне, если честно, уже плевать. А вот Ганя, едва речь заходит про мясной комбинат, тащит подушки, чтобы каждый прижал своей руку с браслетом. Детский сад! А впрочем, все так и делают, когда хочется командиров поматерить. Ничего удивительного.

Рассказываю все как есть. И чего в Хтони видел, и чего в городе. А что на комбинате творилось — это парни видели сами! Иначе не поверили бы. А так… глупо не верить.

А мне — глупо что-то скрывать. Кроме этой четверки, здесь больше не на кого рассчитывать. Кроме них — и Соль. Но та из гражданских… снага.

Когда после второй вылазки на комбинат я вернулся на базу, первым делом принялся искать Варю. В столовке выглядывал — нет! В подсобки залез (наряд схлопотал от Рокота) — нет и там! Дошел до того, что спросил напрямую у караульного перед Штабом — там она, нет? Тот так охренел, что даже ответил: нет, мол, не видел.

На второй день прорвался к Челядниковой. Та на меня нарычала, осадила: «Потом, не здесь, не болтай». Ждал еще день — ни к ней вызова, ни Вари. Прорвался еще раз, дал понять, что просто так не уйду. Пообщались. Выполнил, говорю, ваше задание, госпожа подполковник. И рубанул сплеча: у нас уговор был, как насчет него?

— Какой, — говорит, — уговор, Усольцев?

И смотрит, как на пустое место.

— Я вам — эфирный след, вы — Варю.

— И?

— Отдавайте, — ляпнул.

Челядникова аж вызверилась:

— Она тебе что, — говорит, — вещь, чтобы ее отдавать?

Я оторопел, а та давит:

— Почему я тебе этот вопрос задаю, а? Уговор у тебя с ней был — с ней самой. Это и правдоскоп покажет. И у меня тоже — с ней! И ты если хочешь, чтобы я ее, — усмехается, — «отдала», так с ней сперва и договорись. Собственно.

— Так я ее найти не могу! — рычу я.

— А что делать, Усольцев? Варвара к гарнизону не приписана. Ей тут и не положено находиться просто так. Других дел много. Как совпадет — будет у нее здесь задание да желание тебя встретить — тогда появится. Жди.

Ну не с кулаками же мне на нее?.. Вышел. Рассудил так: просто ждать я, конечно, не стану. Разворошу это гадючье гнездо, и вообще: хватит по чужим правилам играть. И вот сижу раскрываю карты пацанам.

Все время, пока рассказываю, Вячеслав краснеет, Мирослав бледнеет, у Федьки физиономия становится все потеряннее, Ганя же напряженно шарит взглядом по нашим лицам. И видно, что он тоже в афиге.

— И что думаешь делать? — вцепляется он в меня, едва завершаю выступление.

— А чего тут думать. Буду писать рапорт в СБ.

— Сдурел⁈

— Ну не в нашу же. В Южно-Сахалинск. Про всю эту дичь.

— И дальше Южно-Сахалинска он не уйдет, — изрекает Ганя.

— Думаешь?

— Ну а как? Такие дела, пацаны, без крыши не делаются. По крайней мере, глупо так не считать. А дальше… Сказать — или сами догадаетесь? Что будет, если Андрюха напишет рапорт и командование об этом узнает.

— Догадаться нетрудно, — басит Мирослав. — Есть два варианта. Первый — Андрюхины подозрения правильные. Тогда… конец нам тогда. Терять будет нечего — постараются все следы замести.

— Второй вариант — подозрения на пустом месте, — подхватывает тут же второй Славик. — Тогда… нам тоже конец, просто по-другому. Попытки вот так подставить, даже по глупости, Ожегин не простит.

— Да мне насрать, — говорю.

Даже Тургенев с Бураном обернулись.

— Тихо, тихо, Андрюха, не пори горячку, — это Ганя. — Надо по-другому. Давай я эту тему отцу закину.

— И что? Твой отец на уши все поставит? — любопытствует Федор.

— Да ну, с фига ли. Отец позвонит дяде. А дядя… он уже на нужных людей выйдет. Из Государевой канцелярии. Дядя у меня такой.

— Честно? Звучит как фигня, Гаврила, — говорю я. — Никто ничего не сделает, а время уходит. Лучше уж я сам рискну.

Сицкий вскакивает — даже подушка улетела:

— Андрюха, дай мне неделю! Доверься! У мелких кланов, знаешь… свои методы работы.

Буран и Горюнович, которые это слышали, начинают неприкрыто ржать. До нас доносится пара сомнительных шуточек про «мелкие кланы».

— Слово дворянина! — восклицает Ганя, и другие мажоры затыкаются. — Слово дворянина, Андрей — я решу вопрос. Подстрахуемся.

— Мелкий подстрахуй получается, — каламбурит Буран, но как-то неуверенно и тихо — только для Горюновича.

Сицкий свирепо на него смотрит, и Буран затыкается — надо же! Кажись, насчет некоторых вещей у них тут и правда лучше не шутить. А то на дуэль вызовут или запишут во враги клана. Не знаю, как принято.

— Ты, — говорю Гане, — делай что хочешь, но я тоже на жопе сидеть не буду.

— На жопе не надо, — тихо говорит Федька. — Смотрите, ребята. Если план Ожегина в том, чтобы стравить нас со снага, которые типа держат город… то…

— Что? — хором спрашивают Славики.

— То мы можем просто не ходить в город.

— В смысле⁈

— Ну, не ходить в город в увольнение. Тут потусить, на базе. Мы же не обязаны.

Пацаны переглядываются. Эта идея — курсантам не покидать гарнизон — настолько же противоестественна, насколько проста. Но если это опасно… Может, и правда.

— И ребят попробуем уговорить, — развивает план Суворин.

Ребята — Буран и Горюнович — не похожи на договороспособных слушателей. Но…

— Я с ними перетру! — снова подскакивает Сицкий.

— Сиди. Я сам перетру.

С одной стороны, мы с мажорами подрались в позапрошлый выход. С другой — после этого, в прошлый раз, я смог отбить у них Соль. И послушали они меня, а не своего вождя Долгорукова. Потому что спокойным, разумным словом и баллоном с газом можно добиться… Ну вы поняли. Некоторого уважения.

— Да с хрена ли нам вообще тебя слушать⁇ — и Буран атакует меня ледяной стрелой.

Летят эти стрелы стремительно, и урон у них, кажется, не хуже, чем от коронного дяди Жени. Вот только Буран, когда запускает такой снаряд, сначала таращит глаза, а потом не просто делает жест, а еще и делает его из нужной стойки. Поэтому предугадать, куда он пульнет, нетрудно. Да и вообще, однообразно действует — долбит этими стрелами и долбит. Хоть бы догадался лужи подморозить, которые Тургенев налил. Чтобы я, не знаю, поскользнулся.

— Смысл. Мне. Врать? — отвечаю я, перемещаясь, чтобы не попасть в угол. — Смысл. Тебе. Играть. По левым правилам?..

Суть дела я уже изложил — в спарринге с Тургеневым. С этим было сложнее, чем с Бураном: водяной и слепил меня брызгами, и пытался ошеломить «водяным столпом» сверху, и хлестал тонкой водяной плетью, оставлявшей порезы (это было хуже всего). Но против лома, как известно, нету приема: в конце концов я смог замедлить время, подскочил к мажору и пробил троечку. Ему хватило.

«В конце концов» потому, что я до сих пор не умел применять свои способности четко, по собственному желанию, с полным контролем. Это происходило наполовину само: когда я стрессовал, пугался, видел реальную угрозу. Не всегда так, но степень контроля плавала.

Поэтому, когда я подошел к мажорчикам и озвучил: «Надо поговорить!», а Тургенев, ухмыльнувшись, сказал: «Так на Ристалище пошли», я согласился. Но стиснув зубы.

Большинство наших тренировок происходило в вирте — в «Котле», здоровенном комплексе, где стояли тренажеры, подобные «Решету» и другие. Но еще рядом с плацем было Ристалище — пятак земли (не бетона!), огороженный заостренными кольями. Редкими, не сплошняком, с натянутыми промеж них канатами. Впрочем, заострены колья были скорее для виду… Их вперемешку покрывали резаные фабричным способом руны (колдовские, как я понимаю) и самопальные надписи типа «Дембель неизбежен». Как одно сочеталось с другим, неясно. Возможно, усиливало.

На самом высоком столбе висела собачья башка, и я так и не понял, настоящее это чучело или муляж.

Парни в первый же день меня просветили, что Ристалище — обязательная, традиционная штука, которая должна быть везде, где расквартирована опричнина. Это такое место, символизирующее опричный воинский дух. И теоретически, оно предназначено для вольных, не обязательных тренировок, спаррингов, а когда-то служило местом дуэлей. Но сейчас драки там скорее символизируют дуэль, удовлетворение чести и все такое — вроде чо-то поделали, но без последствий и большой крови. Ведь ее проливать Устав не велит… И к названию этого места бойцы прибавляют обычно букву Д.

А с другой стороны — какая-то магия на Ристалище вроде как успешно действует, исходно вшита в эти столбы. И лечению они помогают, и тренировкам, и в том числе дают использовать заклинания мягко, легко, без отката.

Вот и тренируемся заодно.

— Да чо я, снага вонючих буду ссать, что ли⁈ — орет Буран, и опять с пыхтением выпускает ледяную стрелу.

Ладно, пора заканчивать. Этому дуболому что в лоб — что по лбу… Кстати, отчего бы и не по лбу?

Замедляю время. Скольжу к Морозову, и он три секунды служит боксерской грушей. Здесь нужен легкий нокдаун — иначе Буран не поймет. Все равно Ристалище его исцелит — пусть и не явно, а работает эта магия. Я вот от тургеневского «столпа» отошел уже, хотя поначалу неслабо контузило.

Перед тем, как врезать — все еще в замедлении — говорю Бурану в лицо с вытаращенными зенками: «Не ходи в город. Так лучше будет». Ну, может, у него где-нибудь на подкорку запишется, я не знаю!.. И бью.

Тик-так, пошло время. Буран явно плывет, я отскакиваю: «Все! Хорош! Следующий!»

Выскакивает Тургенев, уводит Бурана. Понятно, ему не хочется быть единственным, кто проиграл.

В круг выходит Горюнович.

Я прислушиваюсь к себе: что с откатом? — будто бы нет отката, хорошо идет.

— Готов, — говорю.

Горюнович кивает.

Этот, в отличие от Бурана, мельче меня — вот сейчас бы, пока еще в голову не прилетело бревно, прессануть его! Но мне надо поговорить.

Встаю в стойку и говорю. Хоть это и не мой жанр. Опять про подставу на мясокомбинате, про «странные дела творятся», про посидеть на базе. Кратко, отрывисто. Но, может, хоть так услышит. Глядя ему прямо в глаза.

И это спасает, потому что в какой-то момент взгляд Горюновича начинает метаться — значит, прямо в меня летит… что-то.

Ухожу перекатом — не ради пижонства, а чтобы башку уберечь. На уровне моей груди в воздухе сталкиваются камни и деревяхи: их тут специально вокруг навалено для телекинетиков. Ого, силен Горюнович: несколько предметов за раз поднял… И обессилел.

Чувствую это очень четко. Рывок к нему! Горюнович пытается отскочить, но я легко загоняю его в угол ринга… э… в смысле, Ристалища этого. Мажор мог бы поднырнуть под канат, но не хочет. Или не успевает!

И я разжимаю перед его лицом кулаки, показывая открытые ладони.

— Все?

— Все, — выдыхает Горюнович, а потом его зрачки резко дергаются, и меня так же резко дергает в сторону.

Мимо проносится ледяная стрела: Буран ее из-за канатов пустил, падла, с той стороны! В спину! Мгновением позже понимаю, что стрела была какая-то хлипкая: Тургенев еще в полете обратил часть льда в воду.

Оба — Тургенев и Горюнович — орут на Бурана, что он дебил и что так нельзя делать, особенно здесь.

— Да чо, он же не дворянин! — слышу, что восклицает Морозов.

— Он государев опричник, дурак! Как и ты! — шипит Тургенев.

Горюнович в это время виснет на мне, чтобы я не пошел бить Бурану морду — тяжелый, гад! Тоже телекинез? — и спустя полминуты Морозов подходит сам, пряча глаза и протягивая широкую ладонь:

— Неправ был, Усольцев. Прости. Мир?

— Мир, — без удовольствия соглашаюсь я.

Он, как известно, лучше доброй ссоры.

Но все еще не закончено. Через некоторое время в казарме разыгрывается сцена. С Долгоруковым в главной роли.

Лев расхаживает промеж кроватей и пытается пристыдить своих корешей, которые все же меня послушали:

— Что значит «не пойду в увольнение»? У нас были планы найти женщин в порту!

— Ой, да там такие женщины, — бурчит Буран. — И закрывается все сразу, как мы появляемся.

— Усольцев прав — нечисто дело, — соглашается Горюнович. — Ну его, этот Поронайск. Жопа мира.

— Это старинная традиция опричной инициации! — напускает пафоса Лев. — Курсанты имеют полное право веселиться в городе!! От нас этого ждут! Вот ты, Тургенев…

— Кто ждет? — перебивает его водяной.

— Э… Ну я же говорю! Опричная традиция! Обряд перехода!!

— Кто ждет, Лев, конкретно? Официантки? Снага? Городской голова?..

— Да плевать на них! Мы сами себе должны, понимаешь? Должны держать город в страхе. Мы — опричь них! Сила, которая может обрушиться и потребовать отдать свое, которая может покарать в любой момент! Так исстари заведено!! Перепугаться вонючих снага и не выходить в город — себя не уважать!!

Вот тараканы-то у него в голове. Но мажоры молчат. Чем-то эта речь у них… откликается. И не только у них — у моих корешей тоже чутка глаза заблестели. Особенно у Гани.

— Лев, — говорю я, — не хочешь сходить на Ристалище?

— Ходят в сортир, Усольцев. На Ристалище — соревнуются с равными.

— Вот нас с тобой и уравнял Государь… сделав обоих опричниками.

— Ты мне не ровня, понял?

— Струсил?

Лев ухмыляется:

— Нет, отчего же? С удовольствием поставлю выскочку на место. Только одно условие, если ты так уж хочешь бросить мне вызов. Я побеждаю — ты отзываешь свой нелепый призыв саботировать увольнительные.

Пожимаю плечами:

— Мой призыв — просто призыв. Пацаны могут сами решать.

— И тем не менее.

— Хорошо! — говорю я. — Тогда встречное условие: если я побеждаю — ты отзываешь свой.

Усмешка:

— Спартанцы в таких ситуациях отвечали коротко, одним словом. Если.

— Ты уже с десяток натрындел, спартанец хренов. Идем.

На Ристалище можно почти всегда приходить — вроде как. Нарушение Устава, но зато — уважение традиции. Сильно за это не наказывают, если палку не перегнуть.

В руках у Льва какая-то приспособа — не то стек, не то сложенный зонт.

— Ты это использовать будешь? — интересуюсь впроброс. — Что это?

— Тебе не понять, — отрезает Лев. — Это фамильная реликвия. И да, она для магии. А что, струсил?

Я чутка разминаюсь перед заходом в круг. Вместо ответа.

И вхожу. С другой стороны входит Долгоруков — стойка не для рукопашной, эту палку свою держит скорее как огнестрел. А значит… рывок!

Кидаюсь к нему, чтобы разом убрать дистанцию, выбить палку. Пытаюсь одновременно ускориться — да? Нет? Получилось?

Вспышка. Свет бьет по глазам, режет, слепит точно какой-то дурак на трассе врубил дальний прямо тебе в лицо. Только хуже в сто раз! Куда там водяной пыли от Тургенева.

Я не просто промахиваюсь — я абсолютно дезориентирован. Вокруг меня не тьма — свет. Слишком много света: со всех сторон, сверху, снизу!

Я исчезаю, совсем растворяюсь в выжигающем все и вся сиянии — не вижу, не понимаю, где ринг, где противник, где мое тело.

Удар под колено сзади. Боль. Но даже не могу понять, что болит — я не вижу! Руки? Колени? Я упал⁇

Следующий удар ставит все на свои места — в голову. Начинаю плыть. Откуда-то сверху доносится голос Льва:

— Ты что, свет решил замедлить, Усольцев? Физику в Земщине не учат? Н-на!

На этом «н-на!» дергаюсь — и удар, намеченный в голову, приходит в плечо. Но совсем не с той стороны, откуда я ждал… Гадство… И… что мне сейчас остается…

— Ты жалок, посмотри только на себя. А-а, не можешь посмотреть? Ну так я тебе говорю: ты жалок. Накачал мышцы у себя в Земщине, тупое животное. Случайно инициировался. Думаешь, сразу стал равен нам? Да как бы не так! Вот твое место.

Новый удар прилетает в спину — и снова непредсказуемо! Наверное, я распластываюсь на земле… не чувствую.

Остается только одно…

— Довольно, пора с этим заканчивать, господа. Все всё поняли. Свет обгоняет время, а я обгоняю Усольцева… в развитии. И в перспективе. И так было и будет всегда.

Работать вслепую, по площади.

— А теперь…

Впечатываю оба кулака в землю. В ринг. Рычу… Обгоняешь, значит? Отлично, давай еще немного ускорим.

Не вижу Льва, но теперь точно знаю, где он стоит. Просто чувствую. Вот земля. Вот его ботинки. Земле все равно. Сбитая, твердая — она тут была всегда, была и будет. А вот ботинкам не все равно. Ботинки — вещь ценная, подвергаемая износу… даже опричные… да и форма… ремень… пуговицы…

Долгоруков весь как бы в фокусе моего внимания. Вот сияет Свет в пустоте. Вот в Свете человек. Вот у него в руках нечто. Человека я трогать не буду — все-таки не заслужил, ну а прочее… Прочее — тленно.

И тогда свет гаснет. Конечно, трудно удерживать концентрацию и ворожить, когда с тебя кусками обваливается сгнившая одежда. Эх, ну почему я с наручниками такое не смог провернуть? А тут само место помогает.

Лев с воплем отскакивает назад, а я поднимаюсь и выпрямляюсь. Шагаю к нему. Долгоруков пытается стать в защитную стойку, но выходит нелепо: лишившись штанов, он не может решить, как эта стойка должна выглядеть.

Меня шатает, но тесню его в сторону канатов… хоп! Достал в челюсть. Удар несильный, но другого не требуется: Лев пятится, запинается и растягивается на земле. Нога подвернулась: ботинок-то расползся.

Эта его штуковина, кстати, не пострадала — поднимаю с земли. Не зонт, конечно. Резной жезл старинного вида.

Накатывает острое желание сломать его об колено… нет. Ведь от кого-то… от дедушек-бабушек, получается, эта штука у дурака. Память… Поэтому нельзя так.

Швыряю жезл обратно — перед лицом Долгорукова.

Мажор не спешит подниматься. Я оглядываюсь на пацанов. Победа.

В следующее увольнение в город не уходит никто. Кроме Льва.