Сибирский эндшпиль

22

Это случилось с Полой, когда она направлялась на работы в кухню, после унылого завтрака в камере: водянистая овсянка, черный хлеб с маргарином и джемом и чай. В коридоре она почувствовала, как по телу прокатилась горячая волна. Дыхание сперло и ноги налились свинцом. Она зашаталась и оперлась о стену.

Охранница, шедшая впереди, оглянулась, трое других заключенных остановились, глядя без малейшего сочувствия.

— В чем дело, ты? А ну, пошла!

— Эй ты, у стены, двигайся! — гаркнула вторая охранница сзади. Она резко ткнула Полу в спину своей дубинкой.

Пола сделала несколько шагов, и снова уперлась в стену. Ее грудь вздымалась, она чувствовала, как под рубашкой по телу катится пот. К горлу подкатила тошнота.

— Я не…

— Что, работать не хочешь? Да? Ты что, дурака валять вздумала? Так тебе это так не пройдет. Вы двое, возьмите ее. Отнесем на работу, если идти не хочет.

Пола почувствовала, как две женщины берут ее под руки, и они снова двигаются по коридору. Помутневшими глазами она видела, как кто-то, проходя мимо, с любопытством глядит на нее… два заключенных в комбинезонах вкатывают тележку в лифт… широкая спина охранницы впереди, широкие бедра под коричневой юбкой, массивные лодыжки в толстых коричневых колготках, тяжелые туфли без каблуков. Они подошли к двери в кухню.

Она вошла внутрь, вдохнула горячий, спертый едкий воздух и снова, зашатавшись, оперлась на один из алюминиевых столов. Неожиданно появилась Жаба, она что-то говорила, но все, что слышала Пола — это невнятные обрывки разговора, голос Жабы смешивался с голосами охранниц:

— …с ней случилось? Она что…

— Я думаю… по пути… притворяется?

— Эй, ТЫ!!! Я с тобой говорю! Что ты дзинь-дзинь-дзинь-дзинь….

Кажется, у нее подогнулись колени. Ее рука что-то толкнула, пытаясь упереться в стол и Пола соскользнула на пол. Что-то со стеклянным звоном упало рядом. Жаба и охранницы смотрели на нее сверху, их губы двигались, но их лица и звуки их голосов были словно не в фокусе. Она попыталась встать, но не смогла и осталась сидеть, словно в спасительной нирване откинув голову назад, на металлическую дверцу стола. Ее глаза закрылись, и ей стало все равно, даже если она останется здесь навсегда. Она не могла встать на ноги, не хотела вставать и ничто уже не могло заставить ее встать.

…Потом ее плавно уложили на пол. Ее завернули в халат или что-то вроде этого. Она поплыла…

— Эй, вы меня слышите? — Кто-то легонько хлопал ее по щекам. Она все еще лежала на жестком полу, чувствуя теперь озноб и холод. Кто-то проверял ей пульс… приподнял веко. Яркий свет… Ей расстегнули воротничок и она почувствовала, что к шее приклеивают кожно-диффузионную капсулу. Она ненадолго открыла глаза и увидела женщину в белом колпаке и медицинском халате, накрывающую ее белым одеялом. Тепло, блаженное тепло…

Далекие голоса.

— Нет, с ней все будет в порядке… Пока не знаю… сообщу ему, как положено…

Чьи-то руки поднимали ее.

Пола смотрела, как Майк принимает душ. Майк был ее самым старым любовником. Его тело нравилось ей больше других. Широкие плечи и широкая грудь, и даже маленькое брюшко казалось ей только знаком зрелости. Он напоминал ей Роберта Митчэма, одного из любимых старых актеров, пока их не вытеснили пышущие здоровьем юнцы. Она с Майком непременно залезали в душ после того, как любили друг друга. Лучше всего было уже вечером, перед тем, как идти куда-нибудь поужинать или на какую-нибудь вечеринку в Вашингтоне. Он улыбнулся ей и поманил рукой к себе. Но когда она сделала первый шаг, он чем-то стал напоминать ей Жабу. Чем ближе она подходила, тем больше он превращался в Жабу. Она отпрянула — и это снова был Майк. К нему было никак не подобраться.

Сон рассеивался, оставалось напряженное возбуждение. Она повернула голову набок и почувствовала, что лежит на подушке, мягкой и чистой. Остатки сна ушли и вместе с ними напряжение. Пола потянулась, чувствуя ступнями приятную гладкую простыню. Послышался мужской голос, разговор на русском, затем звуки женских шагов по жесткому полу.

Пола открыла глаза и увидела комнату с койками и шкафом, светло-желтые стены, в дальнем конце какой-то аппарат на колесиках с металлическими баллонами, резиновыми шлангами и панелью управления с огоньками и кнопками. Это был госпиталь. Блондинка в халате собирала с других кроватей тарелки и складывала их на тележку, стоявшую в центре, а в углу вторая женщина пристально следила за экраном, укрепленным над кроватью на кронштейне. Еще одна женщина, лежа на кровати, читала, остальные спали. Пола попыталась сесть, но от слабости закружилась голова. Она повела глазами за санитаркой, облизала губы, и, собравшись с силами, просипела по-русски:

— Пожалуйста…

Санитарка обернулась, поставила тарелку и подошла к кровати. Она была голубоглазая и хорошенькая.

— Ага, вы проснулись, — сказала она по-русски. — Ну, как вы себя чувствуете?

— Пить…

— Только воды, я не знаю, можно ли вам что-то еще.

Она наполовину налила стакан, стоявший на тумбочке и помогла Поле поднять голову. Эта вода была вкуснее всего, что она пробовала в жизни.

— Ну что, сейчас лучше? Я пришлю врача, чтобы она посмотрела. А сейчас — спите.

— Спасибо, спасибо. — Пола откинулась на подушку и закрыла глаза. С ней снова говорили, как с человеком… Она боялась даже думать о том времени, когда это опять закончится.

Ей сказали, что это было пищевое отравление. Не удивительно, ответила она. Это скоро пройдет, заметили ей. Еще денек отдохнет и обратно на работу. Нет, запротестовала она, нельзя так быстро. Она еще с трудом ходит, не говоря уже о работе, десять часов в день. Нет, еще день — и все. Врачи были непоколебимы.

Поле тошно было подумать о том, чтобы вернуться. Вместе с ней в палате лежало еще несколько женщин, большинство — русские, но в них не было и доли той враждебности, которую она чувствовала в камере. Ей казалось, что в камере она попала в самое скверное окружение, какое можно себе представить.

Женщину с кровати напротив звали Таня, она была родом из Волгограда. Раньше он был Сталинградом, но партия очередной раз меняла местами черное с белым и развенчала память великого диктатора. Таня была учительницей, ее арестовали за то, что ее обучение несколько расходилось с официальной идеологической доктриной.

— Мне было совершенно все равно, что у них за доктрины, — объясняла она Поле. — А это одно из самых страшных преступлений для учителя. Бюрократу не объяснишь, что объективная реальность — это именно объективная реальность, а не то, чем она должна быть по велению партии. Мы можем только постигать ее. Детей надо учить, как думать, а не что думать. Единственное, о чем я заботилась — это детские умы.

— И это — преступление?

— Любая, даже потенциальная угроза режиму — самое страшное преступление. Но так, наверное, везде. Разве американцы не используют для этого религию — чтобы подчинялись и не спрашивали?

Пола покачала головой.

— Нет, если только этого не хотят люди. По закону религия отделена от образования.

— Вот как? — Таня заинтересованно посмотрела на Полу. — Я не знала этого. Я встречала мало американцев. У вас ведь не так просто получить разрешение на выезд за границу, правда?

— У нас не нужно получать такого разрешения вообще. Просто садишься на самолет и летишь, куда хочешь.

— Я не знала об этом… Ты ведь не шутишь?

Ее соседкой была Анастасия, из Хабаровска в восточной Сибири. Она говорила, что ее брат был осужден за передачу китайцам советских секретов.

— Надеюсь, судьба моего мальчика не пострадает, — пожаловалась она как-то Поле. — Он такой умница. В школе их учат программированию. Разве ваших американских детей пускают к компьютерам в пятнадцать лет?

Поле сказали, что ее переведут обратно в камеру после ужина. День тянулся, она становилась все грустнее и грустнее, и уже почти дрожала со страху, попыталась взять себя в руки, но страх и напряжение высасывали из нее энергию быстрее. Пола даже подумала о том, чтобы разыграть какой-нибудь несчастный случай — только бы оттянуть момент возвращения в камеру и на кухню.

Когда до ужина оставалось меньше часа, она услышала в коридоре, за открытой дверью палаты знакомый женский голос.

— Мне все равно, что вы врач. Говорю вам, ей от этого лучше не будет, и это вопрос здравого смысла, а не медицины.

Прямо перед дверью остановилась русская с огненно-рыжими волосами. На этот раз она была одета в светло-зеленую форму и спорила с седобородым мужчиной в белом халате. Она сделала утверждающий жест и Пола заметила знакомые резкие черты лица, высокие скулы и решительный подбородок. Мужчина что-то пробурчал, Пола не поняла — что, а затем они поспешили прочь по коридору, женщина продолжала:

— Тогда я позабочусь, чтобы об этом узнало начальство. Если вы не хотите подписать простой…

Неожиданно Полу захлестнула волна отчаяния.

— Анна! — закричала она.

Из манипуляционной в конце коридора прибежала медсестра-блондинка.

— Вы что-то хотели?

— Да, послушайте, моя знакомая только что прошла по коридору с доктором, в ту сторону. Пожалуйста, догоните ее, скажите, что я хочу с ней поговорить, пожалуйста! Это очень важно. Она рыжая, в зеленом костюме…

Анна кивнула и заспешила следом за ними. Пола, задрожав, упала на подушку. Она не могла упустить такой случай. Сейчас она медленно приходила в себя. Случай? Какой случай? Она даже не знает, что она ей скажет…

Снаружи опять послышались шаги и в комнату вошла Анна.

— Я догнала ее, — сказала она, странно глядя на Полу. — Она не знакома с американкой по фамилии Шелмер. Но она сейчас придет и поговорит с вами. Она подойдет через минуту.

Пола огляделась. Таня спала, Анастасия сидела за столом в конце палаты и что-то писала. Двое соседок были на процедурах, а третья сидела рядом с Анастасией. По крайней мере, можно будет поговорить без лишних свидетелей. Она попыталась взять себя в руки, стараясь расслабиться и успокоить дыхание.

В дверь палаты вошла рыжая женщина, посмотрела на Полу, и не узнав ее, оглядела всю комнату. Потом ее взгляд вернулся к Поле, та кивнула головой и попыталась улыбнуться. Русская подошла к кровати и остановилась рядом, заинтригованно глядя на Полу.

— Это вы американка? — спросила она на безукоризненном английском. Я вас не знаю… хотя лицо знакомое.

— В Тургеневе, шесть недель назад, в штаб-квартире безопасности. Вы там разнесли двух офицеров. Я была снаружи, вы вышли и мы с вами поговорили.

В лице русской отразилось понимание. У нее было потрясающе выразительное лицо.

— Ну конечно! Нервная девчушка в коридоре. Я думала, что мы с вами встречались где-то здесь, а не там. Значит, мы обе попали в Замок. Что вы здесь делаете? — она коротко махнула рукой вокруг.

— Говорят, пищевое отравление. Тараканы или что-то в этом роде… Я не знаю.

— Значит, вы американка. И вас зовут Пола. Я — Ольга. Санитарка сказала мне, что у вас что-то важное. В чем дело?

Пола оглянулась:

— Я бы не хотела говорить об этом при людях…

Ольга села на кровать и придвинулась ближе, вопросительно глядя на Полу:

— Ну?

— Вы учили меня не поддаваться угрозам.

— Правильно. Вам будут угрожать, и не поддавайтесь. Стоит им найти слабое место, и вы у них в руках — после этого они расколют вас. Но с силой они считаются. Это единственное, с чем они считаются. Если бы только Америка поняла это шестьдесят лет назад.

— Меня поместили в такую ужасную камеру… Там такие женщины… Это не столько угроза, сколько полная деградация.

— Да, это еще одна из их гнусных выходок. Мне жаль вас. Бунтуйте до тех пор, пока вас не переведут. Вы, американцы, совсем, как англичане: пытаетесь со всеми поладить. А так нельзя. Кончится тем, что вы только переругаетесь со всеми. С русскими так нельзя. Они все крикуны, и только тот, кто кричит громче и дольше, добивается своего. — Ольга потрепала Полу по плечу и стала подниматься. Пола схватила ее за рукав:

— Я слышала, вы говорили офицерам, что вы ученая.

Ольга поколебалась и села обратно.

— А в чем дело?

— И английский вы знаете так хорошо поэтому, — Ольга кивнула, но не сказала ни слова, а она продолжала:

— Что может здесь делать ученый? Я хочу сказать, здесь можно работать головой, думать? Вы можете с кем-то поговорить?

— Естественно. Это космическая станция и ее ресурсы ограничены. Людей не везут сюда просто так, чтобы они просто запирали двери и пересчитывали людей по головам.

Пола набрала полную грудь воздуха.

— Я тоже ученая, — в этот момент она решила, что ее откровение не принесет никому вреда, тем более что Протворнов и его команда уже давно, наверное, выяснили это.

— Что ж, это хорошо, и я уважаю вас, как коллегу и профессионала. Но я не вижу…

— У вас есть влияние. Вы можете убедить людей. Послушайте, я работаю в вонючей кухне, соскребаю с тарелок грязь и мою полы, день за днем. Вы ведь можете поговорить с кем-нибудь, чтобы меня перевели отсюда? Я могу принести гораздо больше пользы для колонии, и мне будет легче.

Ольга нахмурилась:

— Вы хотите сказать, что согласны работать на них? — Пола обратила внимание на это местоимение: "них", а не "нас".

— Я не говорю о том, чтобы перейти на их сторону, — пояснила Пола. Я просто хочу работать, как нормальный человек — где-нибудь в гражданской области. Здесь должно быть такое. Вы только что сказали, что ресурсы здесь ограничены. Зачем их тратить зря? Я могу учить детей, может быть — ведь в колонии есть дети, или что-то связанное с медициной агрономией… что угодно…

Ольга выглядела растерянной.

— Я не знаю, могу ли я вам чем-то помочь… — Она поймала умоляющий взгляд Полы и от этого сделалась только более замкнутой. Она поднялась и повернулась к двери.

— Мои проблемы — это одно, я могу кричать о них во все горло. Но вмешиваться в политику, или что-то вроде этого — совсем другое. Мне очень жаль, но я думаю, что у вас все успокоится само с течением времени.

Она остановилась, как будто вспомнив о чем-то.

— Какая у вас специальность?

— Электронные коммуникации. Компьютеры…

— Где вы учились этому?

— Мне не хотелось бы говорить это.

— Хмм… — Ольга заинтересованно смотрела на Полу. — Вы что-нибудь понимаете в коммуникационных протоколах и операционных системах? Процедуры шифрования, аппаратные микропрограммы?

— Немного, — осторожно ответила Пола.

— А как насчет русского оборудования?

— Приходилось работать.

— Ясно, — Ольга взялась за подбородок и пристально посмотрела на Полу. Потом она все-таки решилась:

— Я ничего не могу обещать, и чудес я не делаю. Так что не надейтесь особенно. Но что-нибудь — попробую, — с этими словами она повернулась и вышла из комнаты.

Немного спустя с процедур вернулись две соседки Полы, и за ужином она старалась изо всех сил, чтобы болтать так же беззаботно, как и они. А когда ужин закончился, те же самые двое охранниц, которые водили ее на работу, пришли, чтобы забрать Полу с собой. Анастасия с Таней сунули ей коробку конфет, которой они лакомились.

— За дружбу американцев и русских, — прошептала Анастасия. Таня улыбнулась ей и ободряюще погладила по плечу. Пола поцеловалась с ними и почувствовала, как ее глаза наполняются слезами.

— Если нас оставят в покое, мы будем дружить, — ответила она. Затем, борясь с растущим в ней чувством ужаса, она вернулась к кровати и взяла свою сумку. Охранницы с каменными лицами ждали у двери.

В этот момент в коридоре раздались торопливые шаги и вошел доктор Рубаков, старший терапевт, со стопкой бумаг.

— Хорошо, она еще здесь, — Рубаков повернулся к охране. — Приказ отменен, американка остается здесь еще на три дня, будет отдыхать и выздоравливать. Вот приказ, все бумаги, все подписано и разрешено. Можете идти, — он протянул бумаги старшей охраннице. Та взяла стопку, внимательно прочитала верхний листок, вернула их врачу, и, наконец, пожав плечами, кивнула второй. Они ушли, захлопнув за собой дверь.

Помилование было столь неожиданным и ошеломляющим, что в какой-то момент Пола думала, что она снова упадет в обморок. Задрожав, она уселась на край кровати. Рубаков довольно улыбался.

— Я рад, что они передумали. Вам необходимо еще немного отдохнуть. Он подошел поближе и несколько секунд внимательно изучал Полу, поглаживая усы.

— Возможно, мы сможем договориться? — спросил он неожиданно низким голосом. — Я могу достать хорошую косметику, настоящую французскую, не меньше. Вы будете выглядеть и чувствовать себя совсем по-другому. Ну как, заинтересованы?

Пола вздохнула и закрыла глаза.

— Заинтересована в чем?

Рубаков был удивлен и растерян:

— Нет, нет! Вы меня неправильно поняли. Я хочу, чтобы вы позанимались моим английским!