Сибирский эндшпиль

21

— В прошлом году я встретил одну американскую пару, я тогда ездил с подружкой в отпуск, в Коннемара, в Ирландии. Очень даже ничего: она была фотомоделью и рекламировала эти прозрачные трусики и все такое — ну, как на плакатах в метро… Да, так вот эта парочка, плотник, что ли, с женой из Мичигана — они купили фарфоровую статуэтку, в антикварном магазине в одной деревушке, через которую мы проезжали. Статуэтка была интересная два прокаженных с длинными трубками и коварными ухмылками что-то замышляют, сидя над парой кружек с грогом. Лет сто, не меньше…

"Джереми", агент Интеллидженс Сервис, улыбнулся; он сидел на заднем сиденьи лондонского такси между двумя женщинами. Приятный, учтивый, гладко выбритый, волнистые волосы аккуратно причесаны, темный костюм-тройка и алая гвоздика на лацкане. Барбаре казалось, что такие мужчины вымерли вместе с фраками и дредноутами.

А он продолжал:

— Так вот, на этой статуэтке оказалась надпись на подставке, интригующая надпись на гэльском, они несколько дней ломали над ней голову, но вокруг не было никого, кто бы мог ее перевести. А я как раз интересовался гэльской поэзией, еще в университете. Можете себе представить меня в роли актера? Я даже сыграл в двух постановках — обычный провинциальный набор.

— Так что там было написано? — спросила Сильвия. Она тоже была из Эс-Ай-Эс, ее выбрали для этого задания специально из-за стройной высокой фигуры, суженного книзу лица и черных, до самых плеч, волос. На ней был морского цвета костюм с шарфом в горошек, узкие белые туфли и сумочка в тон, белая шляпа с широкими полями, а в руке — пастельно-голубая шаль.

— Это самое смешное во всей истории, — продолжил Джереми. — Там было написано "Сделано на Тайване".

Барбара улыбнулась и посмотрела в окно. Такси ехало вдоль тротуара на Оксфорд Стрит, в нескольких сотнях ярдов от Мраморной Арки. Июль был в самом разгаре, лето и голубое небо заставили Лондон расцвести всеми цветами радуги: рубашки и платья туристов и спешащих покупателей, яркие витрины модных магазинов, и цветы, цветы, орхидеи, розы, лилии на тележках уличных торговцев. Парочки старые и молодые, кто-то под ручку, кто-то уже с детьми, бизнесмены спешат обедать, перекинув через плечо пиджак, женщины в цветастых широких брюках и в ярких летних платьях, а вот два араба, разглядывающие картину на витрине, индиец в тюрбане, лижущий мороженое. Обычные, простые люди с единственным желанием: "Оставьте меня в покое!".

Барбара любила наблюдать за людьми, не сующими нос в чужие дела. Это было ее кредо, как она ответила Фоледе. Жаль, что многие не способны так поступать. И всегда плохие. Так или иначе, все сводится к полному отсутствию дарований и воспаленному самолюбию, когда заняться самому нечем — приходится соваться к другим. И решают за других, принимают решения, касающиеся жизни других, именно те, кто меньше всего подходит для такой работы. Хотя Барбара и работала на правительство, но в глубине души считала, что оно похоже на таких "всезнаек". Если кто-то и нуждается в правительстве, то лишь постольку, поскольку оно охраняет его от других людей.

Такси пересекло Бейкер Стрит и Джереми посмотрел на часы. Они прибыли точно. Водитель сбавил ход и проехал еще на квартал вперед. На углу Дьюк Стрит их ждала женщина. Высокая и стройная, суженное книзу лицо, черные волосы до плеч, костюм цвета морской волны, шарф в горошек, белые туфли и сумочка в тон и пастельно-голубая шаль в руке.

— Это она, Фредди, — сказал Джереми, указав на нее. Женщина искала такси, увидев желтую записную книжку, прижатую изнутри к лобовому стеклу, она подняла руку. Такси затормозило, и она забралась внутрь, сев рядом с Сильвией, которая сидела со стороны тротуара. Боковые стекла были затемнены, а заднее стекло, как и во всех лондонских такси, было маленьким, так что если за ними кто-нибудь и следил, то он бы не увидел, что внутри уже кто-то был. Женщина просто остановила такси и села.

— Бож-же, это ж двойняшки! — оторопел Фредди.

— Веди, веди, она славная девочка, — посоветовал Джереми, закрывая перегородку за спиной у водителя, и такси отъехало от тротуара.

— Это Анна Доркас, — представил женщину Джереми. — Анна, эта американка хотела с тобой поговорить. А о твоей соседке не волнуйся, это ты, как ты уже поняла, так что о ней я не смогу сказать тебе ничего нового. Ну, как твои дела? День у тебя все еще свободный?

Анна кивнула.

— Мне нужно вернуться в посольство до пяти, — Ее английский был правильным, хотя русский акцент был очевиден. — Рада видеть вас, — сказала она Барбаре.

— И я также.

— Вы приехали только этим утром?

— Никто не говорит, что я откуда-то приехала. Я просто американка.

— Неизлечимая русская подозрительность. Так и хочется выудить все секреты, — пошутил Джереми.

Сильвия тем временем тщательно, с головы до ног, изучала Анну.

— Ага… Вы не воспользовались помадой, — сказала она с укором. Анна машинально подняла руку к губам.

— Я забыла… Извините. Я почти не крашу губы.

— Конечно, ужасная капиталистическая мерзость, — снова встрял Джереми.

Сильвия достала носовой платок и зеркальце, смочила платок языком и аккуратно вытерла свои губы.

— Ну как?

— Один в один, — кивнул Джереми, оглядев сначала ее, потом Анну.

Они свернули на Нью Бонд Стрит, проехали до Пиккадилли, там повернули налево. Джереми открыл перегородку и бросил:

— Здесь, Фредди.

Такси замерло у тротуара, Сильвия протиснулась мимо Анны, открыла дверь и вышла наружу. Она расплатилась с Фредди, добавила чаевые и не торопясь направилась вдоль коридора, остановившись через несколько ярдов, чтобы полюбоваться панорамой Южных Морей в витрине туристического агентства. На полквартала позади из такси выбрался толстяк в фетровой шляпе и мешковатом синем костюме, вышел на тротуар и тоже остановился, развернув газету. Через несколько секунд Сильвия зашагала дальше, толстяк пошел следом. К этому времени такси с Барбарой, Анной и Джереми уже затерялось в потоке машин, спеша к гостинице возле Регент Парка, где уже был заказан номер. А тем временем у Сильвии впереди был еще весь день: неторопливая расслабляющая прогулка в одиночестве, с хвостом, которого она уже заметила, по обычному маршруту Анны: вдоль витрин на Пиккадилли и Регент Стрит, обед на Лестер Сквер, зайти в Национальную Галерею, а потом выпить кофе у Вокзала Виктория, последняя остановка перед Букингемским Дворцом, где они снова поменяются местами. И ей еще заплатят за это. Да, людям приходится зарабатывать на жизнь и более мерзкими способами.

Барбара заглянула в двери гостиничной спальни.

— Не вешай трубку. Анна пьет кофе не со сливками, а с молоком.

Джереми лежал на кровати, подложив под спину гору подушек, и блаженно вытянув ноги. На стуле висел пиджак и потайная портупея с кобурой и пистолетом 0.38 калибра. На груди у него лежала книжка.

Он наклонился к видеофону у кровати — видеокамера и экран были отключены — и добавил, обращаясь к горничной:

— Минутку, а нельзя ли к кофе еще и молока, пожалуйста? — он взглянул на Барбару. — Оно? — Та кивнула. — Тогда все, спасибо.

— Благодарю вас, сэр, — ответил манерный голос из динамика. — Ваш заказ будет готов через пятнадцать минут, сэр. — видеофон со щелчком выключился.

— Все в порядке? — спросил Джереми.

— Лучше не бывает, — ответила Барбара.

— Класс. Надеюсь, вы получите удовольствие. Джереми устроился поудобнее и вернулся к книге.

Барбара вернулась к Анне, сидящей у окна в одном из легких кресел у столика. Из окна открывался вид на зеленое море Регент Парка и строения зоопарка, выглядывавшие вдали между деревьев, словно рифы. Когда она села, Анна продолжила:

— Это было трудное решение, но я пришла к нему, потому что существуют определенные общечеловеческие ценности, которые выше патриотизма. Конечно, верность советскому режиму можно называть и патриотизмом, но я смотрю на это по-другому. До семнадцатого Россия была в социальном и политическом смысле на задворках Западной Европы, но если брать во внимание царя, который словно жил в другой эпохе и эмоционально неуравновешенную императрицу, то понятно, почему Россия стала наверстывать упущенное с таким жаром. Россия стала утверждать себя, как современное государство. Архаичная пышность, царский двор и эти сказочные дворцы вышли в тираж. Ничто не могло противостоять напору промышленности и торговли, которые вели Россию в двадцатый век. Мартовское восстание было голосом настоящей России. Это было движение в верном направлении. А происшедшее в октябре ошибка, какая-то аберрация. Вот что необходимо исправлять. Когда произошла революция, то Максим Горький — а он не пылал любовью к царизму — обратился к народу с требованием сохранить дворцы и сокровища старого порядка, потому что они представляли собой культурное наследие, которое новая Россия должна приумножать. Но их разграбили. В последнюю сотню лет культура заболела раком, раком бесплодных политических догм и бессмысленных лозунгов. Вот что мы должны остановить. Я патриот будущей России, которой она станет однажды.

Анна сидела на краешке кресла, вежливая, и в то же время напряженная и хмурая. Ее привлекательное лицо побледнело, обнаружило нотки усталости. Дневной свет от окна подчеркивал ее хрупкое сложение. На Барбару Анна производила впечатление очень серьезного человека, целиком отдавшегося идее, и эта идея для нее значила больше, чем все остальное в жизни. Интуиция подсказывала ей, что Анна — именно та, за кого себя выдает, и жаль, что ее способности не пригодятся.

— Я хочу поговорить с вами о другом, о прошлых событиях вашей жизни. Ваш бывший муж Игорь — что вы можете сказать о нем?

Она внимательно вглядывалась в лицо Анны, но не смогла уловить ни тени неприязни, ни тени грусти.

— Многое. Что вам нужно знать?

— Вас не удивляет, почему мы заинтересованы им?

— Меня уже ничего не удивляет. У вас, наверное, есть веские причины.

— Восемь лет назад вы были членом Клуба-По-Пятницам, — это был не вопрос, скорее констатация факта.

— Да.

— И других аналогичных групп, — это была догадка, но стоящая проверки.

— Да.

— Какого рода деятельностью вы там занимались?

— Это так уж необходимо вам? Я уже сто раз рассказывала об этом англичанам. Вы можете спросить у них? Мне ведь не нужно напоминать, что времени у нас мало, а ваша встреча для вас очень важна. Я хотела бы, чтобы она не прошла впустую.

Барбара кивнула головой.

— Тогда скажите мне, ваш муж тоже был диссидентом? Вы работали вместе? Насколько его взгляды сходились с вашими?

— Мы тогда жили в Севастополе, — отстраненно ответила Анна. — Он работал над связью с подводными лодками. Потом мы переехали в Москву, его сделали профессором в университете.

— Да, я видела его досье.

На подоконник снаружи уселся голубь. Он прошелся по окну, раздувая зоб и двигая головой вперед-назад, как забавная механическая игрушка. Потом наклонил голову и несколько секунд смотрел одним глазом внутрь.

— Он был одним из нас. У нас была общая цель жизни. Но он не был так увлечен идеей, как другие. Может быть, потому, что был ученым. А может быть, он и стал ученым поэтому… Он всегда был более спокойным, невпечатлительным, всегда анализировал. И очень терпеливый. Он мог бы ждать изменения системы и сотню лет.

— Значит ли это, что он до сих пор диссидент?

— Конечно, конечно, — Анна говорила без тени сомнения. — Он не из тех, кого легко можно изменить.

— Вы знаете, где он теперь?

— Последний раз я слышала, что его перевели в Сибирь, в какое-то научно-исследовательское учреждение — но это было еще несколько лет назад.

— Вы не встречались после развода?

— Нет.

Барбара удивленно посмотрела на нее:

— Я думала, что этого требует ваша работа.

Анна помолчала. Потом продолжила:

— Мой брак с Энрико — моим нынешним мужем, это было очень удачное обстоятельство для нашей группы. У нас появились возможности расширения зарубежных контактов и возможно, поддержки из-за рубежа. Мне казалось, что значительно безопаснее, чтобы не ставить под угрозу такой счастливый случай, порвать все связи с прошлым.

Это не объяснение, подумала Барбара. Если бы Дьяшкин хоть раз попал под подозрение КГБ, то его бывшая жена автоматически оказалась бы в списке подозреваемых, независимо от того, встречались ли они потом или нет. Брак Анны с офицером КГБ состоялся без всяких проблем, поэтому пока, во всяком случае, Дьяшкин оставался чистым.

Анна заметно разволновалась и потянулась за сумочкой, стоящей на окне. Она пошарила внутри и достала коробочку с таблетками. Барбара взяла со столика стоявший рядом с магнитофоном кувшин с фруктовым соком, наполнила стакан и протянула его. Анна глотнула таблетку и собравшись с духом, продолжила:

— Тут не только в этом дело. Игорь умел обращаться с женщинами, да вы, наверное, это уже знаете. И хотя он был немногословным, но женщины сами слетались к нему. Он излучал какое-то поле… тайны, может быть, превосходства. Вы меня понимаете.

Барбара поощряюще улыбнулась.

— Конечно. Кто не встречал таких?

— Может быть, наш брак был ошибкой. Игорь был блестящим мужчиной. Иногда я чувствовала, что не могу нормально с ним говорить, что я слишком глупа для него. Когда мы познакомились, он служил во флоте. Какое-то время все было отлично. Но когда он защитил докторскую, и начал встречаться с более образованными людьми… — Анна допила остатки сока. — Один из его романов стал очень серьезным. Конечно, она тоже была ученой, ядерщик, что ли. Я видела ее несколько раз. Душевная женщина. Самым выдающимся у нее были волосы. Как огонь, красно-рыжие, почти оранжевые.

— Вы не помните ее имени?

— Ошкадова. Ольга Ошкадова.

— А откуда она была?

— Не знаю. Она работала в академгородке в Новосибирске.

— Ясно. Продолжайте.

Анна пожала плечами.

— Тут нечего продолжать. Он решительно хотел развода. Исходя из нашей общей подпольной деятельности, не в наших интересах было ругаться и переживать из-за этого. Он согласился на большие алименты, чтобы облегчить мне жизнь. Собственно, я не очень и возражала.

— Ольга тоже была диссидент?

— Не знаю. Если и была, я об этом не знала. Впрочем, согласитесь, что вряд ли об этом рассказывают всем и каждому.

Барбара кивнула:

— А ваш нынешний брак с Энрико, вы говорите, что он…

— По любви, вы хотите сказать? — Анна покачала головой и невесело улыбнулась. — Меня это уже не волнует. Я достаточно испытала таких разочарований, и для меня этот брак — лишь средство. Энрико, не Энрико — в данном случае это чистый брак по расчету, возможность, которую было невозможно упустить.

В дверь постучали. Из спальни выбрался Джереми, подошел к двери — там стоял официант с тележкой, нагруженной чашечками, блюдцами и серебряными ложками.

— Вот молодец. Оставь это здесь, ладно? Вот на, выпей за нас.

— Большое спасибо, сэр. — Официант закрыл дверь.

— И последний вопрос, — сказала Барбара.

Анна повернулась к ней:

— Да?

— Вы или ваш муж никогда не были связаны с группой, называвшей себя "Комитет за Свободу и Достоинство"?

Анна выглядела озадаченной:

— Нет.

— Вы никогда не имели никаких дел с человеком по прозвищу "Черепаха"?

— Нет.

— Вы уверены в этом?

Анна покачала головой.

— Я никогда не слышала ни об одном, ни об другом. А кто они?

— Вы в самом деле не знаете?

— Нет… А кто они?

Барбара черкнула что-то в блокнот и спрятала его.

— Неважно, кто они. Пора обедать.

Ничего удивительного, что Анна никогда не слышала ни об Комитете, ни об Черепахе: ни того, ни другого не существовало. Эти имена были придуманы, исключительно, как "маркеры". Если в течение ближайших недель в перехватах официальных советских коммуникаций появятся эти слова — значит, Анна окажется далеко не таким уж патриотом, как она утверждала.