Шайтан Иван 5

Глава 31

Две недели я мотался между сотнями. Из третьей — в четвертую, из четвертой — в пятую. Показывал, инструктировал, по два дня наблюдал за тренировками. Направление задано, оставалось лишь следить, чтобы мои указания выполнялись добросовестно. Мы отработали тактику, детально обсудили действия в предстоящих стычках с непримиримыми. Командирам казачьих полков я предъявил свои полномочия и строго обязал их сотни тренироваться в связке с моими бойцами. Понимая всю серьезность грядущих боев, все подразделения занимались усердно, торопясь обрести столь необходимые навыки. Бойцы получили новое оружие, снаряжение. Я лично привез дополнительную партию гранат.

Начало сентября. Третья сотня Веселова демонстрировала куда более высокую выучку. Неудивительно, в ее рядах служили двадцать семь ветеранов, прошедших сиденье в Армянской области и закаленных в боях. В них я не сомневался. А вот четвертая и пятая сотни… Они вызывали тревогу. В том, что задачу выполнят, верил. Но вопрос стоял иначе, какой ценой?

От Хайбулы все это время не было гонцов. Значит, на его участке пока спокойно. Со дня на день должны подойти первая и вторая сотни, а с ними полторы сотни Семёновцев с Соловьёвым. Полуэскадрон Тверских драгун под командой подполковника Шувалова.

Пока что все шло строго по плану. Оставалось только ждать и готовиться. Небольшие партии разведчиков постоянно патрулировали в десяти верстах от границы линии. Иногда заходили глубже. Хотел пойти в глубокую разведку, но мои ближники категорически отказались выполнять на их взгляд глупый приказ. В разведку ушли Костя, Азим и Халид. Одеты просто, в местные одеяния. Ружья и пистолеты в чехлах. Разведка на четыре дня. Оставалось только ждать.

Утром вернулся патруль.

— Наши иду, командир. В дали показалась стройная колона первой и второй сотни со всеми дополнительными подразделениями. Ко мне подскакала группа командиров во главе с Андреем.

— Здравия желаю, господин полковник. — радостно поприветствовал меня он соскакивая с лошади.

— Отряд в полном составе прибыл. Больных и отставших нет. Докладывает начальник штаба есаул Долгорукий. С лошадей соскочили Соловьёв, Шувалов и незнакомый штаб-ротмистр тверских драгун. Все в запылённых мундирах, уставшие, но довольные окончанием марша.

— Штаб-ротмистр Самойлов, командир полуэскадрона. — представился незнакомый офицер.

— Есаул распорядитесь разбить лагерь, стоянка неопределённое время. Вечером господа прошу на ужин. Скромно, по-походному.

Аслан и Савва раздобыли мяса и картошки с овощами. Решил приготовить казан кебаб, который стал не менее популярным блюдом чем плов. Готовка мне по душе, но только иногда. Старшина Ерёмы притащил медный котел приличных размеров. Повар сотни принёс поварской инструмент, а сам стал поварёнком, внимательно отслеживая мои действия. Аромат жаренного мяса и специй поплыл по стоянке. Сытно поужинав, мы сидели у костра. Я варил себе кофе, остальные пили чай. Пламя костра отбрасывало неровные тени, прыгающие по лицам сидящих.

— Спой, командир, про Дороги… — негромко попросил Ерёма, глядя на тлеющие угли. — Душа просит.

— Да, спойте, Пётр Алексеевич, — тихо поддержал ротмистр Малышев. Все офицеры негромко заговорили, устраиваясь поудобнее. Саня с гармоникой пристроился рядом. Дождавшись моего кивка, начал проигрыш.

Я вздохнул, собрался с мыслями и затянул, чуть хрипловато, первый куплет:

Эх, дороги,

пыль да туман,

Холода, тревоги,

да сплошной бурьян…

Знать не можешь

Доли своей,

Может, крылья сложишь

Посреди степей…

К моему голосу осторожно, словно боясь спугнуть настрой, присоединился голос Саввы. Чуть позже подхватил Еркен. Слова песни, тяжелые и пронзительные, поплыли над спящим лагерем, разрывая ночную темноту. К нашему костру, привлеченные знакомой мелодией, тихо подтягивались другие бойцы. Садились на корточки, на землю, молча, впитывая каждое слово.

Выстрел грянет

Ворон кружит…

Твой дружок в бурьяне

Неживой лежит…

В отсвете костра на загрубевшей щеке Ерёмы блеснула и скатилась одинокая слеза. Он ее не замечал, весь уйдя в песню, в горькие дороги, что она вспахивала в памяти. Ротмистр Малашев сидел с застывшим лицом было видно, как глубоко он переживает слова песни. Наши голоса, сдавленные и глухие в куплетах, набирали силу в припеве, сливаясь в один мощный, щемящий стон:

Нам дороги эти

позабыть нельзя!..

И снова откатывались в минорную тишину строки.

Я замолк. Последняя нота растаяла в воздухе. Над лагерем повисла густая, почти осязаемая тишина. Каждый сидел, отгороженный от других этим внезапным молчанием, уйдя в себя, в те самые глубины, куда песня добралась своим горьким жалом. Никто не шевелился. Только потрескивали угли костра. Эта песня, простая и проникновенная, вывернула наизнанку все, что копилось в душе, усталость, тоску, страх потерь. Она коснулась самого нутра, оставив после себя щемящую пустоту и странное, тяжкое братство тех, кто эту боль теперь носил в себе.

В сотне все знали, песню сочинил я. Странно, но мысль о плагиате не вызывала ни капли вины. В той, прошлой жизни, она стала моей, как ни одна другая. Не просто словами и мелодией, а чем-то глубже, важнее. Особенно после того, как я прошагал по суровым, военным дорогам, теряя близких друзей, часть себя. Она перестала быть просто песней. Она стала моим откровением, выстраданной исповедью, кристаллизованной болью. Когда я пел её сейчас, звучала не просто мелодия, звучала душа, прожигая горло и вырываясь наружу всей тяжестью памяти. Это была уже не чужая песня. Это была моя боль, обретшая голос. Кровью и слезами заплачено за право назвать её своей.

Долгая, насыщенная тишина, последовавшая за песней, казалось, вобрала в себя все отзвуки. И сквозь нее, словно толщу густого тумана, пробился тихий голос Муравина. Осторожный, нерешительный, боящийся нарушить завороженную тишину.

— Пётр Алексеевич… как вам удаётся… — он запнулся, не найдя слов, и смутился, не услышав отклика. — Сочинять такие песни?

— Вам, Константин, — голос подполковника Шувалова прозвучал глухо, но твердо, — и другим молодым офицерам, пока не понять ту пропасть, которую обнажает эта песня. Не стыдитесь смущения. Истинный ее смысл открывается лишь тому, кто изведал жгучую боль потери боевых товарищей, кто глядел в бездну и познал холодный ужас смерти на краю.

Я погрузился в пучину давних воспоминаний, отгороженный от настоящего стеной молчания. Меня не трогали.

Дни напролет сливались в череду изматывающих тренировок и слаживающих маневров моих бойцов с казаками Соловьёва. Казачье ворчание, глухое и постоянное, не мешало им старательно выполнять приказы. Постепенно движения подразделений становились отточенными, перестроения молниеносными. Урядники не давали спуску молодежи, не хлебнувшей еще лиха в настоящих кавалерийских сечах. Драгуны, которым предстояла особая задача, муштровались отдельно.

По вечерам казаки, Семёновцы, чей лагерь располагался отдельно, коротали время у костров, наслаждаясь коротким отдыхом.

— Эх, до каких пор, дядька Макар? — стонал молодой казак, первогодок Николка, потягивая натруженные плечи. — Шайтан Иван совсем заездил! Одно крутишь, будто мельница, с утра до ночи… Скорее бы в дело!

— Завянь, зелень! — рявкнул урядник Макар, выбивая трубку. — Без полковникова слова ни шагу не ступим! Не твоей пустой башке о том судить. Помнишь, что бает полковник? «Лучше ведро пота, чем каплю крови!» — хором подхватили казаки вокруг.

— Вот видишь? — Макар ткнул пальцем в сторону Николки. — Да чего тебе талдычить, пустое. Делай, что велено, молчком, да с душой вкладывайся!

— Да я ж всё ученья, дядька, как «Отче наш» знаю! — не сдавался парень.

— Знаешь? — усмехнулся Макар. — На тренировке, под присмотром, одно. А вот попробуй, когда на тебя горская лава несется, втрое числом! Рожи, что у чертей, орут, мочи нет! Вот тогда нутро и подводит. Командир командует ты делаешь, не рассуждая. Но и смекалку держать наготове! Молодой казак либо храбр да глуп, либо умен, да трусоват.

— Ну а я-то к каким, дядька Макар? — лукаво блеснул глазами Николка.

— К первым, ясное дело! — хрипло рассмеялся урядник, закручивая ус. — Пошутковали и будя. А теперь слушай сюда, казачата. Первое, в собачью свалку без толку не ломись. Второе, спину товарища береги, как свою. Третье, самое главное, победа и обчая польза, дороже твоей дурьей удали. А то пропадешь ни за грош, без следа и пользы.

Подполковник Шувалов и штаб-ротмистр Самойлов расположились у походного костра в лагере Тверских драгун. Вокруг сновали драгуны, занятые повседневными хлопотами. Чинили сбрую, точили сабли, готовили пищу в походных котлах. К офицерам подсели трое сослуживцев.

— Скажите, Александр Константинович, — обратился один из новоприбывших, молодой подпоручик, к Шувалову, — вы давно знаете полковника?

Шувалов на мгновение задумался, его взгляд скользнул по дымке над лагерем.

— Да, пожалуй, с самого начала его военной стези, — усмехнулся он.

— Как так? — удивился подпоручик.

— Я был членом экзаменационной комиссии во времена службы в Московском кадетском корпусе. Он тогда, по окончании Мариинского института, держал экзамен на офицерский чин. Сдал блестяще, лучше всех. И по особому ходатайству был произведен прямо в подпоручики.

— Личность необыкновенная! — воскликнул подпоручик. — Столько легенд о нем ходит по всей кордонной линии! И боец отменный, и командир образцовый. К тому же, говорят, сочинитель песен. И жена графиня, настоящая красавица! Как ему все удается? Ума не приложу. Не иначе, как нечистый помогает…

— Полно вам, подпоручик, нелепицу пересказывать, — поморщился штаб-ротмистр Самойлов, стряхивая пепел с мундира.

— Но он же сторонится нашего общества, — не унимался молодой офицер. — Ни на собраниях, ни на празднествах, про балы и говорить нечего, я его ни разу не видел. Не иначе, стыдится своего простого происхождения?

— Гм… Не сказал бы, — протянул Самойлов с сомнением. — Конечно, мы в походе, не до светских условностей. Но чувствуется в нем… порода, что ли. Вчера на маневрах наблюдал, как он цукал казаков. Ни крика, ни ругани. А я, признаться, слушая его ровный, стальной голос, сам невольно вытянулся. И казаки, с их вольницей, слушали, как вкопанные, и выполняли беспрекословно.

— Да чего уж там! — с досадой бросил окурок в костёр поручик постарше. — Вы посмотрите на его пластунов! Такого толкового снаряжения и дисциплины я ни в одной части не видывал. Временный бивуак они с устройства отхожих мест начали! Централизованное питание, представьте! Мы с марша валимся с ног, ставим палатки кое-как, цыганский табор, а не лагерь! А его батальон пришел, мигом разбился по всем правилам, и тут же кухня дымит, люди сыты.

— Есть чему поучиться, — вздохнул штаб-ротмистр, глядя в сторону аккуратного расположения чужого батальона.

— А мне кажется, господа, — горько усмехнулся поручик, звонко стукну по колену, — что у нас подобного никогда не случится.

Вернулась разведка с опозданием на три дня.

— Здравия, командир. — Костя с Азимом и Халидом подошли к моему штабу под навесом фургона. Уставшие, в запыленной одежде.

— Садитесь. Почему задержались? Я уже переживать стал.

— Далеко зашли, обратно кружным путем пришлось возвращаться. Горцы собираются на северо-востоке. Не меньше двух с половиной тысяч. Из них тысяча конных. Давно таким скопом не ходили в набег. Говорят Абдулах-амин призвал всех кого можно.

Я задумался, переваривая информацию.

— Хунзахские беки сильно бояться, люди стали уходить из селений. Они много воинов нет. Могут собирать, три, четыре сотня, наверное.— добавил Халид.

— Может врут про тысячи? — попробовал я смягчить впечатления.

— Нет, командир, верный люди говорили.

— Да, уж порадовали. Ладно, отдыхайте.

Андрей присутствующий при разговоре успел посчитать.

— У нас пятьсот пятьдесят наших и шесть сотен конных. Хайбулы пара сотен. Ну не такой страшный расклад. Если ещё по уму принять их… — он посмотрел на меня. — можем и хорошего пенделя дать.

— Не можем Андрей, а должны. Мне нужно встретиться с Хайбулой.