Шарлатан III

Глава 11

За первую половину лета в стране много чего интересного случилось. Еще много интересного произошло непосредственно в Горьком, а в университете вообще был достигнут невиданный прогресс по части проектирования и изготовления вычислительных систем. Даже два «прогресса»: первый заключался в том, что разработчики наконец поняли, что они, собственно собираются делать и выкинули все свои прежние наработки в помойку. То есть не выкинули, а разобрали: там очень много ценных радиодеталей все же было. А второй – радиофизики в группе, занимающейся придумыванием нужных ламп, тоже поняли, что от них остальные хотят и не просто придумали, но и изготовили уже нужные для вычислительных машин специализированные лампы. Немного их сделали, меньше двух десятков – но ламповый заводик-то уже строился и они смогли четко сформулировать, какое оборудование на этом заводике потребуется, чтобы такие лампы производились в достаточных количествах. «Идеологически» лампы ничего нового из себя не представляли, это были все те же «желудевые» лампы, только размером поменьше: диаметром не двадцать один или девятнадцать миллиметров, как их делали на «Светлане», а всего одиннадцать. И мощность у них была маленькой, и коэффициент усиления небольшой – но для чисто логических схем таких параметров более чем хватало – а энергопотребление у них было раза в три меньше, чем у прежних, причем любых моделей. А еще они получились очень красивыми: там все сетки и проводники, размещенные в маленькой стеклянной колбе и выходящие наружу контакты были теперь золоченые (кроме покрытого рением катода, которого снаружи и видно-то не было), и каждый «желудь» выглядел как необычное женское украшение.

А я «придумал» для этих ламп оригинальное гнездо, по нынешним временам оно вообще должно было совершить переворот в науке о контактах. И, чисто теоретически, очень сильно двинуть вперед целую кучу других разработок оборонного назначения, о большинстве которых я даже понятия не имел. Но о том, что почти все эти разработки сталкивались с серьезными проблемами как раз из-за того, что пока мировая наука на этот вопрос внимания почти не обращала, я знал. То есть внимания не обращала в основном советская наука, а в той же фашистской Германии такими вопросами занимались три довольно немаленьких исследовательских института, и я был в курсе этого – но и о том, что все эти институты тоже ничего хорошего не придумали, тоже помнил.

Вот взять, к примеру, «классический» разъем типа ШР (который как раз немцы в войну и изобрели). То есть мы его потом возьмем, так как для ламп и прочих легкосъемных радиоэлементов не подходит по целому ряду причин, каждая из которых уважительнее другой. Возьмем просто штыревой разъем для обычных пальчиковых ламп. Простая же вещь, лампа в него легко вставляется и так же легко вынимается. Входит и просто замечательно выходит – вот только мало кто задумывался над тем, что и входит лампа в разъем не очень просто, и выходит с некоторым напряжением. Напряжением чисто механическим и вполне себе измеряемым: чтобы лампу в разъем вставить или вытащить их него, нужно приложить усилие от пяти до более чем десяти килограммов. Потому что есть такая забавная вещь, которая именуется контактным давлением.

Это давление вообще везде присутствует, где два предмета друг с другом контактируют, но меня интересовало контактное давление именно в электрических разъемах – а для медного или луженого контакта нормативное давление, обеспечивающее нормальный контакт уже электрический, должно составлять примерно килограмм на квадратный миллиметр. В принципе, немного, но для девятиштырьковой лампы, у который каждый штырь имеет контактную площадь порядка трех миллиметров, суммарное контактное давление уже находится в районе тридцати килограммов. И если лампа вставляется или вытаскивается, то это давление нужно как-то преодолеть. Конечно, если подобрать металлы максимально «скользкие», с коэффициентом трения в районе от трех и даже от двух десятых, то лампу нужно давить с силой килограммов в десять, а если ее при этом и покачивать, уменьшая «мгновенную контактную площадь», то и пяти кил хватит – но при таком покачивании разъем все же расшатывается и качество контакта ухудшается. Но это – простая радиолампа, а если это разъем на полсотни штырей? Поэтому в тех же разъемах ШР втыкание и растыкание производилось с помощью наружной гайки, которая нужна была вовсе не для того, чтобы разъем «потом не рассоединился», а чтобы просто контактные штыри впихнуть в гнезда или оттуда их выпихнуть. Но на лампу-то гайку не накрутишь!

У «желудя» контакты не внизу были, а торчали по бокам из-под «шляпки» и их куда-то втыкать вообще не предполагалось, они «под пайку» делались. Но в ЭВМ с ее тысячами ламп, которые гарантированно когда-то перегорят, пайка не годилась – и я, вспомнив свое «компьютерное прошлое», сделал разъем «с нулевым давлением», где деталь просто вставлялась в гнездо, а затем специальным клином контакты прижимались друг к другу. С любым практически контактным давлением, тут сила его определялась исключительно прочностью материала, из которого разъем делался. Конечно, придумать «клиновой замок» для круглого разъема было непросто – но я собственно «придумывание» переложил на людей уже в этом деле соображающих, а сам только «общую идею» озвучил. Но парни разъем сделали (из индустриального института парни, в университете нужных знаний просто не давалось), и теперь контактное давление для «нашего желудя» составляло что-то в районе двух с половиной кило на миллиметр. Потому что кило – это для «дешевых» контактов, медных или никелированных, а для, скажем, серебра требовалось уже более двух килограммов. Правда для золота и полкило должно было хватить – но в данном случае поговорка «много – не мало» истине соответствовала на все сто. Конечно, именно ламповый разъем там могли сделать и с давление свыше десяти килограммов, так как панелька у ребят изготавливалась из какой-то очень прочной керамики, но тогда бы потребовался очень длинный рычажок, которым контакты затягивались, и очень прочный «замок», способный все же панельку в зажатом состоянии удерживать. А нам такой хоккей точно был не нужен.

Еще в индустриальном ребята «до кучи» разработали и функциональный аналог ШРовского разъема, и довольно забавную конструкцию разъема для печатных плат – и на все это подали патентные заявки. Но и их подали «правильно», о чем я ребят все же предупредил: все бумаги пошли через первые отделы (как индустриального института, так и университета), так что никаких претензий со стороны госбезопасности я по этому поводу не ожидал. И по остальным поводам тоже, а вот относительно определенного «нецелевого использования средств» претензии (уже от того же Госплана) были вполне вероятны: я все же совершенно «нецелевым» способом довольно много денег тратил, причем в обход централизованной бухгалтерии.

Например, был такой совершенно неиндустриальный город Камышин, там из всей «индустрии» только швейная фабрика была и вроде уже строился большой хлопчатобумажный комбинат. А я затеял там другую стройку. Потому что в Павлово автобусостроители на попе ровно не сидели, разрабатывали всякое – и разработали в том числе и «настоящий городской автобус». Два автобуса, и тот, который побольше, представлял из себя по сути дела «сдвоенный» кусов нынешнего павловского изделия. То есть сзади к кузову приделали еще один такой же, только без кабины водителя – и получился у них автобус длиной в десять с лишним метров, в котором было уже не девятнадцать сидячих мест, а двадцать пять. Зато стоячих мест стало побольше семидесяти (от упитанности пассажиров это зависело): сиденья там ставились уже не по четыре в ряд, а только по три и даже по два. А еще двери поставили «двойные», то есть вдвое более широкие, чем у «оригинала», которые теперь в обе стороны открывались – что посадку и высадку пассажиров делало гораздо удобнее и быстрее. Мотор там был поставлен а сто сорок сил (дизель, конечно) – то есть и динамика машины оказалась весьма неплохой – но вот у себя такой автобус завод производить просто не имел возможности. Но так как, по большому счету, для его серийного выпуска требовалось лишь новое кузовное производства, я решил такой заводик как раз в Камышине и построить.

Второй автобус, разработанный в Павлово, был совсем уже маленьким, на десять пассажиров. Микроавтобус по сути, тоже, по моему мнению (и по «прежнему опыту) машина стране нужная. Ее в Павлово тоже делать было негде – но ведь Комбинат уже «шагнул на Восток», а на востоке тоже было много интересных городов. Например, был там очень интересный город под названием Тобольск, Небольшой, и какой-то, с моей точки зрения, «застойный»: в нем за двадцать лет население вообще не прибавилось. Так что выстроить там заводик микроавтобусов я счел делом полезным.

А вот деньги на эти новые заводы я получал способом, который можно было счесть не совсем законным. Основанном на том, что все расчеты со стройотрядами студенческими по правилам должны были проводиться «в первой декаде сентября». А выплаты заработной платы, если такое особо предусматривалось в заключаемых с такими отрядами договорах, могли быть завершены и до ноябрьских праздников, но меня этот пункт вообще никак не волновал, меня именно расчеты заинтересовали. Просто потому, что в положении о студенческих отрядах говорилось именно о расчетах, но не оговаривалось, кто в этих расчетах являлся плательщиком, а кто получателем платежей. Понятно же: студенты работают, а предприятия и организации им платят, какие еще уточнения-то нужны?

А раз уточнения не нужны… Университет в своей работе задействовал половину студентов, а остальных мне удалось с помощью комсомольской организации тоже по стройкам не распределить. Пользуясь «личными связями» я просто забрал «во временное пользование» пять сотен «Векш»-фургончиков, и организовал пять сотен небольших «мобильных магазинчиков», которые развозили по деревням и селам разные товары. В основном производимые на предприятиях местпрома, входяших в систему КБО, и товары организованная «мобильная торговля» прямо на этих предприятиях и получала. За деньги, которые им тут же выплачивала централизованная бухгалтерия КБО, по себестоимости. А затем выделенный организации бухгалтер проводил над товарами «традиционные» уже заклинания, формируя на базе этой себестоимости «розничные цены» – и студенты все это как раз по розничным ценам и продавали. Студенческие отряды продавали, только не строительные, а торговые. А всю выручку они обратно в кассу КБО не сдавали, ведь по ней предстояло отчитываться только «в первой декаде сентября»…

А пять сотен магазинчиков, торгующих весьма востребованными товарами, выручки привозили очень немало, и на строительство двух новых автобусных заводов ее уже хватало. И на многое другое хватало – но до «первой декады» на любой вопрос со стороны кого угодно «а где деньги» студенты могли ответить лишь одно: деньги мы передали Шарлатану, у него и спрашивайте. А вот я пока что на такой же вопрос внятного ответа дать не мог. Вот десятого сентября… все же «розничные цены КБО» примерно вдвое превышали формальную себестоимость, а внутренние расчеты по амортизации у нас вообще начинались после ноябрьских, когда на большинстве предприятий приступали к плановому ремонту поломанного оборудования, так что в сентябре я бы мог (чисто теоретически, но у меня все же была надежда на лучшее) с «себестоимостью» перед финотделом КБО рассчитаться. А к ноябрю и новые заводы должны были хоть как-то заработать, по крайней мере в Тобольске почти наверняка. Город действительно был очень интересен: население нам не росло, однако инфраструктура города тоже стабилизировалась и дополнительно для новых рабочих завода выстроить два-три дома ее не перегружало. Разве что электричества хорошо бы было добавить, но электростанцию на пару мегаватт просто в проект заводика заложили. Конечно, специалистов по автобусостроения нужно было туда все же извне пригласить, но в самом городе и людей, руками работать умеющих, было все же немало, и – что очень в данном случае было важно – этим людям уже не требовалось срочно новое жилье строить, а это расходы на строительство очень прилично сокращало.

Потом, конечно, мне все равно придется отчитываться за «самоуправство и нецелевое расходование средств», но выяснить, каких еще экзотических животных знает Зинаида Михайловна, мне было даже интересно, а если заводик в Тобольске хотя бы парочку микроавтобусов изготовить успеет, то мне уж точно «всё простят»: машинка-то изначально готовилась в двух вариантах, как мелкий пассажирский общественный транспорт и как машина «скорой помощи» – а нынешние медицинские машины вызывали у пациентов лишь ужас. Потому что фургон, собранный на базе древней полуторки, отличался от обычного лишь тем, что там место для носилок было, а на новые ГАЗы их часто просто переставляли со вконец износившихся еще довоенных машин, так как сейчас заводы их делали очень мало и машин медикам остро не хватало – а микроавтобус с «легковой» подвеской и плавность хода обеспечивал, а еще в нем предусматривалось и место для установки различной медаппаратуры. И машина точно должна была «взлететь», вот только бы ее производство успели наладить. Да и нормальный городской автобус стране очень был нужен – но в Камышине завод вряд ли получилось бы запустить раньше весны.

Но все это было делом хотя и скорого, но будущего – а пока я, хотя формально никаких законов и не нарушил, все же поступал не совсем в соответствии с нынешними финансовыми правилами – и, похоже, кому-то это не понравилось. То есть я просто не мог предположить, зачем я вообще кому-то из руководства страны понадобился, да еще так срочно – но ведь понадобился. Вот только кому?

Вообще-то отношения с соседкой у меня были довольно спокойные: она своей работой занималась, я свои делишки как-то обделывал. И с ее детьми я пересекался нечасто, в основном они с моими двоюродным общались – но не потому, что я, скажем, от такого общения уклонялся, мне просто некогда было. Иногда, конечно, по вопросам сугубо бытовым мы пересекались: первое время она иногда у меня что-то узнавала на предмет где чего купить или как быстрее куда-то проехать – но на этом наши «совместные дела» и заканчивались. А тут она просто буквально взяла меня за шкирку и куда-то повезла – и еще до прибытия на аэродром (а приехали мы на городской, а не на заводской) я выяснил, что она и сама не знает, кто и зачем меня срочно возжелал в Москве увидеть. Но хоть понятно стало, куда летим – однако вопросов к меня меньше не стало.

И летели вы именно «срочно»: самолет («Сокол») нас уже ждал, так что мы едва в него сели – и он сразу же и взлетел. Обычный, пассажирский самолет – то есть пассажирский вариант на восемь кресел, а не «командирский» на четыре, однако экипаж был все же военным. И Светлана Андреевна тоже по поводу срочного вызова несколько переживала. Но она переживала по другому поводу: она, как я теперь узнал, была назначена начальником управления госбезопасности, которому подчинялись все первые отделы учебных заведений города и области и у нее как раз на завтра было назначено какое-то мероприятие, на которое все начальники этих первых отделов были вызваны – а из-за этого срочного вызова в Москву она ни предупредить их не успела о переносе мероприятия, ни назначить себе заместителя, способного его провести. Потому что ей, оказывается, самой позвонили за пять минут до того, как она ко мне пришла, и времени у нее хватило только на то, чтобы домашний халат на приличный костюм сменить. А еще у нее был и другой повод для переживания, чисто женский: она даже у меня спросила, достаточно ли строго она одета для визита, допустим, к начальству. И вдобавок она боялась, что в костюме сильно вспотеет и вид у нее получится совсем уж неприличный – однако услышавший ее причитания второй пилот быстро успокоил: это в Горьком температура была за двадцать пять градусов и влажность как в бане, а в Москве, по его словам, было даже прохладно – меньше двадцати (а ночью вообще чуть выше десяти было), и вроде бы абсолютно сухо.

Но информация о погоде ясности относительно цели поездки никому не прибавила – впрочем, Светлана Андреевна вроде успокоилась, поняв, что потеть – по крайней мере из-за жары на улице – ей не придется. И потому уже очень спокойно она села рядом со мной в поданный к самолету (опять на гражданский аэродром приземлившийся) ЗиС и мне тоже посоветовала особо не волноваться. Ну да, очень полезный совет…

К водителю лимузина она с вопросами на тему «а куда нас везут» не приставала, и я решил, что и мне этого делать не стоит: в конце-то концов интересно ну куда нас везут, а к кому. И на этот вопрос я ответ получил уже минут через двадцать, когда мы (уже вдвоем) зашли то ли в небольшой зал, то ли в большой кабинет, в котором за столом сидел всего один человек: Лаврентий Павлович Берия. Который очень внимательно посмотрел сначала на подполковника Уткину, затем еще более внимательно и как-то оценивающе на простого студента (уже все же второкурсника) Кириллова. Посмотрел, хмыкнул и предложил:

– Присаживайтесь поудобнее, я думаю, что нам есть о чем поговорить. И вы, товарищ полковник, внимательно выслушайте ответы товарища… Шарлатана, возможно, у меня после этого и к вам определенные уточняющие вопросы появятся. Чаю хотите? Или кофе? Чай есть очень неплохой британский, с бергамотом, и замечтальный китайский – он и без бергамота великолепен. А кофе у нас только эфиопский…

– Мне тогда кофе с молоком, если молоко есть, или китайский чай, если молока нет, – раз Берия предлагает припасть к благородным напиткам, то вряд ли собирается меня расстреливать. Но вот какое ему-то дело до моих относительно невинных махинаций с финансированием нескольких строек, я все равно понять не мог.

– А вам, Светлана Андреевна?

Соседка тоже, видимо, успокоилась и попросила чай. Китайский…

Вообще-то, если внимательно читать газеты, можно было вопрос Лаврентия Павловича счесть провокационным: чая сейчас в СССР уже довольно много разного продавалось, и лучшими считались китайский и индийский. То есть индийский все же считался лучше, чем грузинский но все же хуже иногда появляющегося в продаже «английского». Правда, строго формально чай, называемый «английским», к Англии вообще отношения не имел, это была продукция совершенно финской компании, изготавливающей чай неизвестного происхождения, но с бергамотом. И на пачке (довольно дорогой) и написано было русскими буквами «чай британского сорта», а в газетах как раз мелькали заметки о том, что-де негоже советскому человеку испытывать бурный восторг из-за заграничной этикетки. То есть это в магазинах такой «британский» чай попадался, а какой предлагал Лаврентий Павлович, было непонятно – но, откровенно говоря, на мой вкус чай этот был так себе. Еще в магазинах иногда попадался чай уже полностью индийский, в Индии произведенный, и тоже с бергамотом, и я такой старался, если встречал, для деда Митяя купить – но и он предпочитал все же заваривать китайский с бергамотом, добытым из бабынастиного дерева. Какой нравился соседке – я не знал, но подумал, что сейчас она выбрала китайский чтобы не выглядеть «антипатриотично».

Что же до кофе – этот продукт в СССР поступал из трех стран. Из Эфиопии, с которой у СССР какие-то торговые отношения довольно успешно налаживались, из Индонезии и, сколь ни странно, из США – американцы нам перепродавали в основном бразильский кофе. Но из Индонезии поставлялась исключительно Робуста, в которой было гораздо больше кофеина – и этот кофеин вытаскивался для использования в фармацевтике. Ну а то, что оставалось (после извлечения кофеина), отправлялось в магазины и там продавалось по очень умеренной цене. Но и вкус с ароматом у Робусты были более чем умеренные, так что особой популярности этот кофе не приобрел. Американско-бразильский был заметно лучше и по вкусу, и по аромату – но и по цене он заметно «конкурентов» превосходил, так что и тут народ на «благородный напиток» подсаживаться не спешил. А вот эфиопский…

Бразильцы кофе перед поставкой ферментировали просто в кучах и для проявления всех его свойств нужно было его лишь слегка обжарить – но вполне можно было и без этого обойтись. А вот эфиопы кофе поставляли «как есть», то есть они его собирали, очищали ягоды от мякоти, сушили зерна на солнышке и насыпали в мешки, отправляемые покупателям. И в таком виде – если зерна просто перемолоть и сварить – у него что вкус, что аромат воображение уж точно не поражали. А вот если его правильно обжарить, то напиток получался просто божественный – но много ли в стране было специалистов именно по приготовлению эфиопского кофе? Но я понадеялся, что уж у Лаврентия Павловича нужный специалист найдется – и угадал.

Лаврентий Павлович нажал какую-то кнопочку на стоящем перед ним аппарате – черном телефоне, у которого снизу была панелька с десятком примерно больших белых клавиш (я подумал, что это обычный офисный селектор сейчас в таком виде производится), повторил вслух наши заказы, и замолчал, видимо ожидая, когда заказанное принесут. И молчал он минуты три, а затем в кабинет зашел мужчина с подносом, поставил перед Светланой Андреевной чашку с чаем, чайник, сахарницу (одну на нас двоих), а передо мной – чашку, в которую он налил чуть ли не кипящий еще кофе из настоящей джезвы и рядом поставил небольшой молочник, емкостью грамм на пятьдесят. И предупредил, что в нем сливки налиты, а если я хочу просто молока, то он сейчас же его принесет. Но я от «просто молока» отказался, меня уже буквально в задницу шило кололо – так хотелось узнать, что же от меня Берии-то столь срочно потребовалось, что нас вечером в воскресенье к нему вызвали.

Я, конечно, старался сделать морду кирпичом, но, похоже, подучалось у меня это неважно: Берия на меня смотрел, не скрывая улыбки. А когда я размешал у чашке сахар, долил сливки, отхлебнул и, не удержавшись, вопросительно посмотрел на «всесильного наркома», он, наконец, открыл рот и поинтересовался:

– Шарлатан, расскажи нам, зачем ты попросил товарища Косберга сделать реактивный мотор? И почему ты попросил это сделать именно его?