Фаворит-3. Русский флаг

Глава 20

В детстве я молил бога о велосипеде… потом понял, что бог работает по-другому… я украл велосипед и стал молить бога о прощении.

Аль Пачино

Уфа

26 октября 1734 года

Никогда не просите у тех, кто сильнее вас — сами предложат и сами все дадут! Примерно так, близко по тексту, звучит одна из истин, что была озвучена в одном великом литературном произведении будущего. И как же мне на самом деле не хотелось просить у того же Кириллова денег! Ведь когда ты у кого-то занимаешь крупные средства, то, так или иначе, может быть, лишь только психологически, но остаёшься должен этому человеку — и не только деньги, но и в целом. Если, конечно, ты человек совестливый.

Мы сидели в моем кабинете, где еще ощущался, если только принюхиваться, запах гари. Но он уже не так сильно беспокоил. То ли привык, то ли заложенный нос фильтровал специфические ароматы.

Промозглая погода стояла уже неделю. А я, как оказалось, не обладаю сверхспособностями. И, как и всякий смертный, подвержен заболеваниям. Жаль… Хотелось бы никогда не болеть. Но насморк — это так, неурядица. Главное, что несмотря на полноценную работу, патрулирование местности, тренировки, я не потерял ни одного человека, пусть в лазарете, на который мне с большим трудом удалось выбить отдельную избу, всего-то шесть человек. И то, рассчитываю, что там не воспаление легких и мы вытянем бойцов.

Кстати, очень, на мой взгляд, и относительно других, толковый лекарь был у Уфе. Молодой, не отнять, и это скорее для меня не признак отсутствия опыта, а возможность человека продолжать учиться. Русский, оттого, по его словам, не мог найти достойную работу. А тут, на окраинах империи, ему, как единственному дипломированному в каком-то там университете, специалисту, почет и уважение. Ну и решение финансового вопроса.

Он и помогает лечиться. Ну и я немного подсказывал.

— Я определённо не могу понять, Александр Лукич, зачем вам эти пустынные земли? Смею предположить, что в реке Миасс достаточно рыбы, дабы прокормиться. Но разве рыбный промысел кого-то делал богатым? — Иван Кириллович Кириллов уже в который раз пытался добиться от меня чёткого, логичного ответа, зачем я покупаю земли у башкир в районе реки Миасс.

Я промолчал по поводу того, что рыбой нельзя прокормиться. Пусть расскажет это тем, кто владеет рыбными промыслами в Астрахани.

Начальнику Оренбургской экспедиции было многое непонятно в моём стремлении стать помещиком столь глухой местности. Он даже не понимал, зачем вовсе покупать землю у башкир, если можно её занять. То есть сделать то, чем до сих пор занимаются некоторые русские помещики.

Для некоторых категорий русского дворянства представлялось крайне сложным приобрести земли на исконно русской территории. Там всё поделено — и если и покупать какое-то поместье, то оно будет стоить баснословно дорого. Явно намного дороже, чем нанять горстку охочих людей для охраны отобранных у башкир территорий.

В какой-то момент я даже чуть было не сдался и не предложил Кириллову долю в участии в своём предприятии по золотодобыче. Что он, конечно, с удовольствием бы принял, даже несмотря на то, что мероприятие это могло закончиться, мягко говоря, посещением рабочего места палача.

Иван Кириллович Кириллов, как и похожие характером на него люди, — это нынешние русские пассионарии. Те люди, которые готовы отправиться хоть на край земли, хоть в поиск того, что находится за этим краем.

При этом каждый из таких пассионариев имеет собственную цель и мотивацию. Для кого-то важнее всего слава, для иных — повышение в чинах и занятие более высокого социального статуса. Но для всех таких людей неизменным дополнительным стимулом будет жажда наживы.

— Поймите меня правильно, Александр Лукич, и я не буду скрывать от вас, что некоторые средства в моём распоряжении имеются. Не всё успел украсть ваш братец, — Кириллов сделал вид, что сожалеет. — Но серебро сие принадлежит Оренбургской экспедиции. И я буду вынужден в своих отчётных бумагах написать о растрате. Что же я тогда укажу в этой бумаге?

Разговор длился уже около часа. Рядом с Уфой, в определённом месте, моего ответа уже ожидала небольшая делегация от башкир, включавшая в себя и старшину Алкалина. Торговец Мустафа, пусть и обиженный на меня, но выступил посредником. И его брал Али ждал, когда же я решу финансовый вопрос и отправлюсь в место, которое укажет бухарский купец.

Я бы ни за что не обращался к Кириллову с такой просьбой, если бы в том числе на кону не стояла и моя репутация. Ведь я просил башкирского старшину… я ставил одним из условий моей лояльности к этому народу, что мне должны продать земли под Миассом. Более того, это же было и требованием Её Величества. И не выполнить предписанное государыне я не мог.

И были же деньги у меня, серебро, дарованное самой государыней. Вот интересно, а как отреагирует общество, если вдруг узнает, что у меня будет ремень из человеческой кожи? Это я, конечно, несерьёзно, но кто его знает, может быть, когда встречу своего двоюродного братца, мне и захочется с него снять кожу и сделать какое-нибудь нужное изделие.

А в целом, если уже быть откровенным с самим собой, то к своему двоюродному братцу я испытываю ту злость, которую может разве что испытывать мать к своему нерадивому ребёнку, что своим баловством способствовал разгрому в квартире. Ну или разбил любимую вазу.

Чувства эти сложно объяснимые, ведь я своим сознанием не являюсь родственником Александру Матвеевичу. Но эмоции эти столь приятны, что окончательно заглушать их мне не хочется.

Я, человек, имевший в прошлой жизни огромную семью, научившийся любить своих родственников. Сейчас ежечасно ощущал явную потерю. Причём я не горевал о том, что оставил свою семью в прошлом будущем. Вот ещё! Всё же и дети, и даже внуки с правнуками — это состоявшиеся в жизни люди. Мне хватало тех эмоций, которые дарило даже просто осознание наличия семьи.

При этом нисколько не сожалею о том, что мой дядюшка скоропостижно скончался, а вот двух двоюродных братьев отчего-то мне жалко. Однако, появляется иррациональное желание перевоспитать Сашку.

Вот даже Кириллов говорил о том, что Александр Матвеевич Норов — талантливый геолог. Более того, Иван Кириллович принёс мне записки братца, в которых тот очень достоверно описывал не только камни или природу тех мест, в которых бывал, но и растения, животных, их поведение, быт и нравы людей.

Возможно, на моё отношение к брату повлиял и этот факт. Да, он авантюрист! Да, он, по сути, преступник! Но, скотина такая, талантливый!

Если даже мерить категориями полезности для государства, то Александр Матвеевич Норов, конечно, при условии трудолюбия, да ещё с некоторой моей поддержкой и участием, мог бы стать русским Карлом Линнеем. А возможно, даже и затмить этого шведского натуралиста.

Так что хочется мне там сделать ремень из кожи Александра Матвеевича, или я только так думаю, но взрастить своего великого учёного, о котором будут рассказывать во всех университетах будущего, есть желание куда как большее. А ну как он будет прославлять русскую науку, как это в иной реальности сделал Михаил Васильевич Ломоносов?.. Разве подобное не стоит того, чтобы частично простить этого румяного идиота?

— Тогда давайте так, Иван Кириллович… — скрепя сердце, уже прекрасно понимая, к чему именно клонит начальник Оренбургской экспедиции, начал говорить я. — Я составлю расходную смету на две с половиной тысячи рублей, заложу туда и мои переговоры с башкирами, на кои нужно потратиться, и даже подарки башкирским старейшинам за их любовь к России. А кроме прочего, в той смете будет учтён расход на те боевые действия, что производились моей ротой.

Я увидел, как загорелись глаза у Кириллова. Он ходил всё вокруг да около, всё пытался намекнуть мне, что получить деньги я могу, и что эти средства в наличии у Оренбургской экспедиции имеются. Вот только выгода должна быть и Кириллову. Ну или не для него лично… Не буду так уж в явно негативном свете оценивать человека. Может быть, он даже в некоторой степени пытается перебороть бюрократические механизмы финансирования подобных мероприятий, как Оренбургская экспедиция.

— При этом вы мне отдаёте две тысячи рублей через год? — уточнял Иван Кириллович.

Вот же всё-таки жук! Решил и рыбку съесть… и при этом красиво выглядеть!

— Иван Кириллович, а не считаете ли вы, что моё слово в присутствии Её Величества Анны Иоанновны, при всей нашей договорённости по подложной смете, также стоит немалого? — усмехнулся я.

Кириллов задумался, а потом рассмеялся:

— Вы правы, Александр Лукич, пусть будет так! Уж больно вы лихо в чинах поднимаетесь. А тут ещё и война скоро. Того и гляди, с вашей-то лихостью и объятиями Фортуны, можете и до генерала выслужиться. Так что верю вашему слову, что не забудете меня, если выйдет таким образом, что станете вперёд меня шагать по Табели о рангах.

— Служить бы рад, прислуживаться тошно! — вырвалась у меня фраза из бессмертного произведения «Горе от ума».

Больно мне не понравилось выражение «выслужиться до генерала». Не дослужиться, а выслужиться… Я служу России! Я не выслуживаюсь перед чиновниками и вельможами! Хотя должен признаться, что порой приходится хитрить и хотя не быть, но казаться услужливым.

Так уж на Руси повелось, да и не только в России, но и практически повсеместно, что принципиальность в верхах не любят. Принципиального офицера, того, кто предпочитает всегда говорить правду и не терпит льстивости, угодливости — задвигают. И встретить такого можно только лишь среди чиновников или офицеров среднего звена. Пусть и бывают яркие исключения.

Мне же кровь из носу нужно прорваться в элиты. Иначе все те записи, чертежи, проекты, которые ещё несколько дней назад я самоотверженно, рискуя своей жизнью, спасал, — все они так и останутся записями на бумаге, никогда не реализованными проектами.

В чём же тогда смысл?

Когда над степью сгустились сумерки, поднялся ветер, и холодный дождь вперемешку с замёрзшими льдинками бил в лицо, превозмогая непогоду, я спешно направлялся к тому месту, где ждал меня старшина Алкалин.

Иван Кириллович Кириллов всё же дал денег. Но какой-либо особой радости от этого факта я не ощутил. Крайне неприятно заниматься подлогом документов, ощущать себя казнокрадом. Но и нового решения, кроме как одолжить под залог услуги денег у Кириллова, после кражи моих средств, я не видел.

Дюжина всадников во главе со мной на рысях преодолевала более двадцати вёрст, и делала это, сгорбившись и пряча головы. Не от стыда, не от неуверенности в себе, а в попытках сгладить удары стихии.

Сержант Иван Кашин ехал от меня по правую руку, а по левую был Кондратий Лапа. Я был уверен, что, если бы не преграда между этими двумя людьми, если бы не я, то они непременно вцепились бы в глотки друг другу. А так, я ехал и почти на физическом уровне чувствовал искры ненависти, которые дарили они один другому.

Очень надеюсь, что когда-нибудь эти два важных для моих дел человека смогут стать соратниками. Ведь если Кондратию удастся то, что я задумал с золотодобычей, то моё финансовое положение позволит заложить кирпичики в фундаменте будущего промышленного переворота в Российской империи. Ну а Кашин уже доказал, что он МОЙ человек. Мелкими, или не только, делами, он стал тем, на кого я часто опираюсь, кого я собираюсь подтягивать к себе и из кого делать офицера и дворянина.

— Ваше высокоблагородие! Вижу человека справа! Ползет! — в тот момент, когда порыв ветра сыпанул в меня новой порцией льдинок, от которых, подумалось мне, и ссадины могут остаться, прокричал каптенармус Шабарин [!].

Нехотя, прикрываясь от ледяного дождя правой рукой, я посмотрел направо.

Знаю, что в природе существует такое явление, как мираж. Думал в прошлой жизни, что подобное возможно только в пустыне. Но в моём состоянии человека, ещё до конца не отошедшего от последствий отравления угарным газом, то, что я увидел, или кого я увидел, можно было бы списать на галлюцинацию. Но ведь не только я вижу его!

— Сержант Кашин, возьмите каптенармуса Шабарина и приведите этого человека! Не бить его! — приказал я.

Кстати, кого там бить, если он битый? Александр Матвеевич Норов собственной персоной полз побитой собакой по мёрзлой земле. Изрядно побитой, до полусмерти. Он будто бы и не замечал того, что рядом с ним находится целый отряд всадников.

Наверняка мой братец сейчас уже в полубессознательном состоянии, движется, используя последний резерв своего организма, потому что дал себе установку уйти. Заложил программу — и работала она, когда уже ничего не мог бы сделать сам человек.

Через пару минут я смотрел на своего двоюродного брата Александра Матвеевича Норова, держа при этом наготове плеть. Но руки не поднимал. Достаточно было этого человека оставить и дальше ползти по мёрзлой земле, если бы всё же овладела мной жажда мести. Он был в крови, он казался ходячим трупом… Ползучим трупом.

Я посмотрел в сторону Кондратия Лапы. Потом опять в сторону братца. В голове сразу появилась замечательная идея. И почему я до этого не додумался раньше?

— Кондратий, выходи, поставь на ноги в своей общине этого болезного! И будет тебе тот рудознатец, что поможет отыскать… сам знаешь что, — сказал я, а подумавши, добавил: — Следить будешь за ним. Ежели что, так и накажешь!

Я сжал замерзшую руку в кулак, и Лапа кивнул.

Вот так я решил дать второй и последний шанс своему кузену. Либо он перевоспитается и поможет найти золотые жилы, либо… Впрочем, Лапа умел воздействовать на людей, на это я и надеялся.

Уверен, что с моими картами и воспоминаниями, где именно должны быть самые богатые золотые жилы в районе Миасса, да ещё с талантом двоюродного брата, золото отыщется быстро. И самый первый год добычи станет уникальным по объемам.

Кузен что-то несвязное и часто нечленораздельное бормотал. А потом и вовсе отключился. Так что ни спросить, где деньги, ни что с ним случилось, ни что произошло в доме при моем покушении, я не мог. Оставил это на потом. Выжил бы еще.

Ещё через час я пил горячий чай в удивительно уютной юрте, восседая на мягких подушках. Ветер завывал где-то там, за коврами и плотной шерстяной тканью, а внутри было тепло и комфортно.

Уж не от слова ли «юрта» родилось слово «уют»? Сейчас я чувствовал себя им буквально окутанным, словно в большом коконе. Немного, но стал даже понимать кочевников. Тут казалось даже приятнее пережидать непогоду, чем в избе.

— Пусть дом твой всегда будет обильным и богатым! Ты угодил мне с угощениями! Ты сдержал своё слово, и я не откажусь от своих слов! — говорил я, а переводчик старшины, между прочим, скорее европеоидной наружности, споро переводил мои слова.

С угощениями Алкалин действительно мне угодил. Уже то, что я не пил чай на монгольский манер с добавлением топлёного курдючного бараньего сала и специй, многого стоило. И чай, который после промозглой погоды пришёлся как нельзя кстати, был зелёным, но отменного качества.

— Шесть старейшин мне удалось уговорить, Искандер. Не я один хочу мира на наших землях и справедливого, пусть и подчинённого, договора. Старейшина Тевкелев, тот, что служил ещё в армии Великого хана России Петра, также прислал своего человека, чтобы тот уговорил меня не выступать за войну. Нынче выходит, почти половина будущего курултая хочет мира и готова пойти на уступки. То, что ты, Батыр Искандер, предлагал, нас устроит, — после того, как мы поели и запили мясо ароматными напитками, говорил Алкалин. — Если всё сложится правильно, то я возьму второй женой младшую дочь Тевкелева. И тогда наш союз станет постоянным. Он будет большой силой среди башкир.

— Я рад за тебя, мой друг. И молю своего Бога, чтобы он никогда не позволил сойтись нам с тобой в битве. Но бороться с тобой я хочу! Кереш? — сказал я и с притворным вызовом посмотрел на своего собеседника.

Алкаин усмехнулся, а потом и вовсе рассмеялся.

— Ты победил лучших моих борцов. А вот на саблях я бы с тобой сразился, но не сегодня. Завтра ещё до рассвета я ухожу из этих мест. А сегодня ты мой гость. И харам бороться с гостем. Я спешу, нужно быть со своим родом.

Я глянул на него воспросительно, но мягко, только интересуясь, а не призывая к ответу, и он с готовностью пояснил:

— Есть старейшины, которые недовольны моим мнением и тем, что я призываю к миру с русской правительницей. Мне нужно защищать свои стойбища и своих людей

Так сказал башкирский старшина, резко сменив весёлое настроение на крайнюю озабоченность.

— Когда я буду стоять перед своей правительницей или перед теми, кто ей советует, среди прочих, кто хочет мира и дружбы с Россией, я назову и тебя! Наша правительница, её величество Анна Иоанновна, щедра и ценит честных людей, как и отважных воинов, — сказал я, подумав ещё и о том, что имя башкирского старейшины даже и должно прозвучать раньше, чем имя начальника Оренбургской экспедиции.

Я уже подготовил ещё одну реляцию, надеюсь, что на высочайшее имя, а не перехватит ее кто-нибудь. Там даю подробный анализ того, во что может вылиться противостояние с башкирами, тем более — в условиях сложной войны с Османской империей, которую по щелчку тоже не закончишь. Я даже примерно подсчитал стоимость такой долгой, во многом партизанской войны. У меня вышел ущерб в почти 2 миллиона рублей.

Уверен, что подобная сумма способна уменьшить агрессию и поддержку силового варианта решения вопроса намного больше, чем даже цифры людских потерь.

— Скоро я отправляюсь в Самару, туда уже прибыл русский генерал Румянцев. Отправь со мной своего человека, достопочтенный Алкалин, теперь всё зависит от того, какие вести принёс этот грозный, но мудрый батыр-генерал, — сказал я.

Дальше начался дружеский, не без юмора разговор. Алкалин даже предложил мне взять в жёны его младшую сестру. Правда, когда я высказал сомнение, как же быть в таком случае с вопросом веры, старшина признался, что только лишь пошутил.

Вот только в этой шутке была доля правды. Уверен, что в какой-то момент старшина просто забылся, запамятовал, что я — не его единоверец. Я ведь старался говорить в той манере, в которой говорили со мной. А когда приходилось поминать Господа Бога, то переводчик переводил это не иначе как упоминание Аллаха.

Был бы кто-нибудь на моём месте другой, искренне и истово верующий в Иисуса Христа, исполняющий обряды православные не потому, что это необходимо для службы и чтобы не выделяться из общества, а потому, что не может иначе — разговор шёл бы иначе. А возможно, никогда бы не состоялся.

Так что конфликтов между нами не возникало, и разговор был плавный и дружеский. Вот интересно, на каком бы моменте, если бы на моём месте был тот же Татищев, Василий Никитич не оробел бы проявить свою агрессию при явном численном превосходстве степных мусульман.

Татищев… Нужно что-то с ним решать. Вернее, что именно, мне уже понятно. Вопрос стоял только в том, как добраться до этого негодяя.

Было бы неплохо создать подконтрольную организацию, по типу ассасинов. Причем неплохо даже не столько для России, тут как раз я шалил бы умеренно. А вот в Европе… Можно же такое натворить! Вот как бы история пошла без Фридриха Великого? Уверен, что круто изменилась бы и самой Пруссии могло бы и не быть. Уж больно это человек знаковый.

Я вышел из юрты Алкалина и сразу же подозвал к себе Кондратия Лапу.

— Мне нужно, чтобы ты наказал одного очень нехорошего человека. Откажешься ли? — спросил я.

Вопрос был с некоторым подвохом. Наши договорённости не подразумевали отказа Кондратия от выполнения даже самых скверных моих заданий. Я об этом обязательно напомнил бы, если только Лапа решил бы проявить своеволие.

— Василий Никитич Татищев? — Кондратий Лапа в очередной раз подтвердил свою догадливость и ум.

— Ты всё понял правильно, — сказал я.

— Будет ли людям, которых я поведу на твои земли, дополнительный прибыток? — спросил Кондратий, заменяя понятие платы за услуги желанием ещё лучше подготовиться к переходу к Миасу.

— Возможно, — сухо ответил я.

Александр Матвеевич Норов пока не пришёл в себя. При нём было найдено только сорок три рубля серебром. Но где-то же должны быть украденные у меня деньги, награда императрицы? Надеюсь, что мой братец не тянул некоторое время за собой тяжелые мешки деньгами, чтобы в какой-то момент их просто бросить в степи? Ну не настолько же он глуп. Предполагаю, что где-то есть схрон, где и будут дожидаться серебряные кругляши, чтобы кто-то — рассчитываю, что всё же я — прибрал их к своим рукам.

Вот только мне ещё нужно решить, стоит ли отдавать две тысячи Кириллову, или же оставить всё как есть и заполучить в своё распоряжение значительную сумму денег.

— Всё ли ты, Кондратий, понял, как и что нужно сказать тем башкирцам, на земли которых ты поедешь? — попросил я, уходя от разговора о моей мести Татищеву.

Так или иначе, но перед отправкой к Миассу Кондратию необходимо пойти ещё в Тобольск, чтобы забрать часть своей общины, прежде всего, женщин. Вот я и рассчитывал на то, что там же, в Тобольске, Лапа и накажет Василия Никитича Татищева.