Фаворит-3. Русский флаг

Глава 13

Если не можете убедить — сбейте с толку.

Гарри Трумэн

Уфа

3 сентября 1734 года

Иван Кириллович Кириллов, отстояв службу в церкви, не спешил уходить из храма. И не сказать, что он был сильно набожным человеком, а всё же то и дело обращался к Богу за помощью.

Начальник Оренбургской экспедиции уже прекрасно осознавал, что по весне его ждут серьёзные испытания. Степь начинала бурлить. Если бы было чёткое понимание, что будущее восстание нужно предотвратить, то Кириллов вряд ли бы проводил всё это время в церкви. Он бы действовал. По крайней мере, связывался бы с башкирскими старшинами, чтобы попытаться их убедить не рубить с плеча — в прямом и переносном смыслах.

Однако Кириллов уже был уверен в том, что кровь пролиться должна. Все те планы, которые он столь красочно нарисовал в своей фантазии и чуть менее красочно описал в бумагах, которые были приняты в Петербурге, неосуществимы, если башкиры не будут завоёваны.

Иван Кириллович считал все земли, по которым кочуют башкиры, русскими. И искренне желал, чтобы они стали полностью безопасными. Чтобы даже одинокая телега могла пройти эту степь без опасения, что будет разграблена.

А в таком случае ничего, кроме пролитой крови, полностью подчинить башкир, по мнению Кириллова, не могло бы.

— Ваше превосходительство! — прервал молитву Кириллова полковник Арсеньев.

Полковник Тульского пехотного полка уже минут десять как стоял за спиной Кириллова и ждал, когда начальник Оренбургской экспедиции закончит молитву. Не дождался.

— Михаил Иванович, что случилось? — вставая с колен, отряхиваясь и проявляя недовольство, что его прервали, спросил Кириллов.

— Тот самый Норов, о котором вы говорили, прибыл. Спесивый и своевольный гвардеец. Прикрывался волей её величества, графа Бирона — и даже показывал мне бумагу, что он-де из тайной канцелярии розыскных дел, — уже на выходе из небольшого деревянного храма сообщал Арсеньев.

Иван Кириллович Кириллов нахмурил брови. Гвардейский капитан, едва появившись, становился ещё большей проблемой, чем он считал ранее. Подспудно Кириллов рассчитывал на то, что Норов где-нибудь сгинет. Пути здесь долгие, нелёгкие, и сделать с этим ничего нельзя… Ему было нелегко смириться с тем, что он должен учитывать мнение Василия Никитича Татищева, в какой-то мере даже и подчиниться ему. А тут еще этот гвардеец!

— Господин Арсеньев, главное, что вы должны уяснить, — я наделён её величеством всеми полномочиями для принятия особливых решений! — спускаясь со ступеней крыльца, решительно заявил Кириллов.

Когда Татищев отбыл в Тобольск, Кириллов вновь ощутил, что он — хозяин положения. И статский советник Иван Кириллович Кириллов не желал вновь лишаться этих эмоций [в реальной истории Кириллов немало сделал для того, чтобы до Петербурга вовсе не доходили истинные сведения о происходящем на башкирских землях].

Кто он, Кириллов, если Оренбургская экспедиция будет свернута? Опять один из многих, прожектёр, который может потратить хоть весь остаток жизни, но так и не добиться нового существенного назначения.

— М-да! — усмехнулся я, когда услышал, за что оказалась, по сути, под стражей большая часть моей роты.

Они… подрались. Подобайлов и Смолин купились, как я думаю, на дешёвую провокацию. Впрочем, когда в трактире над тобой пытаются насмехаться, а ты с гордостью носишь мундир гвардейского Измайловского полка, то после некоторых слов и вправду бывает сложно сдержаться и не дать в морду.

И даже клинки не были обнажены. Так, мордобой в стиле любой задорной экранизации по роману «Три мушкетёра». Учитывая то, какой контингент собирается в Уфе, подобные стычки здесь наверняка не редкость.

И не думаю, чтобы каждого драчуна стали бы примерно наказывать.

Но зато такие мордобои могут стать поводом для того, чтобы начать разбирательство и обвинить гвардейцев в нарушении общественного порядка. Что и было сделано.

Я встал со скрипучего, шаткого стула, подошёл к двери.

— Солдат, передай статскому советнику Ивану Кирилловичу Кириллову, что у меня для него важнейшие сведения! — потребовал я от стерегущего выход служивого.

— Не велено, ваше высокоблагородие! — чётко отвечал мне тот.

Наверняка ему накрутили хвост, чтобы ни в коей мере не поддавался на уговоры или требования от гвардейцев.

Я минуты две постоял у открытых дверей, задумчиво поглядывая на тех трех солдат, что стояли на карауле. Первая мысль, которая пришла в мою шальную голову, была связана с силовым решением вопроса.

Мы могли бы без каких-либо проблем скрутить этих трёх солдат, взять своё оружие и коней, а Саватеев прекрасно знал, где всё наше добро находится. Ну и потом просто вырываться из города.

Уверен, на такой исход дела у нас найдётся и сила, и воля, и решимость. Ну, а если станем в каре и будем двигаться из Уфы, то можем, конечно, при этом потерять часть своих бойцов, но обязательно выйдем. Устраивать целую войну в городе вряд ли кто-то решится.

Однако эта мысль, во всём её масштабе и соблазнительности, промелькнула быстро. Всё равно это не вариант. Более того, подобный прорыв можно будет счесть уже действительно за преступление моей роты — ну и, прежде всего, записать меня в преступники и бунтовщики против представителей законной власти. А там — степь, административный ресурс Кириллова и куча сложностей, чтобы прорваться из блокады.

И, казалось бы, со мной не хотят разговаривать, и поэтому всё тщетно, нужно лишь подчиниться и ждать. Но есть три слова столь заветных, столь ужасных, что, услышав их, никто не сможет их проигнорировать.

— Слово и дело! — воскликнул тогда я с серьёзным и крайне решительным лицом.

Тот солдат, который ждал от меня слов, теперь в оторопи попятился, чуть не упав на сложенные тюки соломы. Двое других солдат замерли с расширенными глазами.

— Услышал ли ты, солдат, что я сказал? — требовательно спрашивал я.

— У-услышал, ваше высокоблагородие! — нерешительно отвечал тот, спотыкаясь в словах.

— Нынче же ты обязан проводить меня к Кириллову! — добавил я.

Ведь эта фраза — своего рода колдовское заклинание. По крайней мере, если судить о том, как она действует на людей и какую невероятную силу имеет.

Вот только нельзя понять, когда это заклинание является добром, а когда злом. Теперь, когда я подобное сказал, я буду обязан отвечать. Ведь тот, который может выкрикнуть «слово и дело», по сути, уже сам находится под следствием. И если крикун лжёт…

Вполне возможно, что его и казнят лишь только за то, что он ввел в заблуждение следствие.

Теперь меня обязаны были проводить до ближайшего отделения тайной канцелярии розыскных дел. Учитывая то, что этих отделений всего лишь два: главная контора в Петербурге и филиал в Москве, то туда мне и была теперь предначертана дорога. Причём, если со мной что-нибудь случится в пути и будет подозрение, что меня убили, то пред следствием встанет уже то ответственное лицо, которое должно было меня сопроводить или конвоировать.

Уже через минут десять я стоял и рассматривал Ивана Кирилловича Кириллова. Более того.

— Александр Матвеевич! — прежде всего поздоровался я со своим кузеном.

Да, это был Александр Матвеевич Норов, тот, вроде бы как, научный сотрудник Оренбургской экспедиции, любитель карт и подстав для своих двоюродных братьев.

— Я рад воссоединению братьев, — с коварной ухмылкой начал разговор Иван Кириллович Кириллов. — Но я бы не стал на вашем месте, капитан Норов, обольщаться. Дело в том, что у меня есть доношение… от Александра Матвеевича Норова, что это вы выкрали часть казны Оренбургской экспедиции. Четыре тысячи рублев.

— Ты охренел, гнида! Кал смердящей собаки! — не выдержал я.

— Так-то и было! — сказал на это мой кузен и даже не спрятал взгляд.

Я сделал несколько вдохов-выдохов, чтобы хоть как-то успокоиться. Ложь и наглость просто неимоверные. Но, возможно, именно поэтому и может показаться, что мой кузен прав. Я сейчас сильно жалею, что в той хате, где сгорел Матвей Норов, случайным образом не оказалось его младшего сына. А, может, до кучи, и старшего сынка.

Однако всё то, что сейчас происходит в кабинете Кириллова, может быть и срежиссировано. И тогда я похлопал бы в ладоши и за актёрскую игру, и за постановку.

Слишком правдоподобно выходит.

— Слово и дело! — собрав всю свою волю в кулак, выкрикнул я. — А ещё, я, капитан Норов, обвиняю вас, Иван Кириллович Кириллов, в том, что при вашем участии на меня было совершено покушение.

Это прозвучало очень серьёзно. Оба моих визави изменились в лице.

— Ты ум свой растерял, капитан? — разъярился Кириллов.

— Уж куда меньше разума я растерял, чем вы! И донесение о том в Петербург уже дошло! Так что не извольте сделать больше глупости, чем вы уже наделали! Если со мной что-то случится, то голова полетит и с ваших плеч! — жёстко сказал я, уже будучи готовым пойти на любой конфликт.

— Александр Матвеевич… пошёл вон! — брезгливо сказал, даже толком не повернувшись к моему кузену, Кириллов.

И тот, позоря фамилию Норовых, не стал спорить, а покорно и спешно засобирался уходить.

Кириллов проводил моего кузена, выглянул в коридор, чтобы убедиться, что возле его кабинета больше никого нет. А после, с силой захлопнув дверь, рукой указал мне на лавку.

— Вы посылали в Петербург какие-либо сведения? Али стращаете теперьменя? — после некоторой паузы уже более ровным голосом спросил меня Кириллов.

Я поднял бровь и секунду-другую помолчал, возвращая себе хладнокровие.

— Обязан ли я, после такого приёма, отвечать хоть на какие-то ваши вопросы?

— Обязаны! Не мне, а службе России и Ея Величеству! Всё, что я до того о вас слышал, говорит, что передо мной слуга государев. Так сослужите же службу! — вполне серьёзно проговорил Кириллов.

Сказать, что я теперь поразился, будет знатным преуменьшением.

На мой взгляд, это уже какая-то психологическая патология. Он, выходит, любую свою деятельность ассоциирует с величием России, свято верит, что он всё делает лишь на благо Российской империи. То есть, убить меня — это во благо?

— Ваше беспокойство связано с тем, что могут вовсе закрыть Оренбургскую экспедицию? — спросил я. — Вам лишь нужна эта экспедиция, или же всё же вы хотели бы решить все те задачи, что вы поставили? Думаете, что получится быстро разбить башкир? Что вот с этим охочим людом вам сие удастся?

Я указал в сторону небольшого оконца, закрытого слюдой.

— Так вы посылали сообщение в Петербург? — не унимался Кириллов.

— Да! Но там я не указывал о том, что вы знали о покушении на меня. А коли знали, значит, и участвовали в нём. И это и есть моё «слово и дело». Откреститесь от Татищева, договоритесь с башкирскими старшинами. Не допускайте курултая! — решительно говорил я.

Кириллов нервно стучал пальцами на краю массивного стола.

— Двадцать тысяч! — через некоторое время произнес Иван Кириллович.

Ну, наконец-то, мне предлагают взятку! Да ещё какую! Двадцать тысяч рублей — это, если я не ошибаюсь, стоимость постройки целого фрегата. Или же покупка очень хорошего и большого дома в Петербурге.

— Раз вы так высоко цените моё молчание, значит, понимаете, что я прав, и что могу вам очень сильно навредить, даже если вы меня запрёте здесь, в своих казематах! — усмехнулся я.

— Так что же? Деньги берёте за молчание и за то, что будете делать, как я повелю? — нетерпеливо сказал Кириллов.

— Нет. Тем паче, что ведаю, что деньги сии — не ваши, а Татищева Василия Никитича.

Хотелось ли мне взять эти деньги? Ещё как! Я не был в прошлой жизни человеком, обожествляющим золотого тельца. Хотя от денег никогда не отказывался, если это только были чистые деньги.

— Вы не оставляете мне выбора, кроме как поступать бесчестно! — с явной долей сожаления говорил Кириллов.

А я почувствовал, что сейчас он может принять какое-то такое решение, которое навредит не только ему, но и мне. Мало ли, прикажет подпереть дверь, да и подожжет тот терем, в котором находятся мои солдаты. Это в будущем ещё можно понять, что стало причиной пожара: проводка ли, неправильное ли обращение с огнём. В этом же времени даже разбираться никто не будет. Уж больно частое это явление — пожар.

Так что, отвечая далеко не только за себя, я посчитал нужным смягчить наш разговор.

— Господин Кириллов, если бы я посчитал вас человеком бесчестным, если бы я не проникся всеми теми проектами, что вы продвигаете, то поверьте, я бы не стал идти в Уфу к вам. Я бы поспешил в Петербург, и у меня было предостаточно доказательств того, что вы ведёте преступную деятельность. Но я — здесь. И вы правы, у меня есть своё понимание, как как нужно служить Российской империи и Ея Величеству императрице Анне Иоанновне.

— Что следует после ваших слов? — явно заинтересовавшись, спросил Кириллов.

Я повторюсь: откреститесь от Татищева. Даже если вы участвовали в каких-либо преступлениях с ним заодно. Далее. Срочно составьте в Петербург реляции о том, как истинно состоят дела в башкирских землях. Я вам не лгал, когда говорил, что отправил своих людей с донесением. Если вы напишете схожее донесение, где факты совпадут — а две правды не совпасть не могут — то всё сложится вполне благополучно.

Уже минут через десять нам принесли вина, мяса, на удивление, это была свинина, и овсяную кашу. К кулинарному разнообразию, как я посмотрю, Кириллов не стремился. Впрочем, некоторое кулинарное извращение на столе присутствовало — свинина.

Такая родная, своя…

Без особых подробностей я рассказал о том, как вижу проблему с башкирами. Кириллов не разделял моего мнения, но теперь, по крайней мере, прислушался. При принятии какого-нибудь более жёсткого и откровенно неправильного решения его остановят именно мои доводы, которые обязательно, хоть, может, и неожиданно всплывут в голове у Ивана Кирилловича.

— Мне придётся некоторое время пробыть в Уфе. Если мы с вами договоримся, то я не буду вмешиваться ни во что из того, что будет происходить в этом городе, кроме того, что вы не станете усложнять обстоятельства дел с башкирцами! — сказал я уже более чем через два часа наших переговоров.

Я понял, что главное препятствие для того, чтобы Кириллов вёл себя несколько иначе и умерил свою агрессию — это Татищев. Глава Оренбургской экспедиции в этом не хочет себе признаться, но он обладает достаточно сильным характером, а всё равно боится Василия Никитича Татищева.

Мне стало очень интересно встретиться с этим человеком, который наводит ужас даже на сильных духом людей. Впрочем, стоит ли дёргать тигра за усы?

— Что это за история с обвинениями меня в воровстве? — уже когда наш разговор стал конструктивным, может быть, даже где-то замаячило определение «приятельский», спросил я.

— Учтите, господин Норов, что ваш брат — нужный человек для экспедиции. Посему дайте мне слово, что никоим образом не навредите ему! — потребовал Иван Кириллович Кириллов.

Во время переговоров нужно хотя бы в чём-то уступать, в чём-то соглашаться, чтобы в основном иметь возможность протолкнуть свою позицию. Я дал своё слово, что братца трогать не буду. Мне, если честно, не хотелось его убивать или организовывать арест. У меня было острое желание заголить ему спину и просто выпороть, чтобы образумить. И почему мы часто прощаем нерадивым родственникам такие вот оплошности, по сути, даже преступления? Нет, нужно мне с Сашкой Новым быть построже.

Это он украл деньги. И Кириллов об этом сейчас прекрасно знает, но Александр Матвеевич первым решил обвинить меня, тонко прочувствовав ситуацию и то, что Кириллов может пойти на такой вот подлог.

— Что до денег, которые вы мне предлагали. Отчего бы вам не купить мнения некоторых башкирских старшин? — посоветовал я, хотя на язык так и просилось истребовать себе хотя бы несколько тысяч рубликов.

Но нельзя. Взятка — это наркотик. Один раз взял, не получил за это никакого наказания, и после уже ждёшь, когда же дадут ещё и ещё. В своей прошлой жизни я лишь дважды брал взятку, незначительную, и понял наверняка — это не моё. Это дело — низкое.

Это разрушает человека.

Через часа четыре я вернулся в условную казарму. Здесь уже не было никакого караула, хотя и солдаты, и офицеры всё ещё пребывали внутри, не спеша выходить из своего заточения.

— Прапорщик Саватеев, готовьте роту на выход завтра поутру. Погуляем по округе! И пора бы возобновить тренировки! — приказал я и направился прочь.

Мне был выделен отдельно небольшой домик, где я и буду проживать. Ну и места там хватит для отряда Данилова и плутонга Кашина. Они будут моей охраной в ближайшее время.

На самом деле, я уже и ушёл бы из Уфы. Да и должен был это сделать. Всё-таки заветные слова я произнес, поэтому в ближайшее время должен буду ответить за них.

Но я ждал… Мне нужна была бумага о покупке земель. Более того, я уже увидел в Уфе некоторые возможности для пополнения того контингента людей, которые могли бы добывать мне золото. И всё это нужно будет организовать до весны, чтобы тогда все и сладить.

— Ваше высокое благородие, пришёл человек и спрашивает вас. Сказывает, что он — Лапа, — сообщил мне дежурный солдат, когда я уже укладывался спать.

От автора:

Текст буста:

✅10-й том «Чумы»!

✅Он попал в 1942 год и превратился в настоящий кошмар для фашистов. Его оружие — тёмная магия, зло во имя добра. На первые 4 тома большие скидки!

✅ https://author.today/work/358686