Фаворит-3. Русский флаг

Глава 12

— Тебе нужен какой-нибудь материнский совет?

— Не особенно.

— Слава Богу, а то у меня его нет.

Кинофильм «Секс по дружбе».

Османская империя. Ферма Алийбекее

2 сентября 1734 года

Алийбекее — так назвали ферму, организованную султан-валиде нынешнего падишаха Османской империи, Салихой-Султан. Этот большой производственный и сельскохозяйственный комплекс гудел теперь словно потревоженный пчелиный улей. Не оставалось ни одного человека, который бы стоял и ничего не делал. Все куда-то бежали — даже охрана.

Ещё бы! К своей матери прибыл сам султан Махмуд I. Он делал это крайне редко, но всегда такие приезды сопровождались немалыми церемониями, выездами, пирами, охотой, смотринами новых наложниц.

В общем, той ещё суетой.

В отличие от многих предшественниц, что носили титул валиде-султан, Салиха почти не принимала участия государственных делах империи. И не потому, что сама отказалась — нет, сыновья не позволяли. Причём не старший, тот, что занял престол Османа, а второй сын. Ну и не обладала эта женщина таким характером, который заставил бы ее остаться в Истамбуле-Константинополе и бороться за влияние над сыном-султаном.

Не желая участвовать в придворных интригах, Салиха удалилась. Но не бездействовала, а занималась тем, что могла делать. Возможно, именно она была тем человеком, который наиболее деятельно помогал своему сыну. Не советами, не интригами или очередными красавицами, каких поставляли в султанский гарем. А делами.

Алийбекее. Только эта ферма была способна прокормить практически половину всего Стамбула. А ещё здесь производились различные товары, были даже оружейные мастера, создававшие настоящие шедевры огнестрельного оружия.

Так что мать помогала своему сыну, создав своего рода экспериментальную научно-исследовательскую базу. Тут и селекцией, пусть не системной и не особо профессионально, занимались. Тут же выводили породы лошадей. Здесь работали архитекторы, которые занимались конструированием фонтанов, столь любимых матерью султана.

Салиха хотела показать своему сыну, насколько эффективно можно вести хозяйство, не зависеть от каких-либо поставок продовольствия извне — и снабжать большие города. Таких бы ферм сотни две, и можно было бы поднять хозяйство на новый уровень.

Хотя… Валиде-султан Сулейха не всё знала. Она не ведала, что султан Махмуд I нередко просит казначея послать еще… еще, а потом еще немного денег, чтобы ферма матери, ее детище, казалась сверхприбыльной. Но кое-что действительно приносило прибыль. Например, оливковые рощи или овцеводство.

Вот только Махмуд I, если и был озабочен модернизацией своего государства, то посматривал скорее в сторону вооружения и тактик ведения боя. Он оказался первым, кто смог по-настоящему оценить европейское оружие и манеру воевать.

И очень пристально Махмуд I наблюдал за Россией. Немалое количество людей в Османской империи связали взлёт Российской державы именно с ее модернизацией. Вот только они были уверены: то, что произошло в России, невозможно повторить в условиях Османской империи.

Наверняка Махмуд I не знал в деталях биографию русского царя Петра Великого. Ведь и он, первый русский император, столкнулся с реакцией со стороны церкви, с немалым сопротивлением старого боярства. И не в меньшей степени, чем такое возможно в Османской империи.

И Пётр Алексеевич всё это ломал через колено — чего Махмуду Первому никто бы не позволил сделать. Как, впрочем, и его преемникам, если история пойдёт тем же путём. И не позволят не жёны и советники, а янычары. Вот оно, что так сильно отличается между империями теперь: Петр создавал гвардию, которая сама стала носителем всего нового; а Махмуду досталась гвардия, янычары, которые оставались носителями всего старого.

Если по всей ферме Алийбекее, занимающей огромное пространство, метались люди, то в одной комнате небольшого дворца, принадлежавшего султан-валиде, царило спокойствие и умиротворение. Под страхом немедленной казни слугам было запрещено входить в покои матери султана, когда там находился сам падишах.

Если бы кто-нибудь всё-таки вошёл, то увидел бы такую картину, которая полностью перевернула бы представление и о власти, и о характере самого повелителя Османской империи.

Махмуд, словно маленький ребёнок, положил голову на колени своей матери и тихо рыдал. Такие минуты слабости случались с султаном крайне редко — и только в присутствии Салихи.

Может быть, именно поэтому Салиха и была фактически выдворена из Стамбула: чтобы не делать султана слабым. И нечасто, всего лишь пару раз в год, сам султан стремился к своей матери — чтобы в её объятиях, на её коленях, снова почувствовать себя тем самым маленьким мальчиком, который когда-то, горячо обнимаемый матерью, ждал, что за ним могут прийти… чтобы убить. Нравы при дворе султана всегда были жестокими. Может, поэтому и само государство долгое время держало в страхе полмира?

— Мы вынуждены начать войну, — проплакавшись, но не поднимая ещё головы с колен матери, сказал Махмуд.

— Таковы обстоятельства и воля Аллаха, — ответила Салиха голосом мудрой женщины.

Она была достаточно умна, немало читала, принимала уроки у главного евнуха султанского гарема. Так что можно сказать — образование у Сулейхи было. И эта женщина вполне могла бы участвовать в государственных делах, если бы только обладала чуть более сильным, жёстким характером.

— Как думаешь, валиде, будет ли Аллах благосклонен ко мне и к моим воинам? Одержим ли мы славную победу, достойную предков моих? — выражая свои сомнения и страхи, спрашивал султан у своей матери.

И вопрос этот был не праздным. В голосе султана звенело волнение и вилась надежда.

Салиха не спешила отвечать. Она сердцем чуяла: эта война для Османской империи не может быть простой — не как та, что была двадцать четыре года назад. Тогда османам удалось сравнительно легко одолеть русского царя Петра.

— Ты молчишь, потому что не хочешь мне лгать? — усмехнулся Махмуд, всё же приподнимаясь. — Поэтому тебе и не будет места рядом со мной, потому что все вокруг лгут, а ты одна говоришь правду. Расстраиваешь меня, не жалеешь вовсе.

— Я оберегаю тебя. Хочу, чтобы ты не забывался и серьёзно отнёсся к этой войне. Наша правоверная держава столкнётся сразу с тремя врагами. Будут ли русы самыми злыми из них — сказать не могу. Против Австрии, один на один, мы бы одержали великую победу. Но есть ещё Персия… Думаю, что в эту войну могут даже вовлечь и поляков, — здраво рассуждала султан-валиде.

Махмуд I резко поднялся с дивана, с укоризной посмотрел на свою мать. Как и многим правителям, ему было неприятно слышать о возможности поражения. При дворе султана все уверяли, что эта война станет самой славной страницей в истории Османской империи.

И Махмуд верил только в это.

А если не верить, то как идти в бой? Или уж не воевать, а сразу подписывать позорный мир, чтобы уже скоро вновь воевать — или лишаться своей державы? Так что не нужно правды, нужна вера. Вера в Аллаха, в собственные силы и в волю воинов.

Уже и янычары торжественно приносили клятвы — в том числе и на Коране — что они разгромят русских и всех врагов империи. Что полягут, но победу одержат. И духовенство заверяло, что правоверные молятся правильно и самоотверженно, совершают все намазы. А значит, Аллах будет милостив и дарует Османской империи победу.

Получалось, что только мать — та, за поддержкой которой приехал султан — сомневалась: война с Россией, а скорее всего, и с Австрией и Ираном, не принесёт Великой победы.

— Ты всего не знаешь, мать. Поэтому и говоришь, что великие беды ожидают мою державу. Мои эмиссары уже у правоверных башкир. Они поднимут восстание и отвлекут русских! — выпалил султан, резко открыл дверь, хлопнул ею так, что, казалось, она тут же рассыплется.

Но в покоях только снова воцарилась тишина.

Махмуд поспешил прочь. Он, словно снежный ком, пущенный с горки, быстро обрастал не снегом, а людьми. Те, кто только что хаотично метался по ферме, устремились к своему падишаху, обступали его, шли за ним.

— И да прольётся на тебя благодать Аллаха, сын мой, — сквозь слёзы сказала мать, провожая усталым взглядом старухи своего сына.

Если где и искать эталон любви матери к сыну — то стоило бы обратить внимание на то, как Салиха любит Махмуда. Вопреки всему. Вопреки жестокости сына, его холодности, тому, что он почти всегда забывает поздравить её с праздниками и появляется лишь дважды в год — а порой и того реже. Но сердце женщины рвётся из груди, невыносимо болит.

Она понимает: после того, как османы не взяли Вену полвека назад, для величайшей мусульманской державы наступают времена великих испытаний.

* * *

Петербург

3 сентября 1734 года

Анна Иоанновна уже несколько дней пребывала в чрезвычайной работоспособности. При дворе даже растерялись, что императрица столь много внимания уделяет государственным делам. По целых четыре часа, а то и по пять, государыня принимала у себя разных вельмож, стараясь разобраться в текущих проблемах.

И пусть у неё это получалось не очень хорошо, так как невозможно с ходу понять, что вообще происходит и куда движется политика Российской империи, если заниматься делами лишь изредка. Однако кое-кому такой подход со стороны правительницы очень даже нравился.

Кое-кому — это не значит, что происходящим был доволен Эрнст Иоганн Бирон. Он в одночасье перестал быть монополистом информационной повестки. И государыня слышала теперь и альтернативные точки зрения, и порой с укоризной посматривала на своего фаворита.

Анна Иоанновна и до того прекрасно знала, что Бирон может что-то недоговаривать, а о чем-то говорить слишком много. Так что последствий для графа не будет. Но вот графа ли?..

— Герцог, доведите до нас свои соображения по башкирскому вопросу! Вы же два дня токмо об этом и говорите! — после того, как закончил свой доклад фельдмаршал Миних, обозначая основные проблемы организации будущей войны с Османской империей, государыня потребовала доклада и от своего фаворита.

Взгляды всех присутствующих обрушились на Бирона. Впервые в присутствии иных лиц Анна Иоанновна назвала своего фаворита герцогом. И это не могло не понравиться Бирону. В миг недовольство прошло. Если императрица вслух сказала «герцог», значит, и остальные последуют ее примеру. И даже не столь важно, что на самом деле ситуация с титулованием Бирона несколько иная.

Он ещё неофициальный герцог, так как курляндские бароны не провозгласили фаворита русской императрицы таковым, но Анна Иоанновна не видела никаких препятствий, чтобы это случилось уже скоро. Остерман написал, что Август III готов пожертвовать Курляндией за некоторое вознаграждение. Новоиспеченному польскому королю даже не на что провести свою коронацию, а еще бы и обеспечить, хотя бы на месяц, свой двор.

Так разве же подданные русской государыни, курляндское дворянство, не сделают так, как скажут в Петербурге?

И вот герцог Бирон встал со своего стула за большим столом для совещаний. Если и раньше Эрнст Иоганн старался показывать своё величие, гордыню, то теперь эти качества помножились надвое. Бирон взял в руки листы бумаги, перевод на немецкий язык обширного доклада капитана Норова.

— У меня есть данные, — начал говорить на немецком герцог, — что башкирцы готовят большой бунт. Они недовольны Оренбургской экспедицией, а также бесчинствами некоторых чиновников, которые посчитали, что раз находятся далеко от Петербурга, то по одному тому уже местные князьки.

Подобное заявление моментально оживило большую часть из присутствующих. Тот же князь Черкасский, пока только вводимый, как и Волынский, в ближний круг русской императрицы, предполагал, что сейчас Бирон будет рассказывать по своему обыкновению о каких-нибудь достижениях в коневодстве или начнет восхвалять что-то, что отнюдь не важное для текущих дел.

Однако бунт на башкирских землях — это очень важное событие, которое следовало бы учитывать, в том числе и при подготовке к русско-турецкой войне.

— Озвучу главные проблемы, которые влекут за собой недовольство башкирцев… — Бирон придвинул ближе к лицу одну из бумаг, нахмурил брови, вчитываясь в текст.

Пять дней назад к нему на приём прорвался один солдат, вернее, даже не солдат — офицер Измайловского полка, который привёл этого солдата.

Фурьер Фролов, как потом узнал Бирон, был направлен капитаном Норовым с очень важными донесениями — и даже со свидетелями. Быстрый допрос двух башкир мастером своего дела, Ушаковым, моментально выявил, что Норов написал в отчете чистую правду. По крайней мере, приведённые под конвоем Фролова двое башкирцев не врали и даже без особых пыток выкладывали всё, как на духу.

В кои-то веки Бирон пошёл на соглашение с Ушаковым. Фаворит весьма убедительно попросил главу Тайной канцелярии тщательно запротоколировать все свидетельства этих башкирцев. Однако просил он и о другом — чтобы до поры до времени информация не просочилась никуда из Тайной канцелярии.

Если бы Остерман не задерживался на переговорах в Данциге, то был бы теперь крайне озабочен таким временным союзом между Ушаковым и Бироном. С другой же стороны, Андрей Иванович Ушаков, понимая, что происходящее на окраинах Российской империи в какой-то мере затрагивает и служебные обязательства Тайной канцелярии, был рад посодействовать Бирону — если только новоиспечённый герцог вовремя упомянет в присутствии императрицы, сколь деятельной оказалась поддержка и работа Ушакова.

— Вот и выходит, Ваше Императорское Величество, что, коли ничего не изменится, то по весне состоится курултай — то бишь совещание старшин всех родов башкирцев. И в самом начале войны с турками мы получим войну и с этими степняками. А там ещё до конца непонятно, как поведут себя киргизы-кайсаки. Кроме как на Младший жус, в тех местах нам не на кого опираться. Башкирцы же могут собрать войско из более чем пятидесяти тысяч… — продолжал нагнетать обстановку Бирон.

Когда фурьера Фролова привели на разговор к самому герцогу, Бирон встретил его брезгливо, уже было готовился разъяриться бранью на секретаря Измайловского полка, который и привёл Фролова. Однако Эрнст Иоганн быстро понял, что перед ним стоит мужественный человек, хоть и всего-то солдат, ведь Фролов был ещё и раненый. Но держался стойко и всем своим видом показывал, что не уйдёт, не передавши сообщения.

Не хватает всё же Бирону своих исполнителей. А тут, оказывается, у капитана Норова такие кадры присутствуют. Сейчас герцог думает о том, как бы это быстро повысить до офицерского чина Фролова, ну и чтобы Фрол стал глазами и ушами герцога в отряде Норова.

Уж больно гвардейский капитан проявляет своеволие. Широкими шагами шагает.

— Ваше Императорское Величество, бунт башкирцев сильно осложнит нам турецкую кампанию, — холодно и уверенно произнёс фельдмаршал Миних, тем подтверждая доклад Бирона. — Даже для того, чтобы усмирить пятьдесят тысяч разбойников, необходимо отвлечь более двадцати тысяч регулярных войск. А это, почитай, целое направление для ещё одного удара по турецким крепостям. А еще и магазины наладить с провиантом и фуражом, провести рекогносцировку местности…

Миних озвучивал очевидные вещи. И даже императрица, бывшая достаточно далеко от дел военных, прекрасно понимала, что любой бунт будет отвлечением от важнейших направлений во внешней политике. А еще ей, как женщине, живущей в своем мирке, хотелось бы тишины и любви от своих подданных. И мало ли, как может сложиться ситуация. Насколько окажутся лояльными к власти удмурты, мордва или даже татары?

— Герцог, ты коли поставил вопрос — так и ответ на него давай! Может быть, стоит свернуть Оренбургскую экспедицию? — говорила императрица, проявляя некоторое нетерпение. — Ну и замирить башкирцев. А вот отвоюем с туркой… Так их, бунтовщиков тех, на плаху!

Эрнст Иоганн Бирон уже как два дня не переставал думать о том, как можно было бы решить эту проблему. Думает и думает исподволь, чтобы только его, целого герцога, не заподозрили в некомпетентности, спрашивает разных людей, как можно было бы поступить в такой ситуации.

Но лучших ответов, чем были присланы капитаном Норовым, Бирон — к своей досаде — придумать не смог. Успокаивал себя лишь тем, что там, на башкирских землях, виднее, как всё устроено. И только поэтому Норов, а не оттого, что он шибко умён, и может предложить хоть какой-то выход из положения.

— Учить поганских магометанских отцов в России? — зарычала императрица, когда Бирон прочитал одно из предложений Норова. — В нашей православной стране⁈

Некоторые присутствующие прониклись такой страстной отповедью в отношении фаворита. Однако сам Бирон, лучше других зная характер Анны Иоанновны, поспешно сделал вид, что испугался грозного взгляда императрицы. Но внутри только усмехнулся.

Эрнст Иоганн потом объяснит, почему действительно именно нужно иметь в России хотя бы одно медресе. Ведь первоначально у герцога была такая же реакция, когда он прочитал послание Норова. Но всё объяснение можно было бы заключить в одну фразу: если мы не будем учить исламских мулл, вбивая в их головы любовь или хотя бы уважение к России, то этим обязательно займутся другие.

И тогда в головах исламских проповедников будет только ненависть к Российской империи.

Россия идет в Азию. И как можно туда ступать, если даже не знать основные порядки и веру? Одним оружием ходить по Азии — можно, но очень дорого и кроваво. Устроить… так сказать… «уменьшение числа населения»? Как к подобным проблемам подходят в иных странах, или же в колониальных кампаниях?

— Ещё, матушка, — как ни в чём не бывало, продолжал говорить Бирон, лишь только дождавшись, когда показной гнев государыни начнёт сходить на нет. — Я предлагаю уже сейчас разослать всем, кто принял подданство Вашего Императорского Величества, требование предоставить на войну с турками своих воинов. Так мы резко уменьшим военные возможности башкирцев — и в одночасье увеличим наше войско. Ну а коли они не придут, то выходит, воля ваша не выполнена. Придется им начать свой бунт раньше, не подготовленными и без договоренностей друг с другом.

— Зачем мне толпа неуправляемых бандитов? — не дождавшись реакции императрицы, выкрикнул недовольный Миних.

Фельдмаршалу явно не понравилось то, что герцог пытается влезть в дела армии — в вотчину Христофора Антоновича Миниха. И пусть он чаще всего холоден и безэмоционален на аудиенциях. Но Бирон нынче так раздражал Миниха только лишь своим видом, своей манерностью, что фельдмаршал начинал терять самообладание.

Государыня грозно посмотрела на фельдмаршала, уже назначенного командующим русскими войсками в будущей, запланированной на следующий год войне. Посмотрела, намекая на то, что, казалось бы, хладнокровный Миних зря вновь проявил нетерпение и лишние эмоции.

Между тем, одарив Миниха уничижительным и ненавидящим взглядом, герцог продолжал свой доклад. И чем больше он говорил, тем более удивлённые взгляды ловил на себе.

От Бирона никто не ожидал такого глубокого погружения в проблему. Некоторые и вовсе думали, что он умеет только погружаться в… Впрочем, о таком даже и думать опасно.

О половине из того, чем живут и о чём думают башкирцы, казаки, заводчики на Южном Урале, даже бегущие в те края старообрядце, присутствующие вельможи и представить себе бы не могли. Оттого глаза придворных чиновников всё расширялись, когда они слышали о многочисленных проблемах, что могут возникнуть в том регионе.

— Ваша Светлость, а не скажете ли вы, отчего ранее мы о всех тех сложностях не знали? — спросил обергофмаршал двора Рейнгольд Лёвенвольде.

Спрашивал он аккуратно: с одной стороны — явно поддевая императорского фаворита, намекая на то, что Бирон ранее никогда не интересовался делами башкирцев или даже уральских заводов. Однако с другой стороны обращаясь к Эрнсту Иоганну по титулу, а мог бы обойти этот момент каким-нибудь хитрым оборотом.

В отсутствии Андрея Ивановича Остермана Лёвенвольде было сложно. Тем более, что в Совет при императрице были введены две новых фигуры: Черкасский и Волынский. И не понять до конца, останутся ли они тут. Если да, то партия Левонвольде-Остерман сильно потеснится. И не время ссориться с Бироном.

Не время для обергофмаршала вовсе высовывать голову из общего ряда.

— Для того, чтобы разобраться в проблеме, мною был в те места послан человек. Так что теперь я имею обстоятельный отчёт о том, что творится и на башкирских землях, и на землях киргизов, — решительно сказал герцог, а после подвёл итог всему сказанному: — Посему предлагаю, полагаясь на волю Вашу, Ваше Императорское Величество, отправить генерала Александра Ивановича Румянцева в те края, наделив его сразу тремя полками драгун и ещё каким-либо конным полком — дабы по степи перемещался он споро. Нужно и силу показать, что не дремлем мы, и явить милость нашу. Кондици… Договор потребен.

Бирон чуть было в присутствии государыни не произнес запретное слово: «кондиции». После того, как Анна Иоанновна разорвала договор, те самые кондиции, что сама же и подписала, которые ограничивали ее власть, само слово это было под запретом, будто было злым заклинанием.

— А с Татищевым-то что делать? — озадаченно спросила государыня.

— Пригласить его в Петербург! — сказал до того скромно молчавший и сидевший в сторонке впервые приглашённый на такие посиделки будущий кабинет-министр Волынский. — Пусть приедет, да доклад учинит, како на юге Урала живется. Ну а тут и взять его, ежели лжу станет говорить.

Гавриил Романович Головкин уже как месяц назад почил, а на его место так никого и не утвердили. Однако, следуя поговорке «свято место пусто не бывает», на совещание при императрице и был приглашён Артемий Петрович Волынский.

Он пока лишь молчал, вникал во все обстоятельства и, более чем кто-либо другой, внимательно слушал своего покровителя Эрнста Иоганна Бирона.

Волынский слушал, уже размышляя о том, как бы избавиться от покровительства герцога. Будучи честолюбивым и самовлюблённым, он думал, что один лишь он понял: Бирон словно бы говорит не своими словами, чужими выражениями — а значит, озвучивает чужие мысли и выводы.

Но Артемий Волынский ошибался. Все, даже императрица, которая знала своего фаворита ничуть не хуже, чем Бирон ее, быстро смекнули: во всём этом докладе отовсюду торчат уши Александра Лукича Норова.

Вот только государыня не будет об этом говорить вслух, так как в свете всех событий ей необходимо было показать своего фаворита как умного и деятельного чиновника. С гвардейского капитана не убудет, а Бирон покажется важным и нужным для России человеком.

Ну а что до Норова… То он и так недавно перепрыгнул сразу через два чина, став гвардейским капитаном. А тут ещё императрица решила сделать его секунд-майором, а если всё сложится хорошо — значит, и командиром формируемого Третьего Петербургского батальона гвардии Её Величества Измайловского полка. Вот и пусть будет благодарен. В таком возрасте юном… Секунд-майор!

Но это если Норов иную волю выполнит, и вправду пойдёт на то, чтобы купить поместье себе у башкир, да чтобы подтверждение было от степняков, что они деньги взяли.

— Вот моя воля! — нарушая установившуюся тишину, когда все собравшиеся ждали реакции императрицы, Анна Иоанновна, наконец, озвучила своё решение.

Герцогу Бирону пришлось изрядно напрячься, чтобы состроить такое выражение лица, которое не выдало бы, что он всё уже прекрасно знает — да и вовсе сам надиктовал то решение, что сейчас озвучивает государыня.

— Поручаю составить соглашательства да предложить их башкирцам. Также требую: призвать их под руку мою, дабы участие приняли в войне с туркой! Оставлю на рассмотрение ваше, вельможные мужи, как сие башкирцам довести! — сказала она, и, жестом позвав четырёх слуг, встала со своего стула и вполне бодро зашагала прочь.

У неё было ещё одно очень важное мероприятие: государыня уже два дня не слышала никаких сплетен и была словно слепа, не понимала, что происходит при её же дворе.

В целом же нынче императрица чувствовала себя великолепно. Вот только громко щелкали и при подъёме болели колени, видимо, не выдерживающие всё более и более нарастающей грузности русской государыни. Именно поэтому слуги теперь и помогли Анне Иоанновне привстать.

И государыне было более интересно узнать, как там у ее племянницы, сложилось ли с Линаром, который вновь появился при дворе.

Авдотья Буженинова раскопала кое-какую информацию по этому поводу.