Ревизор: возвращение в СССР 41

Глава 2

Москва, выставка итальянского текстиля

Андриянов провалялся под писсуарами, пытаясь прийти в себя, минуты три. Только ему полегчало, и он встал на колени, как дверь туалета открылась.

Вошедший старик, увидев его, громко спросил участливо:

– Что, парень, сердце прихватило? Такое молодой еще, а уже сердце… Видать, нервничаешь много. Все болезни от нервов. Давай скорую вызову.

– Не надо скорую, – прохрипел Андриянов. Боль начала отступать, и он наконец получил возможность мыслить связно.

Приедет скорая, и что обнаружит? Что проблема не с сердцем, а на полметра ниже. И что ему рассказывать? Что его какая-то женщина в мужском туалете атаковала? Они же тут же милицию вызовут, а милицию вызывать никак нельзя.

На работе потом немедленно узнают, что на него нападение было совершено в туалете, и как именно это нападение было совершено, тоже узнают. А дальше что? Вот то-то и оно…

Ему же только что выговор объявили за то, что к молодой замужней приставал. А тут его ещё какая-то молодая приложила. Никто не будет разбираться, замужняя или незамужняя, а будут сразу уверены, что приголубила его так, потому что к ней приставал… И все на этом – из партии за второй залет подряд точно выпрут…

– Ну, ты сам смотри, парень, тебе виднее, – неодобрительно покачав головой, старик неспешно зашёл в кабинку и закрылся там.

Андриянов, чтобы ещё какой-то доброхот не выискался, который начнёт его спасать, опёрся рукой о писсуар и встал. Писсуар ему, кстати, сейчас уже был без надобности для других целей, судя по его брюкам и расплывшейся под ним луже. Так что в туалет он сходил вполне успешно, хоть и не так, как планировал это сделать…

В таком виде выходить из туалета сейчас точно нельзя, – сразу всплыла в голове мысль. Если наряд милиции заметит, тут же заметут и протокол на работу пришлют за появление в общественном месте в виде, унижающем человеческое достоинство, или что-то в таком духе.

Сам он никогда в такие ситуации не попадал, но периодически на партийных собраниях зачитывали протоколы, так что именно поэтому фраза эта в голове сразу и всплыла.

Кряхтя от боли, он стянул с себя штаны, трусы и носки, и начал их застирывать. Одно дело идти в мокрых штанах, другое – в вонючих. Пиджак у него почти не пострадал. Пиджак дорогой, так что, если милиция прицепится, можно сказать, что просто в туалете кран сорвало, вот и облило штаны и рубашку. Не будет неприятных запахов – хрен прицепятся, тем более что, к счастью, он абсолютно трезвый.

Андриянову повезло: пока он застирывал белье и штаны и поспешно их выжимал в раковину, никто больше не заходил и не выходил.

Закончив, он быстро натянул все на себя, и рванул в одну из свободных кабинок, где немедленно и заперся. Лето, всё же, тепло, авось за оставшийся час до закрытия выставки штаны хоть немного подсохнут.

Ну а пока подсыхал, и ускорить этот процесс никак не мог, появилось время подумать о другом. Его, конечно, главным образом волновал непростой вопрос: что за девушка его ударила? За что ударила, она озвучила, тут сомнений и не было. Однозначно, это было похоже на месть, и он сейчас судорожно пытался вспомнить, на какую из его бывших любовниц она похожа.

А то, вполне возможно, это он думал, что они расстаются с ним по взаимному согласию, и никаких негативных чувств у них к нему не остаётся. Но, судя по тому, что с ним сейчас произошло, всё же, видимо, у кого-то негативные чувства остались.

Женщин он только за последние десять лет поменял десятки, а ударившую его девушку видел слишком недолго, чтобы чётко запомнить её внешность. Вроде блондинка с правильными чертами лица и прекрасной фигурой.

Но с женщинами же как: сегодня она блондинка, на следующей неделе – шатенка, а в следующем месяце уже брюнетка. Сегодня у неё коса, а в следующем месяце уже короткая стрижка, а через полгода у неё уже каре.

Ну а лицо, учитывая косметику… Поработала искусно с помадами и тенями полчаса – и ты её можешь не узнать, хотя до этого полгода вместе рядом проработали. Как у всякого охочего до женского пола холостяка, были у Андриянова личные, страшные истории, когда снимал он вечером в ресторане вроде бы очень красивую девчонку. А поутру, когда она макияж смывала, становилось понятно, что без него он бы к ней в жизни не подошёл.

Ну и опять же женские глаза, которые смотрят на тебя с любовью – это одно дело, а женские глаза, которые смотрят на тебя с презрением и ненавистью… Ну и голос тоже у женщин от эмоций сильно меняется.

Фотографической памяти на лица у Андриянова никогда не было. Да и лица его в девушках интересовали лишь постольку поскольку. Его в них, конечно же, манили совсем другие прелести.

Дверь в туалет периодически открывалась, закрывалась, шумели дверями свободных кабинок, но людей становилось всё меньше и меньше.

Как Андриянов ни пытался вспомнить, какая именно из брошенных им любовниц сегодня его приголубила, а все было без толку. А потом вдруг до него дошло, что дело это, возможно, и вовсе бесполезное: практически у каждой из брошенных им девушек были сёстры, были хорошие подруги. Где гарантия, что это не одна из них? Их лица он вообще не в состоянии припомнить, потому что о многих знал только по рассказам своих любовниц, а лично и не видел. Так что в этом случае это и вовсе дело, обречённое на полный провал. Эта мысль привела его в полное уныние…

Дело близилось к девяти, когда в туалете открылась и закрылась дверь, а потом кто-то сказал:

– Роковые яйца.

Андриянов немедленно вообразил, что речь идёт о нём, что кто-то над ним решил посмеяться, придя в туалет и зная, что он спрятался в кабинке после того самого удара. Он сразу же разозлился, и испытал сильный соблазн выскочить из кабинки и наорать на того, кто его дразнит. Вполне может быть, это мужчина, что сейчас водится с его бывшей любовницей, что его атаковала. Но все же он затаился, решив не рисковать – девушка его один раз ударила и ушла, а если она мужика прислала его и вовсе избить до полусмерти? С чего он решил, что он с ним справится? Ему уже за сорок, а голос явно принадлежал кому-то помоложе, не старше тридцати. В кабинке хоть отбиваться будет легче, можно дверь придержать, не пуская внутрь этого хулигана…

Но следующие слова дали ему понять, что он полностью заблуждался, и речь шла вообще не об инциденте, который с ним произошёл.

Прозвучал второй голос, еще моложе первого:

– Это же Булгакова роман, правда?

– Да, всё верно. Это Булгаков, оригинальное издание 1924 года. Потом с какого-то перепугу запретили. У других ты можешь только в самиздате найти, а работа очень даже достойная.

– Ну, скажем так, не читал, но наслышан. Буду брать, если цена устроит.

– Ну, сам понимаешь, первое издание, оно же и последнее. Без досадных ошибок, которые в самиздате запросто могут быть. Тридцать пять рублей.

– Ты с ума сошёл. Книжка тонкая да потрёпанная. Двадцатка.

– Отдам за тридцать. Ты посмотри, тут даже никаких библиотечных штампов нету. И вовсе не такая она и потрёпанная. Все страницы на месте. Оторванных уголков нету. Всяких там отпечатков жирных пальцев тоже нету, только приличные люди читали.

– Ну, не знаю, давай на двадцати пяти сойдёмся.

– Давай.

Зашуршали отсчитываемые купюры. Андриянов, поняв, что речь не идёт о подосланном той девушкой хулигане, который должен его добить, вначале успокоился. Но затем опять не на шутку заволновался. Было из-за чего! Если эти двое там передают друг другу запрещённую литературу, то в любой момент внутрь могут ворваться сотрудники КГБ.

Он лично никогда не имел дела с запрещённой литературой и всяким там самиздатом, хотя, конечно же, был о них наслышан, как любой культурный человек. А ведь если ворвутся сотрудники КГБ, то могут начать и кабинки проверять…

Попробуй потом объясни, что он делает в одной из кабинок в мокрых штанах. Вполне могут вообразить, что он один из этих самиздатчиков-антисоветчиков, а это уже будет такое дело, из-за которого его с радостными криками за пять минут уволят с Торгово-промышленной палаты. И даже потом, если оправдаешься, никогда уже на прежнее место не вернёшься.

Так что Андриянов сидел и переживал, пока с нескрываемым облегчением не услышал звуки удаляющихся шагов и закрытую дверь.

Фух, ушли, – облегчённо выдохнул он. – Не туалет, а какой-то проходной двор…

Наконец, потрогав штаны, он решил, что более-менее они подсохли. Выглядели они, конечно, ужасно: ни о каких складках, которые были до этого тщательно проглажены, и речи быть не могло. Но вроде бы и специфическим запахом от него тоже не несло. Пора было отсюда выбираться.

***

Москва, квартира Ивлевых

Наш разговор с Галией про странности Дианы прервался быстро – Галия вдруг, ойкнув, сказала:

– Ну я и тетеря! Я же должна была сразу после выставки позвонить председателю, и рассказать о результатах!

– Скажи, что долго на транспорте добиралась, а потом дети проснулись, и надо было их покормить, – посоветовал я.

– Ага, так и сделаю! – сказала Галия и убежала к телефону.

Долго она там все про этот текстиль рассказывала, минут двадцать…

День у всех был непростой, так что легли спать пораньше.

Румянцев позвонил ровно в девять утра, сразу договорились, что он приедет к одиннадцати тридцати, так что я поехал на базар за мясом. Взял четыре килограмма, с учетом, что парням дам с собой шашлычков, и Галие надо тоже привезти. По возвращении домой дождался Румянцева. Встретились с ним неподалёку от нашей мусорки, в тени большого каштана.

– Готов к понедельнику? – спросил он, беря у меня доклад.

Понял, что он волнуется. Похоже, переживает из-за того, что сам Андропов будет на моей лекции.

– Думаю, да. Чего уж там. – улыбнулся я.

– Молодец, хорошо держишься! – сказал он, и на этом мы расстались.

К двенадцати часам, загрузив кирпичи и мясо в багажник, зашёл за иностранцами. Мартин был готов, Альфредо провозился еще минут пять – побежал зубы чистить. Это он правильно, нынешние стоматологи те ещё специалисты... Вырвать не тот зуб по ошибке – вообще не проблема... Ну да, большинству пациентов и в голову не придет жаловаться...

Выехали на будущую дачу. Тут же стал дождик накрапывать. Ребята приуныли – мол, как же мы шашлык будем жарить по такой погоде?

– Еще долго ехать, вполне может и закончится дождь, пока доедем, а может быть, там и вообще не будет никакого дождя...

И точно – приехали, а там сухо. Вообще ни капли дождя сегодня не было.

Я с собой пилу прихватил и топор из гаража, так что тут же и направился к паре засохших деревьев на участке, которые приметил во время прошлой поездки. А итальянцу с немцем поручил вытащить кирпичи из багажника и выложить из них мангал. Заодно и узнаю по итогам выполнения, какое представление они имеют об этом деле… Мангал выложить – тоже целое искусство.

Пила у меня была хорошая, я её лично заточил и зубцы развёл, как положено. Меня этому искусству в прошлой жизни один хороший друг научил. Как выяснилось, навыки я не утратил, потому что пила пилила дай бог. С дровами минут за двадцать пять управился.

Пилил то правой рукой, то, когда уставала, левой. Притащил первую порцию дров и одобрительно кивнул, увидев, как ребята мангал выложили. Чувствуется опыт, это не первый шашлык или барбекю, как они на Западе его называют в котором они участвовать будут на природе. И по высоте нормально сделали от земли, и по ширине идеально, чтобы можно было шампуры положить удобно. Газеты я тоже для розжига с собой привёз, так что тут же и запалили дрова.

Пару минут спустя приехал сосед слева, минут через пять сосед справа. Каждый счёл своим долгом зайти поздороваться со мной и с моими гостями. Ну а после этого, наконец, я освободился от официальных обязанностей доброжелательного соседа и смог заняться нарезкой мяса и маринадом.

***

Дача у Пироговского водохранилища

Евгений Борисович прибежал к председателю кооператива весь такой встревоженный, что тот, посмотрев на него, понял сразу: произошло что-то очень плохое.

Тут же быстро окинул взглядом горизонт – мало ли, пожар. В пожар он, конечно, слабо верил, всё же дождь достаточно часто шёл в последние дни, так что, несмотря на то, что сегодня сухо, огню особенно негде разгуляться. Но, с другой стороны, если логично подумать, с чего бы вдруг достаточно серьёзный человек, которого он прекрасно знал по работе, прибежал в таком состоянии? Но горизонт был чист...

– Что случилось-то? – спросил он гостя.

– Слушай, Денис, там такое дело… Новичок, которому два участка дали. Он там это… Привёз двоих.

– И что? – не понял председатель. – Что, напились, что ли, к женщинам вашим пристают?

– Нет, что ты! По этому поводу я бы к тебе не прибежал, сам бы в лоб всем дал. Они это… явно иностранцы. У них акцент странный, вроде и неплохо по-нашему говорят, но не русские они однозначно. А один и вовсе точно чернявый какой-то. И волосы кудрявые.

– Грузин, может, или молдаванин? – спросил председатель.

– Да какой грузин или молдаванин? Никогда не видел я таких грузин или молдаван. Румын какой-то, скорее всего, или болгарин.

– Ну так Румыния, Болгария – страны социалистического лагеря. В чём вопрос-то вообще?

– Ну так а чё он вообще этих иностранцев притащил, с ними тут шашлык жарить? Причина у него какая это делать? Может, они так хотят плохие дела подальше от властей обсудить, чтобы никто их не засек. Там сейчас шашлык пожарят, выпьют и начнут обсуждать, как советскую власть свергать будут.

Ну и ты сам посуди, что произойдёт, если за ними Комитет государственной безопасности придёт за всеми тремя? Это же ты влипнешь в первую очередь. Ты, как председатель, будешь потом на допросах рассказывать, почему органы не предупредил о таком сомнительном соседстве.

Председатель улыбнулся и несогласно покачал головой, что немедленно возмутило его собеседника.

– Да ну чё ты, в самом деле! Сперва эти участки отдал какому-то парню с улицы, а теперь делаешь вид, что тебе всё равно, когда все по статье можем загреметь из-за такого соседства. Или, по крайней мере, нервы-то точно попортят допросами. А придёт тебе на работу повестка о том, что тебя в КГБ на допрос вызывают, что потом будешь делать? Сколько лет будешь объяснять, что это не тебя сажать планировали?

– Да успокойся ты сам, – снисходительно сказал Мокрецкий. – Парень этот, как ты сказал, с улицы, на самом деле не с улицы, а если и с неё, то улица это такая, куда тебя гулять и не пустят…

– И на что именно такое ты намекаешь? Что он какой-то важный, что ли? Да полноте тебе. Как в таком возрасте можно быть важным? А, папаша у него кто-то серьёзный, наверное? – принялся допытываться Евгений.

– Этого сказать не могу. У меня только рабочее место в документах есть. Этот паренёк в Кремле работает. Понятно? Только ты не вздумай никому разбалтывать об этом. Так что, скорее всего, они там вовсе не против советской власти будут что-то обсуждать. Думаю, он просто знакомых иностранных коммунистов из других стран социалистического лагеря, которые Кремль посетили с какими-то делами, привёз показать нашу природу да мясцом на природе угостить. Этикет и все дела. Так что никаких проблем ни у кого по этому поводу точно не будет. Угомонись уже.

– Ну, если Кремль, то ладно, – утратив весь свой боевой пыл, сказал сосед Павла Ивлева.

***

Московская область, колхоз «Новая заря»

Луиза лежала на кровати и пыталась унять дрожь. Температура снова подскочила, ее очень сильно знобило. Еще никогда она не чувствовала себя так плохо. Отвар малиновых листьев, которым ее третий день отпаивали, температуру почти не сбивал.

– Угораздило же тебя! – покачала головой однокурсница Даша, меняя ей влажное полотенце на лбу. – Не стоило ехать сюда. Зачем только вызвалась?

Луиза ничего не ответила. Она сама с первого дня сильно жалела о том, что проявила инициативу и решила ехать на картошку вместе со всеми. Глупая была идея!

Луиза оказалась совершенно не готова к тому, с чем столкнулась. О колхозах и сельской жизни она имела весьма смутное представление. Единственная ферма, на которой ей раньше доводилось бывать, это коневодческое хозяйство недалеко от Берлина, куда она несколько раз ездила кататься верхом. Хозяйство там было довольно большое. Кроме конюшен и прочих сооружений для лошадей там была и сельхозтехника, и несколько полей, на которых выращивали овес и траву на сено. Но все работники на той ферме были одеты в добротную чистую рабочую одежду, использовали в работе много современных механизмов, и в целом складывалось впечатление, что их работа была хоть и тяжелой физически, но при этом вполне себе комфортной в плане условий.

Приехав же со своей группой на картошку в местный колхоз, Луиза столкнулась с совершенно другой реальностью. Она знала, что они будут убирать свеклу, а не картошку, но вот условия ее поразили. Труд был по большей части ручной. Идущий по полю трактор выворачивал плугом корнеплоды, а они должны были собирать свеклу и складывать в мешки. Работа была очень грязной и тяжелой. Луиза в первый же день после пары часов работы уже с трудом переставляла ноги и не понимала, как она сможет дожить хотя бы до конца первого дня. Она поминутно останавливалась и поражалась своим сокурсницам, которые вполне себе резво и бодро собирали корнеплоды, умудряясь еще и песни распевать, и перешучиваться. И самое страшное, что деться было некуда. Их привезли на край поля, высадили, после чего автобус уехал. Забрали их только в обед, чтобы отвезти покушать в столовую, а после снова вернули на поле. Огромное, кажущееся бесконечным поле… Луиза стояла, глядя на уходящие вдаль борозды, вырытые трактором и не понимала, как она сможет продержаться целый месяц…

Когда вечером их привезли на ночевку в пионерский лагерь, в котором поселили, Луиза упала без сил на кровать, думая, что хуже этого колхоза и этой работы быть просто не может. Как же она ошибалась…

Ночью прошел сильный дождь. Наутро на поле начался форменный ад. Земля размокла. Ноги скользили и вязли, мешая ходить. Грязь стала липкой и влажной. Она налипала на резиновые сапоги, делая их совершенно неподъемными. Возиться в этой сырости было очень тяжело. Луиза уже спустя полчаса не могла нормально переставлять ноги. Сапоги вдобавок соскакивали с ног, увязая в мокрой земле. Луиза перемазалась и промочила ноги. К обеду она промокла и промерзла насквозь.

После обеда им разрешили на поле не возвращаться, пока земля не просохнет. Это, конечно, было везением, но согреться Луизе не удалось. Домики, в которых они жили, были летними, неотапливаемыми. А вода в душевых, расположенных в отдельном здании в центре лагеря, была теплой, а не горячей, к тому же напор был слабый. Так что прогреться не получилось. Кое-как помывшись и почистив вещи, Луиза без сил свалилась на кровать, укутавшись в куцее одеялко.

Наутро она поняла, что заболела. Ее начало знобить, заболело горло, потом поднялась температура. Ответственная за их группу преподаватель всполошилась. Луизу освободили от работы и вызвали местного фельдшера. Та приехала, осмотрела больную, сказала лежать и много пить. Сокурсницы нашли у какой-то из местных жительниц листья малины, заварили Луизе отвар и начали лечить, по очереди оставаясь, чтобы ухаживать за ней. Но состояние ее становилось все хуже. К температуре и боли в горле добавилась головная боль и сильный кашель. Когда на третий день снова приехала фельдшер, Луиза уже слабо понимала происходящее, находясь в каком-то полузабытьи. Осмотрев ее и послушав легкие, фельдшер обернулась к преподавателю:

– Надо ехать в управу, скорую вызывать, – сказала она. – В больницу ее надо везти, дышит плохо…

К вечеру Луиза была уже в больнице в Москве под капельницей, а утром врач сообщил, что у нее пневмония.