Разрушитель меча

37

На пороге кантины я остановился и поискал глазами чужеземца, но он уже растворился среди Южан, толпившихся на узких улочках. Я высказал все, что думаю об этом городе, развернулся, чтобы вернуться в кантину и увидел мальчишек, сидевших у входа в ожидании клиентов с лошадьми.

Я вытащил монету из кошелька и четыре маленьких Южанина сорвались с места.

— Очень крупный мужчина, — объяснил я. — Похож на меня. Вышел отсюда минуту назад.

Один мальчик тут же показал: направо. Трое остальных разочарованно вздохнули. Быстро поблагодарив, я кинул мальчику монету и пошел за чужеземцем, который по мнению Дел был похож на меня.

Чувствовал я себя странно. Я провел большую часть своей жизни отчаясь узнать что-то о себе. Я хорошо помнил юность, а от детства остались одни сны. Две или три недели назад у меня появился шанс, очень слабый шанс, докопаться до истины, но и он умер с Сулой, когда она сказала, что ничего обо мне не знает. Я бранил себя за то, что осмелился надеяться и отгонял любые мысли на эту тему.

Но взрослые тоже не могут жить без надежд.

Теперь появился другой шанс. Он был совсем слабым, но почему не задать человеку два или три ничего для него не значащих вопроса. Джула была первым домейном и первым поселением за Южными горами если идти от океана, и я вполне допускал, что незнакомец, похожий на меня, пришел в Джулу из океанского порта Хазиз.

Сам не знаю, почему я так сорвался. На Границе между Югом и Севером проживало множество полукровок, такого же роста и сложения. Такие люди появлялись от связи крупных, светлокожих и беловолосых Северян и маленьких, смуглых, темноволосых Южан.

Но все же.

— Это глупо, — бормотал я, пробиваясь сквозь толпу. — Ты никогда не найдешь его в этом городе и даже если найдешь, скорее всего ничего нового о себе ты от него не узнаешь. Только из-за того, что он принял тебя за кого-то другого…

Надежда умерла так же быстро, как вспыхнула. Осторожность и презрение к собственной слабости взяли верх.

— Глупо, — повторил я и налетел на торговца, охранявшего корзину с дынями.

Я извинился за свою неловкость, хлопнул торговца по плечу, повернулся, чтобы продолжить поиск, и только в тот момент понял, что руки и ноги стали холодными и подчиняться мне не желали.

Я остановился, на лбу тотчас выступила испарина, я задрожал и прищурился, потому что мир расплылся.

Чоса?

Нет. На него это не похоже, он действует грубее. Кроме того, я уже привык противостоять его попыткам собрать все силы, чтобы сломать стены ловушки. Сейчас Чоса молчал.

Тогда что же это?

Аиды, акиви — я пил сам и заставил выпить Дел.

Я выругался, развернулся, шатаясь сделал шага три и упал на одно колено, когда онемевшая нога подогнулась. Я заставил себя подняться и снова сделать шаг, но споткнулся о кошку, заблудившуюся среди дюжины ослиных ног. Ближайший ко мне осел проснулся, когда я привалился к его боку, цепляясь пальцами за редкую гриву, чтобы удержаться на ногах.

Не осел. Ослица. Она переступила, повернула голову и выплюнула кусок едкой жвачки. Слизистая масса попала мне на бедро, но к тому времени отвлечься на такой пустяк я уже не мог. Мне нужно было вытащить меч и даже воспоминания о Чоса Деи не могли меня остановить.

Я слабо шлепнул ослицу по морде, увидев оскаленные зубы, потянувшиеся ко мне, а другой рукой, с почти омертвевшей кистью, попытался обхватить рукоять. Пока я боролся, раздраженная ослица торопливо отошла в сторону, но я устоял, широко расставив ноги, и сумел вынуть меч.

— Баска… — пробормотал я. — Аиды, Дел, это ловушка…

Глаза. Они смотрели на меня отовсюду, изумленные, испуганные и настороженные: на узкой улочке, шатаясь и почти падая, стоял странный человек и держал наготове обнаженный меч, острие которого так и норовило свалиться в какую-нибудь сторону. Вообще-то я этих людей не винил. Независимо от того, насколько мастерски я владел мечом, в тот момент я был реальной опасностью для каждого, кто попытался бы приблизиться. Даже если сам этого не хотел.

— …баска… — хотел я сказать, но губы тоже онемели.

Мир закружился. Улица взлетела куда-то к небу, а я упал на бок в грязь. В последний момент я умудрился максимально вытянуть руку с мечом, чтобы самому не лечь на острие.

Наверх. Клинок тускло светился, пока я подтаскивал его к себе по земле, пытаясь подняться хотя бы на колени, которые предательски подгибались. Люди испуганно жались к стенам, торопливо уходили или скрывались в домах.

И улица опустела. Пока из переулков, из тени под солнечный свет, не вышли вооруженные охранники, закутанные в темные бурнусы, струившиеся за их спинами.

Вот. Теперь я все понял.

Я уже много лет не расстаюсь с мечом и всегда использовал его по прямому назначению, но теперь он должен был помочь мне в другом деле. Я воткнул кончик в землю, навалился на него всем весом и поднял себя на ноги.

Охранники остановились.

Я улыбнулся. Даже засмеялся. Поднял меч вверх и тщательно встал в привычную позицию, только пошире расставил ноги. Если бы кто-то плюнул, я бы наверняка упал.

Но иногда и от репутации есть польза.

И у меня был Самиэль.

Ослица, стоявшая недалеко от меня, недовольно переступила, и из-под ее живота выскользнула черная, быстро двигающаяся фигурка с ножом в руке. Этот нож легко и ровно начертил кровавую линию на внутренней части моего предплечья. Разумеется, я уронил меч. Чего нападавший и добивался. И следом за мечом уронил меня, подсечкой под мои шаткие ноги. Я упал неудачно, так что голова ударилась о плотно утрамбованную землю, и перекатился на спину. Прикусив губу, я сглотнул кровь, приподнял голову и увидел красную струю, стекавшую по моей руке.

Это было моим последним сознательным движением. Все тело омертвело.

Человек в черном сделал знак остальным. Они торопливо приблизились, убирая оружие. Один из них подошел совсем близко и наклонился, чтобы рассмотреть мое лицо. Перед глазами стоял серый туман, но я разглядел знакомую зарубку, испортившую Южный нос. Сквозь грохот в ушах ко мне пробился ломаный голос.

— Ну почему, — заговорил Аббу, — каждый раз когда я вижу тебя, ты валяешься в грязи?

Я слабо сплюнул кровь.

— Вот чего стоят твои уверения.

Темные брови приподнялись.

— Но я выполнил свою клятву. И Сабра тому свидетель.

Сабра. Я посмотрел и не увидел ни одной женщины. Меня окружали мужчины в Южных шелках и тюрбанах.

А потом я понял. Маленькая быстрая фигурка, которая проскользнула под животом ослицы и разрезала мне руку. Которую я принял за мужчину.

Она сорвала платок, открывая нижнюю часть лица, и ткань складками повисла у тюрбана. Я увидел маленькое, смуглое лицо, явно Южное; черные, выразительные глаза, бесконечно счастливые; смуглый румянец щек и разомкнутую линию чувственного рта. Она была бесконечно возбуждающей.

Сабра опустилась на колени: маленькая, гибкая, с глазами как терн — сама Южная красота. Не говоря ни слова, она протянула руку к моей ране и прижала к ней пальцы. Кровь потекла еще сильнее, запачкав изящную ладонь. Сабра поднесла свою ладонь к глазам, внимательно посмотрела на кровь, потом взглянула на меня.

Голос у нее был мягким и нежным.

— Я отдала женщину Умиру, — сказала она.

Я дернулся. На это ушли все мои силы.

— Пропади ты в аидах, — прохрипел я, — ты и твой прислужник в постели с перебитым носом.

Окровавленная рука размахнулась и ударила меня по лицу, оставляя липкие следы. Туман сгустился.

И все утонуло во мраке.

…трещина в земле… неровная щель, прорезавшая почерневшую землю, была похожа на рот, искривившийся в безумном крике. В глубине, в полумраке, что-то сверкало блеском кристаллов Пенджи, только это были не кристаллы, а что-то совсем другое. Что-то белое, яркое и холодное.

Глубоко внутри меня зашелестел Чоса.

Война длилась долго и за это время даже горы были разрушены почти до основания; брат шел на брата, в надежде вымотать противника, заставить его сдаться. Шака Обре — чтобы защитить, Чоса Деи — чтобы все уничтожить.

Война нарастала пока не устала сама земля и не поднялась, чтобы воспротивиться разрушению. Война разоряла мир и плоть высыхала и чахла — плотью этой была сама земля. Зеленая трава сходила с нее пластами и оставались голые камни и песок.

Внутри меня Чоса засмеялся.

— Я могу переделать все это, а потом создать заново…

Скалы дрожат и рушатся, создаются новые горные цепи и пики.

Чоса поднимает руки. Слова, которые он поет, непривычные уху, неизвестные даже Шака. Луга превращаются в пустыню, ожерелье озер становится океаном песка.

Шака Обре кричит, глядя как уничтожается его творение.

Его брат только смеется.

— Я говорил тебе, что могу сделать это!

— Тогда я расправлюсь с тобой! — кричит Шака.

В глубине гор скрывается последний бастион творения Шака. Только это место еще недоступно вечному лету и безжалостному солнцу.

— Я покажу тебе! — шепчет Шака.

Но понимает, что опоздал. Чоса уже создал тюрьму.

— Убирайся! — кричит Чоса и повелительно указывает на полую гору.

На склоне появляется трещина: открытый рот кривится. В глубине трещины что-то сверкает.

— Иди туда, — приказывает Чоса. — Иди туда и живи своей жизнью, без солнца, песка и звезд.

— Иди ТУДА! — приказывает Шака и показывает на Север, подальше от себя. Прозрачная рубиновая дымка выходит из его пальцев и окутывает Чоса Деи. — Туда! — повторяет Шака. — Внутрь тобой же созданной горы.

И Шака Обре нет, его засасывает жадный рот горы. Он заперт в крепости в горе, полной пещер и тоннелей.

— Ты видишь? — хохочет Чоса. — Куда тебе до меня?

Но и его уже нет. Сверкающая охрана сопровождает его весь путь до места заточения на новом Севере, так отличающемся от Юга.

На земле, которая когда-то была единой, цветущей, зеленой и плодородной.

Я дернулся, но снова бессильно упал. Я видел узоры, пересечения линий и решетки, и дрожащую руку хустафы, лежащую на влажном песке.

Глубоко внутри меня Чоса зашевелился.

Линии, нарисованные в песке…

Рука вонзилась мне в пах и сжалась. Я дернулся, попытался закричать, но сквозь широкую кожаную ленту крик не прорвался. Я лежал на спине на деревянной скамье в маленькой сумрачной комнате, свет в которую проникал из пробитого в толстой стене отверстия. В спину вонзались щепки, руки и ноги были растянуты. Кандалы, удерживающие их, крепились к стальным кольцам в полу. На мне была только набедренная повязка — плохая защита от руки Сабры. Невзирая на ее смех, я выгнулся дугой.

— Хочешь сохранить их? — спросила она. И сжала сильнее. — Что же мне для тебя придумать? Как отплатить за его смерть?

Ответить я не мог. В рот мне засунули твердый гладкий шар, от которого тошнило, а сверху рот плотно завязали широкой кожаной лентой. Тогда лента была влажной и мягкой. Теперь, высохнув, она отвердела.

Сабра отпустила. Черные глаза смотрели безжалостно.

— Я могла бы сделать тебе больнее.

Наверняка могла бы. И наверняка еще сделает.

Дел. С Умиром.

Сабра захохотала, когда я попытался вырвать кольца. Железо глухо зазвенело, вернув меня в шахту Аладара. По вискам сразу потекли капли пота. Передо мной стояла дочь Аладара.

— У меня был брат, — сообщила она. — Он должен был наследовать домейн отца. Но когда ему было девять — а мне десять — я убила его. Все было сделано так мастерски, что никто ничего не заподозрил. Только потом ни одна из жен отца не выносила мальчика… а если он и рождался, его отдавали в бездетную семью, чтобы такие несчастные случаи больше не повторялись.

Она успела переодеться. Вместо черного бурнуса и тюрбана на ней была длинная, с длинными рукавами, льняная туника, одетая поверх мешковатых штанов цвета сердолика. Крошечные ступни скрывались в кожаных туфлях. Длинные ногти покрывали золотые пластинки. Гладкие, черные волосы она распустила, пряди спускались ее до колен и шевелились при каждом ее движении. Я непроизвольно напрягся.

Она была смуглым Южным совершенством, воплощением изящества. Ни одного лишнего движения. Ни одного непродуманного поступка. Локон волос щекотал мои ребра, потом скользнул к животу. Я чуть не подавился кляпом.

— Он думал, что проживет дольше, — сказала она. — Он был уверен, что у него еще будут сыновья. Но рождались только девочки, и я самая старшая. Все остальные ничего не стоят.

Маленькая рука коснулась шрама, который оставил меч Дел. Застыла. Проследила шрам, почти как Дел так много раз. Но движение Сабры вызвало во мне чувство гадливости. Мне очень хотелось плюнуть в нее.

Не глядя на меня, Сабра продолжила свои рассуждения:

— Должно быть трудно убивать.

Я конвульсивно сглотнул, и тут же пожалел об этом, потому что шар попытался закатиться мне в горло.

Хотел бы я иметь меч.

Мой меч?

Рука Сабры задержалась, снова проследила шрам под ребрами и перебралась на остальные, в конце концов добравшись до отметин песчаного тигра на лице.

— ОЧЕНЬ тяжело убивать, — задумчиво повторила она.

Что случилось с Самиэлем? Я хорошо помнил, чем кончили люди Умира, попытавшиеся коснуться его. Неужели Сабра оставила яватму лежать на улице?

— Я ненавидела его, — сказала она. — Я обрадовалась, когда узнала, что ты убил его. Но я никому не могу об этом сказать. Я должна вести себя как любящая дочь, потерявшая отца… Мне бы следовало поблагодарить тебя, но я не могу. Этим я показала бы всем свою слабость. Я женщина-танзир, я не могу позволить себе быть слабой, иначе мужчины сомнут меня. Они будут насиловать меня до смерти, — рука с моего лица снова вернулась на грудь, пальцы проследили каждое ребро, опустились к набедренной повязке, ногти забрались под ее край. — Ты бы изнасиловал меня, Песчаный Тигр?

Не это ли сделал Аббу?

Мелькнули маленькие зубы.

— Может кастрировать тебя, чтобы ты не смог?

Аиды, у этой женщины песчаная болезнь.

Пальцы нашли завязку.

— Он купил тебя для меня, ты знаешь. Этот глупый Эснат из Саскаата. Он хотел произвести на меня впечатление в надежде, что я увлекусь им. Он думал, что я соглашусь выйти за него замуж, — Сабра тихо засмеялась. — Зачем мне это делать? Чтобы лишиться своего домейна?

И тут я вспомнил. Эснат из Саскаата, сын Хаши, нанял меня для одного танца, чтобы он мог произвести впечатление на женщину. Он назвал ее имя: Сабра. Но тогда я ее не знал. Я о ней ничего не слышал.

Эснат, держись от нее подальше. Эта женщина съест тебя заживо.

Сабра развязала узел набедренной повязки и откинула ткань, не замечая, как я напрягся.

— Аббу это заинтересовало бы… — задумчиво протянула она. — Сравнить вас.

Аиды, у нее точно песчаная болезнь.

Сабра мягко рассмеялась.

— В круге, дурачок. А ты о чем подумал? Как любой мужчина? — презрительно скривившись, она набросила на меня повязку. — Мужчины легко предсказуемы. Умир. Аббу. Ты. Даже мой отец. Вместо того, чтобы думать головой, они думают этим. Мужчину так легко заставить делать то, что тебе нужно… если не заботиться об этом, — она снова коснулась моей повязки, — или об этом, — она приласкала свою грудь. — Люди, которых все это не волнует, легко добиваются желаемого. Потому что им не мешает собственное тело, — черные глаза ярко засияли. — Любить мужчину это такой пустяк, но этот пустяк привязывает мужчину накрепко — и тогда он охотно подчиняется мне.

Я подумал об Аббу.

Она запустила пальцы в свои волосы и откинула длинные пряди за плечи жестом довольно соблазнительным для женщины, которой безразлична реакция мужчины. А может она точно рассчитала этот жест, и ей было совсем не безразлично. Женщины существа непредсказуемые, в полную противоположность мужчинам, по ее же словам.

Она откинула назад голову, встряхнув волосами.

— Меня не интересует история с джихади, — продолжила она. — Он для меня ничего не значил, как и его Оракул. Но я сумела использовать его смерть. И смерть Оракула. Из-за них поднялись все племена и вы стали легкой добычей, — она улыбнулась и постучала по нижней губе длинным ногтем. — Когда мои люди убили Оракула, они пустили слух, что виноваты ты и твоя женщина, ваше черное колдовство. Чтобы Оракул не мог уличить вас, вы его уничтожили, так что теперь весь Юг ненавидит вас и за это, — она хрипло рассмеялась. — Я умна, разве нет? Я их всех разозлила. У меня все так легко получилось.

Оракул мертв. Брат Дел. Снова мертв?

— Убийца джихади, — прошептала она. — Убийца моего отца.

Я не убивал ни того, ни другого, но зачем было говорить об этом Сабре?

Она пожала плечами. Шелковые волосы дрогнули.

— В конце концов, мне все равно пришлось бы его убить, чтобы получить домейн. Ты избавил меня от неприятностей. Если бы я могла наградить тебя, я бы наградила, но что подумают люди? — она закинула занавес волос за тонкое плечо. — Всю ночь можешь отдыхать, Песчаный Тигр. Утром ты будешь танцевать.

Пот крупными каплями стекал с висков.

Она подошла ближе, провела ногтями по моей голой груди. Кожа под ними подергивалась. Это было не желание, а нарастающая тревога. Я не мог понять, что задумала Сабра.

— Ты нужен Аббу, — объяснила она. — Он сказал, что всегда хотел танцевать с тобой. Я спросила его, как мне отплатить ему за помощь, а он сказал, что хочет танец. Он сказал: последний танец. Истинная и окончательная проверка лучших учеников шодо.

Во мне вспыхнула крошечная искра надежды. Мы с Аббу всегда были противниками, но никогда врагами.

— Я согласилась, — сказала Сабра, — но я приму меры предосторожности.

Едва родившись, искра угасла.

Дочь Аладара ушла.