Пташка

36. Корнамона.

Гнеда почти не помнила, как они собирались, как выехали. События дальнейших дней слились для неё в бесконечную дорогу, пургу и тишину. Всё вокруг потеряло цвета, сделавшись серым, и это хорошо отражало то, что происходило в душе девушки. Пустота, по которой гуляли сквозняки и снежные заверти.

Она старалась воскресить в памяти те мгновения, которые, теперь Гнеда могла разрешить себе признать, были счастливыми — прикосновения, взгляды, слова, — но видела только лицо Бьярки за миг до того, как он навсегда повернулся к ней спиной. Посеревший, разбитый лёд его глаз. Безвольно опустившиеся руки.

А они всё ехали. Лес окончательно остался позади, и теперь их поезд двигался по голой степи. Здесь зима ещё не вошла в полную силу и лишь слегка посеребрила разметавшиеся пасма ковыля и ощетинившиеся кустики овсяницы. Нередко вдоль дороги им встречались мрачные каменные изваяния, изображавшие не то мужчин, не то женщин, но непременно держащие в сложенных перед собой руках кубок или чашу. Всякий раз при взгляде на истуканов Гнеду пробирал озноб, но Бран, кажется, совершенно не смущался их насупленных взоров и даже иногда подъезжал поближе, чтобы оставить под ногами идолов кусок хлеба или несколько капель вина.

— Жуткие, — хмуро промолвила Гнеда, когда они в очередной раз повстречали безмолвного степного стража, по соседству с которым сиду вздумалось заночевать.

Бран усмехнулся.

— Хоть кто-то заставил тебя говорить. — Он смотрел на девушку всё ещё улыбаясь, но проницательные глаза пристально изучали её лицо. — Каменный сарын всё лучше живого.

— Пытаешься задобрить чужих богов?

— Это балбалы, пращуры. Они стерегут эту землю, и я не вижу ничего зазорного в том, чтобы немного их умаслить.

— Зачем мы свернули в степь? Разве ты не боишься сарынов?

— Неужели тебя стало волновать происходящее вокруг? Перестала оплакивать своего возлюбленного? — Его слова были едкими, но Гнеда не почувствовала за ними настоящего яда. Сид словно прощупывал её. — Во-первых, у меня нет ни скота, ни людей, которых можно было бы превратить в рабов, ни уж тем более богатства. Во-вторых, сарыны уже должны были откочевать на зимовку к морю. И в-третьих, по мне, так лучше они, чем братец Финтан или твой князёк. Сарыны с лаптёжниками пусть грызутся, а я пока пойду своим путём.

Гнеда лишь покачала головой. Бран шёл к цели упрямо и невзирая ни на какие препоны. Он был готов погибнуть, но только не смириться со своим положением.

— Бран, — подала девушка голос, зарываясь в одеяла, которыми обложил её спутник, — что ты будешь делать, когда добьёшься своего?

Сид покосился на неё словно на помешанную.

— Купаться в роскоши и власти, разумеется, — язвительно ответил он. — Почему ты спрашиваешь?

— Мне кажется, что, обретя Ардглас, ты потеряешь смысл собственного существования.

Бран фыркнул.

— Скоро мы прибудем в Корнамону, и ты поймёшь, почему я всю жизнь положил на то, чтобы выбраться оттуда. Знак моего рода — дубовый лист, но, думаешь, в Корнамоне растут дубы? Аэд и его братья ненавидели моего деда, — продолжал он с горечью, — ненавидели лишь потому, что он родился от другой жены, презрительно называя Мачешичем. Поделили лучшие куски между собой, загнав его в проклятые болота. Даже воздух гнилой там. Из восьми детей, родившихся у моей матери, выжил только я и две моих сестры.

Бран сплюнул и перевёл нахмуренный взгляд за спину Гнеде, где копошились его люди. Всякий раз, стоило сиду заговорить о своём несправедливом, как он считал, коне, его заносило, и Брану приходилось прикладывать усилия, чтобы одёрнуть себя. Он был предельно честен с Гнедой, но в его обиде и упрямых, граничащих с отчаянием попытках изменить злой рок было что-то детское, уязвимое, и сид знал за собой эту слабость. Поэтому нынче, вскочив на ноги, Бран обрушился на своих дружинников с незаслуженной строгостью.

На каждой стоянке он приказывал развести костёр рядом с Гнедой. В степи почти не было деревьев, и сид заранее запасся дровами, расходуя их лишь на обогрев своей пленницы. Гнеда была бы тронута его заботой, если бы не знала, что за ней стоял исключительно холодный дальновидный расчёт. Жертвенное животное тоже берегли и кормили до поры до времени.

Только когда пламя затеплилось возле ног девушки, а в руках у неё оказалась чаша с подогретым вином и травами, Бран позволил себе расслабиться, устроившись неподалёку.

Гнеда рассеянно смотрела ввысь.

Такого неба, как в степи, она не видела никогда. Дегтярное и тугое, оно казалось бархатной подложкой под хрупчайшие самоцветы, остро блестевшие на густом полотне. Особенно ярко, кроваво-ало переливалась звезда в подмышке Охотника. Кто ещё смотрел в эту ночь на небеса? Мог ли её взгляд встретиться со взором Фиргалла там, на крохотной гранатовой искорке?

Всё здесь было иначе, иначе пахло, иначе звучало. Ветер свистел заунывно и жалобно, и Гнеда несколько раз в тревоге оглядывалась, явственно слыша человеческий плач, но Бран спокойно и без удивления объяснил, что почти всем в поле с непривычки чудятся разные голоса.

Степной воздух доставлял особенные мучения, будоража и навевая неясную тоску. Сквозь морозную пелену настойчиво пробивались волнующие запахи, бывшие одновременно неуловимыми и призрачно знакомыми, связанными с чем-то очень важным, но Гнеда никак не могла нащупать то самое, главное, стоявшее за ними. Она проваливалась в дымку сна, и ей тут же мерещился Бьярки, но стоило девушке попытаться остановить миг, разглядеть его лицо, протянуть к нему руку, как он тут же развеивался, и ей оставались лишь снег и стужа. Гнеда просыпалась, а вокруг был только спящий стан и чёрная, настороженная степь.

Но и бескрайние просторы остались позади. Спустя несколько дней Бран повернул на запад, и через какое-то время им всё чаще стали попадаться деревья и камни. Сид не преувеличивал. Земля, в которую они въезжали, была безрадостна и угрюма. Густые, стелющиеся кусты можжевельника сменялись жёстким вереском, мхом и лишайниками. Редкий низкорослый лес не давал защиты от пронизывающего ветра, который, рождаясь на скорбных сопках, впитывал по дороге затхлую влажность болот, пробирающуюся под любую одежду.

Бран посмурнел, и вскоре сошли на нет даже его мрачноватые шутки, отчего Гнеде сделалось совсем не по себе. Он закутался в старый потрёпанный плащ, так что были видны лишь мстительно поблёскивавшие глаза, и всё чаще прикладывался к засаленным мехам с крепким вином, отдававшим кислым ячменём.

Но в тот день, когда они, наконец, въехали в саму Корнамону, Бран был совершенно трезв. Накануне он велел Гнеде прихорошиться, и девушка покорно попыталась привести себя в порядок настолько, насколько это было возможно. Остальные их спутники также как могли, отмылись от дорожной грязи, начистили пояса и бляхи и подобрались. Они возвращались на родину с малой, но победой, и пусть дальше Брана ждала нелёгкая и упорная борьба, он ехал домой с долгожданной добычей.

Пустоши остались позади, и всё чаще им встречались деревеньки. Маленькие и редкие, большей частью неухоженные, населённые суровыми и нелюдимыми жителями, которые, тем не менее, почтительно кланялись, признавая своего господина.

Когда всадники наконец добрались до цели своего путешествия, поначалу Гнеда решила, что они въехали в очередное село. Здесь было так же грязно и неуютно, по разбитым тропинкам, топчась в жиже и талом снегу, бродили одичалые, обросшие свалявшейся комковатой шерстью овцы, здесь же, промеж них копошились чумазые дети и собаки. Но двор, возле которого они остановились, был всё же шире и богаче, нежели любой другой, встреченный девушкой ранее в этой стране.

Возможно, появись солнце или увидь Гнеда Корнамону в любое другое время года, впечатление её вышло бы мягче и здоровее, но нынче кругом была лишь серость и запустение, хмурые лица и косые, неприветливые взгляды.

Подворье, куда въехал Бран, а следом вся его дружина, было не меньше, чем у Фиргалла, но бедность и неустроенность сразу кидались в глаза. Необихоженный двор, подгнившие брёвна, лужи, нерадиво разбросанная и сломанная утварь красноречиво говорили за себя.

Сразу у ворот все спешились, и Бран сам помог Гнеде выбраться из седла. Он не отпустил её руки, и девушка почувствовала волнение. Всё, о чём рассказывал сид, обретало плоть. Он обещал показать ей Корнамону, и вот она здесь, в самом её сердце, и ничто из его слов не было преувеличением.

На крыльце долгожданных гостей встречали домочадцы, тут же стояли слуги, и Гнеда подумала, что, должно быть, родичи Брана надели самое лучшее, иначе их трудно было бы отличить от челяди.

Гнеда сразу распознала мать Брана Федельм. Сид ещё по дороге предупредил девушку, чтобы она оказала ей должные почтение и уважение, и Гнеда, которой не нужно было его остережение, чтобы вести себя достойно с будущей свекровью, поняла, что мать имела большой вес для Брана.

Высокая и статная, с законченными, обострившимися чертами лица, когда-то она, наверное, была красавицей. Но эти времена давно прошли, и теперь на них смотрела потрёпанная жизнью, изъеденная тревогами, постаревшая до срока женщина.

Гнеда видела, как она жадно впилась глазами в сына, не отпуская его лицо из цепкого взгляда, пока не убедилась, что он цел и невредим. Следом она обратила свой пристальный взор на девушку, и Гнеда удивилась тому, как подпрыгнуло сердце, будто для неё, действительно, имело какое-то значение мнение этой чужой женщины.

В сизо-голубых, поблёкших очах плескалось беспокойство. Федельм без стеснения разглядывала Гнеду, и чем дольше она смотрела, тем смятённее ощущала себя девушка. Глаза женщины бегали по её лицу, и Гнеда уже знала, что что-то не так. Кажется, и Бран это почувствовал, потому что он сильнее сжал руку Гнеды и сказал:

— Здравствуй, матушка. Посмотри, я привёз тебе дочь, а себе невесту. Наследницу прекрасной Этайн, внучку достославного Аэда.

Очи Федельм стали большими, и Гнеда ясно различила в них страх. Девушка поклонилась, и её движение вышло зажатым и деревянным.

— Добро пожаловать домой, сын мой, — вымолвила женщина глухим, грубоватым голосом, принимая Брана в объятия. — Добро пожаловать, дитя, — обратилась она и к Гнеде, прижимая к себе невестку, и девушка содрогнулась от холодного и отрывистого касания.

Только чтобы больше не смотреть на мать Брана, Гнеда отвела взор, который вдруг наткнулся на яростные голубые очи, глядевшие на неё с такой ненавистью, что у девушки захватило дух. Бледное лицо утопало в медных кудрях, по молочной коже точно пшено были рассыпаны золотистые веснушки. Незнакомая девушка, стоявшая в толпе Брановых домочадцев, не сводила с Гнеды немигающего враждебного взгляда.

Гнеда съёжилась, но в это мгновение сид нетерпеливо потянул её в дом.

Девушку препроводили в тесные и мрачные покои, и она едва не кинулась вслед за Браном, когда, велев невесте оправиться и передохнуть, он быстрыми шагами вышел вон. В рассеянном и невнимательном взгляде сида Гнеда читала: он выполнил свою задачу, довезя её до дома в целости и сохранности, и на этом его забота заканчивалась. Наверное, здесь Гнеде тоже не дадут умереть от голода и холода, но на что-то большее рассчитывать не приходилось.

То, каким отстранённым стал Бран, лишний раз напомнило девушке, что ему нужно было лишь место Гнеды на родовой лестнице, и нынче у неё не будет даже их колких разговоров. Бран уже был занят иными хлопотами, сгрузив девушку со своих плеч как добытое в походе золото. Его ценили, берегли и защищали, но хранили в закрытом на три замка сундуке и доставали только чтобы изредка похвастаться перед соседом или перепрятать.

Гнеда убедилась в правоте своих догадок на пиру, данным в их с Браном честь. Она сидела рядом с ним, на почётном месте невесты, и сид принимал бесконечные здравницы и похвалы. Девушка с тревогой наблюдала, как разгорались глаза Брана, возбуждённые вином и лестью, как он запальчиво и остроумно отвечал своим мужам, и гридница то и дело вздрагивала от ражего хохота и стуканья хмельных кубков и рогов.

За весь вечер Бран ни разу не взглянул на Гнеду, и она сидела потерянная, скукожившаяся в своём нарядном платье, в которое её облачила приставленная сидом неразговорчивая служанка. Всё было чуждо здесь, и девушка начала сознавать, что это было лишь началом. Дальше жизнь потечёт так, как обещал Бран. У неё будет крыша над головой и пища, пусть только на людях она изображает его преданную жену, а он оставит её в покое. То есть просто не будет замечать, будто пустое место. Ах, да. Она должна будет ещё понести ему наследника.

Гнеда робко скосила на Брана глаза, впервые по-настоящему подумав о нём как о будущем муже. По-настоящему поняв, что если это и была игра, то теперь она закончилась. Бьярки больше не придёт за ней, и до скончания дней она вынуждена будет влачить существование среди этих чужих безразличных людей.

Поцелует ли он её перед тем, как…

Она споткнулась на этой мысли вместе с собственным сердцем, которое вдруг забилось ещё сильнее, где-то у самого горла.

Расплетёт ли косу, забавляясь с длинными чёрными прядями? Погладит ли по щеке? Проводит ли взглядом соскользнувшую с её плеч подвенечную рубашку? Нет, едва ли. Ведь делать это вовсе не обязательно. Бран не будет жестоким, но и ласковым ему становиться незачем. Прошло то недолгое время, когда Гнеда имела хоть какую-то власть над ним, и теперь ни к чему распыляться на бессмысленные действия. Вроде поцелуев и ненужных прикосновений.

Но, возможно, если она попробует? Угодить ему? Понравиться? Станет податливой и покорной. Возможно, она сумеет занять место в его душе и дождётся доброго слова и участливого взгляда?

Небеса, какой жалкой она была!

Бьярки знал, что его могут убить, но всё равно не хотел сдаваться. Он ушёл не из страха за свою жизнь. Бьярки развернулся только тогда, когда Гнеда сломала его. С треском, словно сухую ветку.

Почему она не убежала с ним? Почему хотя бы не попыталась? Боялась за него. Или просто боялась?

Гнеда подняла помутившийся взор. Нет, если девушка казалась себе самой несчастной за этим столом, она ошибалась. Среди женщин, присутствующих на пиру, не было веселья. Федельм, сидевшая по правую руку от сына, строгая и молчаливая, была напряжена. Даже Гнеда, видевшая её второй раз в жизни, чувствовала это. Ей не понравилась невестка, и дело состояло не в женской неприязни или материнской ревности. Здесь было что-то иное, более значительное.

Остальные женщины сидели притихшие и словно невидимые. Гнеда несколько раз прошерстила глазами чертог в поисках странной рыжеволосой девушки, но её здесь не было, и Гнеда почувствовала досаду и зарождающуюся тревогу. Этот взгляд точно заноза сидел в ней с самого утра, и девушка предпочла бы сразу выяснить, в чём дело.

Когда женщинам пришло время удаляться и к Гнеде подошла чернавка, чтобы отвести в опочивальню, Бран, наконец, удостоил свою будущую супругу взглядом, чтобы пожелать покойной ночи. Дабы соблюсти принятый обычай, а не из добросердечности, понимала девушка, но всё равно не смогла удержаться от того, чтобы, пренебрегая всеми приличиями, вместо краткой условной речи и поклона горячо прошептать:

— Бран, пожалуйста, не оставляй меня! Мне так одиноко, я никого здесь не знаю…

Незаметно для себя самой, она ухватилась трясущимися пальцами за его рукав, заметив свою оплошность только по брезгливому и недовольному взгляду сида. Её убогое мямленье шло вразрез с его ликованием и радостью. Она докучала ему своим скорбным видом и слезящимися глазами. Жалкая женщина не могла вызвать ни сочувствия, ни сострадания у человека, выросшего в суровом краю, иссушивающим душу и плоть.

Сузив глаза, Бран, благодушно улыбаясь, проговорил:

— Добро пожаловать в Корнамону, любовь моя.

***

Сменяя друг друга, дни шли неразличимой чередой, и Гнеда не вела им счёта. Она часами просиживала в своей каморке без единого окна, напоминавшей скорее темницу. Девушке не разрешалось выходить за пределы грязного двора. Ей нельзя было иметь лошадь. Всё это было небезопасно, объяснялось Гнеде. До свадьбы, точнее, до поездки в Ардглас угроза от Финтана всё ещё довлела над ними, поэтому Бран не желал и слышать о каких-то глупостях вроде прогулок. А уж когда девушка заикнулась о том, чтобы сопровождать сида на охоту, неосторожно проболтавшись, что в своё время ездила так с Фиргаллом, Бран пришёл в бешенство, заявив, чтобы она раз и навсегда забыла и о подобных вольностях, и об имени своего бывшего опекуна.

Гнеда почти не видела Брана, и ей по нескольку раз приходилось просить свою не слишком-то дружелюбную служанку передать сиду, что она желает его видеть. Бран появлялся редко и неохотно, называя Гнеду избалованной и неблагодарной. Нет, он не упивался своей властью над ней. Скорее, он нашёл девушку назойливой, с удивлением обнаружив, что у неё есть желания и потребности. Бран выходил из себя, укоряя Гнеду тем, что только в её покое топят очаг, и, как позже выяснила Гнеда, это было правдой. Дрова в безлесой Корнамоне являлись немалой ценностью, и сид, с таким трудом выходивший девушку из болезни, делал всё возможное, чтобы сохранить её здоровье. Во всяком случае, до Ардгласа.

Гнеда была в тепле, безопасности. Она ела горячее и спала на мягком, и Бран искренне считал всё прочее прихотями. С приездом в усадьбу их временная близость, бывшая для девушки единственной отдушиной в пути, исчезла. Брану больше не нужно было ухаживать за своей пленницей. От его словоохотливости не осталось и следа, и, кажется, то уважение, которое он начал испытывать к Гнеде после того, как она отвадила Бьярки, постепенно рассеивалось.

Единственное, чего Гнеда сумела добиться от своего жениха, это появление в её клетушке прялки, кросен и даже полотна, которое загодя приготовила для будущей невестки рачительная Федельм.

По первости Гнеда думала, что их поженят сразу после приезда, но время шло, а ничего не происходило. Все чего-то ждали, и никто и не думал сообщить девушке, в чём причина отсрочки. Последнее, о чём Гнеда хотела говорить с Браном, была свадьба, но неизвестность мучала её сильнее, чем возможная насмешка сида, и, собравшись с силой, девушка спросила его напрямик о своей судьбе.

Верный себе, Бран ухмыльнулся, сострив по поводу нетерпеливости своей невесты, но видя страдальческое выражение лица Гнеды, сжалился и сообщил, что разослал гонцов в знатнейшие семьи сидов с приглашением на предстоящее торжество, ведь без присутствия их представителей само событие теряло смысл.

Свадьба должна была состояться через два месяца.

***

Мысль о рубашке пришла неожиданно. В Залесье было принято делать такой свадебный подарок жениху. Лён для него выращивали и выпрядали собственными руками, но вся работа Гнеды осталась в усадьбе Судимира. Зато у неё в распоряжении оказались прекрасные холсты, из которых можно было скроить сорочку, и Гнеда кинулась в это занятие с головой. И пускай девушке было далеко до умелиц, творивших тонкую, словно паутинку пряжу или создававших немыслимые узоры, её сноровки хватало, чтобы воплотить свой замысел.

Гнеда выбрала серое сукно, шершавое и пёстрое от почти чёрного утка, делавшего ткань похожей на кору рябины, и ярко-красные, цвета давленой клюквы нитки. Рукоделие скрадывало безрадостность дней, и впервые за долгое время Гнеда чувствовала воодушевление. Теперь, просыпаясь по утрам, девушка вспоминала, что у неё есть цель, и осознание этого позволяло не унывать окончательно.

Если бы её спросили, сколько времени прошло с их приезда, Гнеда затруднилась бы ответить. Она замечала только, что наступила настоящая зима и снег больше не таял. Девушка целиком посвятила себя шитью, выходя на улицу только чтобы размяться и вконец не ослепнуть, ведь работать приходилось при слабом свете жировика и небольшого очага.

Был уже вечер, и Гнеда торопилась в свои покои, нетерпеливо предвкушая возвращение к сшитой рубашке. Нынче она разбрасывала по ней украсы, что будут не только радовать взгляд, но и крепко хранить владельца от меча и сглаза, от хвори и обмана, от предательства и грозы.

Отворив дверь, Гнеда застыла на пороге. На лавке сидела та самая голубоглазая незнакомка. Она поджидала девушку, по-свойски обосновавшись в её покоях, поближе к огню. Взгляд чужачки не был яростным, она глядела с насмешкой и вызовом, вольготно раскинувшись на Гнедином одеяле, всем своим видом показывая, что считает себя хозяйкой положения.

Гнеда оторопела и не могла вымолвить ни слова, когда вдруг заметила в руках высокомерной чужачки своё шитьё.

— Отдай! — крикнула она, подскакивая к ней и выхватывая рубашку.

Девушка засмеялась.

— У тебя не только руки корявые, да ещё и глаз косой! Или не сумела мерки снять? Разве не видишь, что он никогда не втиснется в твоё рубище?

Гнеда сглотнула, трепетно прижимая сорочку к груди. Сердце заходилось обидой и злостью, и она лихорадочно закусывала нижнюю губу. Рыжеволосая, очевидно, наслаждалась её смятением.

— Не твоё дело, — наконец огрызнулась Гнеда, не сразу сумев совладать с языком, который едва не подсунул ей залесские слова. — Кто ты такая? Зачем явилась?

Девушка слегка склонила голову набок, окидывая Гнеду уничижающим взглядом.

— Это ты явилась! — прошипела она, и на миг за показной дерзостью проступила горечь. — Явилась, вздумала отобрать его у меня! Ещё была бы красавица, так ведь ни рожи, ни кожи!

Гнеда стиснула зубы. Памятуя науку Фиргалла, она пыталась не поддаваться обуревавшим её чувствам и сдержанно поразмыслить.

Явилась, чтобы отобрать. Отобрать его. Это Брана, что ли?

Гнеда прищурилась, ещё раз оглядывая незнакомку с ног до головы. Как же она сразу не догадалась. Сид ведь обмолвился, что у него в Корнамоне кто-то был. Что ему не нужна жена. Так вот она, эта его «хоть». Теперь ненавидящий взгляд и наглые речи обретали смысл.

— Как тебя зовут? — спросила Гнеда разом поблёкшим голосом, в котором больше не звучало ни капли воинственности.

— Дейрдре, — надменно ответила девушка, но вызывающий взгляд стал менее уверенным. Переход соперницы от враждебности к равнодушию насторожил её.

Гнеда кивнула, будто подтверждая собственную мысль.

— Уходи, Дейрдре, — сказала она устало.

— Не-е-ет, я не уйду, — протянула рыжая, хищно оскаливаясь и медленно, по-звериному, поднимаясь. — Думаешь, он станет твоим? — Её зубы неприятно сверкнули, и быстрым, каким-то мужским движением Дейрдре выхватила из-за сапога нож.

Гнеда перевела неподобающе спокойный взгляд с лица девушки на оружие в её руке и обратно.

— Не думаю, что Брану понравится, если ты перережешь мне горло. Даже скорее наоборот.

Дейрдре тяжело дышала, не отводя глаз от Гнеды. Её волосы растрепались, и девушке пришлось раздражённо сдуть кудряшку, лезшую в глаза. С отстранённостью Гнеда подивилась на собственное безразличие к тому, что произойдёт дальше. Она не сомневалась в решимости своей соперницы, но всё равно не испытывала страха.

— Может, ты не знаешь, но я не своей волей выхожу за него, — продолжала Гнеда, — и не по своей воле приехала сюда.

— Как же, — процедила Дейрдре, и её взгляд налился уже знакомой ненавистью, — свадебный дар ты тоже по принуждению готовишь?

Гнеда растерянно поглядела на рубаху в своих руках и еле слышно вымолвила:

— Это не для него.

Дейрдре недоверчиво сожмурила глаза.

— Я не хочу, — голос Гнеды пресёкся, и она неловко откашлялась, — не хочу выходить за Брана. Я совсем не знаю и не люблю его, как и он меня. Разве тебе не известно, что ему от меня нужно?

На челе девушки возникло сомнение, но она всё ещё не желала отступать.

— Я убью тебя, — пообещала Дейрдре, делая шаг вперёд, но Гнеда почувствовала, что за её словами уже не было истинного намерения.

Она опустила руку с сорочкой так, чтобы не закрывать груди, будто подставляясь. Будто предлагая Дейрдре наиболее выгодное место для удара.

— Твой ворон украл курицу, чтобы она несла ему золотые яйца. Как думаешь, что будет с тобой, если ты задушишь её, лисичка?

Лицо Дейрдре дрогнуло от наглости соперницы и сознания собственного бессилия. И повинуясь женскому или животному чутью, она спросила, кивнув на рукоделье, безошибочно нащупав единственное уязвимое место противницы:

— Кто он?

Гнеда опустила глаза, в которых тут же умер затеплившийся было огонёк, рождённый необходимостью защищаться. Она вновь вспомнила, что была всего лишь жалкой и слабой предательницей.

— Почему же ты не убежишь? — с неожиданным упрёком спросила Дейрдре, которая, кажется, забыла о ноже, зажатом в её правой руке. Наверное, она могла бы убить. И уж без сомнения, эта девушка не стала бы идти за постылого.

— Я поклялась Брану, что не убегу. Что выйду за него, — пробормотала Гнеда, не находя в себе сил взглянуть в глаза девушки, стоявшей напротив, которая, казалось, вдруг стала олицетворением совести, чести и остатков её, Гнеды, достоинства.

Дейрдре нахмурилась, а губы её неприязненно изогнулись.

— Поклялась? — презрительно переспросила она. Из её уст это слово звучало как ругательство. — Ну и дура же ты.

— Уходи! — закричала вдруг Гнеда, сжимая кулаки так, что ногти до боли впились в ладони, а Дейрдре испуганно вздрогнула. — Убирайся!!

Она явилась через несколько дней и принесла с собой кусок кроваво-красного полотна, из которого, и никак иначе, по её утверждению, следовало сшить ластовицы. Гнеде не оставалось ничего, кроме как признать правоту непрошенной гостьи и переделать работу.

Дейрдре выведывала о значении каждого неизвестного ей знака, что Гнеда оставляла на вороте, запястьях и подоле, и не спрашивала, для чего девушка шьёт рубашку тому, кто никогда не получит её. Она ни разу не назвала труд Гнеды бессмысленным, молча наблюдая, как снуют загрубевшие пальцы, оставляя за собой неожиданно красивые, трепетные узоры.

Оказалось, что Дейрдре была знакома с Браном с детства. Девушка принадлежала не к последнему роду в Корнамоне, но устремления Брана лежали за её пределами, и, несмотря на все увещевания и мольбы возлюбленной, сид остался непреклонен, предложив ей либо терпеть, либо уходить.

Гнеда подумала, что это было так похоже на Брана. Отсекать всё ненужное. То, что не может принести пользу и послужить его цели. Может, думала Гнеда, она сама и вправду была дурой, но Дейрдре недалеко ушла от неё, сломив собственную гордость в угоду мужчине.

Девушки и сами не поняли, как стали проводить вместе почти всё время. Бран, заметивший их странную близость, сначала был насторожен, но увидев, что обе его женщины каким-то образом нашли общий язык, успокоился, приняв это как должное.

Гнеда чувствовала, что Дейрдре не смирилась с положением второй, побочной, хоть и любимой жены, но знала, что она больше не замышляла против неё. Напротив, как ни удивительно, девушка прониклась судьбой своей невольной соперницы и пыталась всячески растормошить Гнеду, призывая её к сопротивлению. Но Гнеда, обескровленная вынужденным поединком с Бьярки, знала, что ей некуда бежать. Даже если бы она не боялась нарушить клятву, данную его именем, Гнеда не видела смысла в противоборстве. Теперь, запоздало поняв, чего хочет и одновременно сознавая, что никогда этого не получит, девушка не ощущала ничего, кроме всепоглощающего равнодушия, которое так злило страстную Дейрдре.

А время между тем неумолимо утекало, и однажды Гнеда обнаружила, что на полотне не осталось свободного места и рубашка полностью готова. Девушка смотрела на тёмно-серую ткань, изборождённую брусничными конями, птицами, знаками солнца и земли, звёздами, рыбами и священными колёсами, понимая вдруг всю тщету своего труда, всю невозможность бесплодных надежд.

Ей больше не увидеть его.

Словно в подтверждение мыслей Гнеды дверь распахнулась. На пороге стояла запыхавшаяся, растрёпанная Дейрдре. Её взволнованное лицо было настолько красивым, что Гнеда с сочувствием подумала, каким болваном был Бран, не ценя своё сокровище.

— Гости пожаловали, — выдохнула девушка. — Первые гости на вашу свадьбу.