Пташка

33. Клетка.

Гнеда успокаивала себя тем, что всё могло бы сложиться куда хуже. Фиргалл в своё время рассказывал о страшных ямах-порубах, в которые бросали неугодных. Если они держались открытыми, туда засекал дождь и снег, ежели закрывались, то пленник находился в вечном мраке и духоте. В клети без окон было темно и зябко, но сквозь щели просачивался хоть какой-то свет, и, в конце концов, она не была врыта в землю.

Рядом с единственной лавкой на грязном, покрытом лежалой соломой и серым комковатым песком полу валялась толстая ржавая цепь, прикованная к стене, и с содроганием глядя на железные крючья, Гнеда испытывала благодарность Стойгневу хотя бы за то, что он не заставил надеть на неё вериги.

Девушку не пытали и не били, ей даже оставили щербатый кувшин с водой и кусок хлеба, и Гнеда убеждала себя не терять присутствия духа. Но как бы ни были сносны её условия по сравнению с тем, что могло бы быть, темница оставалась темницей.

Больше всего изнуряла невозможность понять, сколько прошло времени. Иногда Гнеде казалось, что она лишь вчера разговаривала со Стойгневом, иногда чудилось, будто минула седмица.

Кроме мрачной старухи, появлявшейся, чтобы доставить еду и вывести её в надетом на голову зловонном мешке по нужде, Гнеда никого не видела. Князь, очевидно, ждавший от девушки признания и выдачи приспешников, отчего-то больше не посылал за ней.

Между тем становилось ощутимо холоднее. Когда Гнеду схватили, на исходе был вересень, стало быть, нынче шла пора листопада. Из одежды у девушки имелась лишь шерстяная верхница да исподняя сорочка — только то, что было при ней на прогулке с Пламенем. В углу клети она нашла кучу вонючего тряпья, к которой брезговала и подойти первое время, но стылые ночи заставили Гнеду перебороть омерзение и использовать её как одеяло.

Чтобы согреться и вновь не расхвораться, девушка вынуждала себя двигаться. Она часами бродила, уже с нездоровой точностью зная, сколько шагов занимал путь от стены до стены, но с каждым днём ей приходилось прикладывать всё больше сил, чтобы сдвинуть себя с места. Первое воодушевление и желание бороться постепенно сменялись равнодушием и оцепенением. Пища была слишком скудная, вода — отвратительная и затхлая на вкус. Гнеда постоянно мёрзла. Сознание теряло ясность, и девушка чувствовала, как сползает в трясину отступившей было болезни. Ещё немного, и она признается Стойгневу в чём угодно, лишь бы выбраться из темноты и холода.

Гнеда презирала себя за слабость. Не такой бы хотел видеть её отец. Не такой пытался воспитать Фиргалл. Но жалость к себе становилась всё сильнее. Должно быть, Славута и Судимир уже давно вернулись, но ничего не сделали, чтобы вытащить Гнеду из заточения. Все отреклись от неё, обманщицы и самозванки.

Бьярки. Как же он будет рад, когда узнает, от чего его отвела судьба! Взять в жёны ту, что замышляла зло против его побратима! Он оказался прав, и за своё провидение заслуживал от Стойгнева награды. Да, все получат своё. Стойгнев — княжество, Бьярки — красавицу Звениславу, а она, Гнеда, заживо сгниёт в этих стенах. Последняя, слабая и бескрылая пустельга из опустевшего навек гнезда.

Бьярки!

***

Боярин загнал двух коней, пока добрался до дома. Он собирался возвращаться по зиме, после осенней распутицы, и письмо отца застало юношу врасплох.

Что всё это значило? Судимир был краток и приказывал ему не мешкая ехать в имение, да по возможности скрытно. Не заезжать никуда, в особенности, к брату. Конечно, он имел в виду Ивара и опасался, чтобы этого не поняли чужие, случись бересте попасть не в те руки. Но почему? Откуда такая таинственность?

Что-то стряслось. Что-то очень скверное. Бьярки мчался без остановки, то и дело одёргивая себя, не позволяя строить бесплодных догадок. Он въехал в родной двор глубокой ночью, и дожидавшийся его слуга со светочем не сразу распознал хозяина, закутанного в плащ, на незнакомой лошади.

— Господин ждёт в повалуше, — запыхаясь, проговорил он, подстраиваясь под скорый шаг юноши, на ходу принимая мокрую, грязную одежду.

Весь день лил дождь, к вечеру сменившийся снегом. Ветер задувал под крыши, и пёс тоскливо подпевал ему из своей конуры. Бьярки быстро шёл по сеням, чувствуя, насколько за эти месяцы отвык от запахов и звуков дома, когда вдруг у самых отцовых покоев его перехватила Вышеслава.

— Матушка! — удивлённо воскликнул он, растерянно принимая боярыню в объятия.

— Зачем ты приехал! — завыла она не то плача, не то бранясь, утыкаясь сыну в грудь.

Бьярки нахмурился, собираясь попросить объяснений, когда дверь растворилась.

— А, наконец-то, — коротко, как всегда по-деловому обронил отец. — Заходи.

Вышеслава, вцепившаяся в сына, вошла вместе с ним.

— Как ты мог! — с ходу накинулась она на мужа. — Ты погубишь его из-за этой девки! Уезжай! — Это уже было обращено к Бьярки. — Сей час же уезжай обратно!

— Полно, — устало сказал Судимир. — Выйди, прошу тебя, Вышата.

Бьярки непонимающе переводил глаза с отца на мать.

— Он никогда бы не простил, если бы мы не сказали ему. Мужайся, ну же, — ласково добавил Судимир и протянул руку, чтобы погладить жену по лицу, но та лишь злобно отвернулась. — Иди, — оставляя попытки увещевать Вышеславу, мягким, но не терпящим возражения голосом велел боярин, и она, поняв, что сопротивление бесполезно, подчинилась.

— Что стряслось, отец? — спросил Бьярки, лишь только дверь за его матерью затворилась.

— Гнеда попала в беду.

Он знал. Он знал с самого начала. Но что могло произойти?

— Ивар посадил её в холодную.

— Как, в холодную? За что? — нахмурился Бьярки.

Судимир вздохнул.

— Этого в двух словах не рассказать. — Боярин потёр висок и опустился в кресло. Бьярки безотчётно повторил действие отца, сев в кресло напротив, не отрывая от Судимира напряжённого взгляда. — Помнишь, ты убеждал меня прогнать Гнеду, почитая её за колдунью, что хочет навлечь на нас беду?

Бьярки коротко кивнул. Ему было неприятно вспоминать об этом, но он по-прежнему полагал, что был прав. Послушай тогда его отец, всё нынче оборотилось бы по-другому. Хотел ли Бьярки этого? Хотел ли он никогда не проваливаться в эту пропасть? Повернул бы он время вспять, зная, что сможет избежать мучительной одержимости, что-то непоправимо изменившей в нём?

— Ты всегда утверждал, что эта девушка неспроста появилась в Стародубе, и твоя прозорливость воистину похвальна. Ты лишь ошибся, подозревая в ней ведьму. На самом деле истинное имя Гнеды — Яронега. Она дочь покойных князя Ингвара и княгини Этайн.

— Что? — Бьярки вскочил, едва не опрокинув кресло. — Гнеда – княжна? — Его губы дрогнули в мимолётной недоверчивой улыбке. — Быть того не может, — пробормотал он.

— Однако, всё сходится, — спокойно возразил Судимир. — Я и раньше полагал, что девочку вывезли родичи её матери, и всё ожидал, что рано или поздно мы услышим о ней. Как-никак, она — внучка могущественного князя Аэда. Но о Яронеге никто ничего не знал, и со временем само её существование забылось. Однако год или два назад до меня вновь стали доходить слухи о том, что девушка жива, но для нас с князем это не было важным известием. Яронега не представляла ни угрозы, ни ценности для Войгнева. Тем не менее, я собирал все имеющиеся сведения, и представь моё изумление, когда один из верных людей сообщил, что видел её. Конечно, Гореслав не догадывался, что перед ним потерянная княжна, но известия, которые он передал, позволили сделать мне соответствующие выводы. Девушка ехала в обществе опекуна-сида и, судя по рассказам, они чудом избежали беды. Пока Гореслав выхаживал обоих — и девушка, и её спутник были ранены, — он заметил на шее своей гостьи весьма любопытную подвеску, крошечный жёлудь. Такой же носила покойная Этайн. Знак её рода.

Бьярки стоял, закусив кулак. Его невидящий взгляд беспокойно метался по полу, пока он пытался собраться с мыслями. Наконец, юноша спросил:

— Что было дальше? Куда делся этот сид? Зачем она явилась сюда, в Стародуб?

— Могу ответить только на последний твой вопрос. Гнеда приехала, чтобы отомстить за родителей и убить Войгнева. Она сама призналась в этом Ивару.

Бьярки в неверии вздёрнул голову.

— Ты же знаешь, до сих пор ходят слухи, будто именно он сгубил Ингвара, — развёл руками Судимир.

— А как было на самом деле, отец?

Судимир положил ладони на подлокотники и, поджав губы, откинулся назад. Его переносицу пересекла глубокая складка.

— Убийца так и не был пойман, но я готов отдать голову на отсечение, что Войгнев тут ни при чём. Я хорошо знал их обоих. Да, между ними стояла женщина, но Войгнев никогда бы не поднял руку на своего побратима. Что же до власти, он не стремился к ней и получил престол скорее вопреки собственным желаниям и помыслам.

— Но она, — будто не слыша рассуждений боярина, проговорил Бьярки, глядя незрячими очами в пустоту, — она? Убить? Князя? Она?

Судимир прищурился и задумчиво постучал пальцами по дереву.

— Я не думаю, что Гнеда в самом деле смогла бы посягнуть на жизнь Войгнева. Не говоря о том, как сложно осуществить подобное, мне кажется, она слеплена не из того теста.

Бьярки снова сел, опустив тяжёлую голову на руки. Знал ли он вообще что-то о девушке, которую любил? Как он кичился своей знатностью против её безродности, и что же? Всё это время она молча сглатывала насмешки, сама будучи выше его по происхождению! Он полагал, что Гнеда за свою жизнь не видела дальше печной заслонки, а она пережила, может, больше него самого. Он почитал её за добрую и кроткую, а она вынашивала кровавые, мрачные замыслы.

— Подожди! — Бьярки вдруг озарило. — Когда ты узнал правду?

— Известия от Гореслава пришли летом, ещё до её появления здесь. Но когда я увидел Гнеду у нас в усадьбе, в мужской одежде, — Судимир неожиданно улыбнулся от воспоминания, — да, я понял, что это она. У меня мелькнуло подозрение ещё в Трилистнике, но после я уверился окончательно.

— Ты прикрывал её, с самого начала! — негодующе проговорил юноша.

— Ты удивляешься, почему я не выдал её Ивару? — усмехнулся боярин, поглаживая бороду. — Я должен был сам разобраться. Понять, что её привело сюда. Почему именно моя усадьба. Кто ей помогает. Какую пользу наша семья может извлечь. — Он приостановился, спокойно выдерживая острый взгляд сына. — И потом, Ингвар был моим другом. А ещё она и вправду спасла меня. Это не было подстроено, как считает Ивар.

Весь год, что девочка прожила у нас, я не спускал с неё глаз. За ней следили и не заметили ничего предосудительного — ни тайных встреч, ни замыслов, ни приготовлений. Я верю ей в том, что она действовала в одиночку. Во всяком случае, она так искренне полагала, что, конечно, не исключает стоящих за Гнедой тайных для неё самой сил.

— А тот сид, что был с ней?

Судимир пожал плечами.

— Откуда же Ивар узнал?

— Мне тоже очень хочется это понять, — нахмурился боярин. — Говорит, получил безымянное известие, но мне его не показал. Ивар сам не свой. Он стал очень жёстким и подозрительным. Считает, что Гнеда — только часть большого заговора. Я пытался увещевать князя, что он чрезмерно суров к девочке. Из того, что я знаю, её держат на воде и хлебе, едва ли не в исподнем и босиком. — Бьярки сжал зубы, но промолчал, не перебивая отца. — Я знал каждый её шаг, и княжеская семья была в безопасности, им ничто не угрожало, но Ивару теперь не докажешь. Он несгибаем, а я не могу позволить себе слишком усердствовать в её защите, не боясь подставить под удар вас. Мать страшится гнева и опалы, но я не мог не известить тебя. Ты сватался к этой девушке, Бьярки. — Судимир встал и, приблизившись к сыну, положил руку ему на плечо. — Тебе решать.

Отец неслышно вышел, а Бьярки всё сидел, неподвижно глядя в одну точку перед собой. Дрова прогорели, повалуша утонула в синем сумраке, и лишь озябшие крупинки снега скреблись о слюду, будто просясь в тепло дома.

Со двора раздался хриплый крик кочета, и юноша дёрнулся, будто от резкого пробуждения.

Он поднялся и быстрым пружинистым шагом направился к себе. Здесь всё ещё пахло горечью, в которой он покидал усадьбу, и от этого перехватило в горле. Не зажигая света, Бьярки достал шерстяной плащ.

Решать было нечего. Все рассудительные доводы о том, что быть может, Ивар прав в своих подозрениях, что, вероятно, заговор существует, что Бьярки должен быть на стороне своего брата и князя, разбивались о простую мысль. Гнеда сейчас одна, посреди холодной ночи, в заточении, словно какой-то душегуб. Маленькая, беззащитная, продрогшая.

Несмотря на ранний час, Бьярки без слов пропустили на теремный двор, но со стражниками у клети было труднее. Он знал их, и оба тотчас подобрались, завидев княжеского побратима.

— Пропусти меня, Безуй, — отрывисто приказал он тому, что заслонял собой дверь.

Гридни были в длинных меховых накидках, и пока Бьярки не подошёл, они приплясывали, согреваясь. Тот, к кому юноша обратился, нерешительно перехватил копьё и покосился на товарища.

Второй откашлялся и несмело ответил:

— Господин, нам не велено никого пускать к пленнице. Сам князь распорядился.

Было видно, что стражникам не по себе. Все знали Бьярки. Он был десницей Ивара. Всегда рядом, как тень. Слишком мало времени минуло с тех пор, как старый князь умер, но порядки уже стали другие, и всё-таки… Никто не смел бы отказать Бьярки, но даже эти два кметя чувствовали что-то в воздухе, которым был окутан боярин. Словно червоточина, вина, которую он ощущал перед побратимом, просачивалась сквозь одежду, выдавая его. Но Бьярки уже решился и отступать не собирался. Он был слишком близко к ней. Их разделяли только тёмные от времени брёвна и двое неуверенных людей с рогатинами.

— Пропусти, — повторил Бьярки, высокомерно задирая подбородок, окидывая Безуя уничижающим взглядом. — Неужто думаешь, у меня нет княжеского дозволения?

— Хорошо, господин, — промолвил второй, Воила. Он кивнул напарнику, и тот принялся отворять тяжёлый засов. — Но, не гневайся, я всё-таки доложу князю.

Бьярки сделал безразличное движение головой, и Воила тут же направился в сторону терема. Всё внимание юноши теперь занимала лишь отпирающаяся дверь. Петли мерзко скрипнули, пустив по челюсти волну оскомины, и на него дохнуло сыростью, гниющими досками и мышами. Безуй, остановившийся на пороге, поднял светоч вверх, разгоняя кромешную темень клети.

Бьярки медленно зашёл внутрь. В детстве они с Иваром часто играли, мечтая забраться в холодную. Представляли себя заточёнными мятежниками или пленёнными князьями. Старались хоть одним глазком заглянуть в таинственный мрачный сруб без окон. Он будоражил их воображение и представлялся таким заманчивым.

Мальчишки. Что они тогда знали.

Бьярки огляделся. Клеть выглядела совершенно мёртвой. Здесь не пахло жизнью. Слишком тихо и безнадёжно. Он обернулся на Безуя и заметил в подрагивающем свете, как сквозь щели, мох в которых давным-давно истлел, влетают мелкие снежинки и оседают на полу тонкой серебристой пылью.

Взгляд юноши зацепился за кучу тряпья на лавке. Настолько крохотную и неподвижную, что Бьярки потребовалось несколько мгновений на осознание того, что это Гнеда. Ему хватило одного шага, чтобы добраться до неё. Боярин промешкал самую малость, не решаясь дотронуться до девушки, словно боясь, что от прикосновения она рассыплется в прах.

Бьярки осторожно раздвинул ворох ткани и нашёл Гнеду. Она лежала, свернувшись клубком, и даже в слабом свете неверного пламени юноша видел, каким белым было её лицо. На месте глаз виднелись синие провалы. Обкусанные, потрескавшиеся губы превратились в чёрную черту. И холод. Отчего-то Бьярки ожидал, что она будет такая же горячая, как в тот, прошлый раз, но кожа Гнеды оказалась ледяной. На мгновение ему почудилось, что девушка и правда мертва, и боярин быстро нагнулся к её лицу, но она дышала, прерывисто и неглубоко.

Отбросив лохмотья, Бьярки бережно поднял Гнеду и обернул её в свой плащ.

Однажды в детстве он нашёл в лесу птенца. Тот был худой, почти без перьев, обтянутый розовато-прозрачной кожей, через которую просвечивали хрупкие кости, и Бьярки даже не смог понять, что это за птица. Птенец был отвратителен и беспомощен, но ему было ужасно жаль его. Бьярки так и не смог его выходить.

Какого лешего он вспомнил проклятого птенца?

Голова Гнеды запрокинулась под тяжестью свесившейся косы, и Бьярки нагнулся, чтобы достать её волосы. Девушка вдруг пошевелилась и издала что-то среднее между стоном и хрипом. Юноша замер, и она открыла глаза.

— Бьярки, — прошептала Гнеда, приподнимая голову и глядя неожиданно ясными очами, и он почувствовал, как дрожь прошибла тело от звука собственного имени из её уст. Того самого, что боярин однажды запретил ей произносить.

И совсем без удивления, словно подтверждая загодя известную ей истину:

— Ты пришёл.

Она слабо улыбнулась и снова закрыла глаза, возвращаясь на его грудь так, будто это самое надёжное место в мире.

Бьярки застыл, страшась, что, если он сделает хоть одно движение, что-то случится. Гнеда очнётся ото сна или станет отталкивать, как тогда. Но она спокойно лежала в его объятиях, пока Бьярки тихонько баюкал её, и истончившиеся руки девушки, провалившиеся ему за пазуху, начинали потихоньку теплеть.

Она сказала — Бьярки. Она понимала, кто он. Она ждала его.

Наверное, это было неправильно, но, сидя в затхлой тёмной клети, посреди клочьев паутины и въевшегося в стены отчаяния, держа на коленях истощённую, больную девушку, Бьярки чувствовал себя наполненным до краёв счастьем.

— Что же ты наделала, — прошептал юноша, поглаживая Гнеду по голове и легонько покачивая, пока она лежала неподвижно, доверчиво прижавшись к нему всем телом, впитывая его тепло, — моя маленькая, глупая пташка, что же ты наделала.

— Он убил их, — тихо произнесла девушка.

Бьярки промолчал, продолжая ласково гладить её, словно бредящего ребёнка.

— Но я не хотела навредить Стойгневу. Не хотела и никогда бы не смогла, — почти задыхаясь, выговорила Гнеда, и Бьярки почувствовал, как холод змеёй прополз по животу. — Ты веришь мне?

— Да. Я верю, — глухо сказал юноша, и его нутро стиснула железная лапа ревности.

— Мне так зябко, — пробормотала Гнеда после некоторого молчания, и голос её был далёким.

— Я согрею тебя, — поспешил успокоить девушку Бьярки, ощущая неясную тревогу. — Отнесу в баню и не выпущу, пока ты не станешь горячей и мягкой. Я расчешу твои волосы. Напою огненным мёдом. Одену в шёлк и аксамит и заверну во все меха, что найдутся в доме. Ты заснёшь, а я буду рядом, стеречь твой сон.

Они не заметили, как пламя стало ярче, и Бьярки крепче обнял Гнеду, когда та вздрогнула, услышав за спиной голос:

— Господин, отпусти её. Именем князя.

Боярин рывком обернулся и увидел давешнего стражника и ещё троих воинов подле него. Безуй стоял совсем рядом, и языки пламени плясали в испуганных щурящихся глазах Гнеды.

— Князь велит тебе явиться к нему.

Наверное, что-то в очах Бьярки заставило гридня добавить почти умоляюще:

— Прошу тебя, оставь её и отправляйся добром.

— Иди, — тихо выдохнула Гнеда ему в ключицу, но Бьярки лишь сильнее прижал девушку к себе.

Отчаяние быстро и неуправляемо поднималось вверх, точно пивная шапка. Четверо здесь и ещё неизвестно, сколько снаружи. Он мог бы попытаться. Но Гнеда? Бьярки не смел устроить потасовку здесь, возле неё. Даже если он каким-то чудом в одиночку раскидает этих, как им выбираться дальше? Едва ли она может хотя бы идти.

— Пожалуйста, ступай, — повторила девушка ещё тише, и, взглянув на Гнеду, боярин увидел, как гаснут её глаза.

— Она слишком слаба, — со злостью проговорил Бьярки в нахмуренное лицо воя. Он был бессилен и ненавидел за это человека, стоящего напротив. — Она умрёт, если её оставить здесь!

— Господин, я не хочу, чтобы пролилась кровь, — просто ответил кметь.

Немного помедлив, Бьярки поднялся и, плотно укутав Гнеду, присел перед ней на корточки.

— Я вернусь за тобой, слышишь? — Юноша взял её лицо в ладони, обжигаясь о холодную кожу. – Я вытащу тебя отсюда, обещаю.

***

Отец был прав. С Иваром творилось неладное. Бьярки сразу понял это, едва войдя в княжеские покои. Всё здесь было в беспорядке. Смятая одежда, разрозненные предметы — каждый не на своём месте, — книги, пятна, то ли от пролитых чернил, то ли от вина. Это было совсем не похоже на нрав Ивара. Когда в последний раз здесь убирались? Неужели он не доверял даже слугам?

Сам Ивар ходил взад-вперёд по небольшому не заваленному вещами проходу. Заметив, что побратим, как всегда, безукоризненно одет, Бьярки испытал некоторое облегчение, но оно тут же сменилось беспокойством, стоило князю повернуть голову и встретиться с ним взглядом.

— И ты, Бьярки?! И ты? — с гневным упрёком воскликнул князь.

— Ивар, — спокойно попытался возразить боярин, выставляя руку вперёд, то ли в защите, то ли в просьбе выслушать, но князь словно не заметил.

— Судимир, которого я почитаю за отца, просит за неё! Который целый год пригревал гадюку на груди! А потом ты, приезжаешь впервые за несколько месяцев и первым делом бежишь к ней? — С каждым словом Ивар говорил всё громче. — Что ты собирался делать? Выкрасть её?

— Я не собирался красть её! — тоже раздражаясь, ответил Бьярки. — Это всего лишь беззащитная девушка! Ты держишь её, словно она — лютый зверь! Гнеда едва жива. Одумайся, Ивар! Посмотри на неё. Это заблудшее, потерявшееся дитя!

Ивар остановился и резко повернулся на пятках.

— Ах вот как! — Его глаза казались совсем зелёными от плещущейся в них злобы. — Дитя! — Он презрительно фыркнул. — Она добилась своего, ничего не скажешь. Сумела подкрасться. Да, куда уж ближе. Окрутила тебя так, что нынче голова у тебя не здесь, — он ткнул пальцем в свой висок, — а между ног! — Бьярки до скрипа стиснул зубы, но князь продолжал. — Потому что, будь иначе, ты бы пораскинул мозгами и сообразил, что к чему. Она ведь ко мне подбиралась! Смерть отца — только первая цель заговора. Она и её сообщники задумали убить и меня, а следом захватить власть!

— Опомнись, Ивар. Она ходила за тобой, пока ты лежал раненый!

— И тот, кто допустил это, должен быть наказан, — пресёк его князь.

— Да она свою жизнь за тебя отдаст! — выкрикнул Бьярки. — Или ты слепой?

— Это ты околдован ею и не видишь обмана. Околдован настолько, что готов изменить мне!

— Что? — Бьярки почувствовал, будто из него вышибли весь воздух.

— Стража! — крикнул Ивар, больше не глядя на побратима. — Уведите его.

***

Гнеда не понимала, сколько времени прошло, и ей начинало казаться, что появление Бьярки было лишь частью затянувшегося сна. Но она проводила огрубевшими, почти бесчувственными пальцами по шерстяному сукну, пахнущему сухими травами и надеждой, и сердце сразу успокаивалось, замедляя сбившийся было ход.

Когда дверь резко растворилась, впуская внутрь сноп холодного белого света и свист ветра, был лишь краткий миг, в продолжение которого девушка верила, что это он. Что он вернулся. Но шаги Стойгнева звучали совсем по-иному. Князь шёл решительно и быстро, не заботясь о том, чтобы не испугать её. В его движениях не было осторожного смятения Бьярки, только целеустремлённость и пренебрежение.

Гнеда, съёжившаяся на лавке, заставила себя сесть и плотнее закуталась в плащ, словно он мог защитить её от княжеского гнева. Из-за резкого подъёма перед глазами помутилось, и девушка сделала над собой усилие, чтобы не упасть.

— Встань, — бросил Стойгнев, с презрением глядя на Гнеду. — Встань, или ты не видишь, что перед тобой князь?

Девушка медленно начала искать опору, чтобы подчиниться ему, но князь принял её замешку за строптивость. Он отказывался замечать, что у Гнеды не оставалось воли на сопротивление.

— Поднять её, живо!

Двое стражников тут же принялись исполнять его повеление, грубо подхватив Гнеду под локти и ставя её на подгибающиеся ноги.

— Говори! — отрывисто велел Стойгнев.

Девушка растерянно возвела на него глаза. Её удерживали лишь недружелюбные руки гридней, без которых Гнеда бы давно распласталась на земле, возле его ног. Может, князь этого и хотел? Чтобы она ползала перед ним, целуя носки его сапог? Но разве Стойгнев не видел, что Гнеда уже сломлена?

— Назови остальных заговорщиков! — сквозь зубы приказал князь, и Гнеда ещё раз посмотрела на него.

Неужели эти руки, нынче добела сжатые в кулаки, когда-то нежно касались её? А глаза смотрели иначе, чем сейчас, с равнодушной жестокостью? Он ли шептал искренние слова утешения?

— Я была одна, господин, — проговорила девушка как можно громче, наперёд зная, что он не поверит.

Брови князя сердито изогнулись.

— Значит, ты решила упорствовать, — сказал Стойгнев, и Гнеда почувствовала в его голосе стальной отзвук принятого решения.

Девушка неуклюже попыталась сильнее запахнуть тёмно-серые складки, и тут взгляд князя упал на застёжку в виде медвежьей головы. Его глаза расширились, а ноздри гневно раздулись. Наверное, не будь на ней плаща Бьярки, всё могло ещё сложиться по-другому, но вид одежды побратима на её плечах был толчком в спину, и Стойгнев полетел вниз, в пучину обиды, ярости и горечи.

Он сделал шаг к Гнеде и одним коротким рывком сдёрнул с неё плащ. Девушка всхлипнула, задохнувшись от страха и унижения, и серебряная запона, вторя ей, тоскливо звякнула, ударяясь о лавку, прежде чем отлететь на заиндевелый пол. Холод и стыд, объявшие Гнеду, заставили её свести на груди руки, но князь лишь зло усмехнулся.

— Заковать, — велел он ледяным голосом, и кмети за его спиной переглянулись. Возникла тишина, в продолжении которой никто не двигался. — Не расслышали? — спросил князь, оборачиваясь и обводя стражей грозным взором, вмиг выведшим их из мимолётного непонимания.

Гнеда не успела опомниться, как её подхватили и потащили к той самой стене, из которой торчали заржавленные крюки. Видно, что воям нечасто приходилось проделывать подобную работу. Они действовали неумело и смущённо, не поднимая глаз ни на пленницу, ни друг на друга. Особенно долго им пришлось провозиться с наручами, которые оказались слишком широки для худых запястий Гнеды, так что в конце концов они сдавили оковы настолько туго, что на руках девушки проступили кровавые полосы.

Цепь растянули по стене, и Гнеда повисла на ней, обездвиженная и почти нагая. Закончив, гридни отступили, но никто из них не смотрел на девушку. Лишь Стойгнев с мрачным удовлетворением взирал на свою пленницу, будто не замечая, как дрожало её истощённое тело.

— У тебя вся ночь на воспоминания, — ядовито прошипел он, и Гнеда подняла на него лицо.

— Клянусь именем своего отца, Ингвара Бориветрича, что никогда не замышляла против тебя, Стойгнев, и что прибыла в Стародуб одна, — собрав все оставшиеся силы, проговорила девушка с неизвестно откуда взявшейся твёрдостью.

Кажется, этот её последний, прямой взгляд посеял тень сомнения в сердце князя. Он прищурился.

— Что бы ни произошло — хоть пожар, хоть потоп, — никого к ней не впускать! И глаз не сводить! — рявкнул Ивар, покидая темницу размашистыми шагами.

Гнеда опустила голову. Она позволила стону боли вырваться из груди, только когда на дверь упал железный засов.

***

Пробуждение было резким и неприятным. Он дышал, словно кто-то пытался вырвать его лёгкие, загнанно и надрывно, и стоило юноше подняться, темнота заволокла очи, а в висках отозвался болезненный гул.

Пить.

Рука потянулась к столу и схватила первую попавшуюся чашу. Он сделал жадный глоток, но тут же с отвращением закашлялся, выплюнув кроваво-чёрную жидкость.

Воды, неужели, тут нет простой воды?

Ивар поднялся с постели, борясь с желанием позвать слуг. Он не хотел никого видеть. Он не хотел, чтобы видели его.

Сердце стучало так сильно, будто жило своей, отдельной жизнью, будто бежало куда-то, пытаясь позвать его за собой.

Князь, наконец, добрался до кувшина с водой. Не утруждая себя вознёй с поиском чистого кубка, он принялся пить прямо из горла, чувствуя, как с каждой каплей становится легче. Палящий жар, жгущий нутро, понемногу рассеивался.

Отставив почти пустой сосуд, Ивар снова сел на кровать. За окном было темно, и он подумал, как ненавидит позднюю осень, когда невозможно разобрать, ночь на дворе или утро.

Но самым тягостным было не похмелье, а чувство чего-то неприятного, довлевшего над ним на задворках разума. То самое, что накануне Ивар пытался залить вином. Рассудок тщетно пытался отсрочить эту мысль, но она беспощадно нагнала его.

Бьярки.

Князь закрыл глаза.

Небеса, что он наделал?

Это не терпело отлагательств, и Ивар велел позвать к себе Борзуна, нынче возглавлявшего дружину.

Когда воевода появился на пороге, его взгляд был настороженным. Он держался спокойно, но князь почувствовал подозрительность и напряжение.

— Что Бьярки? — с хода спросил Ивар, заканчивая одеваться.

— В погребе, как ты и велел, князь, — ответил Борзун, продолжая пристально смотреть, ожидая. В его глазах не было обычной теплоты. Он глядел на Ивара как на чужого. Так, как люди смотрели когда-то на его отца. Как на князя.

Разве я не товарищ тебе больше? Сколько раз мы бились бок о бок!

— И? — заставил себя спросить Ивар, пытаясь не замечать тошнотворной боли в затылке.

Борзун бросил на князя быстрый цепкий взгляд. Бьярки был и его другом.

— Успокоился к утру, — нехотя выговорил он, опуская глаза.

Ивару не нужно было других подробностей. Он достаточно знал побратима, чтобы дорисовать их в своей голове.

— Освободи его и приведи ко мне, — отрывисто велел Ивар, и лицо Борзуна просветлело.

— Да, князь, — облегчённо ответил он и мигом скрылся, оставив Ивара в начавшем возвращаться благодушии. Впрочем, оно тут же покинуло юношу, стоило ему увидеть Бьярки.

Друг стоял, не глядя на него. Его руки висели как плети, и Ивар видел разбитые в кровь костяшки. Сухие губы были плотно сжаты. Глаза и рот очерчивали синие тени.

— Бьярки, — начал было Ивар, но остальные слова скомкались от неожиданно подступившего к горлу чувства вины.

Юноша метнул на него колкий взгляд, оставаясь по-прежнему неподвижным.

— Я никогда не изменял тебе, ни словом, ни делом, ни мыслью, — сказал он охрипшим голосом. — Разве я давал тебе повод усомниться во мне? Но скажи, властен ли ты сам над своим сердцем? Можешь ли ты запретить себе дышать или слышать? Не заставляй меня выбирать. Не заставляй рвать душу пополам. — Он сглотнул и перевёл дыхание. — Позволь мне пойти к ней. Она больна и не опасна для тебя. Позволь хотя бы остаться с ней.

— Бьярки, разве ты не видишь… — начал было князь, но побратим оборвал его.

— Я вижу, Ивар, вижу гораздо больше тебя. Ты когда-нибудь представлял себя на её месте? Пробовал? Ты не захотел бы того же? Не стал бы мстить за своих родителей?

— Мой отец не виноват! — вспылил Ивар, но Бьярки спокойно возразил:

— Так ли ты уверен в нём? Можешь ли поручиться, что он совсем не причастен к тому, что произошло с родителями Гнеды? Так ли хорошо ты знал его, Ивар?

— Я был тогда всего лишь ребёнком, — защищаясь, проговорил тот.

— Да, ребёнком. Как и она. Только тебе повезло, а ей нет. Её отца убили. Она выросла без родителей. Без имени. Без рода.

— Как ты можешь оправдывать её! — возмутился Ивар. — Она призналась, что хотела забрать жизнь моего отца. Твоего князя! Неужели это ничего не изменило в тебе?

— Я не оправдываю, я пытаюсь понять. Но, да. Это ничего не изменило.

Бьярки замолчал и опустил глаза.

— А если бы она сделала это, Медвежонок? — сипло проговорил Ивар. — Если бы она убила?

— Не знаю, — покачал головой боярин, не поднимая взора.

Князь глубоко вздохнул и провёл рукой по лицу, вытирая испарину.

— Как бы то ни было, — снова заговорил Бьярки, посмотрев на побратима с каким-то новым блеском в глазах, отчего Ивару вдруг стало не по себе, — вместо того, чтобы повернуть дело в свою пользу, ты отбрасываешь возможность, пришедшую тебе в руки.

Князь нахмурился, не понимая, к чему тот клонит.

— Твоё положение после смерти отца шаткое, и не по вине Гнеды. Но именно она могла бы помочь тебе.

— Что? — недоверчиво усмехнулся Ивар. — Как же? — спросил он, с подозрением глядя на Бьярки, который становился странно оживлённым.

— Подумай сам. Что могло бы укрепить твои права на Залесье в глазах людей лучше, чем женитьба на пропавшей и так вовремя нашедшейся княжне? Связать два рода воедино. Разве не так сам Бориветер когда-то сел на престол?

Ивар почувствовал, что дыхание перехватывает. Краем сознания он отметил, как перекатились под кожей желваки Бьярки, когда тот сглотнул.

Он никогда не смотрел с этой стороны. Видел в девчонке только предательницу. А ведь это было… Не лишено смысла?

Ивар сморгнул и уставился на Бьярки, снова сверлившего глазами пол. Именно это пришло ему в голову тогда, под утро? Это заставило его «успокоиться»?

— Но ты ведь… Ты хотел сам жениться на ней, — осторожно проговорил князь, не зная, как воспринимать слова побратима.

— Хотел, — вскинул голову Бьярки, и чёлка знакомо отлетела с голубых глаз, — и она мне отказала, если ты помнишь. Своеобразно, но недвусмысленно, — добавил юноша с усмешкой, но на дне его очей был лёд.

Бьярки смотрел на него, раскрытый до предела, голый, выпотрошенный, и волна мурашек прокатилась от шеи к затылку Ивара.

— Ты на всё готов ради неё, не так ли? — тихо проговорил князь. — И как же ты себе это представляешь? Будешь дружкой на нашей свадьбе? Станешь сторожить, когда нас сведут в клеть?

От ответа Бьярки спасла внезапно открывшаяся дверь. На пороге возник растрёпанный, запыхавшийся Воила. Его глаза были широко распахнуты, а руки тряслись.

— Княже! Не вели казнить! Где твои ноги, там наши головы! — он повалился на пол перед Иваром.

— Встань! Что стряслось? — резко спросил князь.

— Пленница… Её... Она…

— Что? — взревел Бьярки, яростно хватая гридня за края накидки.

— Господине, пощади! Дозволь молвить! — Ивар положил руку на плечо Бьярки, заставляя друга выпустить Воилу. — Мы с Безуем пришли сменять ночную стражу, глянь, а никого у клети. Дверь на засове. Открываем, а там… Они… порубленные лежат.

— Что с девушкой? — прорычал боярин.

— Нет её нигде. Только они там, все в крови... А её нету.

Бьярки оттолкнул локтем заикающегося кметя, заслонявшего проход, и рванулся во двор. Стойгнев, нахмурившись, последовал за побратимом.

Возле холодной уже собрались люди, но все расступились, смолкая и опуская головы, завидев князя. Войдя в растворённую настежь дверь, Ивар увидел убитых стражников. Бьярки метался по клети, отказываясь признать очевидное. Её здесь не было.

Судимирович остановился у стены, где болтались обрывки цепи. На одном из них в переплетении звеньев застрял клок белой ткани, по которому пробегала алая полоса незатейливой вышивки. Юноша выпутал его и сжал в кулаке. Он не смотрел на Ивара.

— У нас завелась крыса — кто-то открыл им ворота. Я соберу всех в гриднице, — раздался негромкий голос Борзуна сзади. — Они не могли далеко уйти. Велишь снарядить погоню?

Ивар молча кивнул, и Борзун так же неслышно исчез.

— Заблудшее дитя, а, Бьярки? — с горькой усмешкой спросил он побратима. — Одинокое и невинное?

— Ты заковал её в цепи, князь? — тихо проговорил тот вместо ответа.

— Да, но даже они её не удержали, как видишь, — с невольной издёвкой вымолвил Ивар.

Бьярки не отрывал глаз от крючьев на стене.

— Прикажи мне поехать с ними.

— Ты уверен, что хочешь… — с сомнением начал Ивар.

— Да, — не дал ему договорить боярин. — Я найду её.

— Как знаешь, — ответил князь, равнодушно поводя плечом.

Бьярки коротко поклонился и скорыми шагами вышел вон.

Ивар нагнулся, чтобы поднять с пола застёжку, почти примёрзшую к задубевшим доскам. Он покрутил её перед собой, поглаживая плавные, знакомые с детства очертания. Странно, но только теперь он заметил, что медведь на пряжке оскаливается на него.