Пташка

31. На краю.

Когда Ивар вернулся в горницу один, покрасневший и растерянный, сердце Бьярки упало.

— Где она? — хрипло спросил он, но побратим, не глядя ему в глаза, неопределённо повёл плечами.

И Бьярки побежал. Он знал, случилось что-то страшное. Гораздо хуже, чем просто отказ.

Первым делом боярин ворвался в конюшню, но вороной стоял на месте. В её покоях тоже было пусто. Бьярки выскочил сначала во двор, потом на улицу. Он хватал каждого встречного за грудки, спрашивая, не видели ли они Гнеду, но люди лишь шарахались от него в стороны. Наконец он добился от одной перепуганной бабы, что та видела «чудную девку», спускавшуюся к реке.

Тревога, страх и бешенство обуяли его, пока он бежал под откос в быстро сгущавшихся сумерках. Только небеса знали, чего Бьярки стоило смирить гордость и попросить Ивара и отца о сватовстве. Он всего лишь хотел жить по правде, и вот как она отплатила ему. Надумала вновь обесчестить, да так, что от этого уже никогда не отмыться. Показать всем, что лучше наложит на себя руки, чем разует его.

Бьярки выбежал на высокий берег и сразу увидел Гнеду далеко внизу. Стало почти темно, и её белая рубашка хорошо виднелась на густом шёлке реки. Распущенные волосы чёрным плащом укрывали плечи девушки, и она медленно ступала на тускло поблёскивающую гралицу, проложенную заходящим солнцем. Должно быть, со стороны зрелище казалось красивым, но Бьярки едва ли был в состоянии оценить его.

Юноша сжал зубы от досады и злости и, не глядя под ноги, кубарем покатился вниз.

Проклятье!

Он ненавидел её так сильно, что руки невольно сжимались в кулаки. Он сам разорвёт её в клочья, лишь только достанет из треклятой воды!

Поскользнувшись на мокрой траве, Бьярки упал и тут же с громкой бранью поднялся. Лучшие порты и сорочка, надетые для неё, были в глине и зелёном соке. Он никогда ещё не чувствовал себя таким униженным, даже тогда, после злосчастного поединка. Ему казалось, что это она, Гнеда, собственной рукой макнула его в грязь, как провинившегося кутёнка в срам.

Бьярки уже не знал, чего хочет сильнее, спасти её или отомстить.

— Стой! Не смей! — изо всей мочи гаркнул он, выбегая на вязкий сырой песок, но Гнеда даже не обернулась.

Девушка была в реке уже по пояс, как зачарованная, продолжая входить в воду.

Бьярки снова выругался и бросился за ней. Месяц-травень только начинался, и Листвянка оказалась ледяной. Намокшая одежда облепила тело, сковывая движения, но юноша был полон сил, а ярость лишь придавала могуты.

Ему потребовалось несколько резких бросков, чтобы преодолеть упругое сопротивление потока и догнать девушку. Студёные брызги, разлетавшиеся из-под ног, обжигали сухую кожу, разъяряя боярина ещё сильнее. Бьярки рывком схватил Гнеду. Послышался треск лопнувшей ткани, но ему было наплевать. Он притянул девушку за плечи и зло прокричал в её лицо:

— Проклятая ведьма, что ты творишь! Решила утопиться, лишь бы не достаться мне?

Бьярки тряс её, и мокрые волосы цеплялись за него, словно лапы подводного чудища. Глаза, блестящие и остекленевшие, смотрели без узнавания.

— Отпусти, — тихо проговорила она. И вдруг, сморгнув, Гнеда точно очнулась от оцепенения. — Отпусти! — сипло закричала она и неожиданно накинулась на Бьярки, хлеща его по лицу и царапаясь.

Зарычав, юноша подхватил её и, одним махом перекинув к себе на плечо, двинулся в сторону суши. Гнеда продолжала колотить его ногами и руками, и Бьярки, свирепея, успел краем сознания удивиться, откуда в щуплой девчонке столько мощи и негодования.

— Я знаю, что у тебя на уме, — верещала она. — Заполучить меня в свою власть, чтобы сгноить в погребе! Чтобы и дальше измываться надо мной!

Бьярки хотелось отшвырнуть её в воду и притопить, чтобы вода залила ей горло и заставила замолчать. Девушка неистово извивалась, и ему приходилось прилагать все силы, чтобы удержать её на весу.

Бьярки уже ступил одной ногой на берег, когда Гнеде всё-таки удалось извернуться и укусить его за предплечье. Юноша взвыл от неожиданности и боли и на мгновение разжал хватку, но вместо того, чтобы выпустить свою ношу, он лишь потерял равновесие. Влажный песок под ногами податливо просел, и они вместе рухнули наземь.

Оглушённая Гнеда сделала несколько слабых попыток выбраться, и Бьярки вдруг с отчётливой ясностью почувствовал под собой её мокрое, неожиданно горячее тело. Насквозь сырая рубашка не скрывала, а лишь подчёркивала каждый изгиб, каждую пядь её стана. Он был так близко, что мог рассмотреть капельки на кончиках длинных колеблющихся ресниц.

Девушка перестала ёрзать и лишь затравленно дышала в шею Бьярки. Её быстро вздымающаяся грудь упиралась в юношу, доставляя ему мучительное удовольствие, граничащее с болью. Он чувствовал острую клетку её рёбер, бешено колотящееся сердце и горячий провал живота. Непозволительная близость её тела вместе с запахом влажных волос и раскалённой кожи ударили его наотмашь. Обещания, данные Гнеде, полетели в пропасть, туда же, куда неотвратимо срывался он сам.

Может быть, Ивар прав? Наконец, совершить наяву то, что он делал много раз в снах и мечтах, и тогда, возможно, наступит исцеление. Ведь это Гнеда была виновата во всём. Ведьма, явившаяся из ниоткуда, превратившая его жизнь в пытку.

Искушение было слишком велико. Ярость, боль и обида рвались наружу, требуя выхода.

Его борьба была слишком короткой. Он знал, что обязан сопротивляться, но то звериное в нём, что Бьярки так долго пытался загнать в угол, высвободилось, ликуя и беснуясь. Юноша силой развернул её лицо к себе, и сердце ухнуло от ощущения полёта.

Цветочный мёд и топлёное молоко. И — лишь намёком — смолистый дым.

Он прильнул к её губам так, приникает к братине дорвавшийся до вина бражник. Его пальцы лихорадочно шарили по телу Гнеды, а в голове билась единственная мысль: этого больше не повторится. От желания у него тряслись руки, но вместе с тем рассудок холодно и расчётливо подсказывал, что после случившегося он умрёт для Гнеды, поэтому нужно было получить всё, и Бьярки презирал себя за это ещё сильнее.

Он нашёл рукой её грудь, и девушка дёрнулась от прикосновения. Другая его рука подтянула бедро, сгибая ногу в колене. Дрожащие пальцы пробегали по коже Гнеды, знакомясь и одновременно прощаясь навсегда. Тело Бьярки нещадно ныло, требуя немедленного утоления, но он намеренно продлевал свою пытку, зная, что после всё будет конечно.

Когда она начала отвечать ему? Это показалось столь естественным, что Бьярки сначала не заметил, как губы Гнеды стали двигаться ему навстречу, что её руки больше не сопротивлялись, а наоборот, обвили спину, крепко прижимая к себе. Она трепетала, и под подушечками его пальцев вздувались крошечные бугорки мурашек. Вдруг ладонь Гнеды легла на его щёку, и в этом движении было столько нежности и ласки…

Бьярки застыл. Понимание пронзило его как стрела. Отрезвление было болезненным и ошеломительным, словно его кинули в ледяную прорубь. Бьярки отодвинулся от Гнеды, с влажным звуком разрывая незаконченный поцелуй, и посмотрел в её сумасшедшие глаза. Девушка продолжала тянуться к нему, но Бьярки отстранился, прижимая её руки к земле.

— Назови меня по имени, — приказал он охрипшим, непослушным голосом. — Как меня зовут?

Несколько мгновений она смотрела на него, и Бьярки видел, как поволока безумия медленно покидает её взор. Гнеда тихо выдохнула и обессиленно опустила голову на песок, закрывая глаза и отворачиваясь. Она разом обмякла, а из-под закрытых век по скуле к уху скатилась слеза.

Бьярки всё ещё нависал над ней, дрожа от возбуждения и гнева. Ему хотелось ударить её. Хотелось перегрызть горло, которое она словно нарочно подставила, сдаваясь. Стиснув зубы, он со злостью откинул её запястья и, пошатываясь, поднялся на ноги. Его тошнило. Он забрёл в реку и осел на колени. Он должен был отмыться от неё, от её запаха, от её предательства.

Бьярки чувствовал себя уничтоженным. Раздавленным, убитым.

Юноша вылил на лицо несколько пригоршней холодной воды и тяжело поднялся. Он не останется здесь больше ни мгновения. Ни в усадьбе, ни в городе. Только не на той земле, где ступает она.

Бьярки медленно пошёл вверх по тропинке, не глядя на застывшую без движения Гнеду. Он больше не ощущал ни страсти, ни ненависти, только изнеможение и пустоту. Юноша был на самом косогоре, когда смутное чувство неправильного приказало ему обернуться. Девушка лежала так же, как он оставил её, и в положении нелепо раскинувшегося тела было что-то страшное.

Забыв про гордость, Бьярки в один миг слетел вниз.

— Гнеда! — воскликнул юноша, падая в траву рядом с ней.

Он прикоснулся к её руке, но от его давешней грубости не осталось и следа. Бьярки бережно повернул девушку к себе и снова позвал по имени, но ответа не последовало. Его вдруг осенило, и он положил руку на её чело.

— Какой же я остолоп, — пробормотал Бьярки, торопливо подхватывая безжизненное тело. — Потерпи, моя пташка, я отнесу тебя домой.

***

Когда Вышеслава осторожно вошла в горницу, Бьярки сидел, неподвижно глядя в одну точку перед собой. Брови боярыни сердобольно изогнулись, и, покачав головой, она приложила одну руку ко рту, будто стараясь удержаться от ненужных речей. На девушку, неподвижно лежащую под одеялом, она не взглянула. Если бы что-то переменилось, она бы давно знала от Бьярки.

Вышеслава уже не пыталась образумить сына, втолковывая ему, насколько непристойным является то, что он днюет и ночует в покоях незамужней девушки. Вслед за Бьярки она уже отбросила всякое представление о приличии. Ей хотелось лишь одного — чтобы её любимый сын, наконец, отошёл от страшной спячки, в которую он впал в ту злополучную ночь седмицу назад. И если для этого требовалось выздоровление девушки, принёсшей в их дом лишь худое, что ж, пускай.

В голове у боярыни не укладывалось, что Гнеда посмела отвергнуть Бьярки, да ещё и такой ценой. Было до сих пор страшно вспоминать, как её младший сын появился в воротах усадьбы, мокрый и грязный, держащий на руках бесчувственную девушку в разодранной одежде.

— Сынок, выпей, — ласково сказала она, протягивая ему чашку с горячим сбитнем и усаживаясь рядом.

Бьярки без слов принял напиток и не глядя выпил до дна, так же молча возвратив кубок матери.

— Верно говорят люди, не тот болен, кто лежит, а тот, кто над болью сидит, — сочувственно заметила Вышеслава, и юноша, наконец, посмотрел на боярыню, да так, что она тут же пожалела о сказанном.

— Бьярки, ты сделал всё, что мог. И Еловита привёл, хотя он от князя ни на миг нынче не отходит. Нет сил смотреть, как ты губишь себя…

— Не смотри, коли не любо, матушка, — оборвал её Бьярки, и Вышеслава обиженно поджала губы. Она даже начала подниматься, но сын поймал её за руки и зарылся в них лицом. — Я не знаю, не знаю, что мне делать, — быстро прошептал он в её тёплые ладони, и боярыня отняла одну, чтобы погладить его по голове.

— Слезами горю не помочь. Не в твоём норове сидеть без дела. Развейся. Посмотри, какое вёдро нынче стоит. Как соловьи заливаются.

Бьярки нахмурился и помотал головой. Она не понимала.

— Помнишь, когда Сбыша болела?

Вышеслава подобралась и недоверчиво поглядела на сына. Ей не нравилось, куда шла их беседа.

— Как не помнить. Вовек не забуду, — мрачно сказала она.

— Что ты делала тогда?

Вышеслава закусила губу, сложив руки на груди. Тяжело вздохнув, она ответила:

— Матери-земле молилась, сынок, что ж ещё. Обыденную пелену соткала. Да ещё, — добавила она, слегка оживляясь, — было у меня ожерелье. Золотое, каменьями-жемчугами усыпано. От матери моей досталось в приданое, а той — от её бабки. Дороже ничего не было в моей семье, верили, что приносит оно удачу. Попросила я тогда у богов исцелить дочь, а взамен принять то ожерелье.

— И что же? — горячим шёпотом спросил Бьярки.

— Пошла Сбыша на поправку в ту же ночь, — улыбнулась Вышеслава. — Так-то. — Она провела по коленям, будто сбрасывая с них крошки.

— У меня нет золотого ожерелья, — задумчиво проговорил Бьярки.

— У каждого из нас есть что-то очень дорогое, чем не погнушаются и боги, — возразила боярыня и тут же осеклась, заметив, как разжигается взгляд сына. — Нет, сынок, — всплеснула она руками, — не слушай, не слушай меня, старую дуру!

— Нет, мама, — улыбнулся Бьярки, но его лицо было сумрачным, — ты права. Есть кое-что и у меня. Но, не тревожься, ты будешь только рада, если боги примут мой ничтожный дар.

Он посмотрел на Гнеду долгим взглядом, а затем встал и, поцеловав мать, тихо вышел вон.

***

Весенняя ночь обняла его удушливо-сладким благоуханием черёмухи и тёплым ветром с остывающих полей. Духота спирала грудь, но верхушки деревьев уже беспокойно шуршали, предвещая грядущий дождь.

Бьярки оставил лошадь у перелеска, ведшего в старую дубовую рощу. Сюда редко приходили люди, чувствовавшие себя жутко среди огромных деревьев, властно раскинувших мощные корявые ветви, безмолвно охраняя подступы к холму. Дубы было запрещено рубить под страхом смертной казни, но едва бы нашёлся такой смельчак или безумец, посмевший бы навлечь на себя гнев силы куда более неотвратимой и грозной, чем той, что располагал самый могущественный людской правитель.

Юноша поклонился до земли, прежде чем ступить под сень исполинских деревьев, и вытащил из-за пазухи заготовленный каравай и кожаные мехи. Преломив хлеб и окропив его вином на большом гладком камне, он прошептал невидимым привратникам слова приветствия и просьбу принять его подношение. Ветки над головой Бьярки одобрительно зашелестели, и молодой боярин поднялся, воодушевлённый благим знамением. Едва он успел сделать несколько шагов, как сверху одна за другой мелкой дробью посыпались капли. Удары множились и нарастали, и вскоре дождь уже в полную силу забарабанил по навесу листвы. Дубрава наполнилась свежей прохладой и опьяняющим запахом мокрой земли и клейких почек.

Неожиданно небо осветилось, так что Бьярки на миг увидел серебристо-чёрные нити дождя и очертания холма впереди, а следом раздался громовой раскат. Юноша ощутил лёгкое пощипывание на коже от предчувствия опасности и близости цели.

Бьярки вымок до костей, пока взбирался по склону. Влажные волосы щекотали лицо, и боярин несколько раз по-звериному мотнул головой, стряхивая холодные брызги. Они с грозой двигались навстречу друг другу, и когда юноша взошёл на вершину холма, трёххвостая плеть молнии исполосовала небо прямо над его головой.

Страха не было. Бьярки принёс на священную гору вызревшее решение, поэтому он не колебался. Припав на колени, боярин решительно достал меч из ножен и положил на ладони. Это был славный клинок, заказанный когда-то отцом у лучшего свеннского оружейника, клеймо которого холодно поблёскивало в гаснущих сполохах. Сколько раз этот меч спасал Бьярки, сколько раз умывался человеческой кровью…

— Отец Небесный, — начал Бьярки, и его голос подрагивал от волнения, — крепко ты хранил меня от стрелы и от копья, от меча и ножа, от огня и железа, от дерева и от воды. Всё ты видишь, всё знаешь, и никогда доселе не просил я у тебя ничего. Ныне молю тебя. Не за себя. За девушку, именем Гнеда, что сгорает от злой лихоманки по моему скудоумию. Строгий, справедливый отче, возьми всё, что есть у меня. Возьми этот меч, что во славу твою разил врагов. — Бьярки схватился двумя руками за черен и со всей силой вогнал клинок в землю. — И возьми моё слово. Я отступаюсь от этой девушки, ибо своей постылой любовью я едва не сгубил её. Возьми же меч мой и слово моё. Если надо, возьми жизнь мою, пусть только она живёт.

Юноша вынул из-за пояса нож и скользнул им по руке. Приложив окровавленную ладонь к крестовине, он прошептал:

— Как руда моя горяча, как железо это крепко, так же крепко моё слово, отныне и до века.

Бьярки закрыл глаза и опустил голову, ожидая своей участи. Через смежённые веки он почувствовал, как холм озарился белой вспышкой и земля задрожала от отдаляющегося рокота.

Бог ответил ему.

Гроза уходила на север.