Пророчество: Дитя Земли

28

Мадлен Кандерр, дочь лорда Седрика Кандерра, принадлежала к числу женщин, которых простые люди обычно называют «привлекательными». У нее было приятное лицо, с правильными аристократическими чертами — результат нескольких веков тщательного отбора, — бледной кожей (что считалось модным) и карими глазами. Как правило, намерьены из благородных и королевских семей рождались с голубыми или аквамариновыми глазами, но такой цвет тоже считался допустимым.

И если цвет глаз можно было считать привлекательным, то их форма и выражение, с которым они обычно взирали на мир, таковыми отнюдь не являлись. В маленьких, близко посаженных глазках Мадлен, казалось, навсегда застыло брезгливое неудовольствие. Все дело было в том, что ее действительно вечно все раздражало.

Сегодня, однако, ее дурное настроение не очень бросалось в глаза даже в тот момент, когда она уселась в экипаж отца, чтобы вернуться в его имение. Тристан Стюард вздохнул. Он попрощался с ней час назад, но она все еще не уехала, а продолжала методично перечислять проблемы, которые следовало решить, прежде чем через несколько месяцев свершится знаменательное событие и она на вечные времена отдаст ему свою руку и сердце. С каждым днем его все сильнее тошнило от этой мысли.

— Я по-прежнему не могу понять, почему ты не хочешь отправиться в Сепульварту и встретиться с Патриархом, — ныла Мадлен, перебирая свои записи. — Не сомневаюсь, что он сделает исключение ради нас и сам совершит брачную церемонию. Ты ведь единственный наследник самого благородного дома Роланда. В конце концов, что может быть важнее?

— Мне кажется, он умирает, дорогая, — терпеливо объяснил Тристан.

— Чушь. Повсюду только и говорят о том, что он остался цел и невредим после покушения на его жизнь во время торжественной церемонии в базилике. Если он не отдал концы от такого потрясения, вне всякого сомнения, он сможет встать перед алтарем, провести ритуал Соединения и благословить самый важный брак в стране.

Тристан едва сдерживал гнев. Он, разумеется, слышал новость, но совсем из иного источника и в другой связи. Проститутки, обслуживавшие его стражу, утверждали, будто спасительницей Патриарха оказалась стройная, хрупкая на вид женщина, по крайней мере так слышала Пруденс. А еще говорили, что у нее ангельское лицо и изумрудные глаза, в которых горит обжигающий огонь. Тристан знал, что речь может идти только об одной женщине.

— Хорошо, я подумаю, Мадлен, — пообещал он и не слишком любезно захлопнул дверь экипажа. Затем, просунув голову в окно, едва коснулся губами щеки своей невесты. — Оставь свой список гофмейстеру, он решит все твои проблемы. Счастливого пути. Не стоит заставлять твоего отца ждать, ты же знаешь, как он из-за всего волнуется.

Тристан быстро отвернулся, но все-таки успел увидеть потрясение, появившееся на лице его невесты, и знаком велел кучеру трогаться. Еще несколько мгновений перед ним стояло изумленное лицо Мадлен, а потом экипаж пропал из вида.

— Я думала, ты никогда не придешь.

— Пророческие слова. Как только я женюсь, мы перестанем видеться. По крайней мере так, как сейчас.

Пруденс швырнула в принца подушку и попала ему прямо в грудь.

— Еще не поздно, — сказала она, улыбаясь. — Ты ведь еще не надел кольцо на пальчик Мадлен, а она тебе ярмо на шею. Сверни ей шею и сбереги колечко.

— Перестань меня искушать.

Мягкая улыбка на лице Пруденс погасла.

— Хватит ныть, Тристан. Если тебе отвратительна сама мысль о том, что придется провести остаток жизни с этой… женщиной, наберись мужества и разорви помолвку. Проклятье, ты же лорд Роланда, никто не может заставить тебя жениться.

Тристан тяжело опустился на край своей громадной кровати и начал стягивать сапоги.

— Все не так просто, Пру, — сказал он. — У меня очень ограниченный выбор. Лидия из Ярима мне подошла бы, но у нее оказался дурной вкус, она влюбилась и вышла замуж за моего кузена Стивена Наварнского, а заодно и лишилась жизни.

Тристан вскрикнул от неожиданности, когда Пруденс сильно лягнула его ногой в спину.

— Ты сказал отвратительную вещь, Тристан. Не стоит так опускаться. Я понимаю, ты провел целый месяц с Ядовитой Мадлен и вокруг тебя еще витают вредоносные пары, но так тоже нельзя. Лидия погибла во время необъяснимого нападения — как и многие за последние годы. Такое может случиться с каждым, и случается. Заявить, что Стивен виноват…

— Я только хотел сказать, что герцогине не следовало отправляться в город за туфельками для леди Мелисанды с таким маленьким отрядом. Я не говорил, что Стивен виноват в ее смерти. Просто я считаю, что он должен был лучше заботиться о своей семье и о женщине, которую любил.

— Хм-м-м. Ну а как насчет Прорицательницы из Хинтервольда, как ее звали? Хьорда?

Тристан сбросил другой сапог на пол и начал расшнуровывать штаны.

— Она не намерьенка.

— И что с того? Мне казалось, что у твоей невесты в жилах должна течь кровь королей, какого-нибудь благородного семейства, или уж, на крайний случай, ты мог бы взять в жены дочку дворянина, владеющего богатыми земельными угодьями. Предсказатели облечены королевской властью в Хинтервольде. Ну и зачем тебе намерьенка? Более того, такой брак даже может оказаться очень для тебя выгодным, учитывая отношение народа к вам, намерьенам, ты уж на меня не обижайся.

Тристан встал и сбросил штаны, а затем повернулся к ней лицом. Она сидела, опираясь спиной на воздушные белые подушки под голубым бархатным балдахином, украшавшим кровать. Огненно-рыжие локоны ниспадали на ее плечи, ставшие уже не такими округлыми — возраст брал свое, и юная девушка медленно, но все-таки превращалась в женщину средних лет. Когда он смотрел на нее и задумывался об этом превращении, у него сжималось сердце и становилось тяжело на душе. Тристан выглянул в окно.

— Мадлен дочь герцога Кандерра и кузина герцога Бет-Корбэра, — сказал он, глядя на зеленые поля, раскинувшиеся за воротами замка. — Мы со Стивеном Наварном кузены. После нашего с Мадлен бракосочетания у меня будут родственные связи во всех провинциях Роланда, кроме Авондерра.

— И что? Зачем это тебе? Ты и так лорд-регент.

— Я хочу быть готов на случай, если прозвучит призыв объединить все провинции Роланда в независимое государство, где будет править Король намерьенов. Кое-кто считает, что таким способом удастся положить конец насилию, которое бушует в наших землях от самого побережья до границ владений болгов, а также в Тириане и Сорболде. Вполне возможно, что такой призыв прозвучит.

Пруденс закатила глаза и демонстративно вздохнула.

— Знаешь, Тристан, призыв выкрасить небо в желтый цвет тоже может прозвучать, но я на твоем месте ни за что не стала бы связывать свою жизнь с женщиной, при мысли о которой тебя посещают самые страшные и безобразные кошмары.

Лорд Роланда невольно улыбнулся и стянул длинную тунику, добавив ее к куче одежды на полу.

— Мадлен не настолько мерзкая, Пру.

— Холодная, как сиська боевой лошади, и такая же уродливая. И тебе это прекрасно известно. Раскрой глаза, Тристан. Посмотри, во что ты ввязываешься, и подумай, ради чего. Та, что станет твоей женой, получит статус намерьенки, кем бы она ни была, — да поможет ей Единый Бог. Все равно ваша кровь не идеально чиста. Женись на женщине, с которой будешь счастлив или которая, по крайней мере, не превратит твою жизнь в кошмар. Если тебе повезет стать Королем намерьенов или уж не знаю, кем там еще, никому не будет дела до ее прошлого.

Слушая ее спокойный милый голос, Тристан начал успокаиваться, морщины на лбу, появившиеся в тот момент, когда он узнал о приезде леди Мадлен, разгладились. Пруденс говорила разумные вещи, в которых, как уже много раз убеждался Тристан, было здравое зерно.

Он быстро стащил нижнее белье и, схватив покрывало, отбросил его в сторону, а потом заключил Пруденс в объятия. Как же он скучал по ней весь этот месяц!

— Пожалуй, следует приказать отрубить Эвансу голову, а тебя сделать моим главным советником и послом, — сказал он, скользя руками по ее спине. — Ты бесконечно умна. И намного красивее его.

Пруденс демонстративно содрогнулась.

— Очень на это надеюсь. Эвансу семьдесят лет.

— Точно. И у него нет таких роскошных золотых волос. — Лорд Роланда провел рукам по ее локонам, перебирая их и чувствуя, как уходит напряжение.

Пруденс высвободилась из его объятий и села, натянув на грудь покрывало.

— У меня тоже, Тристан.

— Ошибаешься, милая, — пробормотал Тристан, которому вдруг стало страшно не по себе. — У тебя светло-рыжие волосы. Все равно что золотые.

— Перестань, Тристан, — сказала она, глядя в окно. — Ты снова думаешь о ней.

— Я не…

— Хватит. Не смей мне лгать, Тристан. Я не желаю, чтобы меня считали дурочкой. Я знаю, о ком ты думаешь, — не обо мне. — Пруденс разгладила покрывало, прикрывавшее ноги. — Кстати, я не против. Просто я хочу, чтобы ты был со мной честен.

Тристан вздохнул и долго смотрел на Пруденс, а на его лице выражение стыда за то, что он причинил ей боль, сменилось привычным удивлением — она всегда прощала ему измены. В его жизни больше не будет женщины, которая принимала бы его так безоговорочно, знала обо всех его недостатках и все равно любила.

Когда он увидел, что у нее в глазах зажглись смешинки, он потянул на себя покрывало, на сей раз осторожно, медленно, а в следующее мгновение скользнул в постель и лег рядом с ней. Затем осторожно обнял и притянул к себе, чтобы она положила голову ему на плечо.

— Знаешь, на самом деле я тебя не заслуживаю. — В его голосе появился намек на смущение.

— Знаю, — ответила она, уткнувшись лицом ему в грудь.

У Тристана было гладкое, сильное тело юноши — наследство намерьенских предков, которые к тому же подарили ему такую долгую жизнь, о которой Пруденс даже и мечтать не могла.

— Я хочу тебя кое о чем попросить.

Пруденс вздохнула и откинулась на подушки.

— О чем?

Лорд Роланда устроился рядом с ней и лежал, глядя в потолок. Разговаривать о безумном влечении к Рапсодии ночью, после занятий любовью, было гораздо легче. Когда комнату наполняли тени и набрасывали на кровать свое покрывало, сотканное из неверного света, он забывал вся кий стыд и открывал Пруденс свое сердце с такой откровенностью, с какой мог бы говорили лишь со своим духовником, если бы он у него был.

Но высокое происхождение, кроме привилегий, имеет и оборотную сторону. Единственным священником, занимавшим достаточно высокое положение, чтобы иметь право выслушивать его признания в совершенных преступлениях и передавать просьбы о прощении Патриарху, кроме самого Патриарха, являлся его брат, Ян Стюард, Первосвященник Кандерр-Ярима. Скорее всего, именно ему выпадет честь провести церемонию Соединения и благословить его брак с Мадлен. В результате Тристану было некому поведать свои сокровенные мысли, кроме как служанке, лежащей в его постели, первой любовнице и другу детства. Единственному человеку, которого он любил.

Тристан прикрыл глаза рукой, чтобы создать хотя бы иллюзию ночи.

— Я хочу, чтобы ты отправилась в Канриф… Илорк, как называют свою страну фирболги. — Он услышал, как Пруденс тяжело вздохнула, но промолчала. — Ты доставишь королю фирболгов приглашение на мою свадьбу… и еще одно, его посланнице.

— Посланнице? Да ладно тебе, Тристан, чего ты притворяешься?

— Ну хорошо! Рапсодии. Довольна? Я хочу, чтобы ты передала ей мое приглашение лично. Посмотри, как она на него отреагирует. Если посчитаешь, что это возможно, уговори ее вернуться в Бетани вместе с тобой или хотя бы при ехать пораньше, чтобы я мог поговорить с ней наедине, прежде чем откажусь от светлого будущего и отдам свою жизнь в руки Чудовища из Кандерра.

— Зачем, Тристан? — мягко, без намека на осуждение, спросила Пруденс. — Чего ты надеешься добиться?

— Понятия не имею, — снова вздохнув, ответил он. — Я знаю только, что если не поговорю с ней, то проведу остаток жизни в страшных муках, пытаясь додумать, что она могла бы мне ответить. Терзая себя тем, что у меня был шанс, которым я не воспользовался и о котором даже не подозревал.

Пруденс села, завернувшись в покрывало, и отвела его руку от лица.

— Какой шанс? Ты ее любишь, Тристан? — Ее спокойные темные глаза искали у него на лице ответ.

— Не знаю, — отвернувшись, ответил он. — Это скорее… ну…

— Желание?

— Что-то вроде того. Меня к ней тянет — невыносимо, и… я не понимаю, что со мной происходит. Словно она костер, который горит холодной зимой. С тех пор как я ее увидел, меня постоянно преследует ощущение, будто я брожу раздетый среди снегов. Ты с самого начала была права насчет нее, Пруденс. Я потерял голову и отправил на страшную смерть своих солдат только затем, чтобы не позволить ей уйти. Представляешь, а она даже не знает об этом. По крайней мере, так сказал мне король фирболгов. Ты все сразу поняла, Пруденс, но я не мог заставить себя тебе поверить. Бедняга Розентарн получил приказ доставить ее сюда силой.

Перед глазами у него возникла страшная картина — король фирболгов сидит на его кровати, словно игрушку, вертит в руках корону Роланда и спокойно рассказывает ему об уничтожении его армии.

«Не волнуйтесь. — В ушах Тристана все еще звучал его шелестящий шепот, наполненный смертью. — Она не знает, что явилась причиной гибели ваших людей. А вот мне это отлично известно. Как вы думаете, зачем я отправил ее к вам? Вы свободный человек. Если бы вы по-настоящему хотели мира, вы бы с открытой душой приняли мое предложение и моего посла. Любой мужчина, в особенности тот, кто собирается жениться и при этом лелеет бесчестные намерения по отношению к другой женщине, недостоин доверия как сосед. Это очень хорошо, что вы пожертвовали двумя тысячами человек, чтобы привлечь ее внимание. Вы рано получили урок. Позже вам пришлось бы заплатить за него гораздо дороже».

Человек-тень бесшумно встал со стула, когда король фирболгов собрался покинуть его покои.

«Я вас оставлю. Вы, наверное, хотите подготовить поминальную службу по погибшим солдатам».

И ушел так же незаметно, как и появился в спальне.

Тристану Стюарду понадобилось двенадцать часов, чтобы снова обрести дар речи, и еще шесть, чтобы снова начать связно выражать свои мысли. Внутри у него все горело, а губы словно обожгло едкой кислотой, вкус которой он помнил и сейчас, много месяцев спустя. Гибель армии потрясла его и вселила ужас.

Но не настолько, чтобы он смог стряхнуть наваждение и перестать видеть перед собой образ женщины, навсегда поселившейся у него в душе. Тристан снова откинулся на подушки и тяжело вздохнул.

— Я не знаю, что она со мной сделала и почему меня настолько сильно к ней тянет, что я совершаю глупости и теряю способность ясно мыслить, — признался Тристан и, закрыв глаза, снова представил себе свою двухтысячную армию — пехотинцев и лучников, и тех несчастных, чьи тела так и не были найдены. Поговаривали, будто их сожрали чудовища, разбившие его солдат. — Это больше, чем плотское желание, но я не знаю, можно ли назвать то, что я к ней чувствую, любовью. Меня просто сводит с ума невозможность понять, что же все-таки со мной происходит.

Пруденс несколько минут разглядывала его лицо, а по том кивнула:

— Хорошо, Тристан, я поеду. Этот пожар, похоже, заразен — теперь и мной двигает необъяснимое, но очень сильное желание увидеть эту женщину собственными глазами.

Тристан притянул ее к себе и с благодарностью поцеловал.

— Спасибо тебе, Пру.

— Все, что пожелаете, милорд. — Пруденс высвободилась из его объятий и, не обращая внимания на удивление, появившееся на лице Тристана, подошла к комоду, на котором оставила одежду.

— Ты куда собралась? — заикаясь, спросил он. Пруденс надела платье и лишь после этого повернулась к нему.

— Мне нужно подготовиться к путешествию, целью которого является повидать предмет твоей эрекции. Куда же еще?

— Это может подождать. Иди ко мне. — Он раскрыл объятия.

— Нет. — Пруденс повернулась к зеркалу и провела рукой по спутанным волосам.

— Я серьезно, Пруденс, пожалуйста, вернись. Я тебя хочу.

— А вам никогда не приходило в голову, милорд, — улыбнувшись, ответила служанка, — что это чувство может остаться без взаимности? Если мой отказ вас смертельно оскорбил, можете отрубить голову мне, а в постель пригласить Эванса. — Она вышла из комнаты и осторожно прикрыла за собой дверь, оставив потрясенного Тристана в одиночестве.

Рапсодия спала, окутанная кружевной тенью, которая получалась от смешения лунного света с сумраком, царившим под листьями пятнистой ольхи, самого высокого и могучего дерева в густых зарослях, где она решила провести ночь. Время от времени в кронах шелестел ветер да пофыркивала ее кобыла, больше ничего не нарушало тишины Кревенсфилдской равнины.

Свежий пьянящий воздух словно очистил ее сны от не нужной шелухи, и они стали прозрачными и чистыми и очень ясными. Она повернулась на бок и вдохнула аромат клевера и покрытой свежим зеленым ковром земли, на ко торой лежала. Рапсодия помнила этот запах с детства, когда ночами, вроде этой, ее семья укладывалась спать прямо на лугу под сверкающими звездами.

Она вздохнула, ей так хотелось увидеть во сне мать, но с тех самых пор, как Эши пришел в горы, ей никак не удавалось вызвать в памяти ее образ. И тут Рапсодия увидела мать, какой ее запомнила, когда та показала ей ее звезду по имени Серенна.

Рапсодии снова снился тот сон, только в нем не было ласкового, спокойного голоса матери. Она села и посмотрела вдаль, сквозь стройные стволы деревьев на раскинувшуюся за рощей равнину. На темном поле она увидела стол, похожий на алтарь, на котором лежал человек. Но его окутывал мрак, и Рапсодия не могла его как следует рассмотреть, видела лишь очертания тела.

Сон продолжался. Звезда Серенна у нее над головой мерцала на ночном небе, большая и яркая, какой она была на другом конце света. Неожиданно от нее откололся крошечный кусочек и упал прямо на тело, лежащее на алтаре, и залил его ослепительным сиянием, но уже в следующее мгновение свет померк, став равномерно-тусклым.

«Вот куда попал кусочек твоей звезды, дитя, на добро или зло. Если ты сможешь найти свою путеводную звезду, ты никогда не собьешься с пути, никогда».

Так сказала ей мать.

И тут она услышала другие голоса. Печальный рассказ Элендры о том, как она пыталась спасти Гвидиона.

«В конце, когда стало ясно, что ничего не помогает, а Гвидион испытывает ужасные страдания, я взяла кусочек звезды из рукояти меча и отдала его леди Роуэн. Я отдала его в надежде, что он поможет спасти Гвидиона, и они по пытались, но он уже слишком далеко ушел от нас по дороге смерти. Это был жест отчаяния, который не дал ничего, но я все равно ни о чем не жалею».

— Элендра, я вижу попытку спасти жизнь Гвидиона? — спросила во сне Рапсодия.

«Вот куда попал кусочек твоей звезды, дитя, на добро или зло».

Над телом появились руки без тела, те самые, что Рапсодия видела в Доме Памяти. Они соединились, словно в молитве, затем ладони раскрылись в благословении. Из рук на безжизненное тело пролилась кровь, покрыв его алыми пятнами.

Слова без голоса прошептали ей на ухо:

«Дитя моей крови».

А потом она услышала голос Элинсинос:

«Ракшас внешне похож на того, чью душу он захватил. Он рожден из крови демона, иногда других существ, как правило, ничего не ведающих диких животных. Ракшас, возникший только из крови, недолговечен и лишен разума. Но если демон завладел душой — человека или любого другого живого существа, — он может вложить ее в свое творение, и тогда ракшас выглядит в точности как человек, чью душу он захватил, а хозяин души, разумеется, умирает. Кроме того, он обладает частью знаний захваченного существа и даже может вести себя как он. Но они извращены и несут в себе только зло, опасайся их, Прелестница».

Рапсодия вздрогнула и проснулась. Она по-прежнему была одна в роще, никем не замеченная среди густых за рослей деревьев. Рапсодия села и обхватила себя руками, пытаясь согреться.

— Что ты такое, Эши? — спросила она вслух. — Кто ты в действительности?

Налетел легкий порыв ветра, зашелестел в кронах деревьев, но она не разобрала его ответа.

В семидесяти лигах к востоку теплый ветер ворвался в открытые ворота Дома Памяти, прошелестел в листьях дерева, растущего в самом центре двора. Человек в тяжелом сером плаще и капюшоне, скрывавшем лицо, стоял около него и задумчиво смотрел на верхние ветви.

На уровне его глаз в разветвлении ствола был надежно закреплен маленький музыкальный инструмент, похожий на лютню. Он играл повторяющуюся мелодию, которая наполняла весь двор, отражаясь от древних камней. Ничего похожего человек не слышал. Он потянулся к инструменту, на его руке заметно выделялся новый указательный палец, покрытый молодой розоватой кожей. Рука замерла над струнами на одно короткое мгновение и опустилась.

Убирать инструмент бессмысленно, решил Ракшас. Он стал неотъемлемой частью дерева, мелодия повторяла имя дерева и жила благодаря своей внутренней силе. Воля молодого дерева теперь связана с тем же источником, что поддерживал жизнь в Сагии, а его корни глубоко ушли в землю и обвились вокруг Земной Оси. Песня лютни разрушила влияние его господина на дерево, излечила его и спасла. Ракшас знал, кто оставил здесь инструмент.

Он медленно отбросил капюшон, и ветер принялся теребить его золотистые волосы, а Ракшас задумался над тем, что же ему делать дальше. Его господин, его отец, дал ему четкие указания насчет дерева и велел следить за Троими, но ничего не сказал насчет того, что он должен их уничтожить. По крайней мере, до событий в Сепульварте, показавших, как сильно они недооценили ситуацию, считая, что каждый из Троих будет занят своими делами во время нападения на Патриарха. Они потерпели неудачу, которая будет иметь для них гораздо более серьезные по следствия, чем события, происшедшие здесь, в Доме Памяти.

Ракшас отвернулся от дерева и начал расхаживать по двору, пытаясь сосредоточиться. На границе его сознания пульсировала какая-то мысль, возможно из прошлого, из времени, когда он еще был Гвидионом. Он никак не мог ее вычленить и четко сформулировать и потому вернулся к тому месту, где произошло его перерождение.

В западной части сада стоял длинный плоский стол, сделанный из мрамора, алтарь, на котором он впервые пришел в себя. Он закрыл глаза, вспоминая слова, произнесенные над ним его отцом:

«Дитя моей крови».

Вспышка света и боль возрождения.

«Теперь пророчество будет нарушено. Это дитя даст жизнь моим детям».

Ракшас закрыл, как и тогда, небесно-голубые глаза, — свет, вспыхнувший в его памяти, был невыносим. Когда он снова их открыл, в них сияло вдохновение.

Он быстро скорчился и стал похож на волка, чью кровь его отец смешал со своей, чтобы создать свое дитя, и принялся копать землю под алтарем. Наконец он нащупал корень дерева, испещренный шрамами, оставшимися после болезни. Спасительница дерева не смогла найти все главные корни — наверное, ей даже не пришло в голову поискать под алтарем, когда она решила исцелить дерево. Ракшас откинул голову назад и громко расхохотался.

Один больной корень остался нетронутым.

Этого хватит.

Он быстро огляделся по сторонам и на мгновение нахмурился. Люди Стивена Наварна убрали машины для убийства детей и большие чаны для сбора крови, питавшей дерево и извращавшей его сущность в соответствии с желаниями его господина. Сейчас здесь не осталось ничего — двор сиял чистотой.

Его господин расстался с большим количеством своей жизненной сущности, чтобы он появился на свет. Он также пожертвовал свою кровь, даже больше, чем просто кровь. В результате на свет появилась могущественная сила, которую следовало старательно беречь. По своей природе ф'доры представляли собой клубы дыма и отчаянно цеплялись за человеческое тело, чтобы выжить. Чем большей силой обладает созданное ими существо, тем они могущественнее сами и тем крепче держат свою жертву. Даже несмотря на весьма ограниченные умственные способности, Ракшас понимал, что его господин оказал ему честь, подарив новую жизнь.

Дитя Земли, как утверждали древние легенды демонов, спит в горах под названием Зубы и играет решающую роль в приведении плана его господина в жизнь. Корень саженца стал для ф'дора путем, по которому он сюда попал, — напоенный кровью невинных детей и соединенный с Земной Осью, сердцем самой Земли, обладающей древней магией невероятной силы. Система корней опоясала весь мир, проникла даже в плоть гор. Но ее можно использовать с выгодой для себя, по крайней мере так считал его господин. Восстановить контроль над деревом настолько важно, что для этого можно пожертвовать небольшим количеством своей крови.

Ракшас попытался сосредоточиться, заставить свой убогий ум найти правильное решение. Повторяющаяся мелодия маленькой лютни мешала, мысли путались, он никак не мог настроиться на нужный лад. Он сердито посмотрел на инструмент, но тут в долину заглянуло закатное солнце и озарило лицо и голубые глаза Ракшаса своим светом. Он улыбнулся, потому что нашел ответ.

Он взмахнул рукой, и в ладонь лег кинжал. Ракшас быстро сделал два глубоких надреза на предплечье и замер над выкопанным из-под земли корнем — он собирался напоить его своей кровью. Он не чувствовал боли, такая пустяковая рана не могла сравниться с мучительным страданием, которым сопровождалось его пробуждение.

Когда кровь коснулась земли, она начала дымиться. На фоне темнеющего неба возникли красно-черные сполохи, тут же превратившиеся в длинные щупальца, а затем вы тянувшиеся в спиральную колонну, влекомую ветром.

Земля вспыхнула, и Ракшас закрыл глаза, прислушиваясь к шепоту едва различимых голосов, которые, постепенно набирая силу, принялись произносить слова заклинания, стеная от невыносимой боли.

Неожиданно, словно вспышка молнии, все его тело наполнила боль, казалось, голова вот-вот расколется, точно пустой орех. Он почувствовал запах горящей плоти и сжал кулаки, прекрасно понимая, что, пролив кровь своего господина, отнял у него часть силы, которая сейчас утекает в землю.

Кровавый свет разорвал мрак, и началась дикая пляска под аккомпанемент песнопений духов ф'доров, заключенных в склепе глубоко под землей. Ракшас изо всех сил старался удержаться на ногах, не дать унести себя волнами силы, покидающей его пульсирующее сердце, словно кровь из артерии, которую он разрезал.

«Я всего лишь сосуд, — удовлетворенно думал он, глядя на то, как земля у него под ногами становится алой от крови. — Но я очень полезный сосуд».

Он проиграл сражение с притяжением земли и, покачнувшись, рухнул на колени прямо в собственную дымящуюся кровь.

Когда корень и земля вокруг него пропитались кровью, Ракшас устало вздохнул и стянул края раны, чтобы она быстрее закрылась. После этого он прошептал слова заклинания, которые часто повторял, когда еще был хозяином этого дома.

— Мерлус («Расти»), — прошептал он. — Сумат («Напитайся»). Финчальт диарт кинвельт («Найди Дитя Земли»).

Он медленно выпрямился и с восторгом принялся наблюдать за тем, как корень распух, приняв в себя отравленную кровь, а затем сморщился, став похожим на черную увядшую виноградную лозу, и исчез под землей. Ракшас натянул на голову капюшон, в последний раз окинул взглядом аванпост намерьенов и отправился на встречу с тем, кто его ждал.