Привкус хрома

005 ХАРАКИРИ

Джессика Хант занималась калибровкой станка, когда в помещение зашёл Юба — перемещался он так тихо и скрытно, что она заметила его только когда он подошёл к ней вплотную. Один его вид вызывал у нее оцепенение, хотя она в полной мере даже не представляла, на что он способен; лишь видела, как во время налета на «Ятонг», где она работала старшим инженером, охранники просто застывали на месте и через несколько минут замертво падали на пол с искаженными от боли лицами. Ученые, которые стояли возле первого печатного образца «призрака» и обсуждали способы оптимизации его производства, сразу перешли на шёпот.

— Все готово? — спросил Юба.

— Почти, — ответила Джессика, стараясь подавить страх в своём голосе. — Нужно немного отредактировать архитектуру, чтобы сэкономить фотополимер... Иначе по нынешним расчётам его хватит только на сто двадцать «призраков»... В план трёхсот экземпляров уложиться не выйдет в любом случае, но хотя бы двести должно получиться...

— Замечательно. Мы получили протоколы шифрования ячейки и сейчас занимаемся взломом. Как только достанем из нее информацию касательно создания нейрокарты, можно будет начинать полномасштабную печать, — он повернулся к ученым, стоявшим возле «призрака». — Это, я так понимаю, первый образец?

Юба подошёл к «призраку». Ученые расступились и застыли на месте, боясь лишний раз пошевелиться. Он протянул руку к гладкому белому телу из фотополимера и провёл пальцами по его лицу; безликий солдат, отпечатанный на принтере, выглядел как обыкновенный манекен — хрупкий и неповоротливый. Его можно было уничтожить одним ударом или электромагнитной волной. Но двести таких же солдат уже представляли угрозу, в особенности если ими будет управлять живой человек: отличный набор пешек, придержанный для эндшпиля. Все шло согласно их плану. Болдсен поставлен в известность о причастности «Мугэна» к корпорации «Ханзо», федеральные агенты получили обрезанные записи с камер видеонаблюдения «Мицуи Сумитомо», где отчетливо видно, как отряд во главе Ясубицу сначала ударяет электрошоком охранника банка в лифте, а затем встречается с человеком в маске така, не оказывая ему никакого сопротивления. Фигуры расставлены на доске и ожидают своего розыгрыша.

Следующим их шагом будет какугавари.

Акутагава провел всю ночь бесцельно блуждая по улицам Детройта. Он заглянул в парк, вслушиваясь в размеренный шелест листвы под тёплым летним ветром, выпил несколько стаканов кофе, впервые экспериментируя с сиропами, которые прежде старался избегать, попытался перекусить якитори, но съел только два кусочка курицы — еда в него не лезла даже несмотря на голод. Ему хотелось в последний раз взглянуть на жизнь — через призму человека, приговорённого к смерти — и побыть наедине с собой. Находиться сейчас рядом со своей семьей было бы невыносимо: видеть их лица, слышать их голоса, ощущать их присутствие рядом и знать, что это все в последний раз, что он «уедет в командировку» из которой уже никогда не вернётся. Ясубицу через пару дней сообщит, что Акутагава вместе с отрядом пропал без вести, ведь подобное происходит с солдатами корпорации ежедневно. Кого-то убивают, кого-то похищают, кто-то даётся в бега; его жизнь всегда была сопряжена с высоким риском, поэтому Алиса в конечном итоге сможет принять его исчезновение, как принимала страх во время каждого его вызова на задание. Если его нейрокарту действительно удастся перенести в чужое тело, возможно когда-нибудь он вернётся к семье и попытается все объяснить; но может быть и нет, может быть он просто будет наблюдать за ними со стороны как безликий ангел-хранитель, ведь цифровая копия едва ли сможет заменить настоящего человека. Ясубицу сказал ему, что нейрокарта не способна к формированию новых устойчивых нейронных связей — вместо них она обрабатывает информацию с помощью искусственного интеллекта, используя алгоритмы лишь приблизительно схожие с индивидуальным образом мышления носителя. Поэтому, пока есть возможность мыслить своим умом, ему нужно было создать последние нейронные связи, своеобразные директивы, от которых затем будет отталкиваться его копия. И первое, что он хотел бы запомнить: не приближаться к своей семье без необходимости.

Утром он вернулся домой. Помылся в холодном душе, аккуратно сложил одежду и тихо, стараясь не нарушить чуткий сон Алисы, прошел на балкон. Уже было около шести часов, но из-за пасмурной погоды солнце так и не пробилось сквозь плотные тучи; оно высвечивало их изнутри будто бы подтапливая, отчего небо растекалось по городу полупрозрачной, монохромной серостью. Наверное, ближе к вечеру пойдёт дождь. Акутагава отодвинул электросамокат Акиры и плавно сел на пол, подогнув под себя голени и разместив ягодицы на пятках. Шрамы на ногах еще не зажили, так что поза сейдза ощущалась довольно болезненно. Несколько раз вдохнул воздух полной грудью, успокаивая тело. В распаленном от недосыпа и тревоги разуме одна за другой проносились мысли: не дёрнет ли моя рука от страха когда я буду держать танто думая о Алисе как сейчас когда она сладко спит в постели не ведая о моем конце так внезапно и легко и бесповоротно как шагнуть за балкон мир теперь ощущается невесомым и искусственным пустым от самого себя форма есть пустота и пустота есть форма я буду держать это в уме стараясь умереть с достоинство совладать с собой в последний миг и сделать то что должен ничего не имев и ничего не утратив как то верно абсолютно для всего сущего но успею ли я застать сегодняшний дождь то как капли стучат по окнам и эта музыка игравшая в ресторане как в память обо мне странное предание современности так пусто и далеко словно меня уже здесь нет... Он наблюдал за мыслями как за потоком машин на еще полупустых дорогах — не цепляясь за них, не пытаясь их остановить; и они быстро угасли, освобождая место обволакивающей тишине. Тёплый вдох, прохладный выдох. Размеренный гул сердцебиения. И чувство тепла, что разливается мягкими волнами по телу.

Акутагава не слышал, как открылась дверь, не слышал, как шлепнули тапки, не почувствовал, как ее рука коснулась плеча — только услышал ее голос, выдернувший его из пустоты:

— Что ты здесь делаешь? — спросила Алиса, моргая слипающимися глазами. Она стояла, запахнув на себе черный шелковый халат с изображением цветущей сакуры. — Я сквозь сон слышала, что ты пришел, все ждала тебя в постели… Ну как ждала, я конечно провалилась снова в сон…

— Решил разгрузить голову, — ответил Акутагава и залез рукой под её халат. Рука коснулась теплого бедра — и смерть улыбнулась. — Слишком много мыслей в последнее время.

— Пойдем в постель, — жалобно произнесла она, — ничего так не разгружает голову как крепкий сон рядом со своей женой…

— Ты права. Пойдем.

Ноги затекли, и Акутагава чуть не упал, в последний момент схватившись за плечо Алисы. Она рассмеялась —звонко и непринужденно, чем кольнула его в самое сердце. Акутагава прошёл через спальню в ванную и, прикрыв за собой дверь, вцепился в раковину. На его покрасневших, уставших глазах проступили слезы. Моральная готовность умереть не была способна до конца разорвать узы и вытравить из него любовь; сколько бы он ни старался сохранять холодное самообладание, воля к жизни прорывалась из него наружу и сопротивлялась концу. Акутагава умыл лицо в холодной воде и вернулся в спальню. Алиса лежала под одеялом, заманивая к себе протянутыми руками. Он лёг рядом и приобнял ее.

— Ты какой-то сегодня сам не свой, — сказала Алиса, поглаживая его оголенную грудь. — Что-то случилось?

— Меня отправят в опасную командировку, из которой я могу уже не вернуться, — ответил Акутагава, чувствуя, как все внутри него сжимается в одну точку.

— Не говори чушь. Ты всегда возвращаешься. И в этот раз тоже вернёшься.

— Нет. Сейчас все иначе.

— Это как-то связано с «Мугэном»?

— Неважно. Тебе лучше не знать.

— Ладно. Но знай, что я буду ждать тебя. И что ты обязательно вернёшься.

Она поцеловала его в шею, от чего по коже пробежали мурашки. Влажный отпечаток губ, теплота кожи, манящий запах тела. Сейчас — и больше никогда. Он притянул ее к себе, обхватывая за узкую талию, и поцеловал в губы. Возбуждение смешалось с тревогой и провалилось в низ живота: туда, где он будет вспорот лезвием танто.

Последний секс, последний прерывистый сон, последний душ. Акутагава побрился, зачесал волосы в аккуратный пучок и почистил зубы. Ритуальное кимоно ему предоставят, так что хотя бы об одежде можно было не заботиться. Разглядывая своё отражение в зеркале, он подумал о том, что в его роду мужчины не покрываются морщинами; и его брат, и его отец умерли раньше, чем успела состариться их кожа. Теперь была его очередь умирать. Прожил ли он достойную жизнь? Следовал ли он своим целям? Смог ли реализовать себя? Акутагава не мог ответить себе на эти вопросы. Все, чего он хотел в молодости — не дать умереть с голоду матери и выжить самому. Изнуряющие тренировки, болезненные операции по вживлению имплантов, регулярные опасные задания, на которых умирали его коллеги и друзья один за другим; все это время смерть обходила его стороной, и он смог построить карьеру, смог завести семью, смог обеспечить мать и самого себя. Лейтенант безопасности «Ханзо», тот, кого знают как Сэцуши или «подтверждение смерти», что оставляет после себя только холодные тела — Акутагава смог выбраться из нищеты и сделать себе имя. Этого, наверное, достаточно, чтобы умереть с чувством завершенности. С чувством, что он не прожил эту жизнь зазря. Но в то же время, если жизнь — это пустота, можно ли ее в принципе прожить как-то не так?..

Акутагава зашел на кухню. Алиса стояла у плиты, перемешивая жаркое, Акира играл за столом в свою портативную приставку. Обычное воскресное утро, словно мир не собирался исчезнуть к концу дня. Он сел за стол, Алиса поставила ему стакан холодного апельсинового сока и эспрессо.

— Побеждаешь? — спросил Акутагава.

— Я всегда побеждаю, — ответил Акира, метнув быстрый взгляд на отца. Его маленькие пальцы изо всей силы сжали курки. — Достаточно заучить паттерны поведения противника, и любой бой становится предсказуемым набором ходов.

— Где ты таких слов понабрался?

— Пап, мне уже двенадцать, — со всей серьезностью сказал Акира. — Мама рассказывала, что в моем возрасте ты уже работал в корпорации.

— Да, — подключилась Алиса, ставя первую тарелку с жаркое на стол перед Акирой. — А ты все в свою приставку днями напролет играешь, так ничего не добьешься. Давай выключай и кушай, за столом играть нельзя.

— А как у тебя в школе дела?

— Все нормально. Я один из лучших в классе. Учитель физики сказал, что из меня может выйти хороший физик-теоретик.

— Вот как, — Акутагава удовлетворенно кивнул. Он мечтал, чтобы его сын не пошел по его стопам. — А тебе бы хотелось им стать? Или кем бы ты хотел вообще работать?

— Я пока не понимаю. В мире слишком много интересного. Мы проходим каждый год профессиональное тестирование, и моя предполагаемая должность варьируется от специалиста по цифровой безопасности до инженера.

— Система образования, конечно, здесь сильно отличается, — усмехнулся Акутагава, чуть не подавившись апельсиновым соком. Алиса поставила ему жаркое. — Но ты молодец в любом случае, торопиться с выбором и правда не следует. Даже большинство взрослых людей не понимают, чего хотели бы от жизни и от себя, что уж говорить о детях.

— Я уже не ребенок.

— Ну, раз ты не ребенок, то мы сегодня не пойдем с твоими друзьями в лазерный тир, — сказала ему Алиса, садясь рядом с Акутагавой.

— Не-е-е-т, мы должны пойти, без меня наша команда сдуется на втором раунде.

— Тогда выключай приставку и ешь.

Акира с кислой миной отложил приставку и взял вилку. За свою семью Акутагава не переживал: они смогут прожить и без него. Кэндзо обещал выплачивать зарплату на протяжении десяти лет, не считая единоразовой компенсации в размере среднегодового дохода. Этого хватит и на образование, и на бытовые нужды.

Есть ему не хотелось, поэтому Акутагава проглотил только несколько ростков дайкона и выпил эспрессо. Мандраж все сильнее захватывал его с приближением одиннадцати часов: времени, когда за ним должна прибыть машина. Акира продолжал играть в приставку, иногда прерываясь на очередную ложку десерта, Алиса мыла посуду.

«Будем внизу через десять минут. Ты готов?»

«Да»

Акутагава встал из-за стола. Алиса обернулась к нему:

— Уже уходишь?

Он молча кивнул, давясь комом в горле. Потрепал Акиру по голове, поцеловал Алису и, застыв в дверях, последний раз посмотрел на них, словно пытаясь впечатать их безмятежные образы в память. В сердце оборвалась последняя нить.

— Ты запомнил все, что хотел бы перенести в копию? Это твоя последняя возможность, — сказал Вон.

Акутагава сидел в кресле в одноразовом стерильном халате. Из его затылка тянулся толстый спинномозговой кабель, теряясь в оптоволоконных кабелях суперкомпьютеров за его спиной. Перед его глазами, будто бы наяву, виднелась кухня, где за раковиной стояла Алиса, домывая посуду, а за столом Акира играл в портативную приставку. Серый свет за жалюзи, белая скатерть, лязг кухонных приборов. Акутагава тяжело вздохнул:

— Я готов.

— Тогда начнем. Предупреждаю, что ты можешь испытывать ощущения покалывания в голове, спутанность сознания, тошноту, дезориентацию, деперсонализацию, эффект чужого присутствия, паранойю, галлюцинации — как зрительные, так и слуховые, повышенное сердцебиение и боль в груди. Мы погрузим тебя в изолированную капсулу и не сможем достать до завершения снятия нейрокарты, так что постарайся сохранять спокойствие и не совершать лишних движений.

— Понятно.

— Тогда вставай, — Вон подошел к капсуле, погруженной в резервуар с вязкой охлаждающей жидкостью. Он нажал на кнопку — и из пола к капсуле плавно выехали металлические ступени. Акутагава забрался по ним в капсулу и лег лицом вниз. Вон вынул из крышки датчики и прикрепил вокруг его бритой головы, затем протянул через шлюз сверху спинномозговой кабель и закрыл капсулу. Его помощники обошли ее со всех сторон, перепроверяя герметичность. Лестница исчезла обратно в полу.

Акутагава смотрел в белую стенку капсулы, ощущая, как датчики будто бы пронзают тонкими иглами кожу и выпускают пучки электричества, покалывая изнутри головы. Потом отключились оптические и слуховые импланты. Конечности отяжелели. Он левитировал в пустоте, отталкиваемый яркими синими вспышками, и все больше терял сознание. Снизу протянулась на весь горизонт мрака серая линия, съехала направо и сжалась, выбрасывая его за грань. Дыхание перехватило.

Кто-то коснулся его плеча. Акутагава обернулся, потерянно всматриваясь в беззвучно хлопающие губы. Хидэ махнул рукой в сторону двери, и его лицо раздвоилось, улетая в проем вперед тела. Он шагнул за ним. В коридоре взорвалась лапочка, обдавая их дождем золотистых искр. Хидэ выставил перед собой руку с пистолетом, затвор съехал, выпуская из себя пустую гильзу. Солдат «Цукуеми» откинулся назад, выбрасывая из руки кунай с электрическим наконечником. Нож вошел в глазницу Хидэ, и он упал на пол.

— Ложись, блять! — донесся сзади тихий, как шепот, голос. Акутагава лег в дергающиеся ноги Хидэ. Гулкий стрекот пулеметной очереди. Кто-то кричит. Акутагава хватает с пола пистолет и перекатывается обратно в комнату, наполовину оборванную в спутанной полигональной сетке. Пулемет замолкает и из коридора появляется штурмовик с черной нашивкой луны. Акутагава стреляет ему в висок и слепнет от вспышки.

Льет дождь. Небо цвета белого шума. Капитан отряда, Сэцуо Кабуто, ударяет ногой по голени офисного сотрудника с перевязанными руками, заставляя встать его на колени — и казнит выстрелом в затылок. Второй сотрудник пытается бежать, но Акутагава выцеливает его винтовкой и выпускает очередь в спину. Он ударяется об капот машины и съезжает на асфальт.

— Ублюдки! — крикнул третий сотрудник, и выстрел размозжил его челюсть.

Пролетел вертолет, круто развернувшись в конце парковки. Лопасти потолочного вентилятора разрезали потолок, бросая косые тени на порванные седзо. Отец в ярости отбросил руку матери с плеча и вскочил с татами.

— Я не хочу видеть тебя в своем доме! Ты позор для нас! — крикнул он в сторону Акутагавы.

— Не говори так, Юдзу, — мать упала ему в ноги, заливаясь слезами.

— Ты подонок, слышишь? Убийца!

Он согнулся, хрипло кашляя в кулак. Его тощая грудь дрожала в попытках вдохнуть воздух.

— Тебе лучше уйти, — сказал брат, сидевший за столом напротив.

— Убийца!.. — сквозь кашель выпалил отец.

Акутагава поднялся и отодвинул седзо, проваливаясь в искрящееся звездное небо. Несколько звезд вспыхнули фарами дальнего света и в пустоте проявились очертания грузовой машины. Солдаты «Ханзо» забрасывали в нее тела людей с той же небрежностью, с которой мясники загружают свиные туши. Очередная карательная операция в районе, подконтрольном «Цукуеми». Конфликт между корпорациями эскалировался до масштабов гражданской войны.

«Сюда едет подкрепление, сворачиваемся»

Солдаты забросили последнее тело и захлопнули дверцы. Дрон-камикадзе влетел в фургон сбоку и взорвался. Одному из солдат оторвало руку. Бронетранспортер на полной скорости врезался в горящий фургон, отбрасывая его в сторону. Язык пламени дернулся к небу и распался на дождь из пикселей. Ясубицу активировал маскировочный имплант. Бронетранспортер раздробился перед глазами Акутагавы на три копии в красном, зеленом и синем цвете. Он выдернул чеку из электромагнитной гранаты. Дверь бронетранспортера упала на асфальт и несколько солдат «Цукуеми» выпрыгнули наружу. Электромагнитная граната разорвалась под их ногами. Ясубицу расстрелял их с крыши бронетранспортера, затем спрыгнул вниз и, как внезапный столп ветра, залетел внутрь машины с обнаженным сето. Акутагава метнулся вперёд, оттолкнувшись от асфальта стопами с повышенной амортизацией, позволявшими прыгать сразу на десятки метров — и в мгновение оказался внутри бронетранспортера, отражая удар одного из солдат; лязгнули лезвия, уходя по косой траектории вниз, и Акутагава ударил его локтем по лицу. Ясубицу точным колющим ударом проткнул грудь своему сопернику и выставил через его плечо пистолет-пулемёт, пуская скоростной залп выстрелов. Акутагава полоснул солдата по груди, развернул сето в воздухе и, возвращая руку, вонзил клинок в его шею.

«Будем у вас через тридцать секунд, держитесь»

«Цели уничтожены»

Тела приумножились втрое, расплываясь перед глазами в красно-зелено-синем спектре, и сошлись воедино. Окровавленые руки Ясубицу висели в воздухе, вытирая об плащ одного из солдат лезвие сето. Сзади остановился еще один бронетранспортёр. Акутагава нажал на кнопку закрытия двери — и улица за ней превратилась в прямоугольную печь, где лежало тело его отца. Дверь закрылась.

— Поскольку тело сжигается при температуре примерно в четыреста градусов для сохранения костного состава процесс кремации занимает в среднем около половины часа. Рекомендуем вам пока прогулятся, —сказал работник похоронного бюро и низко поклонился.

Акутагава кивнул и, приобняв за плечо мать, вывел ее в зал ожидания. Золотая статуя Будды в центре зала сверкала так ярко, будто вся ее поверхность излучала стойкий золотистый свет. Акутагава сел на диван и зажмурил уставшие глаза.

— Жаль, что вы с отцом так и не смогли найти общий язык, — с печалью в голосе произнесла мать. — На самом деле он тебя любил, просто...

— Его сгубила собственная гордость. Я старался помочь ему как мог.

— Да... Но ты ведь понимаешь, он лишился своих родителей из-за...

— А теперь он лишился своей жизни и оставил нас, свою семью, но зато не запятнал свою широчайшую совесть. Молодец. Поступок, достойный мужчины.

— Не надо так, Акутагава...

Он открыл глаза, но перед ним уже не было ни матери, ни Будды, ни самого зала ожидания — только серые фракталы, похожие на бесконечно протяженный коралловый риф. В голове копошились насекомые. Акутагава попытался коснуться правого виска, но рука провалилась в пустоту. Фракталы вздыбились и сжались в одну точку. Вспыхнул электрический свет. Он сидел в конференц-зале вместе с другими членами корпорации, слушая выступление Дадзая:

— Сегодняшним утром триста пятьдесят восемь сотрудников корорпации «Цукуеми», включая исполнительного директора Хироси Хамакаси, совершили массовое самоубийство посредством переноса сознания в матрицу «Мисоги». Нам неизвестны точные причины данного решения, но зато мы можем с уверенностью утверждать, что с этого момента корпорация «Цукуеми» официально прекратила своё существование, открывая для нас неограниченные возможности экспансии не только на территории Токио, но и за пределами Японии...

Алиса положила руку на колено Акутагавы. Он повернулся к ней. За приоткрытыми окнами расплывались сгибавшиеся ветви деревьев, оставляя за собой мутные, плавно угасающие следы.

— У нас будет мальчик, — сказала она, просияв в улыбке.

В кабинет зашёл врач с одноразовой маской на лице. Мать Акутагавы подскочила с кресла и сжала руки на сердце. Окна исчезли за закрытыми жалюзи.

— Мы провели несколько сложных нейрохирургических операций и извлеки поврежденный нейроинтерфейс из головы вашего сына, — сказал врач. — Сейчас он находится в искусственной коме. К сожалению, оплавленные контакты нейроинтерфейса вызвали необратимые структурные повреждения мозга, поэтому шансов на выздоровление, боюсь, нет никаких. В лучшем случае, если его состояние будет стабильным после вывода из комы, он останется в вегетативном состоянии без возможности существовать самостоятельно. Мне очень жаль.

— Нет, нет... — она задыхалась, потерянно оглядываясь вокруг в поисках несуществующей опоры. Ее голос взревел внутри головы Акутагавы:

«НЕТ»

«НЕТ»

«НЕТ»

«НЕТ»

«НЕТ»

«НЕТ»

«АКИРА!..»

«ПЕРЕЗАГРУЗКА НЕЙРОИНТЕРФЕЙСА...»

Акутагава задергался в судорогах. Вон открыл капсулу и вытащил из его затылка спинномозговой кабель. Акутагава свесился из капсулы, мир перед глазами кружился в искрящемся вихре, съезжая то вверх, то набок. Его вырвало в охлаждающую жидкость.

«КАЛИБОРКА ОПТИЧЕСКИХ ИМПЛАНТОВ ЗАВЕРШЕНА»

Он выкашлял остатки рвоты.

«ПОКАЗАТЕЛИ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ: СТАБИЛЬНЫ»

«ПОКАЗАТЕЛИ ОТЗЫВЧИВОСТИ: В НОРМЕ»

«ИНДЕКС ПРЕДЕЛЬНОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ: 96%»

Вон помог ему выбраться из капсулы, кто-то пододвинул офисное кресло и принёс пластиковый стакан холодной воды. Акутагава упал в кресло и залпом выпил всю воду.

— Это еще ничего, — усмехнулся Вон. — У Дадзая вообще сердце остановилось ближе к завершению, едва успели его реанимировать без последствий. Из-за этого с нейрокартой возникли проблемы. Но ты держался молодцом.

— Все получилось?.. — спросил Акутагава. Он ощущал себя изможденным.

— Да. Вышел отличный образец.

— У меня есть просьба, док... Можете мне дать что-нибудь для бодрости, что угодно... Иначе, боюсь, я отключусь прямо посреди ритуала...

— Конечно. Палмер! — крикнул Вон, подзывая девушку в белом халате. — Принеси мет, — затем повернулся к Акутагаве. — Эйфоретики нужны? Противотревожные? Можем накачать тебя так, что харакири станет веселым приключением на тот свет.

— Нет, спасибо. Я бы пожелал сохранить ясность ума насколько это только возможно.

— Болевой порог хотя бы отключишь?..

— Нет.

— Точно. Ты же Сэцуши. Было бы странно, если бы ты ответил иначе, —Вон взял из рук Палмер пакет с каким-то порошком и протянул Акутагаве. — Это чистый метамфетамин. Можешь втереть в десну, можешь занюхнуть, как угодно. Только не переборщи — буквально с половину ноготка, лучше даже меньше, иначе могут быть неприятные побочки вплоть до потери сознания.

— А каких-то лекарственных препаратов у вас нет? — неуверенно спросил Акутагава, разглядывая измельчённый до пыли порошок в прозрачном пакете.

— Дозировка и частота применения разграничивают лекарство от наркотика. Ты что, никогда не нюхал что ли? У вас там весь отдел на допингах сидит.

— Ладно, спасибо. Я могу идти?

— Да. Удачной переправы через Сандзу, — напоследок пожелал Вон.

Акутагава переоделся и вышел в коридор. Двое охранников, приставленных к дверям в лабораторию «С-1», низко поклонились и сообщили, что Ясубицу ожидает его в своём кабинете для дальнейших действий. До начала проведения ритуала оставалось меньше часа: всего пятьдесят семь минут отделяли его от смерти, неумолимо сокращаясь с каждым вздохом. Но Акутагава уже ощущал себя полностью отчуждённым от жизни. Он зашёл в уборную, закрылся в кабинке и достал пакет с амефетамином. Отсыпал порошок на туалетный бачок и разровнял магнитной картой пропуска себе дорожку: в точности, как делал это Кевин. В голове путались мысли, будто бы он так до конца и не проснулся после тяжелого сна. Он склонился над бачком, зажал правую ноздрю и втянул дорожку. Его передернуло; горький порошок стёк по горлу, вызывая рвотные спазмы. Акутагава закашлял и вытер проступившие слезы на глазах. Сначала он не ощущал ничего, кроме омерзительного привкуса во рту, но вскоре вся его нервная система словно натянулась в одну крепкую струну, вызывая приятное напряжение, как бы слегка давившее изнутри в порывающейся наружу энергии. Прояснилась голова — вплоть до полного опустошения. Акутагава сделал еще одну дорожку и занюхнул второй ноздрей: если уж умирать, то с пугающим остервенением в глазах.

Пока он ехал в лифте на семьдесят пятый этаж к уже имеющимся эффектам прибавилась туповатая, беспочвенная эйфория. Ему не нравилось это ощущение, потому что оно никак не согласовывалось с его ментальным состоянием, было чужеродным и искусственным, чем-то напоминающим истерию. Затем из носа потекла вязкая, мутная жидкость. Акутагава достал бинты из медпакета и высморкался в них. Предвкушение ритуала щекотало нервы. Хотелось уже побыстрее перейти к делу.

Очередной поклон охраны, встревоженное лицо секретарши, белоснежное хлопковое кимоно, лежащее на стеклянном кофейном столе в раскрытой картонной коробке —Акутагава захлопнул за собой дверь в кабинет и громко втянул воздух хлюпающим носом.

— Как себя чувствуешь? — спросил Ясубицу, вставая из-за стола. Он больше не хромал, но его лицо все еще было наполовину перевязано бинтами.

— Я готов, — ответил Акутагава и налил себе из хрустального графина стакан воды.

— Хорошо. У тебя есть какие-нибудь пожелания?

— Если есть возможность, я бы хотел написать дзисей перед смертью. Ручка и бумага. Или, в идеале, перо.

— У меня есть перо, — Ясубицу достал ручку с пером из рабочего стола и вытащил из принтера лист чистой бумаги. — Дань традициям? Я от кого-то слышал, что ты вроде бы занимался писательством в свободное от работы время.

— Да. Я думал, что писательство помогало мне осмыслить жизнь и людей вокруг. Но... Теперь я понимаю, что здесь нечего осмыслять. Жизнь пуста от самой себя. Мы тоже. И все, что здесь есть — это одна пустота.

— Звучит печально. Но мне даже сложно представить, что именно ты сейчас…

— Ничего, — перебил его Акутагава, усмехаясь. — Я ничего не чувствую. Нет страдания, нет причины, нет прекращения и нет пути ума.

— Сутра сердца?

— Именно так, — кивнул Акутагава с отрешенным взглядом. — Если что и есть у меня сейчас на сердце, так это она.

— Я рад, что был знаком с тобой.

— Я тоже, Ясубицу. Спасибо за все.

Они обнялись. Ясубицу похлопал его по спине, тяжело вздыхая; если бы он мог, он бы расплакался, но выработанная черствость характера запечатывала и душила внутри него все эмоции.

— Передавайся и поднимайся на восьмидесятый этаж. Там тебя встретит Кэндзо, он хотел с тобой поговорить перед ритуалом. Потом, собственно, ритуал. Я буду твоим кайсяку.

— Это честь для меня, —Акутагава поклонился.

— Для меня тоже, Акутагава.

Он переоделся в кимоно и туго затянул пояс. По его мускулистой груди скатывались холодные капли пота, теряясь в жестких кучерявых волосах. Сердце колошматило в холостую — словно перепуганная птица, запертая в грудной клетке, пыталась вырваться наружу. Еще одна поездка в лифте, где Акутагава всматривался в лежавший перед его ногами Детройт через застекленные стенки, «для одних это ощущалось как сонный паралич, для других — как эйфорический полубред». На восьмидесятом этаже его встретил отряд личной охраны Кэндзо в белых безликих масках. Они молча сопроводили его по чёрной ковровой дорожке к дверям в кабинет и плавно открыли их перед ним.

Кэндзо сидел на татами за чёрным дубовым столом. В двухэтажном полупустом кабинете был выключен свет, и помещение освещало только мягкое голубоватое свечение проецируемых на безрамочные панорамные окна мониторов. На скрывающихся в полумраке стенах красовались репродукции жанра муся-э: огромные самураи в доспехах и кимоно держали наготове свои катаны и луки, застыв в вечном ожидании решающего удара. Тихо гудели кондиционеры, поддерживая прохладную температуру. Кэндзо вытянул перед собой руку, приглашая Акутагаву сесть на татами. Он подошёл к столу и поклонился. Кэндзо кивнул головой в ответ.

— У нас осталось мало времени, поэтому буду немногословен, — сказал Кэндзо, разливая по пиалам холодный сакэ. В таком освещении он был еще больше похож на своего отца, Дадзая; те же впавшие щеки, окаймленные острыми скулами, те же узкие, глубоко посаженные глаза, тот же скошенный подбородок. — Мы существуем в новом времени, времени, когда корпорацию переполняют гайдзины, которые воспринимают свою службу исключительно как карьеру. Они употребляют наркотики, бездумно растрачивают деньги, злоупотребляют своими полномочиями. Они сеют хаос и постепенно разрушают нас изнутри: наши принципы, честь и авторитет. Ведь для них ни сама корпорация, ни ее философия ничего не значат. Такова реальность, с которой мы вынуждены были столкнуться. Тем не менее, существуют и другие сотрудники, которые относятся к корпорации и своей службе на полном серьезе. Они знают, что такое честь и уважение, знают наши основополагающие принципы и соотносят свои действия с кодексом бусидо. Дадзай, мой отец, называл таких частью Одокуро — голодного скелета, который во много раз превосходит размерами обычного человека. Они — это части основы, костяка корпорации «Ханзо».

Акутагава непроизвольно сжимал изо всех сил челюсть. В его теле все сильнее раздувался жар, и воздух от кондиционеров обволакивал кожу плотной холодной пеленой. Он пригубил сакэ, орошая сухой рот. Кэндзо тоже сделал несколько глотков и продолжил говорить: вдумчиво и с расстановкой.

— Твоя безупречная служба, твои подвиги в Токио и здесь, в Детройте, наконец, твоя готовность пожертвовать собой ради сохранения безопасности корпорации делают тебя частью этой основы, частью Одокуро. Я много слышал о тебе от Ясубицу, слышал, что тебя прозвали Сецуши, потому что отданные тебе приказы на устранение всегда заканчивались подтверждением смерти цели. Ты многое сделал и многое отдал ради процветания «Ханзо», и я ценю это. Мы все — кто принадлежит Одокуро — ценим твои подвиги. Ты действительно особенный человек.

— Благодарю вас, Кэндзо-сама, — Акутагава поклонился, сжимая татами до боли в пальцах.

— Не нужно поклонов. Это я тебе благодарен, я должен клониться тебе за твою готовность отдать свою жизнь. Мой отец... Он еще при жизни предвидел, что корпорации наводнят ненадежные люди, и у него была мечта обьединить Одокуро, создав коллективную волю с помощью лиминала. Красивый, масштабный проект, державшийся в сторжайшем секрете даже от меня, его собственного сына... — Кэндзо задумчиво вздохнул. — Я до сих пор не знаю, где именно он просчитался, как он допустил выход ситуации из-под своего контроля и позволил воплотиться тому, что сейчас известно как «Мугэн»... Но мы должны будем остановить их любой ценой и ты, Сэцуши, нам в этом поможешь, как только твоё новое тело будет готово.

— Надеюсь, что окажусь полезным даже после смерти.

— Ты наша последняя надежда. Что ж... — Кэндзо встал, следом за ним поднялся и Акутагава. — Еще раз благодарю тебя за твою службу. Думаю, нам пора идти.

Акутагава в сопровождении Кэндзо и его личной охраны поднялись на последний, девяносто третий мансардный этаж. Вдоль окон по всему периметру помещения уже сидели на татами члены корпораций «Ханзо» и «Харвест», ожидая исполнения ритуала. По окнам стучал шквальной дождь, чёрное, как смола, небо тяжело нависало над стеклянной крышей, создавая ощущение невесомости, оторванности от пространства. Кэндзо обошёл зал по левой стороне и сел рядом с Болдсеном. Перешёптывания резко провалились в тишину. Акутагава прошёл к центру зала, где лежало татами, бумага с перьевой ручкой и танто — ритуальный кинжал в строгих чёрных ножнах и с рукоятью, обшитой плетёнными золотыми нитями. Он сел на татами, поклонился, коснувшись лбом холодного пола, и сомкнул руки в мудре концентрации, положив правую ладонь на левую и соприкоснув большие пальцы. Зал, наполненный людьми, застыл.

Прошла минута. Акутагава распустил ладони и взял перьевую ручку. В его уме пульсировала пустота.

— Что он делает? — спросил Болдсен, склонившись над ухом Кендзо. — Пишет завещание?..

— Нет. Он пишет поэму смерти.

Аккуратные иероглифы уложились в четыре ровные строки. Акутагава расписался снизу листа и отложил ручку. К нему подошёл Ясубицу, удерживая руку на рукояти катаны в ножнах. Акутагава взял танто, вытянул его перед собой и плавно обнажил клинок. Затем он развязал пояс кимоно и обнажился. Ясубицу вытащил катану.

Капля пота стекла по носовой перекладине и упала на бумагу. Акутагава вонзил танто в левый бок и вспорол себе живот. Во рту возник привкус железа. Сверкнуло лезвие катаны, перерубая его шею.

Голова повисла на лоскуте кожи, и тело завалилось на пол; из-под него растеклась алая лужа крови, пропитывая края листа бумаги с предсмертным стихом:

Прощаясь с миром,

Я хотел создать поэму

Но, став ее писать, я понял:

Нет смысла дальше множить пустоту.