Привкус хрома

007 ЧЕЛОВЕК В МАСКЕ ЮБА

Хидэо Какихара стоял рядом с привязанным к стулу мужчине, держа в руке хлыст с острыми наконечниками. Он был одет в спортивную школьную форму, так как его отец, Якуми Какихара, забрал Хидэо с последнего урока физкультуры, не дав ему возможности даже переодеться.

— Этот человек задолжал нам баснословные деньги, — сказал Якуми, вскрывая с шипучим щелчком банку пива. — И не считает нужным их возвращать, будто бы мы сраная благотворительная организация. Ведь так, Рю? А? — он плеснул ему в лицо пивом; мужчина забился на стуле, мыча с перевязанным ртом. — Сукин сын! Две недели просрочки, ни одного платежа, зато сколько обещаний! Жена у него больна, дети у него голодают, да мне насрать, слышишь, даже если все твои родные с пола говно жрать начнут с пеной у рта! Уебок!

Напуганный Хидэо крепче сжал хлыст. Якуми поставил банку пива на стол и закатал рукава своей рубашки. Мигнула тусклая желтая лампа, на мгновение погрузив сырой подвал в темноту. Хидэо хотелось бы сейчас играть в волейбол, заглядываясь на бёдра своих одноклассниц, а не учиться выбивать деньги из должников; но ему не повезло родиться в семье якудзы. Якуми с разбегу ударил кулаком по лицу мужчины, опрокидывая его на пол.

— Вот так, сучка! — он небрежно потряс рукой, словно смахивая с нее пыль. — Лучше любой закуски!

Подняв его обратно, Якуми плюнул ему в лицо и похлопал по щеке рукой, злорадно ухмыляясь. Из носа мужчины хлынула кровь.

— Теперь твоя очередь. Ударь его изо всей силы хлыстом.

Хидэо замахнулся и ударил мужчину: острые наконечники прошлись по его груди как толстые когти, оставляя косые линии кровоточащих порезов. Мужчина взывал, сгибаясь от боли.

— Ты его наказать или возбудить пытаешься? Что за удар, бездарь ебаный? Отдай сюда, — отец вырвал из его руки хлыст. — Поворачивайся спиной. Давай!

Хидэо покорно развернулся к нему спиной. Якуми отошёл на пару шагов назад, закрутил в руке хлыст и ударил его по спине. Хидэо припал на колени, до крови прокусив нижнюю губу чтобы сдержать крик; острая боль проникла под кожу и разлилась судорогой по мышцам. Он попытался встать, но его ноги задрожали и подкосились, утягивая за собой на холодный, грязный пол.

— Чувствуешь? Вот, что такое настоящая боль. Я тоже не мог понять, пока меня не научили: чтобы вкладывать достаточно силы, нужно знать на себе, как ощущается удар.

— Я понял, отец, — простонал Хидэо, опираясь на стену. От боли в спине он теперь не мог полностью разогнуться, словно его позвоночник сжали в раскалённые тиски.

В темном зале для совещаний вспыхнули пять голографических проекций с искаженными от цифровых помех лицами. Их фиолетовое свечение разлилось по стенам и зашторенным окнам, проявив в пространстве полукруглый, пустой стол из массива дуба.

— Все в сборе, отлично, — произнёс Дадзай, чья проекция находилась в центре стола. Место справа от него, где обычно появлялся Кэтсуо Мосето, пустовало. — Вы уже наверняка знаете, но все же сообщу уже официально: Кэтсуо погиб от внутреннего кровоизлияния из-за повреждения спинномозгового канала. Это повод еще раз напомнить вам о том, что нужно строго ограничивать время и масштаб действия лиминала во избежание негативных последствий.

— Он был слабым звеном с самого начала, — сказал Мэнуба. — Не понимаю, почему вы выбрали его с такими показателями здоровья. Ходячий мертвец.

— Не надо злорадствовать, это может коснуться каждого из нас, — вступился Тадакацу.

— За себя я не переживаю. Мое использование лиминала всегда ограничивается несколькими секундами. Не успевает даже прогреться.

— Тишина, — потребовал Дадзай. — Тадакацу, как обстоят дела с ультралевой группировкой «Манити»? Вы уже устранили лидеров?

— Да. Сейчас занимаемся поиском их семей.

— Хорошо. Джейсон и Хидэо, вы отправитесь в префектуру Айти, деревня Тоеура. Нам нужен участок для строительства мусороперерабатывающего завода на заливе, но местные жители категорически отказываются идти на встречу и продавать свои халупы. Заставьте их передумать любым способом. Можете убить парочку, но постарайтесь не устраивать бойню.

— Можно я отправлюсь туда один? — спросил Джейсон. — Какахира пугает меня до усрачки. Он точно устроит там массовое убийство.

— И что ты будешь делать там один? Рыться в воспоминании рыбаков и наблюдать, как они тоскливо удят на заливе? — усмехнулся Хидэо. — Или одну за другой насиловать в воображении их пухлых, провонявших рыбой жён? Это ведь вся твоя техника работы?

— Уж лучше так, чем устраивать пытки каждому встречному. После тебя они не то, что бумаги подписать не смогут, они даже своё имя не вспомнят.

— Методы остаются за вами, — сказал Дадзай. — Работаете вдвоём, нужно охватить много домов. Подробные координаты отправлю по внутренней связи. У кого-то остались вопросы?

— Да. Мне нужен новый регулятор рефлексов, — попросил Мэнуба. — С ним я сокращу эффективное использование лиминала еще на двадцать восемь миллисекунд. Тадакацу подсчитал с помощью своего искусственного интеллекта когда мы обедали.

— Я создам заявку. Жду вас всех в десять вечера. Отключаемся.

Голограммы одновременно погасли.

Джейсон и Хидэо стояли над водосточным каналом, разделявшим маленькую рыболовную деревню пополам. Ночью температура опускалась ниже нуля, и поверхность сточных вод схватилась тонкой коростой льда — желтоватая, с примесью рыбных потрохов и застывшего мусора, она напоминала подсохший гнойный нарыв. Джейсон поднял камень и бросил вниз, с хрустом пробивая тонкий слой льда; образовавшаяся трещина изрыгнула из себя мутную воду. Хидэо, пристально смотревший на одноэтажный каркасный дом возле берега, заметил, как со стороны двора выходит пожилая женщина с пустыми пластиковыми корзинами. Оптический анализатор подтвердил ее личность, и он молча направился к ее дому.

— Подожди, — окликнул его Джейсон. — Ты посмотри на нее, ей и так жить осталось недолго. Давай лучше я ей займусь, сделаю все деликатно.

— У тебя десять минут. Если не управишься, то я выпотрошу ее рыбой-мечом и запущу в ее засохшую дырку пару голодных сколопендр, — сказал Хидэо, неестественно двигая своей искусственной мускулатурой лица, из-за чего появлялось ощущение расхолаживания его слов и эмоций.

Джейсон закурили сигарету и встал возле покосившейся железной изгороди. Пожилая женщина открыла входную дверь и застыла на месте. Улицу захватил тягучий мрак дождливой ночи, приливы волн лакали песчаный берег, подбрасывая привязанные на цепи деревянные лодки. Завывал штормовой ветер. Она вошла в прихожую и поставила на пол корзины с постиранным бельём — ее муж весь день потрошил рыбу, и его фартук, джинсы и рубашка насквозь пропитались жиром, кровью и резким рыбным запахом. Как и все суеверные домохозяйки, она старалась избегать стирки на ночь, но в этот раз нужда оказалась сильнее страха. Она зашла в ванную и развесила белье на верёвках, вслушиваясь в первые, еще отдаленные раскаты грома. На кухне включился телевизор. Шум помех поначалу звучал ненавязчиво, напоминая шелест листьев, но с каждой секундой он становился все громче — пока не превратился в оглушительное шипение, болезненно давившее на барабанные перепонки. Она забежала на кухню, высвеченную черно-серыми полосами, и выключила телевизор из сети. Вспыхнула белая молния за окном, и тут же посуда, звеня, задрожала от последовавшего раската грома. В ванной распахнулось окно, резкий порыв ветра сбросил рубашку с веревки и задул ее прихожую. Ледяная бестелесная рука сжала ее сердце...

Корзины выпали из ее рук, она вскрикнула и забежала в дом. Джейсон выстрелил окурком сигареты и вернулся к Хидэо с удовлетворённой ухмылкой на лице.

— Я заставил ее поверить, что к постиранной одежде прилип злой дух и теперь он неотрывно связан с домом. Гонял ее по комнатам до самого утра, пока она не взмолилась перед мужем съехать отсюда.

Она выбежала обратно на улицу, держа в одной руке кропило, в другой — дымящиеся палочки благовоний. Джейсон разочарованно хмыкнул, наблюдая за ее отчаянными попытками освятить проклятый дом.

— Хорошая попытка, — сказал Хидэо. — Осталось просто закрепить ее ужас.

Он ввёл пожилую женщину в свой лиминал: только она замахнулась на окно кропилом, как оно исчезло прямо перед ее глазами, и рука провалилась в серую пустоту утягивая ее грузное тело за собой. Она пугливо приподнялась на руках и оглянулась, не понимая, что произошло; первая ее мысль была о том, что она умерла и попала в иной мир, но при этом почему-то сохранились все телесные ощущения, вплоть до ревматизма в ногах. Нигде не было ничего, только серая невесомость, загустевавшая в чёрные линии по краям горизонтов. Она ущипнула себя, протерла глаза, и даже чуть не надкусила палец в попытках очнуться, но ей ничего не помогло; тогда она решила, что действительно умерла и теперь находится в пограничном мире, еще не до конца отвязавшись духом от своего тела.

— Встань, — прогремел голос Хидэо, залезая под ее кожу.

Пожилая женщина, дрожа всем телом, кое-как поднялась на ноги.

— Я неуспокоенная душа Еринобу Омокаси, ронина эпохи Мейдзи, что нашла пристанище в вашем доме; теперь это мой кров, и я буду жить в его стенах. Понимаешь ли ты меня, старуха?

Хидэо возник перед ней в своей настоящей форме, без имплантов и косметических операций: у него не было ни губ, ни бровей, ни носа, только узкая борозда рта и два глаза, что терялись на обожженном, полностью растерявшем человеческие черты лице. Его руки, тощие и длинные, как ветви деревьев, были исполосованы поперечными шрамами. Она упала ему в ноги и отбила поклон, каменея на месте от страха.

— Уезжайте отсюда если вам дорога жизнь, иначе я убью и тебя, и твоего мужа, и буду мучить ваши души в веках, пока не кончится вечность.

— Конечно, Омо-мо-мокаси-сан, хорошо, конечно, — раболепно повторяла она, не в силах поднять голову с пола.

— А чтобы ты не думала, что я лишь твоё видение, тебя ждёт исидаки.

Пол вздыбился в острых ребристых гранях. Хидэо поставил женщину на колени и положил на ее ноги пять каменных плит...

Прошло три минуты. Женщина, замершая возле окна, очнулась, упала на землю и пронзительно зарыдала. Хидэо махнул рукой в сторону следующего дома.

С каждым годом ментальное состояние Якуми стремительно ухудшалось; сосуществуя бок о бок с насилием и наркотиками, он постепенно утрачивал связь с реальностью и все чаще становился заложником своего извращённого ума, поддаваясь бредовым идеям во время пиковой эйфории от очередных дизайнерских солей. Пытки стали терять свою эффективность, жертвы умирали раньше, чем успевали в чем-либо сознаться, и Якуми продолжал истязать тела даже после смерти: то проводя опыты, то исследуя их, как дотошный патологоанатом. Он соединял вены с оголенными проводами, вкалывал разные химикаты, наблюдал за деформацией и разрушением кожи от воздействия огня, кипятка и различных едких веществ, разрезал и сшивал сухожилия, дробил различными инструментами кости, как оголенные, так и внутри конечностей, создавал «трупные яды» из некротических тканей, чтобы затем вводить их в очередных жертв. Никакая информация, которую он должен был выбивать из людей, его больше не интересовала, и вместо того, чтобы задавать им вопросы по делу, он спрашивал только о том, на что похожа их боль. Когда подопытных не оставалось, Якуми переключался либо на самого себя, либо на своего сына. Хидэо к тому времени уже бросил старшие классы и всецело посвятил себя службе якудзе, выполняя в основном приказы связанные с рэкетом и вымогательством — после всех пыток, которые ему довелось наблюдать и пережить самому, он ожесточился и стал походить на отца, проявляя тот же нездоровый интерес к формам и видам боли. На какой-то период времени они нашли нечто вроде общего языка — языка садомазохизма. Они совместно проводили пытки, изобретали новые методы садизма, убивали людей и избавлялись от трупов. Но продлилось это не долго; злоупотреблявший наркотиками Якуми все чаще терял над собой контроль, и якудза, опасаясь за свою безопасности, отдали приказ на его устранение.

В тот вечер Хидэо должен был собирать «налог» в подконтрольном районе, но с ним связался отец и попросил срочно приехать домой. Хидэо застал его в наркотическом кураже; хлюпая носом, Якуми в одних дутых штанах бегал по кухне с ножом в руке и невнятно мямлил какие-то обрывки мыслей, отдельные, бессвязные слова, которые только в его голове складывались в осмысленные предложения. Увидев Хидэо, он воткнул нож в стол и широко улыбнулся.

— Что! Как ты думаешь? А? Как ты думаешь?..

— О чем ты?

— Обо всем этом... Обо всем! Я тебя этому учил! Инструмент для надлома воли! Я тут понял кое-что... Да... Это все не то, страдания плоти... Они имеют предел, понимаешь, человек в один момент попросту тупеет, превращается в животное... И потом уже ему нет разницы... Сколько уже раз я это все видел... С тем же успехом можно просто проводить эвтаназию! Ебаная чушь! Все это! Слышишь! Я растратил на это свою жизнь! Всю свою жизнь!.. — Якуми перевернул стол и с размаху впечатал кулак в кухонный шкаф, ломая петли на дверце. — Ебать рот этого пиздеца! Все это хуета собачья! Но я понял кое-что важное... Знаешь, что страшнее физической боли?..

Якуми снял с плиты сковороду и выплеснул литр раскалённого масла на лицо Хидэо. Он завопил и упал на пол, корчась от острой боли: все его лицо горело от разъедающего плоть масла, жарившее его, как мясо брошенное на гриль. Якуми бросил сковороду и сел рядом с ним, сжимая свою голову.

— Личность... Вот, чего действительно страшно лишиться... Лицо... Вы в школе проходили «Чужое лицо» Кобо Абэ?.. Хотя, наверное, такое в школьную программу не входит.. Зря! У него много хороших мыслей... Лицо — это двери, через которые люди устанавливают контакт между собой... Лишиться его, значит стать никем, потерять себя как человека... Это страшнее боли... Это... Мой подарок... Тебе...

Последние слова отца утонули в липком беспамятстве.

В следующем доме, согласно досье, жила молодая семья. Муж работал на рыбном консервном заводе, жена подрабатывала графическим дизайнером из дома, попутно заботясь о годовалом ребёнке. Еще у них была восьмилетняя дочь, но она скончалась от лейкоза несколько лет назад. Джейсон надкусил моти, который купил в торговом автомате возле заправки, и примерно разметил в голове план. Возиться с их воспоминаниями ему не хотелось, тем более им предстояло обойти еще пять домов — даже если на каждый из них уделять всего несколько минут воздействия лиминала, перегруз может оказаться слишком большим. Не зря же Дадзай каждый раз повторяет о том, чтобы они воздерживались от чрезмерного использования импланта.

— Ты слишком много думаешь, — монотонным голосом произнёс Хидэо. — Давай я просто зайду и убью их всех. Дом выставят на торги, его купят и снесут.

— Зачем тогда нас сюда отправили, если по-твоему можно просто всех перебить? — раздраженно спросил Джейсон с набитым ртом. — Тем более там маленький ребёнок.

— Для меня нет разницы кого убивать. Хочешь посмотреть, как крупнокалиберный пистолет размозжит в кашу его маленькую черепушку? И услышать крик матери? Готов поставить десять тысяч йен на то, что она ринется к его яслям и опустит руки в это кровавое месиво, вопя «мой мальчик, мой маленький, маленький мальчик». Пари?

— Я, конечно, сам не святой, но ты вообще психопат конченый, тебя бы изолировать от общества по-хорошему.

— Следи за языком, полукровка.

Они подошли к дверям и постучали. Где-то на втором этаже открылась дверь и заскрипела лестница. Женщина, застыв за входной дверью, посмотрела в глазок, но никого не увидела: только пустой двор, мусорные баки и выцветшая вывеска «Рыбловные товары дядюшки Хо» на здании напротив. Она моргнула, и стены здания растянулись в ширину всего обозреваемого пространства, разлинованные и ослепительно белые, как рабочее место в программе. Подвинув мышкой вывеску, Асако перепечатала название и стала подбирать шрифт, задумчиво покусывая край стилуса. Ей хотелось добавить простой деревенский шарм, будто бы «дядюшка Хо» рисовал иероглифы вручную, небрежно намалевывая широкой кистью. Затем выбрала на панели кисть, отредактировала параметры жесткости и попробовала нарисовать самостоятельно: вышло слишком красиво, чувствовалась профессиональная женская рука. Стёрла все ластиком и вдавила стилус в графический планшет. Снова раздался стук в дверь — она так погрузилась в рабочий процесс, что совсем забыла о нем. Спустившись вниз, Асако выглянула в глазок и увидела перед дверью Киоко, свою погибшую дочь. Холодная дрожь пробежала по спине. Она открыла дверь.

— Мама, мамочка, мне очень, очень больно, — произнесла девочка своим сиплым, надламывающимся голосом.

На втором этаже завизжал ребёнок в яслях. Асако стояла, парализованная от страха, и потуплено смотрела на свою дочь.

— Разве ты не видишь, мама? Не видишь, как я страдаю?

— Но... Но... Но ты... — пыталась сказать Асако, но слова застревали поперёк ее горла.

— У вас есть сутки, чтобы уехать отсюда, иначе мой братик задохнётся во сне, — произнесла Киоко, и из ее глаз полились кровавые слезы. Асако захлопнула перед ней дверь...

Джейсон прервал лиминал и почесал зудевший затылок.

— Сучка побежала пить нейролептики и звонить своему психотерапевту. М-да...

— Ясно, — сказал Хидэо и открыл незапертую входную дверь. Он бесшумно поднялся на второй этаж, зашёл в спальню и ввёл Асако вместе с годовалым ребёнком в лиминал. Она заверещала от ужаса, увидев Хидэо рядом с яслями посреди окружившей их пустоты.

— Я пришёл из Дзигоку, чтобы забрать твоё дитя. Это проклятое место; до тех пор, пока вы живете здесь, вы не познаете ни счастья, ни покоя.

Хидэо подлетел к ней, схватил ее за волосы и подтащил к яслям. Асако громко вопила и тряслась как в припадке. Хидэо вздернул ее голову и указал на ясли.

— Я посылал к тебе душу дочери, но ты отвергла ее. Теперь ты познаешь боль.

— Нет! — закричала во все горло Асако.

Хидэо вздернул руку — и грудь ребёнка насквозь проткнул железный штырь. Маленькие, пухлые губы отрыгнули вязкую кровь. Он повернулся к Асако, взял ее за горло и придушил до потери сознания.

— Не дышит, — сказал Джейсон, стоявший возле яслей. Рядом на полу лежала Асако.

— Он и не должен, — усмехнулся Хидэо, хрустя костяшками пальцев. — Пойдём, впереди еще много работы.

— Больной уебок, — покрутил головой Джейсон.

На улице их поджидал серебристый мерседес с тонированными окнами. Когда они вышли из дома, окна в машине опустились и из нее выглянули члены одной из группировок якудзы. Бритоголовый мужчина на заднем кресле высунул руку с пистолетом и постучал по дверце, подзывая их к себе.

— Вы откуда такие ряженые будете? — спросил он, перегоняя в зубах зубочистку.

— Мы туристы, — сказал Джейсон, желая избежать лишнего шума, который мог помешать им выполнить задание.

— На вопрос мой отвечай.

— Нам не нужны проблемы, мы просто гуляем с другом, смотрим на море...

— Вы че, педики, что ли? — спросил якудза, и в машине раздался смех. — А ты че молчишь, уродец? Дар речи потерял? — обратился он к Хидэо.

— Ты гляди какие у них стволы, — сказал якудза с длинными желтыми волосами с переднего кресла. — Вам кто такие игрушки выдал?

Они застыли на несколько секунд, отрешенно глядя перед собой — и вдруг из их ртов одновременно брызнула кровь. Хидэо припал на колено, тяжело дыша; его губы исказились от боли.

— Будто позвоночник раскалили до красна... — сказал он, ухмыляясь. — Как же приятно...

После больницы Хидэо конвоировали в следственный изолятор: его подозревали в пособничестве убийствам, которые совершал Якуми, и в принадлежности к якудзе. О том, что произошло в тот вечер, ему никто не говорил, но Хидэо и сам догадывался — его отец был мертв. Убила ли его полиция, которая могла приехать на его крики, или же его устранили члены якудзы, не имело уже никакого значения. Он знал, что к этому все и шло, что вскоре его отец умрет, и он останется один: без семьи, без друзей, без каких-либо родственных связей. Перевернувшись на жесткой кровати, Хидэо коснулся своего перебинтованного лица, и почувствовал, как влага пропитывает бинты на щеке. Снова кровотечение. Одиночество, как неспособность разделить свою боль с другими — это единственное, чего он по-настоящему боялся; и теперь его страх претворился в жизнь. Если ему дадут пожизненный срок... Хидэо надавил на лицо, и проявилась плоская, глухая боль, подавляемая действием синтетического опиума. Он просто совершит суицид любыми сподручными средствами, и оборвёт свою бессмысленную, загнанную в тупик жизнь.

Раздался механический скрежет открывающейся решетки. К его кровати подошли охранники с каким-то высоким мужчиной в чёрном плаще. Хидэо повернулся к ним.

— Ты принимал участие в пытках, которые проводил твой отец? — спросил Ясубицу.

— Да, — безразлично ответил Хидэо.

— За сколько сломаешь человека?

— Тридцать семь минут предел. Большинству хватало меньше двадцати.

— Отлично. Пойдёшь со мной, покажешь, на что способен. Если справишься, то мы завербуем тебя в «Ханзо».

Хидэо кивнул. То, что осталось от его губ, искривилось в уродливой ухмылке.