Прегрешения богов

Глава 13

Мы тут же обзавелись импровизированной свитой из репортеров. Довольно скоро их накопилось столько, что Райт и О'Брайан не смогли нас вести, не применяя физического насилия, а им, надо думать, было приказано не связываться с прессой. Они оказались перед той же проблемой, что и мои телохранители в последние месяцы — как сохранять политкорректность, когда незнакомые люди орут тебе в лицо, блицы вспыхивают, как светошумовые гранаты, и толпа вокруг превращается в сплошную стену тел, а тебе нельзя и толкнуть никого?

Репортеры выкрикивали вопросы:

— Вы участвуете в полицейском расследовании, принцесса?

— Что вы расследуете?

— Почему вы плакали?

— Хозяйка того магазина действительно ваша родственница?

Райт и О'Брайан пытались протолкаться сквозь толпу, никого не толкая, а это куда трудней сделать, чем сказать. Дойл с Холодом как приклеенные держались у меня по бокам, потому что к толпе стали присоединяться уже не только репортеры: люди и фейри повыходили из магазинов и ресторанов узнать, что тут за суматоха, Любопытство в природе человека, но зеваки так увеличили толпу, что двигаться стало невозможно.

И вдруг репортеры утихли — не все сразу, а постепенно. Один замолчал, другой, потом они начали оглядываться, словно ища источник доносившегося до них звука — неприятного звука. Потом и я ощутила то же, что они — страх. Словно промозглым ветром потянуло откуда-то. Я стояла на ярком калифорнийском солнышке, а по спине ползли холодные мурашки.

Дойл стиснул мне руку, и это слегка привело меня в чувство. Я смогла усилить магическую защиту, и страх тут же схлынул, но на лицах репортеров он все так же был виден.

Райт с О'Брайан схватились за пистолеты, напряженно оглядываясь по сторонам. Я расширила защиту, заключая их в магическое поле — тем же способом, каким недавно распространяла гламор на Дойла и Холода. У Райта плечи распрямились, словно с них упал груз. О'Брайан сказала:

— Что это было?

— Не было, — поправил Дойл. — Есть.

— Что? — не поняла она.

Репортеры расступились половинками занавеса. Им не хотелось стоять близко к тому, кто шел среди них. А шел там Фар Дарриг, скаля остро отточенные зубы. Я не ошиблась, сразу посчитав его ухмылку злой. Он откровенно наслаждался страхом репортеров, это видно было по лицу и небрежной походочке.

Он подошел к нам и опустился на одно колено:

— Рад служить, ваше величество.

Блеснула фотовспышка, запечатлев сцену для вечерних или завтрашних новостей. Фар Дарриг глянул в ту сторону и там закричали, а потом фотограф бросился бежать по тротуару — камеры подпрыгивали и колотили его по спине, а вопил он так, словно за ним гнались все гончие ада.

Прочие журналисты дружно отступили еще на шаг. Фар Дарриг злобно хохотнул — я от одного этого звука покрылась мурашками. Если такое услышать, когда идешь один по ночной дороге, можно от страха спятить.

— Ты, должно быть, долго тренировался так смеяться, — сказала я. — Кровь в жилах стынет.

Он довольно усмехнулся:

— Приятно, когда твою работу ценят по достоинству, ваше величество.

Из толпы кто-то выкрикнул дрожащим голосом:

— Он к вам обращается, как к королеве. Значит ли это, что вы сохранили трон?

Фар Дарриг прыгнул в его сторону, вытянув руки, и крикнул:

— Бу!

Репортеры с той стороны бросились врассыпную. Он сделал шаг в другую сторону, но там народ тоже подался назад, защитным жестом вскидывая руки.

Кто-то из женщин спросил дрожащим голосом:

— Мередит, так вы королева Неблагого двора?

— Нет, — сказала я.

Фар Дарриг поглядел на меня:

— Сказать ей, какую корону ты получила сперва?

— Не здесь, — вмешался Дойл.

Фар Дарриг смерил его взглядом:

— Я не тебя спрашивал, Мрак. Будь ты мне родич — дело другое, а так я тебе ничего не должен, только ей.

Его явно оскорбило нежелание Дойла признать их родство. Дойл это тоже понял, конечно, потому что сказал:

— Я не скрываю своей смешанной крови, Фар Дарриг. Я имел в виду лишь то, что в моих жилах не течет кровь ни одного из вас — и это правда.

— Ах-ха, зато наша кровь текла по твоему клинку, так? Раньше, чем ты стал Мраком Королевы, раньше, чем ты был Ноденсом и исцелял волшебными водами, ты был другим и звался по-другому.

Фар Дарриг понижал голос с каждым словом, пока оставшиеся репортеры не решились подойти ближе, чтобы расслышать. Я знала, что Дойла не всегда почитали как бога и что он не выпрыгнул к трону королевы Андаис сразу взрослым, будто чертик из табакерки, но я не задавала ему вопросов. Старейшие из сидхе не любят говорить о прошлых днях — днях величия нашего народа.

Фар Дарриг резко повернулся и с громким «Ха!» прыгнул на репортеров. Они рванулись прочь, кто-то упал, упавших топтали, в панике убегая подальше от гоблина. Упавшие потом поднялись и тоже припустили прочь.

— Применять магию к представителям прессы не очень законно, — напомнила О'Брайан.

Фар Дарриг склонил голову набок, как птица, увидевшая червяка. Под его взглядом О'Брайан довольно нервно кашлянула, но моя защита помогла ей сохранить дух.

— А вы как заставили бы их убраться, дамочка?

— Полицейская О'Брайан, — поправила она.

Он ухмыльнулся ей в лицо, и я почувствовала, как она дрогнула — но не отступила. Мысленно я поставила ей лишний балл за храбрость, но подумала, что вряд ли разумно с ее стороны задевать его, после того недвусмысленно сексуального интереса, который он к ней проявил на допросе Паслены. Порой некоторое опасение бывает полезно.

Он шагнул вперед, вторгаясь в ее личное пространство, но я встала между ними.

— Чего ты добиваешься, Фар Дарриг? Я благодарна тебе за помощь, но ты это не по доброте душевной сделал.

Он еще раз ухмыльнулся О'Брайан и с той же ухмылкой повернулся ко мне. На меня это не подействовало.

— В моей душе доброты нет, ваше величество, одно только зло.

— Так не бывает, — сказала я.

Ухмылка выросла до предела — его лицо превратилось в злобную оскаленную маску — из тех, что надевают на Хэллоуин.

— Ты слишком молода, чтобы знать, каков я.

— Зато я знаю, что такое зло, — возразила я. — Оно не приходит, скалясь картонной маской. Оно приходит в облике тех, кто должен тебя любить и о тебе заботиться, но этого не делает. Зло — это пощечины и оплеухи, это рука, которая держит тебя под водой, пока ты не задохнешься, и все это время ее лицо остается безмятежным — ни злости, ни бешенства, она просто верит, что поступает правильно!

За маской злости стало проступать куда более серьезное выражение. Он сказал, внимательно глядя на меня:

— Говорят, тебе много довелось вытерпеть от руки твоих родичей-сидхе.

Дойл обратился к полицейским:

— Вы не могли бы дать нам немного поговорить наедине?

Райт и О'Брайан переглянулись, потом Райт пожал плечами:

— Нам только надо довести вас до машины. О'кей, мы подождем в сторонке.

О'Брайан попыталась возразить, но напарник ее увел. Они продолжили спор на расстоянии, полушепотом.

Дойл чуть крепче сжал мне руку, а Холод шагнул ближе. Я поняла их молчаливый совет не выносить сор за крыльцо, но королеву никогда не заботили такие мелочи.

— И от рук их друзей тоже, не забудь. Я, например, не забуду, — сказала я Фар Дарригу.

Он покосился на Холода с Дойлом и спросил:

— Что, они тебя тоже обижали, прежде чем стать твоими любовниками?

Я покачала головой:

— Нет, я не взяла в любовники ни одного из тех, кто поднимал на меня руку.

— Но ты же очистила конюшню Неблагих! Они с тобой все сюда перебрались. Кто там остался, кого ты так крепко помнишь?

— Я увела только стражей, а не всех знатных сидхе.

— Но стражи и есть знатные сидхе, иначе бы им не доверили охранять королеву или там короля.

Я пожала плечами:

— Я позвала с собой только своих.

Он снова встал на колено, но ближе ко мне, чем раньше, — я подавила желание сделать шаг назад. Еще недавно я бы попятилась, но сейчас мне почему-то захотелось быть той королевой, в которой нуждался Фар Дарриг. Дойл как будто уловил мои мысли и приобнял меня за талию, словно поддерживая в желании не отступать. Холод только придвинулся ближе — руки он предпочитал на всякий случай держать свободными. Стражи всегда старались на публике оставлять кого-нибудь в стороне специально для этой цели, хотя иногда бывало трудно одновременно и утешать меня, и охранять.

— Вы не позвали Фар Дарригов, ваше величество.

— Я не знала, что могу вас позвать.

— Мы были прокляты, а наши женщины истреблены, и народом мы быть перестали. Сколько бы ни прожил каждый из нас, будущего у Фар Дарригов нет.

— Я не слышала ни о проклятии, ни о том, что у Фар Дарригов были женщины.

Он глянул на Дойла черными раскосыми глазами:

— Спроси у него, правду ли я говорю.

Дойл кивнул в ответ на мой взгляд.

— Мы вместе с Красными Колпаками едва не побили сидхе. И мы, и они были гордыми народами, мы жили резней и кровопролитием. Сидхе пришли на помощь людям — спасать их от нас, — с горечью сказал он.

— Вы готовы были перебить на острове всех людей до единого — мужчин, женщин и детей, — сказал Дойл.

— Может, и перебили бы, — согласился Фар Дарриг. — Мы были в своем праве; они нам поклонялись, а не вам. Только потом они стали почитать сидхе.

— Что толку в боге, который истребляет своих приверженцев, Фар Дарриг?

— Что толку в боге, который всех приверженцев растерял, Ноденс?

— Я не бог и никогда им не был.

— Но все мы думали, что мы боги, верно, Мрак? — Он снова издал тот зловещий смешок.

Дойл кивнул, и его рука у меня на талии напряглась.

— Мы ошибались во многом.

— Ох да, Мрак, — с грустью согласился Фар Дарриг.

— Я скажу тебе правду, Фар Дарриг. Я забыл и тебя, и твой народ, и то, что случилось с вами так много лет назад.

— Ох уж эти сидхе, до чего же плохая у них память! Они умывают руки не водой и даже не кровью, а временем и забывчивостью.

— Мередит не сможет дать тебе того, что ты хочешь.

— Она венчанная царица слуа, и пусть совсем недолго, но была королевой Неблагого двора. Ее короновали земля фейри и Богиня, а ведь именно этого вы заставили нас дожидаться, Мрак. Ты и твой народ нас прокляли оставаться безымянными, бездетными и бездомными, пока королева, получившая корону от Богини и самой земли фейри, не вернет нам имя. — Он повернулся ко мне. — Это было вечное проклятие, хоть с виду казалось иначе. Это пытка была и наказание. Мы приходили к каждой новой королеве, прося вернуть нам имена, и все они нам отказали.

— Они помнили, кто вы такие, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

Фар Дарриг глянул на Холода.

— А ты, Убийственный Холод, почему молчишь? Или ты думаешь только то, что Мрак велит тебе думать? Говорят, ты его нижний.

Вряд ли Холод понял весь смысл последнего слова, но насмешку почувствовал.

— Я не помню судьбы Фар Дарригов. Я пробудился в зиму, когда ваш народ уже ушел.

— Верно-верно, ты был когда-то всего лишь убогим Джекки Инеем, лишь одним из сонма спутников Зимней Королевы. — Он опять по-птичьи склонил голову. — А как ты превратился в сидхе, Холод? Почему набрал силу, когда другие ее теряли?

— В меня верили люди. Я Джек Иней, я Дед Мороз. Обо мне есть сотни поговорок, обо мне пишут сказки, дети смотрят в зимние окна и думают, что я разрисовал их узорами. — Холод шагнул к коленопреклоненному карлику. — А о тебе что говорят человеческие дети, Фар Дарриг? Хорошо, если на самом дне человеческой памяти шевельнется мысль о вас, забытых.

Фар Дарриг окатил его взглядом, полным такой ненависти, что стало по-настоящему страшно.

— Они помнят нас, Джекки, помнят! Мы живем в их памяти, в их душах. Они наше творение — они такие, какими их сделали мы.

— Ложь тебе не поможет, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

— Это не ложь, Мрак. Пойди в любой кинотеатр и посмотри любой боевик — ты убедишься. Их убийцы-маньяки, их войны, их новости, в которых смакуют, как отец убил всю семью, лишь бы не говорить им, что потерял работу, или как женщина утопила своих детей, чтобы уйти к новому любовнику! Ой нет, Мрак, люди нас помнят. Это наши голоса звучат в потемках их душ; все живо, что мы насадили. Красные Колпаки принесли им войну, а мы — страдание и пытку. Они наши истинные дети, Мрак, не заблуждайся.

— А мы принесли им музыку, поэзию, живопись и красоту, — сказал Дойл.

— Вы— Неблагие. Убийства вы им тоже принесли.

— Да, тоже. И вы ненавидите нас за то, что мы дали людям не только страх, кровь и смерть. Ни один Красный Колпак и ни один Фар Дарриг ничего не написал, не нарисовал, неизобрел и не придумал. Вы не способны творить, Фар Дарриг, вы только разрушаете.

Он кивнул.

— Я много веков, больше веков, чем можно представить, провел за изучением урока, который вы нам преподали, Мрак.

— И чему же ты научился? — спросила я тихо, не слишком уверенная, что хочу услышать ответ.

— Что люди живые. Что они созданы не только нам на потеху, что они настоящий народ. — Он посмотрел в глаза Дойлу. — Но Фар Дарриги прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как пали могучие — как прежде пали мы. Мы видели, как тает сила и слава сидхе, и радовались — все те немногие, кто дожил.

— И все же ты пришел и преклонил колено перед нами, — парировал Дойл.

Фар Дарриг покачал головой:

— Я преклонил колено перед царицей слуа, а не перед сидхе — Неблагой или Благой, все равно. Я преклонил колено перед царицей Мередит, а если б здесь стоял царь Шолто, поклонился бы и ему. Он верен другой своей стороне.

— Щупальца Шолто теперь лишь татуировка — пока он их не призовет. Внешне он столь же сидхе, как любой из нас, — сказал Дойл.

— Ха, а я что, не применю гламора, если мне приглянулась хорошенькая девица?

— Закон запрещает использовать магические средства, чтобы обманом завлекать кого-либо в постель, — сказала О'Брайан.

Я вздрогнула — я не заметила, что полицейские снова вернулись и слышат нас.

Фар Дарриг смерил ее взглядом.

— А вы, полицейская, не намажетесь, идя на свидание? Не наденете красивое платье?

Она промолчала.

— Никакая косметика не скроет этого. — Он показал на собственное лицо. — Никакой костюм не скроет особенностей моего тела. Мне может помочь магия и только магия. Я бы мог вам показать, каково это — когда люди считают тебя уродом.

— Ты не причинишь ей вреда, — запретил Дойл.

— Ах, великие сидхе приказывают, а мы все повинуемся.

— Ты ничему не научился, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

— Ты только что угрожал О'Брайан изуродовать ее с помощью магии, поняла я.

— Нет-нет, вся моя магия — один только гламор; чтобы изуродовать, надо нечто посерьезнее.

— Не снимай с них проклятия, Мередит. Они станут настоящей напастью для смертных.

— Объясните мне точно, в чем состояло проклятие.

— Я объясню, но в машине, — сказал Дойл и шагнул вперед, загораживая меня. — Фар Дарриг, после стольких лет мы могли бы пожалеть тебя, но ты всего несколькими словами, сказанными смертной женщине, показал, насколько ты опасен и сколько злобы сохранил. Тебе нельзя возвращать силу.

Фар Дарриг протянул ко мне руки из-за ног Дойла:

— Дай мне только имя, царица, умоляю. Дай мне имя, и я снова обрету жизнь.

— Не надо, Мередит, пока ты не поймешь, кем они были и кем могут стать снова.

— Нас осталась горстка в целом мире, Мрак! — Он готов был перейти на крик. — Что за вред мы можем причинить?

— А если бы тебе не нужно было, чтобы Мередит сняла с вас проклятие, не нужно было бы ее желание это сделать, добрая воля королевы волшебной страны, что бы ты сделал сегодня ночью с выбранной тобой смертной женщиной, Фар Дарриг?

Глаза Фар Даррига полыхнули такой ненавистью, что я попятилась дальше за Дойла, а Холод шагнул вперед, и я снова видела Фар Даррига только в просвет между их телами, как при нашей первой встрече. Он смотрел на меня в этот просвет, и мне становилось по-настоящему страшно.

Он поднялся на ноги с некоторым трудом, словно у него колени затекли от долгого стояния на тротуаре.

— Не обязательно со смертной, Мрак. Или ты забыл, что когда-то мы в магии были соперниками вам, и сидхе грозила не меньшая опасность, чем людям?

— Нет, не забыл. — В голосе Дойла звучала ярость. Такого тона я у него еще не слышала — кажется, там было еще и что-то личное.

— Нигде не сказано, как мы должны получить от королевы наши имена, — ухмыльнулся Фар Дарриг. — Я попросил добром, но могу и по-другому. Она мне с радостью даст имя, спасая себя и своих детей. И ты ей это разрешишь.

Стражи шагнули тесней друг к другу, и Фар Дарриг стал мне не виден.

— Даже не подходи к ней, Фар Дарриг, или умрешь на месте. А если мы унюхаем твою работу в преступлениях против людей, тебе не придется больше оплакивать утраченное величие — потому что покойники не плачут.

— Ха, и как же ты отличишь работу Фар Даррига от работы людей, пропитавшихся нашим духом? В новостях не музыку с поэзией показывают, Мрак.

— Поехали, — прервал разговор Дойл.

Мы попрощались с Райтом и О'Брайан и сели в машину. Я завела мотор, но не тронулась с места, пока наши провожатые не влились в полицейскую толчею у магазина. Наверное, мы все трое не хотели оставлять О'Брайан в непосредственной близости от Фар Даррига.

Зато из «Фаэля» вышла Алиса в своем готском прикиде, подошла к Фар Дарригу и обняла его, а он обнял ее. Они пошли обратно, взявшись за руки, но он глянул на нас через плечо, когда я включила передачу. Взгляд был откровенно вызывающий — «помешай мне, если сможешь». Они скрылись за дверью, я аккуратно встроилась в поток машин на улице и только потом спросила:

— Что это было?

— Не хочу объяснять, пока еду в машине, — сказал Дойл, успевший вцепиться в дверцу и приборную доску. — О Фар Дарригах не говорят, когда испытывают страх. Иначе призовешь их и дашь им власть над собой.

Я ничего не смогла ему возразить — я помнила время, когда была уверена, что Мрак Королевы чувств не испытывает вообще, а уж страха в особенности. Я успела узнать, что Дойл наделен теми же эмоциями, что и все. Он нечасто признавался вслух в своих слабостях, но сейчас привел тот единственный аргумент, который не дал мне допросить его по дороге на пляж.

Я позвонила по блютузу домой и в пляжный домик, где нас давно ждали, сообщила всем, что с нами все в порядке и пострадали только папарацци. Случается, что закон кармы срабатывает без промедления.