Повелитель огня

Глава 10

Отмерять время в помещении без окон и с постоянно горящим светильником было бы невозможно, если бы не маленькое вентиляционное отверстие, буквально двадцать на двадцать сантиметров на одной из стен под самым потолком. Сквозь него в дневное время в камеру проникали солнечные лучи. Для освещения их, конечно же, не хватало, потому и светильник повесили, но время суток определять получалось. Да и своё прямое назначение это отверстие хоть как-то выполняло, без него можно было бы задохнуться от «аромата» гнилых овощей, смешанного с вонью, исходящей от отхожего места.

Если считать, что я пришёл в себя в первое же утро после пленения, а не провалялся в темнице перед этим пару дней без сознания, то шли уже третьи сутки моего пребывания в камере. За всё это время меня ни разу не покормили — как и обещал Лютогост. Свежей воды тоже не принесли, но та, что была в ведре изначально, пока ещё не пропала, хотя дело уже шло к тому — едва заметный неприятный привкус у неё уже появился. Но пока ещё её можно было пить. И мыть ею овощи.

Вообще, было забавно наблюдать за тем, как Лютогост пытается мне мстить. Я и раньше замечал, что этот парень не особо умный, но теперь я в этом убедился окончательно. Морить пленника голодом, забрасывая его при этом овощами, пусть и гнилыми — это надо было додуматься. Разумеется, столько гнили, чтобы бросать её в меня изо дня в день, не нашлось, и уже на вторые сутки среди овощей стали попадались слегка подгнившие, а иногда и вообще нормальные.

Поняв, что тюремщики меня побаиваются — как самый первый, так и те, что заступали потом на смену — я велел пригодные в пищу овощи бросать не к нужнику, а в другой угол. Так потихоньку у меня накопился неприкосновенный запас вегана. Поклонником сырого лука в чистом виде я не был, а вот репа и брюква вполне подходили, чтобы утолить голод. Иногда попадалась морковка — это вообще было здорово.

А ещё я пытался подкупить каждого тюремщика, что заступал на смену. Не то чтобы особо рассчитывал на успех, но почему бы и нет? Времени у меня было много, почему бы и не попробовать? Что я терял в случае неудачи?

Однако ожидаемо ничего не вышло. Одно дело — не выполнить приказ господина и бросать в сторону гнилые овощи, и совсем другое — помочь бежать пленнику. Один тюремщик, правда, заинтересовался, но когда узнал, что рассчитаться за свободу я могу лишь золотыми перстнем и браслетом, быстро утратил интерес к моему предложению.

В принципе понять его было можно — княжеские перстень и браслет довольно сложно сбыть по хорошей цене и не вызвать подозрений. Разве что переплавить. Но, возможно, в виде лома мои украшения стоили совсем мало — недостаточно для того, чтобы идти на такой риск.

Так как никаких других развлечений, кроме как спать, уговаривать тюремщиков да грызть овощи, у меня не было, я отмыл очередную морковь, устроился с ней на лавке и приготовился похрустеть. Но даже не успел поднести кладезь витамина А ко рту, как из коридора донёсся шум. Кто-то очень быстро шёл, громко цокая каблуками по каменному полу, и разговаривал во весь голос. Сначала я не мог разобрать слов, но по мере приближения говоривших получилось это сделать.

— Тебе туда нельзя, госпожа! — взволнованно верещал тюремщик.

— Мне можно всё! — уверенно отвечал ему звонкий женский голос.

— Но, госпожа!

— Уйди с дороги!

— Госпожа!

— Пошёл вон!

После этой фразы я увидел говорившую — Ясну. Она подошла к решётке, или даже не подошла — подлетела. Взволнованная, напряжённая и очень злая. На правом плече у неё висела большая холщовая котомка. Княжна посмотрела на меня, покачала головой и негромко, буквально себе под нос, произнесла:

— Какой позор.

— Госпожа, ты не можешь здесь находиться, — продолжил свою унылую песню подошедший тюремщик. — Я буду вынужден доложить о твоём приходе господину.

— Беги! — отмахнулась Ясна. — Докладывай! Чего стоишь?

— Я не могу оставить пленника, — уже чуть ли не плакал тюремщик. — Я доложу, когда моя смена закончится. А сейчас я должен быть здесь.

— Сейчас ты должен заткнуться и отойти! — мрачно произнесла княжна и бросила такой грозный взгляд на тюремщика, что бедняга поспешил повиноваться.

И откуда только взялось у этой девчонки столько смелости и жёсткости, ей ведь лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Впрочем, в старину люди намного раньше становились взрослыми, поэтому особо удивляться не стоило.

— Как ты, Владимир? — обратилась ко мне Ясна, забыв про тюремщика. — Ты ранен?

— Нет, — ответил я. — Получил несколько ушибов, когда упал на камни, но это не считается. Как ты сама? Как Звана? Как Любомир Чеславович?

— Со мной и Званушкой всё хорошо, — сказала княжна, сделала небольшую паузу и добавила упавшим голосом: — А про батюшку мне ничего не известно. Надеюсь, он жив.

— А ты можешь мне объяснить, что вообще произошло? — спросил я. — Если, конечно, об этом не запрещено говорить.

— Не запрещено. На нас напали чермяне.

— Это ваши враги?

— До вчерашнего дня я думала, что нет. Браноборский князь Станислав и мой батюшка — союзники князя Станимира. Мы не воевали с чермянами.

— Но почему тогда они на вас напали? — удивился я.

— Не знаю, — Ясна вздохнула и пожала плечами. — Батюшка как-то говорил, что Станислав держит на него обиду, но я никогда не думала, что она настолько сильная, чтобы из-за неё сделать вот это всё.

— Много людей погибло?

— Не очень. Воеводы и почти все дружинники предали отца. Дрались только самые верные.

Ясна снова вздохнула и замолчала, было видно, что ей с большим трудом даются эти слова. Через некоторое время она продолжила рассказывать:

— Мне сначала сказали, что ты сбежал, а сегодня утром я случайно узнала от слуг, что тебя бросили в темницу. Это ужасно, Владимир, так нельзя поступать с аманатами, это позор. Я поговорю с Лютогостом и заставлю его просить Станислава о твоём освобождении.

— Не стоит, — сказал я. — Не для того они меня сюда заперли, чтобы отпускать.

— Они не имеют права так с тобой поступать! Ты аманат! Если они боятся, что ты сбежишь, то должны запереть тебя в башне и обеспечить достойные условия. А вот так нельзя. Это позор!

Мне было приятно, что эта милая девушка так за меня переживает, и я не стал её расстраивать и говорить, что её брат, скорее всего, и был инициатором заключения меня в темницу вместо башни.

— А почему здесь так воняет? — неожиданно сменила тему княжна. — Что это за запах?

— Не обращай внимания, сегодня обещали прибраться, — соврал я.

— А как тебя кормят?

— Отлично. Хорошая здоровая пища: много витаминов, клетчатки.

— Чего много? — переспросила Ясна.

— Овощей много дают, — пояснил я. — Прям как знали, что я их очень люблю.

— А я не знала про овощи, — заметно расстроившись, произнесла девушка. — Я тебе окорок принесла и сало.

— Очень даже правильно сделала, — сказал я, улыбнувшись. — У них здесь окорок не очень вкусный.

Ясна тоже улыбнулась, поняв, что я пошутил, и протянула мне котомку, просунув её сквозь прутья решётки. Та оказалась довольно тяжёлой. Я поблагодарил девушку, отнёс передачу на свою лавку, вернулся к решётке и спросил:

— А вообще в целом как ситуация в городе? Захватчики ничего ужасного не вытворяют?

— В городе всё как и раньше, — ответила Ясна. — Чермяне никого не трогают. Только посты на всех воротах усилили и патрули по улицам ходят. Но я же тебе сказала, воеводы предали отца, поэтому патрули наполовину состоят из наших дружинников. Горожан никто не трогает.

— Это хорошо, — сказал я.

— Хорошо, — согласилась княжна. — Но очень обидно, что воеводы так поступили. Батюшка всегда был добр и справедлив ко всем. Он не заслужил предательства.

— Так всегда, Ясна. Предают в основном добрых и хороших. Плохих и злых не предают — их боятся.

— И Лютогост…

Девушка хотела что-то сказать, но снова замолчала. Её можно было понять — сложно принять тот факт, что твой родной брат — предатель, что он пошёл против отца и прислуживает врагу. Нужно было закруглять тему предательства, и я сказал:

— Как бы тебе ни было сейчас тяжело, надо держаться. Не забывай, на тебе Звана, ей сейчас особенно нужна поддержка. Она в силу возраста сильнее всех переживает за отца.

Ясна кивнула, соглашаясь со мной, и произнесла:

— Сейчас я пытаюсь выяснить, что с батюшкой. Надеюсь, он жив, и его тоже держат в темнице. Если это так, то буду пытаться его вызволить, отправлюсь к князю Станимиру на поклон, буду его просить о помощи, поеду к дяде Велигору — брату матушки, попрошу его помочь. А если…

Княжна снова замолчала. Её глаза предательски заблестели, но тем не менее слёз Ясна не показала, она тяжело вздохнула и закончила мысль:

— А если батюшка погиб, то мы со Званушкой переедем к дяде. Он нас любит, он примет нас. А здесь я не смогу больше жить.

Ясна снова замолчала, и в возникшей тишине раздалось новое блеяние тюремщика:

— Госпожа…

— Заткнись! — в этот раз рявкнул на него уже я.

Тюремщик замолчал, и мы какое-то время с Ясной просто стояли и смотрели друг на друга. Через прутья решётки, держась на них руками. Меня тут же накрыло воспоминаниями — подобные сцены я в прошлой жизни не раз видел в кино. И как правило, в тех фильмах героям не очень-то везло.

— Мне надо идти, Владимир, — сказала девушка, положив свою ладонь на мою руку. — Надеюсь, ты недолго здесь пробудешь. Я сделаю всё возможное для того, чтобы тебя отпустили или хотя бы перевели из этой ужасной темницы в башню и держали соответствующе твоему положению.

И это были не слова вежливости — Ясна действительно собиралась добиваться моего освобождения или перевода, мой дар дал мне возможность ощутить, что девушка говорит правду. Её слова был настолько искренни, что меня словно обожгло ими.

— Благодарю тебя, — сказал я. — Когда находишься в таком месте, очень приятно знать, что ты кому-то небезразличен.

Ясна улыбнулась и, как мне показалось, немного смутилась.

— Я ещё приду! — пообещала она и сразу же быстро удалилась.

А я, проводив княжну взглядом, вернулся на свою лавку. Сел на неё, прислонился спиной к холодным камням и задумался, переваривая полученную информацию.

На Крепинск напал Браноборский князь Станислав. Тот самый Станислав, чей старший сын Далибор был когда-то помолвлен с моей сестрой Беляной. Похоже, этот князь решил отменить помолвку, иначе как-то совсем нехорошо он обращался с будущим родственником. Вариант, что он не знает о моём присутствии в замке, я отмёл. Раз он, как и Любомир Чеславович, был союзником Станимира, то явно знал, на каких условиях Златоярский князь заключил перемирие с моим отцом.

Но если игнорирование Станиславом помолвки его сына и Беляны меня не особо удивило — после того, как он привёл свою дружину к стенам Велиграда всем стало понятно, что у этой помолвки нет будущего; то заключение в темницу аманата своего союзника, вызвало у меня недоумение. Я догадывался, что Браноборскому князю плевать на моего отца, но теперь выяснилось, что не только на него, но ещё и на Станимира.

О причинах такого поведения правителя чермян я даже гадать не стал — у меня было слишком мало вводных данных, чтобы высказывать хоть какие-то предположения. Поэтому я занялся более приятным делом — принялся развязывать котомку. Ясна говорила про окорок, и после двух суток веганской диеты это было веским поводом поскорее извлечь из холщового мешка его содержимое.

Извлёк. И не мог не порадоваться тому, что увидел. Помимо упомянутых княжной окорока и здоровенного куска сала, она принесла увесистый ломоть хлеба, пяток варёных яиц, два больших пряника и бутыль с молоком — немаленькую, литра на два. Этим всем можно было полноценно дней пять питаться, дополняя рацион брюквой и репой. Молоко, главное, в первый день выпить, будет жалко, если прокиснет — простоквашу я не люблю.

А ещё Ясна положила в котомку большой нож, чтобы я мог нарезать окорок, сало и хлеб. Или не для этого — девушка она умная, сообразительная. Впрочем, толку от ножа, как от оружия было мало — тюремщики благоразумно не подходили близко к решётке. Если бы подошли, я и без ножа бы справился.

С удовольствием перекусив, я отметил, что жизнь не то чтобы стала прекрасной, но немного ярких красок в ней прибавилось. Завязав котомку, я положил её под лавку и на всякий случай закидал соломой. А то ещё притащится Лютогост, увидит и велит тюремщикам забрать. С него станется.

На полный желудок захотелось подремать. Не знаю почему, но в темнице мне постоянно хотелось спать — возможно, не прошли ещё последствия отравления или заклятия, а может, сказывался недостаток кислорода в помещении.

Однако вздремнуть не получилось — только я устроился поудобнее на лавке, как началась пересменка у охранников. В целом меня это мало волновало, и я даже не повернулся посмотреть, кто заступил на пост. А зря не повернулся — только я начал засыпать, как мне по затылку ударило что-то тяжёлое и твёрдое. И тут же раздался неприятный визгливый смех.

— Ты совсем страх потерял? — прикрикнул я на тюремщика, вставая с лавки.

— А что ты мне сделаешь? — ответил вопросом на вопрос долговязый наглец с изрытым оспинами лицом и кривыми зубами.

— Что сделаю? Как только освобожусь, вспорю тебе живот и набью его гнилым луком! — пообещал я по уже отработанной схеме.

— А с чего ты решил, что ты освободишься? — сказал тюремщик и снова неприятно заржал.

Похоже, с этим не получилось. Или смелый, или тупой, или наоборот слишком умный. Понимает, что последнее, чем я буду заниматься в случае освобождения — это искать придурков, бросавших в меня гнилые овощи.

— Вот когда будешь свои потроха в руках держать, тогда вспомнишь этот разговор! — пригрозил я и направился к ближайшей лавке, чтобы прикрыться ею.

А ведь так хорошо всё начиналось: разговор с Ясной, вкусный обед, и вот ведь надо было именно этому рябому упырю заступить сегодня на дежурство. Я поднял лавку, прикрылся и, надеясь, что тюремщику быстро надоест такое развлечение, принялся считать броски.

Первый, второй… Третьего не последовало. Вместо него до меня донёсся незнакомый голос:

— Воропа́й! А ты чего здесь делаешь?

— Как чего? — полным удивления голосом ответил тюремщик. — Службу несу.

— А почему здесь?

— Куда поставили, там и несу. А ты чего припёрся?

В поле моего зрения появился мужчина лет тридцати — среднего роста, крепкий, тоже одетый в форму охранника. Он взглянул на меня, покачал головой и с тоской произнёс:

— Перепутал я. Мне, наверное, в ночь выходить. Не понял я десятника.

Пришедший ещё раз вздохнул, а его долговязый коллега вдруг обрадовался и сказал:

— Слушай, Могу́та, раз уж ты пришёл, посиди здесь немного, а? Я тебя тоже как-нибудь выручу

— А ты куда собрался? — спросил Могу́та.

— Да сбегаю быстро к Роса́нке — поварихе. Мы с ней поругались вчера. Я мёду хмельного напился, наговорил ей лишнего. Посиди, а? Я быстро. Или не быстро, если Роса́нка меня приголубит.

Сказав это, долговязый залился своим неприятным смехом.

— Да кто тебя приголубит такого страшного? — не удержался я от едкого замечания.

Воропа́й со злостью посмотрел на меня, схватил из корзины гнилую брюкву и швырнул в мою сторону. Не попал.

— Давай уже быстрее иди тогда, коль собрался! — прикрикнул на него Могу́та.

— Иду, — сказал долговязый. — А ты пока можешь повеселиться. Вон ещё полкорзины гнилья есть.

Сказав это, герой-любовник умчался к поварихе, а его временный сменщик подошёл к решётке и оглядел меня с головы до ног.

— Чего смотришь? — сказал я. — Даже и не думай в меня что-либо бросать!

— Да я и не собирался, — спокойно ответил Могу́та.

Я пригляделся к нему: не сказать чтобы он меня боялся, похоже, просто не хотел ничего в меня бросать. Видимо, нормальный человек. Да и лицо не глупое с виду.

— Хочешь заработать? — спросил я без долгих вступлений.

— Заработать все хотят, — ответил охранник, и мне его ответ понравился.

— Если ты меня отпустишь или поможешь как-нибудь отсюда сбежать, я отдам тебе княжий перстень и браслет, а потом ещё много денег дам. Я обещаю.

— Мне не нужен твой перстень.

— Я понимаю, что моя жизнь стоит намного дороже, но сейчас у меня есть только перстень и браслет.

— Твоя жизнь стоит три печати, — неожиданно заявил Могу́та.

Мне, конечно, стало обидно, что мою жизнь оценили так дёшево, но меня это утраивало.

— Тогда бери перстень, — сказал я. — Он дороже трёх печатей.

— Мне не нужен перстень.

— Браслет бери. Он тоже дорогой.

— И браслет не нужен.

Сказав это, Могу́та отошёл и сел на лавку в глубине коридора, и как я ни пытался его подозвать, больше он ко мне не подошёл. А минут через двадцать вернулся Воропа́й. Хмурый и дёрганый.

— А ты чего так быстро? — снова поддел я наглого тюремщика. — Не приголубили?

Воропа́й подошёл прямо к решётке, бросил на меня ненавидящий взгляд и прошипел:

— Ты у меня до утра будешь лавкой прикрываться!

А потом произошло то, чего я никак не ожидал — к долговязому тюремщику подошёл его коллега и резким движением вонзил ему нож в правый бок. Воропай даже вскрикнуть не успел, лишь открыл рот, выпучил глаза и посмотрел на меня с невероятной обидой. Почему на меня, а не на того, кто пырнул его ножом, я не понял.

Могута тем временем на всякий случай зажал раненому ладонью рот, чтобы тот не закричал. После чего уложил его на пол, добавил ещё два удара, чтобы наверняка, после чего сорвал у Воропая с пояса связку ключей, открыл замок и отпер камеру.

Вот это поворот. Я даже растерялся.

— Ты свободен, княжич, — спокойно произнёс Могута.

— Благодарю тебя, — сказал я, снял перстень и браслет и протянул их своему спасителю.

— Мне это не нужно, — заявил тот.

— Но я хочу тебя отблагодарить. Как я уже сказал, моя жизнь стоит намного дороже, но это всё, что у меня сейчас есть.

— Три печати, княжич. Сегодня твоя жизнь стоит три печати. А лишнего мне не надо.

— Ну нету у меня этих печатей! — вспылил я. — Возьми перстень или браслет, они стоят намного дороже.

— Так, я с тебя и не требую плату, — всё с тем же ледяным спокойствием произнёс Могута. — Ты эти три печати уже заплатил.

— Ты о чём, вообще? — растерялся я. — Когда я тебе платил?

— Помнишь девочку, которую ты защитил на ярмарке от Лютогоста-изверга? Она моя дочь. Я благодарен тебе за это, княжич. Ты хороший человек. Помочь тебе — мой долг.

Вот действительно, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Я даже и не придумал сразу, что на это ответить. А Могута тем временем начал раздеваться и сказал:

— Нам с тобой надобно одеждой поменяться. Я в твоей мимо дружинников пробегу и в болота. Я их хорошо знаю, пройду, а тебе там не выжить. Все решат, что ты утоп и искать не будут. А ты на крышу лезь, я покажу, где ход. Там сиди почти до утра. А с петухами беги на рыночную площадь. Из города сейчас не выйти незаметно, но на рассвете с рыночной площади уходят повозки в ближайшие деревни за товарами, и простой народ выходит по делам. Поэтому Южные ворота открывают на выход без проверки. Вот с этой толпой и выйдешь.

— А потом, когда из города выйду, в какую сторону мне идти? — спросил я.

— В Брягославль. Ежели пешком, дней за семь-восемь дойдёшь. А там уже будет проще, оттуда на север в Речин многие едут, там затеряешься, сможешь и в повозке ехать или гусака нанять, если деньги найдёшь. Но остерегайся дружинников. И в лес далеко не заходи, зверья сейчас очень много. Постоянно кого-нибудь да задерут.

— Понял. Благодарю тебя, Могута, я теперь твой должник.

— Нет, княжич, — возразил мой спаситель. — Теперь мы в расчёте. Я ещё вчера хотел тебе помочь, но вчера Рутын дежурил, а он с моей деревни, его жалко. А Воропая не жалко, он был плохой человек.

— Это я заметил.

Могута схватил тело Воропая, подтащил его к самой решётке и пояснил:

— Надо, чтобы подумали, что ты сам его зарезал, тогда не будут сообщников искать. А ты давай одежду-то скидывай, пока сюда никто не пришёл. Разбегаться нам надо.

— Да сейчас, — сказал я и принялся раздеваться.

— И вот ещё, — произнёс Могута, протягивая мне свою рубаху. — Если заблудишься или ещё чего, иди в Малиновку. Это моя деревня. Мой дом — третий с краю от оврага. У него ставни с зайцами, таких ни у кого больше нет в деревне. Только приходи ночью, не надо, чтобы жена и дочь тебя видели.

— Надеюсь, до этого не дойдёт, — сказал я. — Но благодарю. Ты хороший человек, Могута.