Последняя теорема

13 Удобное место для допроса

Ранджит провел под следствием чуть больше двух лет, но допрашивали его по-настоящему только в первые шесть месяцев. Место его пребывания на протяжении этого времени никак нельзя было назвать удобным.

Первый намек на то, какая его ждет жизнь, Ранджит получил, когда ему завязали глаза, заткнули кляпом рот и пристегнули наручниками к сиденью в офицерском вертолете. Куда его повезли, можно было только догадываться, а занял полет не более получаса. Затем Ранджиту помогли спуститься по трапу на бетонную площадку, по которой его вели метров двадцать-тридцать, после чего опять были ступеньки и летательный аппарат. Там его тоже пристегнули к сиденью.

То, что это не вертолет, а самолет, Ранджит понял, когда колеса шасси загрохотали по бетонке. Самолет набрал скорость и вскоре оторвался от земли. Путешествие было довольно долгим, но за все время никто не заговорил с юношей. Ранджит слышал болтовню пилотов на языке, которого он не понимал, но когда попытался объяснить, что хочет в туалет, ответ был бессловесный, но доходчивый — в виде крепкой пощечины.

Но в конце концов его отвели в маленький туалет, не сняв повязки с глаз и не закрыв за ним дверь. Потом ему дали поесть. Опустили столик на стоящем впереди кресле, что-то положили на него и приказали: «Ешь!»

Это было что-то вроде сэндвича с сыром незнакомого сорта. В последний раз Ранджит ел часов двадцать назад, а потому не колеблясь проглотил все до крошки, хотя запить было нечем. Он просил воды, но получил лишь новую затрещину.

Долго ли они летели, Ранджит не мог судить, потому что в какой-то момент он забылся неспокойным сном и очнулся от шума и тряски, означавших, что самолет приземлился. Судя по тряске, посадочная полоса была намного хуже взлетной. Повязку с глаз Ранджита и теперь не сняли. Ему помогли выйти из самолета и усадили в машину, на которой везли больше часа.

Потом его втолкнули в какое-то здание, провели по коридору в комнату, усадили на стул. Один из сопровождавших обратился к нему на ломаном английском, с сильным акцентом:

— Руки класть перед себя. Нет, ладонь кверху!

Как только Ранджит сделал, как было велено, его ударите по ладоням чем-то тяжелым.

Боль была ужасной, Ранджит не удержался и вскрикнул. Тот же голос произнес:

— А теперь ты говорить правда. Как твой имя?

Этот вопрос Ранджиту задавали еще не раз. Дознаватели не желали верить, что он — Ранджит Субраманьян, случайно надевший чужую одежду, которая, судя по пришитым меткам, принадлежала Киртису Канакаратнаму. Всякий раз, когда Ранджит давал честный ответ, его наказывали за вранье.

Все допрашивающие вели себя по-разному. Когда приходила очередь потного коротышки по имени Бруно, он пользовался своим излюбленным орудием добывания правды — куском электрического кабеля толщиной четыре-пять сантиметров. Боль от ударов была страшной. Порой Бруно бил Ранджита по обнаженному животу ладонью. Это было не просто больно. Всякий раз юноша гадал, не оторвался ли у него аппендикс или селезенка. Но все же было в методах Бруно кое-что утешительное. Он не вырывал ногти, не ломал кости, не выковыривал глаза. Ранджиту вообще не наносили неизлечимых травм, а значит, можно было надеяться, что в конце концов его отпустят.

Но вскоре надежда угасла. В один ужасный день Бруно отшвырнул кусок кабеля, схватил со стола с орудиями пыток короткую деревянную дубинку и несколько раз ударил ею Ранджита по лицу. Он выбил зуб и оставил кровоподтек под глазом. Упование на скорое освобождение растаяло как дым.

Второй заплечных дел мастер был пожилым. Он ни разу не назвал своего имени и всегда смотрел на Ранджита, прищурив глаз (Ранджит для себя прозвал его Одноглазым). Он редко оставлял отметины на теле Ранджита и допросы вел со странной доверительностью. В первый раз, когда к нему привели Ранджита, двое подручных уложили юношу на спину и Одноглазый взял в руки тряпку.

— То, что мы сейчас делать, — сказал он вежливо, — заставлять тебя думать, что ты умирать. Но ты не умирать. Я не разрешать это случиться. Только ты отвечать на мои вопросы вся правда.

После этих слов он накрыл лицо Ранджита тряпкой и стал лить на нее холодную воду из металлического кувшина.

Ранджит никогда не испытывал ничего подобного. Было не так уж больно, но почему-то холодная вода вызывала жуткий, всепоглощающий страх. Умом Ранджит понимал, что не умрет от этой пытки, но у тела на этот счет имелись собственные соображения. Телу казалось, что оно безнадежно тонет, и Ранджиту захотелось, чтобы пытка как можно скорее закончилась.

— Помогите! — крикнул он, вернее, попытался крикнуть. — Хватит! Дайте мне встать!

Но у него получалось только бульканье и всхлипывание, мало похожее на английские слова.

Журчание воды прекратилось, с лица сорвали тряпку, Ранджита приподняли.

— Ну, как твой имя? — учтиво осведомился Одноглазый.

Ранджит долго откашливался, прежде чем смог выговорить:

— Меня зовут Ранджит Субр…

Но закончить не успел — его схватили за плечи и швырнули на кушетку. Лицо опять накрыли тряпкой, снова полилась вода.

Еще четыре раза он умолял прервать пытку и пытался назвать свое настоящее имя, но всякий раз его снова укладывали.

Наконец он, захлебываясь, прокричал:

— Меня зовут так, как вы хотите. Только перестаньте!

— Хорошо, — обрадованно проговорил Одноглазый. — Так бывать лучше, Киртис Канакаратнам. А теперь говорить мне, на какая страна ты работал?

Существовало, конечно, много других способов склонить подозреваемого к сотрудничеству, но ни одним из них следователи не добились признания, потому что Ранджит не совершил преступлений, в которых мог бы признаться.

Это до крайности злило мучителей. Тот, которого юноша прозвал Одноглазым, сообщил:

— Ты сам делать себе плохо, Ранджит, или Киртис, или как еще там твой имя. Слушать меня. Тебе бывать легче, если ты перестать говорить, что ты не Киртис Канакаратнам.

Ранджит решил на пробу внять совету. Действительно, стало немного легче.