Последние боги: Пробуждение

Глава 8: Испытание болью

Боль стала привычной. Она встречала меня утром и провожала ночью. Она стала моей неизменной спутницей, тихим шёпотом напоминая, что я ещё жив. Иногда мне казалось, что её хватило бы на сотню людей, но вся она почему-то доставалась мне и Славе.

Я снова лежал на грязном полу, привалившись к стене. Грудь горела от ударов, губы распухли, левый глаз почти не открывался. Пальцы на правой руке были сломаны два дня назад, но сейчас… сейчас я мог ими двигать. Медленно, осторожно, но двигать. Это было неправильно. Я знал, что такие травмы должны заживать неделями, а тут… Я даже не чувствовал сильной боли. Только лёгкую ноющую ломоту. Словно тело само подстраивалось под происходящее, не давая мне сломаться.

Я не мог объяснить, что со мной происходит. Сначала думал, что просто схожу с ума, что боль настолько въелась в сознание, что я перестал её замечать. Но нет. Я восстанавливался быстрее, чем должен. Гематомы пропадали за день-два. Трещины в костях срастались в разы быстрее обычного. Даже глубокие порезы, которые оставляли на мне уголовники, затягивались чуть ли не на глазах. Это было пугающе. И в то же время… чертовски полезно.

Слава же… у него таких способностей не было. Он слабел с каждым днём. Он и раньше не был особенно крепким, но сейчас выглядел так, будто ещё чуть-чуть — и он просто растворится в этой тьме. Глаза его потухли, дыхание стало тяжёлым и рваным. Он не разговаривал, только иногда шептал что-то себе под нос. Однажды я услышал, как он повторяет одно и то же слово:

— Зачем… зачем… зачем…

Я не знал, на что он надеется. Может, ждал, что нас спасут? Что мир вдруг резко придёт в норму, и всё это окажется дурным сном? Я бы хотел сказать ему, что всё будет хорошо. Но я не лгал друзьям. А правда была такова: отсюда живыми не уходят.

Новых узников приводили каждые пару дней. Разные люди: бывшие военные, обычные гражданские, даже один подросток лет пятнадцати. Они не задерживались надолго. Либо их забирали для "работы", либо… либо они просто исчезали. Никто не хотел с нами общаться. Люди видели, как к нам относятся, и старались держаться подальше. Только иногда шептали, что творится снаружи.

А снаружи был хаос. Власти так и не смогли взять ситуацию под контроль. Мутанты заполонили город, банды захватывали улицы, обычные люди прятались по подвалам, боясь выйти наружу. Никому не было дела до тех, кто оказался в этом аду вместе со мной.

На восьмой день Слава сломался. Совсем.

Он уже почти не говорил, не двигался, даже не реагировал на побои. Когда утром пришли уголовники, он не поднял голову. Просто лежал, глядя в пустоту.

— Всё, этот уже кончился, — хмыкнул долговязый, толкнув его носком сапога. — Пора использовать его по назначению.

— Нет! — Я рванулся, но тут же получил удар прикладом в живот. Меня согнуло пополам, грудь пронзила резкая боль. Я закашлялся, выплёвывая кровь.

— Сиди, падаль, — огрызнулся другой бандит, сжимая автомат. — Хочешь, чтобы тебя тоже вывели? Это можно устроить.

— Пусть лучше меня, — выдохнул я, сквозь боль приподнимая голову. — Берите меня вместо него.

Бандиты переглянулись и рассмеялись.

— Да ну, ты же удивительно крепкая игрушка, — ухмыльнулся долговязый. — С тобой можно ещё поиграть. Так что сиди и наслаждайся.

Они подняли Славу под руки. Он не сопротивлялся, даже не пытался вырваться. Просто позволил им увести себя, как куклу.

— Отпустите его! — прохрипел я. — Он не выдержит там! Он сдохнет!

— Ну так в этом и смысл, — ухмыльнулся долговязый. — Он послужит хорошей приманкой.

Я снова попробовал встать, но тут же почувствовал чью-то руку на затылке. Следующий удар отправил меня обратно в грязь.

— Эй, герой, тебе-то какая разница? — усмехнулся один из бандитов. — Он уже всё равно ни на что не годится. Хочешь, иди за ним. Мы даже не против.

Я сжал кулаки, но знал, что ничего не могу сделать. Не сейчас. Слишком слаб. Слишком бесполезен.

Последнее, что я увидел, — как за Славой закрывается дверь.

А потом я остался один.

Я опустил голову, тяжело дыша. Боль снова обняла меня, как старого друга. Но теперь в её объятиях поселился гнев. Жгучий, холодный, застывший внутри, как яд.

Я не знал, сколько ещё продержусь.

Две недели мучений растянулись в бесконечность. Каждый новый день приносил боль, унижение, жажду и голод. Я уже не помнил, каково это — просто лежать, без криков истязателей, без гнилого привкуса крови во рту. Но внутри меня что-то менялось. Я чувствовал это. Организм приспосабливался.

Бандиты, конечно, заметили, что я заживаю быстрее, чем должен бы. Но они не придавали этому большого значения. Для них я оставался очередной жертвой. Их игрушкой.

На седьмой день одиночества, когда моё тело едва держалось на грани жизни, в камеру швырнули нового пленника. Мужчина лет тридцати, с исхудавшим лицом, бритым черепом и глубокими тенями под глазами.

— Артем, — представился он хриплым голосом.

Я едва мог говорить — губы были разбиты в мясо, но я прошептал:

— Марк…

Тёма сел рядом, тяжело дыша. Прошло несколько минут молчания. Я прищурился, силясь разглядеть его в полумраке. Видел, как он нервничает, сжимает кулаки, словно пытаясь унять дрожь.

— Что снаружи? — прохрипел я. — Что там происходит?

Артем вздрогнул, посмотрел на меня, помедлив, тяжело вздохнул и, покачав головой, облизал пересохшие губы.

— Всё изменилось, — наконец выдавил он. — Эти твари, мутанты… Они теперь почти неуязвимы. У них какое-то поле. Пули их больше не берут, совсем. Ножи, топоры ещё работают, ну или что-то мощное, вроде пулемёта или снайперки. — Он сплюнул кровь. — А ещё люди… Начали творить что-то нереальное.

Я нахмурился, приподняв голову.

— О чём ты говоришь? Что случилось? — мой голос был хриплым, но в нём слышалась напряжённость.

Тёма медленно провёл рукой по лицу, будто собираясь с мыслями, затем еще раз облизал пересохшие губы и тихо продолжил:

— Я видел парня, который взглядом машину перевернул. Другой — швырнул молнию прямо из рук. Это не бред, это реальность. Кто-то получил силу.

Я задумался. Моё тело… Оно тоже изменялось. Я чувствовал это.

Через пару дней Тёму забрали. Он не вернулся.

Но я остался.

И пытки продолжились. Только теперь всё стало ещё хуже.

Ёжик, один из самых жестоких ублюдков, вдруг обнаружил в себе дар. Пирокинез. Он мог зажигать вещи силой мысли. Это открыло перед ним новые горизонты пыток.

— Ты, значит, выжить решил? — ухмыльнулся он однажды, разминая пальцы. — Давай посмотрим, насколько крепкий.

Пламя вспыхнуло на его ладони, а через мгновение всполохи огня скользнули по моей коже, обжигая плоть. Запах горелого мяса заполнил камеру, но я сжал зубы, не давая этому ублюдку насладиться моими криками.

Я помнил, как уголовник с ухмылкой рассказывал мне о том, как Слава погиб. Как тот до последнего отбивался, истекая кровью, как кричал, сражаясь с тварями, пока его не разорвали. Я сжал кулаки, ногти впились в кожу, но я уже не чувствовал боли.

Внутри разрасталась пустота. А затем — ненависть.

Ненависть клокотала внутри, кипела, смешивалась с болью, становясь её продолжением. И тогда я понял — пламя не причиняет мне той боли, что прежде. Оно было уже не врагом. Оно становилось частью меня.

Ублюдок сжигал меня заживо. Раз за разом. Но не видел главного — я адаптировался.

Сначала огонь причинял ту же адскую боль. Кожа лопалась, мышцы обугливались. Но вскоре я понял, что боль меняется. Она больше не была нестерпимой. Я ощущал огонь… И понимал его. Я начинал чувствовать тепло иначе. Оно уже не пугало меня. Оно… становилось частью меня.

Прошла ещё неделя.

Ёжик расслабился. Они все расслабились. Думали, что сломали меня. Что превратили в забитого раба.

Они ошиблись.

Когда Ёжик в очередной раз вошёл в камеру, я набросился на него, как зверь.

Я не бил — я рвал. Вгрызался зубами, ломал пальцы, выдавливал глаза. Ёжик завопил, пытаясь вырваться, но я был быстрее. Мои руки, окрепшие после недель истязаний, сжимались, как тиски. Хрустнули кости.

Ёжик захрипел, отчаянно пытаясь зажечь меня, но пламя уже не причиняло боли.

Огонь больше не был врагом.

Он был мной.

Яркая вспышка охватила тело Ёжика. Он заорал, но уже было поздно. Огонь, который он считал своим союзником, теперь подчинялся другому хозяину. Я чувствовал, как языки пламени обвивают мои пальцы, как жар становится естественным, родным. Вскоре всё затихло.

Когда всё закончилось, я поднялся. Моя кожа затягивалась прямо на глазах. А в ладони плясал маленький огненный язык.

Я протянул руку к двери камеры и толкнул её. Дверь скрипнула и чуть приоткрылась — уголовник не запер её за собой. Он и не мог: камера не закрывалась изнутри, а пришёл он один.

Я осторожно выглянул в коридор. Передо мной простирался пустой проход, освещённый мигающими лампами. Где-то вдалеке слышались приглушённые голоса. Сердце застучало быстрее. Шанс на побег был, но времени — в обрез.

Пора было уходить.