Полянский. Детектив-медиум. Новое дело

Ба. Часть 1

1.

Он растерянно оглядывался по сторонам, с отвращением принюхиваясь к затхлому запущенному жилью. Дуэт холодного табачного перегара и запаха стариковского тела угнетал нежное обоняние. Въевшийся дух корвалола также не сдавал позиций в борьбе с нашатырём и валериановыми каплями. Порыжелые обои с выгоревшим рисунком. Шапку и зимнюю куртку снял, но держал в руках, брезгуя положить или повесить её в этой помойке . Разуваться тоже не стал, и теперь снег с ботинок подтаял, добавив грязи.

– Дело хозяйское, смотри сам. За такие деньги вряд ли что-то ещё найдёшь.

В дверях на потёртый косяк тяжело облокотилась необъятная тётка-хозяйка. На ситцевое голубое платье в мелкий ромбик повязан засаленный фартук в пятнах от свёклы. С полной шеи свисал цветастый платок. Пальто набросила и не застегнула. Сапоги на босу ногу. «Показать квартиру» женщина пришла из соседнего дома.

– А кто тут раньше жил, Татьяна Ивановна? – Петя Ефимов старался не слишком глубоко дышать, но пыль и смрад всё равно лезли в нос.

– Мужа моего бабка. Померла вот только осенью. Муж всё оформил, чин чином. Не переживай, я чужие метры не сдаю.

– Убраться бы тут?

– Муж сказал, в ремонт сейчас пока никак не вложиться. Ты уж сам как-нибудь. Я тебе за уборку и ремонт за первый месяц скидку сделаю. Но депозит чтоб лежал. Тут лохов нет, – угрожающе нахмурилась хозяйка.

Он рассматривал распахнутые створки поцарапанной «стенки», пустые полки и треснутые стёкла. Содержимое шкафа вывернуто на пол. У стены справа, наверное, диван или тахта, только мебель почти не видна под ворохом старых одеял и связок картона расплющенных коробок.

– А чего разбросано всё, бабка что ли буйная была?

– Нет вроде, хоть и поехала кукухой на старости лет. Вещи потом перебирали, гробовые искали. Не нашли ни книжки, ни заначки никакой, – вздохнула тётка, и тут же подозрительно прищурилась. – Ты смотри, если случайно найдёшь чего, так это наше. А если свалишь, так я на тебя сразу заяву напишу, что ты нас обокрал! Давай, в общем, думай. Пойду, на кухне форточку открою.

Петя осторожно перешагнул через разбросанные коробки и ком тряпья. Чувствуя себя будто на минном поле, проторил тропинку в мусоре к окну. Хотел отдёрнуть штору, но вовремя передумал, сообразив, что его тут же засыплет пылью и дохлыми тараканами, как снегом с дерева. Морщился, чувствуя, как всё лицо перекашивает, будто лимон жуёшь.

Крайне неудачное стечение обстоятельств привело его в эту дыру. Вдрызг разругались со Светкой, приревновала, глупая кошёлка. Её папаша приехал и выставил, обложив последними словами. Спустил с лестницы среди ночи, шмотки следом выкинул, сумку в спину швырнул. А Ефимов уже так тепло обосновался, думал, что устроился. Жил со Светкой «в гражданском браке» больше полугода. Чем плохо: кормят, поят, ублажают всячески. Ну, собачились, конечно, в какой семье этого нет. У него родители через день посудой бросались, пили, да лаялись. Больше двадцати лет спорили, выясняя, кто из них двоих кому жизнь испортил.

Со Светкой познакомились в интернете, плотно общались пару месяцев. Запала она, повелась на красивые разговоры. Петя, даром, что тощий и виду из себя особо не имеет, да болтать горазд. Много цитировал на память из бабушкиной библиотеки. Девушки искушённые и уверенные в себе не поддавались на такую мелочь, а вот на нежных и недалёких действовало. Вот и подтаяла неизбалованная вниманием девица. Договорились, что Петя к ней в Москву приедет в гости повидаться и погулять. Явился с вещами, да и остался у неё. Уж очень был рад уехать из разбитой родительскими ссорами квартиры. Медовый месяц удался: со Светкой полночи всякие выкрутасы вытворяли, тут он тоже огня давал, старался, как в кино. Утром потом она на работу уезжала, а он дома оставался. Валялся на диване, в телефон таращился, или на ноутбуке сериал смотрел.

Но всё-таки понимал, что за девушку с квартирой держаться надо. Так что не халявил: и убирался, и готовил. Благо, мать отца была культурная женщина, воспитывала внука, пока сын с женой куролесили за стенкой. Бабушка растила его хозяином в доме, но вот самого дома ему не досталось. Заслуженной работнице маленького ДК нечего было оставить внуку в наследство.

После ссоры тогда переночевал разок у приятеля, одного, другого. Пробовал со Светкой помириться, да она его в чёрный список уже внесла. Знакомился с девушками, но не везло, с жильём ни одна не подвернулась. Хотелось зацепиться в Москве, а не возвращаться к родителям в халупу. Петя недолго кантовался у приятеля на диване. Устроился на работу в магазин на сменный график. Занятие не пыльное: грузить, да выставлять товар. С нетерпением ждал первой зарплаты, чтобы обзавестись своим углом. Полез в интернет и совершенно обалдел от уровня цен. А на этот вариант со съёмным жильём его вывел знакомый одного приятеля через другого знакомого, у которого удалось занять ещё десятку. Случай обнадёживал, однушка не совсем в глуши всё-таки: на работу сначала от Силикатной до станции маршруткой минут двадцать, на электричке до Москвы полчаса добираться, да потом ещё на метро.

Квартира страшенная, но такая дешёвая – просто не верится. Прикинув порядочную выгоду, Петя подписал договор аренды, внёс плату за два месяца сразу и страховую сумму отдал. Затем закатал рукава и попросил у хозяйки взаймы ведро, швабру, тряпок, мыла и порошка для стирки. Татьяна Ивановна посмотрела с уважением, принесла всё необходимое, чтоб навести чистоту и гигиену. Перекрутила вентили, включив воду и газ. На лестничной площадке открыла своим ключом щит и включила электричество в квартире.

Второй этаж кирпичной пятиэтажки, на фасаде мозаика «1967». Рамы деревянные, из прежнего времени, крашеные масляной краской. Балкон не застеклён и забит хламом, в высоком сугробе угадывались какие-то доски, ящики для рассады, алюминиевая выварка, какие-то тазы, коробки. Петя с опаской подёргал дверь, убедился, что открыть её можно. Надо будет заняться балконом, когда снег растает.

В коридоре неровно жужжал и стучал компрессором оживший исцарапанный холодильник. В малюсенькой кухне, покрытой жирной пылью, места ему не хватило. Рассохшийся светло-серый гарнитур «в ряпушку», с захватанными фасадами. На столе клеёнка прожжённая во многих местах сигаретами, с намертво завернувшимися краями. Липкий линолеум пузырями, в двух местах порван и заклеен несколькими полосами скотча. Окна выходят во двор, видно много деревьев. Летом должно быть тихо и зелено.

Санузел совмещённый. Петя долго спускал коричневую воду, трубы гудели и дребезжали. Аккуратно снял выцветшую целлофановую шторку в чёрных пятнах плесени. Съеденная временем шершавая эмаль в ванне, покрытой ржавыми потёками, вызывала дрожь. «Купаться тут нельзя, обдерёшься весь, как об наждачку. В душ перед сном слазаю, и ладно. Кстати, а душ-то работает?» – деловито размышлял он. Лейка заросла известью, но всё-таки брызгала, это обнадёживало.

Видно, что более или менее ценное и целое отсюда хозяева вынесли после похорон. Осталось сплошное барахло. Ефимов собирал в мешок лохмотья и старую обувь из покосившегося стеллажа в узкой прихожей, когда появился Виктор, муж Татьяны Ивановны. Возраст ему добавляли лысина и объёмное пузо, которое маячило складкой из под свитера в затяжках. От него стойко пахло варёной капустой. Виктор отдуваясь принёс железную стремянку, испачканную краской, со стуком прислонил к стене в коридоре.

– Вот. Держи. Это тебе. Жена сказала, чтоб окна помыть.

– Да какие окна! Мороз на улице! – изумился Петя.

– Ну, шторы снимешь, постираешь. Мало ли. Потолки низкие, но всё равно с лестницей-то удобнее будет, – Виктор пожал плечами и закурил, шагнув в комнату.

Петя длинной шваброй с мокрой серой тряпкой сгребал по паркету вдоль плинтусов в коридоре хлопья пыли, спутанные с паутиной и окурками. Протёр от пыли вешалки и полки в прихожей, с облегчением пристроил туда сумку и куртку, которые всё это время сиротливо висели на дверной ручке. Подошёл к Виктору, задумчиво дымившему на пороге.

– Татьяна Ивановна сказала, тут ваша бабушка жила?

– Да, Ба крепкая была старуха, старорежимная. Мать мою, свою дочь, пережила почти на пятнадцать лет, прикинь!

– Ох ты! Это ж сколько ей было?

– До ста лет года не хватило!

– Ни фига себе! – присвистнул Петя.

– Да, пожила Ба, повидала. От рака померла вроде, – Виктор равнодушно пожал плечами. – Мать с ней не ладила. Всё ждала, пока помрёт, думала, деньги останутся. Сначала мать обломалась, потом мы обломались.

– Не нашли?

– Неа... Ба широко жила, думаю, сама всё прожрала, прогуляла. Хоть квартира осталась, это ей от завода дали. Коммуналка за неё капает, решили сдавать. Да кто на такой клоповник сейчас польстится... Ты вот поживёшь, до ума доведёшь, тогда дороже сдать можно будет, – Виктор втёр окурок в паркет мокрым ботинком, откашлялся и вышел, захлопнув дверь.

Петя только рот раскрыл от незамутнённой откровенности квартирного хозяина. «Это ж надо! Правильно бабушка говорила, простота хуже воровства!». Нашёл розетку, придвинул трюмо поближе, включил телефон на зарядку. Петя протёр в комнате карниз от паутины, отцепил шторы, трухлявая ткань, расползающаяся в руках, стирке уже не подлежала, выбросил со спокойной душой. Зато в комнате сразу посветлело.

Спускался к мусорным бакам семь раз. Чихая и кашляя от пыли сгружал в мешки разорванные книги, журналы с телепрограммой, пачки квитанций за многие десятки лет. Подобрал в хламе пять разных пепельниц, все со сколами и трещинами, всё на выброс. Промыл углы, выметя тряпкой залежи тараканьих мумий, комки седых волос. Выбросил два стула, колченогих и рассыпающихся. Ящики комода были пусты, а старушечье тряпьё в жёлтых разводах валялось на полу. Откопал в мусоре тахту со скрипучими пружинами и прожжённой в нескольких местах синей обивкой. «Надеюсь, что клопов в ней не водится, иначе мне конец!» – вздыхал Петя.

«Устал, как собака! Но главный треш вывез, дальше уже полегче будет... Наверное» – на автопилоте думал он, пока тащился до универсама. Продукты решил не брать про запас, холодильник вонял плесенью. На его мытьё сил уже нет. Ефимов прикупил два пледа и полотенце, мыло, новые тапочки и немного еды.

В комнате стало просторно, посвежело. Принёс крепкую крашеную табуретку и целый стул из кухни. У окна письменный стол. Замки на ящиках расцарапаны, щепки торчат: их взломали. Внутри тумбы несколько открыток, выцветшие квитанции и чеки, чернильные пятна, пыль. Тахту Петя застелил пледом, получилось симпатично, даже уютно. «Моя первая квартира!» – с гордостью подумалось ему.

Принял душ, горячая вода вернула к жизни. «Мыло – критерий цивилизованности!» – с улыбкой вспоминал он старое кино, с удовольствием смывая с себя пот и пыль. Мышцы гудели. С сырыми волосами он расслабленно приплёлся в комнату, шаркая по паркету со стёртым лаком. Уселся на тахте и стал медленно есть сэндвич из кулинарии, запивая томатным соком.

«Как же завтра всё будет болеть! Ничего, на работе разбегаюсь. Хорошо, что посуды много. Надо порошку с содой купить, перемыть и перечистить всё. А то, мало ли... Так противно там прилипает всё... А я будильник-то не отключил?».

Петя подошёл к трюмо. На старом зеркале вспучились чешуйки серебряной изнанки. Неловко потянулся за телефоном на зарядке и уронил его между тумбой и плинтусом. С досадой вздохнул и стал двигать трюмо.

«А это что?».

Ногтем зацепил уголок. Похоже на кусок картона или бумажный конверт. Не ухватить. Петя раскрыл дверцу, осмотрел изнутри. Получается, что к задней стенке прибита ещё одна фанерка? А вдруг там что-то ценное? Адреналин взбодрил. На кухне в ящике нашёл большую плоскую отвёртку с ручкой, обмотанной изолентой. Некоторое время поковырялся, сидя на полу и пытаясь поддеть фальшивую стенку. Фанера отошла с треском, ощетинясь мелкими гвоздями. На пол упал квадратный конверт из посеревшей бумаги. Внутри прощупывалось что-то небольшое.

С колотящимся сердцем Петя разорвал ветхий квадратик. На ладонь ему выпал маленький гладкий железный крест, потемневший и в пятнах ржавчины. В погнувшуюся петельку заправлен толстый вощёный шнурок с плоским сложным узлом.

«Да, так себе сокровище! Прям ни в чём себе не отказывай, миллионер в трущобе!» – разочарованно вздохнул Петя, рассматривая находку.

Родители его не крестили, а бабушка была идейно против. Ну, а чего такого? Он машинально расправил петлю шнура и надел его на шею. Подобрал телефон, собирался подняться с пола, глянул в трюмо... И заорал в ужасе!

В отражении за его спиной на тахте сидела дряхлая старуха. Редкие седые волосы собраны в пучок. Серое худое лицо густо иссечено глубокими морщинами, глаза запали в глубокие тени. Длинное светлое платье слишком свободное для тощей фигуры. Дряблый подбородок с шеей стекли складками в вырез. Её иссохшие бледные руки, оплетённые венами болтались в рукавах. Привидение подняло костлявый палец и губам, призывая к тишине, и Петя услышал прокуренный каркающий голос:

– Тихо, баклан!

2.

Ему нужен отдых, нужно отвлечься. Перестать думать о делах и о Софии. Согласовав планы с агентством, Тимофей перевёл оплату за десять дней. Всё это время Ника будет сопровождать его. Заехал за ней в светлую просторную квартиру на Чертановской.

– Привет, котик!

Одета по-домашнему: короткая белая майка и джинсовые шорты, размером с трусы. Старые отметины на бледной коже. Он знал, чьи зубы и когти их оставили. Со временем Тимофей всё же смирился, что всегда будет для неё на втором месте: сколько бы он не сделал для Ники, монстр даст больше.

Встретила Полянского в прихожей, несколько секунд внимательно рассматривала его исцарапанный лоб. Потом обняла у большого зеркала. Узкая ладонь случайно провела по левому плечу, и замерла, осторожно нащупав заклеенные и зашитые порезы под рубашкой. Тимофей знал, когда Николь станет вечером раздевать и ласкать его, всё равно увидит располосованную руку и ободранную каменными ветвями кожу на ноге. Но сейчас не хотел рассказывать о прошлом деле. Огромные глаза глядели с тревогой. Так хотелось верить, что он важен для неё. Успокаивая, провёл рукой по голове, перебирая волнистые бело-золотистые пряди. Ника с облегчением вздохнула и потёрлась носом о заросшие щёки.

– Это тот бальзам, что я тебе подарила?

– Да, – улыбнулся он. – И масло приятно пахнет.

– Это кедр, нероли и сирень, Тимоша, – погладила она ухоженную бороду.

Её глаза – мутный зелёный нефрит, цвет тихой глубокой реки. С сероватыми, будто прибой, разводами. Цвет покоя. Полянский тихонько поцеловал её ладонь. Соскучился. Бережно прижал к себе.

– Сделай себе чай, если хочешь, котик, – ласково сказала Николь, игриво выворачиваясь из объятий, отошла к открытому комоду, тихо шлёпая босыми ступнями. – Я скоро.

Она аккуратно паковала небольшой сиреневый чемодан с перламутровым боком. Нежно поглаживая, сворачивала бельё и два платья, укладывала мягкие брюки, свободную тунику, две футболки. Пара туфель, кроссовки и прозрачная пластиковая сумка с косметикой. Полянский с сомнением наблюдал за этим багажом.

– Неужели тебе действительно необходимо столько вещей на неделю в гостях?

– Эй! – подняла она смеющиеся глаза. – Это мне говорит мужчина, у которого одежды больше, чем у меня?

– Нет, я просто думаю, что переодеваться тебе почти не понадобится.

Он усмехнулся в усы и только развёл руками. Прошёл на кухню, выпил полстакана воды, разглядывая обстановку. Знал, что сюда, «домой», она клиентов не приводила, это был принцип, обеспечивающий уголок покоя и безопасности. Но с долей ревности внимательно и безуспешно искал следы чьего-то ещё присутствия.

Повезло с погодой, солнечно и не жарко. Тимофей давно хотел прогуляться с подругой по вернисажу на Крымской набережной за парком Музеон и Домом художника. Николь была с ним тут два раза на выставке, но к реке они тогда не ходили. Под изогнутыми крышами уличных павильонов собрано множество работ, и оригинальных, и крикливо претендующих на оригинальность, и декоративно-прилизанных картин «на продажу», и забавных произведений из цикла «автор в ударе».

Ника, как модель по подиуму, легко переступала в босоножках на острых каблуках. На ней свободное светло-голубое платье с летящими рукавами, тонкая ткань на ветру обрисовывала худую длинноногую фигуру. Платье чуть съезжало то с одного белого плеча, то с другого. Тонкие вьющиеся волосы-водоросли развевались, следуя за наклоном маленькой красивой головы. Настоящая русалка!

Полянский держался немного позади. Его развлекало то, как Нику зазывали вольные художники, предлагая непременно написать портрет, приглашая позировать. Её светящаяся хрустальная внешность не могла не привлекать внимания. Николь отшучивалась, румянец ей к лицу. Смех девушки звучал стеклянным колокольчиком. Она время от времени оглядывалась, находила Тимофея нежным взглядом, убеждалась, что он рядом, что доволен тем, как ей весело.

Ника долго выбирала бусы на лотке среди сувениров ручной работы, по-детски радостно рылась в груде пёстрых, позвякивающих ниток из металлических, керамических бисерин и подвесок. Он благодушно наблюдал за ней, чувствуя, как усталая, тяжёлая тьма внутри отступает перед светом и теплом девушки.

До дома ехали почти два часа. Следя за движением машин, Полянский посматривал и на свою подругу. Николь вышла из фазы ластящегося шаловливого ребёнка и впала в пресный ступор застывших эмоций. Совершенно безучастно взирала на мир невидящими глазами.

В его квартире чуть ожила, привычная обстановка всегда действовала на неё успокаивающе. Тимофей стоял в дверях спальни и любовался тем, как она двигается, расправляя на плечиках напольной вешалки свои платья.

– Алиса, включи романтичную музыку! – окликнула она через плечо, потом, спохватившись, обернулась. – Прости, котик! Я забыла, что у тебя нет колонки.

– Ни за что не заведу эту бесовщину. Только не в моём доме, – ответил он и усмехнулся. – Мне и своих голосов в голове хватает.

Нику отвлёк какой-то звук, она выглянула в окно, ахнула и захлопала в ладоши.

– Тимоша, иди скорее, посмотри, какая прелесть!

Во дворе, на пятачке детской площадки развлекались молодые родители. Катали сына в большой игрушечной машине, которая жужжала мотором, мелодично сигналила и мигала лампочками. Отец азартно возился с пультом управления, детёныш радостно пищал, а мать, смеясь, снимала их на телефон.

– Игрушки стали классные делать, да? Надо будет такую Валерику подарить! – чистые глаза, светящиеся, лишённые притворства.

Он привык, что время от времени она пересекает грань своего безумия, на миг вспоминая о младшем брате, но не разрешая себе принять его смерть в далёком детстве. Полянский обнял её, гладя по голове.

Не спеша пообедали. В духовке разогрели розово-оранжевые стейки из форели. Гарнир – салат из водорослей. Ещё на столе белый вермут и оливки с лимоном, как всегда для неё. Никаких сладостей.

Прикосновение к чужой памяти часто тяготило. В их первую встречу, больше десяти лет назад, когда подвозил после неприятного инцидента с клиентом, он увидел многое из её прошлого. В том числе, узнал, что Николь ненавидит сладкое. Конфетами угощали девочку многочисленные собутыльники родителей, «друзья семьи», домогавшиеся с её десяти лет и растлившие в двенадцать. Так что сладкое для неё навсегда связано с болью и унижением.

Двух бокалов ледяного вина хватило, чтобы Николь снова развеселилась, завелась и начала приставать. Сидела у него на коленях, болтая нежные глупости, тихонько целуя, перебирая тонкими пальчиками волосы, зарываясь в бороду. А Полянский обнимал, жадно вдыхая почти растерявшийся за день жасминовый аромат её кожи.

Ночью его снова настиг кошмар. Не первый раз ему снилось: оставив спящую женщину, он выходит на кухню попить воды, а, вернувшись в спальню, находит любовницу мёртвой, в мокрых и холодных, липких от крови простынях. Вздрогнув, он проснулся от грохота сердца, задыхаясь. И сразу повернулся к Нике. Потянулся, почти уверенный, что коснётся остывшего мяса и спутавшегося окровавленного колтуна волос на разбитой голове. Но пальцы огладили костлявые плечи, теплый ребристый бок, прислушались к мерному стуку птичьего сердечка под маленькой грудью и движению плоского живота. Она улыбнулась, вздохнув во сне. Николь жива...

Тимофей осторожно поднялся с кровати, в ванной долго умывался, набирая воду в дрожащие ладони. Вытерся, стараясь просушить усы и бороду. Застыл перед зеркалом. А потом медленно провёл пальцами, ощупывая под волосами тонкие старые шрамы на подбородке и щеках и проваливаясь в прошлое...

...Восемь лет назад. Ей исполнилось восемнадцать. Своего тяжкого ремесла Николь смущалась, но была признательна Тимофею за участие и поддержку. Несколько раз простодушно порывалась отблагодарить его единственным понятным для неё способом. Встречались изредка, он платил за её время старой опытной сводне, которая быстро прибрала к рукам юную русалочку. Но, хотя бы уже не улица, не за еду с кем попало. Они знакомы больше двух лет, но он не пользовался её профессиональными услугами, не мог переступить через себя.

– Ты брезгуешь, котик? Презираешь меня? – огорчалась девушка.

– Нет, что ты! Чаще всего проститутки намного честнее и порядочнее тех, кто их покупает. И без вас многие бы просто с ума сошли от тоски и одиночества. Такие увальни как я, например, толстые и некрасивые очкарики.

– Нет, Тимоша, ты – самый красивый! Люблю тебя! – порывисто обнимала она его, смеясь.

Николь не удивлялась ни рассказам о необычной работе, ни тому, как он с ней обращается. Полянский не испытывал отцовских чувств, несмотря на разницу в двадцать лет. Заботливо опекал, но не покровительствовал. Запрещал себе желать, как женщину. Но что-то в ней отзывалось, отвечало его больным нервам. Особенно остро он ощущал это, когда из беззаботного ребёнка выглядывала усталая и циничная шлюха, которая давно всё про всех поняла.

– Мы оба с тобой по-своему поехавшие, Тимоша, поэтому нам так хорошо вдвоём, – говорила Ника.

Часто ловил себя на том, что не уверен до конца, живая ли это женщина, или ему так комфортно общаться с привидением. «Можно ли завести романтические отношения с призраком-утопленницей? Нашли друг друга два невроза!».

Тогда днём они посетили презентацию, посвящённую открытию клиники Ивана Шубина. А к вечеру Полянский приготовил сюрприз, привёз её в новую чистенькую, почти пустую студию у парка на Речном вокзале.

Удачно продав бабушкину двушку в Питере, он вложил средства в ремонт московских квартир, и успел выгодно прикупить эту светлую просторную комнату, неуверенно притворяющуюся отдельным жильём. Дом только сдали. Он хотел, чтобы она согласилась жить тут. И про себя решил, что если сегодня Ника будет настаивать, он сдастся, словно её совершеннолетие стёрло для него какую-то границу.

Довольный собой, Тимофей повесил пиджак на вешалку. Эту тёмно-синюю тройку в почти невидимую серую полоску надел впервые, смотрелся солидно. Устал немного, ослабил узел галстука и потёр тщательно выбритое лицо. Заложив руки в карманы, следил, как подруга изучает территорию.

«Она похожа на полевой цветок, его треплет ветер и глушат сорняки, а он цветёт ярким пятном в высокой траве!»

Ника в длинном сером платье прошлась по гулкому помещению, каблучки эхом стучали по плитке. Измерила тремя шагами кухню, проводя узкой рукой по гладкой столешнице. Далее мимо маленького квадратного стола, на котором он расставил купленные по пути воду, вино, упаковки с едой из японского ресторана. Обошла кругом большую кровать, стоявшую пока в центре комнаты. Пальцы Николь протанцевали по изголовью.

– Зачем мы сюда приехали, котик? Чья это квартира?

– Твоя, – улыбнулся он.

– Что?

– Это мой подарок для тебя, Ника, – перехватило горло, Тимофей неожиданно почувствовал, что волнуется. – Чтобы ты переехала от этой старой дуры, жила отдельно и своим умом. Я помогу тебе.

Девушка остановилась у стола и скрестила руки на плоской груди. Прямая, полупрозрачная, ключицы торчат, острые локти в стороны. Сейчас она больше напоминала гвоздь, чем смятый стебелёк.

– Я не хочу, Тимоша, – зелёные глаза смотрели холодно.

– У тебя есть время, подумай, – он был разочарован и смущён.

– Ты думаешь, что мне нужна свобода от этой жизни? Считаешь себя спасителем и благодетелем?

– Ника, я...

– А ты понимаешь, что я уже не могу жить по-другому? И не хочу...

– Глупости! Ника! Подожди, я сейчас... Налей пока вина себе!

После Тимофей проигрывал мысленно этот момент снова и снова. Пытался понять, объяснить себе, что же сказал или сделал не так...

Меньше минуты. Он вытащил из кармана пиджака плотный файл с документами. А когда вошёл обратно в комнату, то выронил бумаги на пол.

Неживые, помутневшие и остановившиеся глаза девушки смотрели прямо, но, казалось, не видели его. Николь наливала вино. Бокал переполнился, напиток залил стол и стекал на плитку.

– Ника, – хрипло позвал он, плавно шагая к столу.

Она приподняла голову, прислушиваясь, словно слепая. Вылила всю бутылку. Потом медленно перехватила её за горлышко и с коротким сильным размахом грохнула об столешницу. А потом вскинула руку к шее...

– Ника!

Тимофей бросился вперёд, перехватывая тонкие запястья. Она лишь чуть царапнула подбородок, не успела причинить себе вреда. Но не выпускала «розочку» из крепко сжатых пальцев. Николь яростно боролась, вырываясь с неожиданной силой, не видя его, оскалившись и глухо рыча. И в какой-то момент он понял, что не удержит, если только не сломает ей сейчас руку. Он не мог причинить ей боль, и дал дотянуться... Слишком испугался за неё, поэтому не чувствовал, как осколок впивается в подбородок и щёки. Она не специально резала, она отбивалась стеклом от чего-то невидимого и неведомого.

А когда остановилась, будто выключившись, обмякла и расслабленно рухнула. Тимофей подхватил, опустился с ней на пол. Держал, обнимая и успокаивая. Николь, очнувшись, в недоумении уставилась на бутылочное горлышко с острыми лепестками, испуганно отбросила в сторону. Потом подняла на него огромные побелевшие глаза, увидела порезы, залитую кровью одежду, и закричала в ужасе, зажимая рот руками. Бросилась в ванну, прибежала с полотенцем.

Пока ехали в травмпункт на такси, ждали приёма, и в то время, пока ему обрабатывали порезы и накладывали швы, она плакала и просила прощения. Говорила, что не понимает, как это получилось. И Тимофей, знал, это правда. Выручило удостоверение с лицензией, не пришлось разбираться с заявлением в полицию – несчастный случай на производстве, и всё. Дежурный врач обнадёжил, сказав, что повредили только верхние слои кожи, мол, рассекли бы до кости, было б сложнее.

Вернулись в беспорядок спешно оставленной квартиры. Полянский мрачно оглянулся на своё отражение в зеркале: пластыри, отёки, пятна зелёнки.

– Что ты? – обхватила его Ника.

– Подумал сейчас, никогда особо красавцем не был, а теперь и вовсе урод.

– Нет, котик! Нет! – она обняла за лицо прохладными ладонями, у неё покраснели и опухли от слёз глаза, на щеках пятна лихорадочного румянца. Лепетала, целуя его. – Ты самый красивый, Тимоша! Самый лучший, самый добрый! Ничего, доктор же сказал, всё заживёт. Ты – мой хороший! Отпустишь бороду и усы, ничего не будет видно! Ты – мой котик! Люблю тебя!..

В ту ночь она впервые осталась с ним в этой почти пустой квартире, где они так странно отметили новоселье... Не слишком избалованный женским вниманием, Тимофей расплавился в её объятиях. Сердечное внимание, нежная прозрачная красота, хрустальная хрупкость и птичья лёгкость девушки сделали его впервые счастливым и свободным. Пусть ненадолго, но он поверил в то, что любим, нужен и важен...

Полянский вынырнул в настоящее. «Может быть, было лучше для всех, если б она тогда меня убила?». Помотал головой, стряхнул наваждение, и насторожился, услышав какой-то жужжащий звук. Спохватившись, пошёл искать в прихожей по карманам и полкам телефон. Номер определился.

– Доброй ночи! Чем обязан, Вартан Гургенович?

– Здравствуй, Тимофе-джан! Прости, что поздно беспокою, – раскатисто зазвучал южный говор. – Очень надо, чтоб ты завтра подъехал! Ты просто не поверишь, что тут было!..