Полное погружение 2.0 (СИ)

Глава 39 Расплата

Если вершиной ты станешь,облаком стану я!

Грустишь ли сейчас, мечтаешь — я тишина твоя!

Станешь бескрайним морем — в берег я превращусь,

Станешь цветущим полем — дождиком я прольюсь.

Я всегда с тобою вместе.

Жилище наше — земля!

Если ты станешь песней — слова в этой песне я!

И если время бушуя, сотрет наших дней следы,

Как солнце тебя разбужу я, —

Как утро проснешься ты!

Наби Хазри.

Повелитель сидит на троне с хмурым видом и взмахом руки отсылает слуг, сейчас ему не до приема посетителей. И лишь мне позволено остаться рядом. Я молчу, боясь помешать тяжелым размышленьям царя, просто кладу подбородок ему на колени, смотрю снизу вверх, вырисовываю на широкой ладони спирали и знаки бесконечности. Наконец, он принимает какое-то решение и зовет исполнителей.

Насколько я поняла, он только что приказал тайно отравить свою мачеху, которая стала идейной вдохновительницей заговора. И такое распоряжение меня ни капли не смущает. Скорее, наоборот, я поражена, что наказание такое мягкое. Обычно в исторических драмах в ответ за покушение на правителя устраивают кровавую баню, и убивают всех, вплоть до любимой собачки заказчика. А тут все как-то на удивление тихо и мирно. Людям объявили, что это вражеские лазутчики пытались подорвать силу государства, но с ними уже покончено. Но в реальности дело оказалось в том, что у повелителя нет детей, и его младший брат сейчас является единственным человеком, кто мог бы продолжить род. Поэтому такое громкое преступление разрешилось столь чинно, без публичных казней или заточения в тюрьму.

Закончив с делами, царь поднимается на ноги и быстро выходит из зала, я едва поспеваю за ним. Останавливается он только во внутреннем дворе, в это время суток почти пустом, и только несколько стражников, до того упражнявшихся с мечом, мгновенно освобождают площадку.

Повелитель в этот раз выбирает настоящие клинки, а мне остается только стоять в сторонке и дуться, незаметно для остальных строя печальные рожицы. Ведь после того позорного обморока Фатих запретил мне сражаться на мечах с кем бы то ни было, даже с ним самим. Впрочем, зрелище стоит того, чтобы просто посмотреть со стороны. Движения повелителя завораживают не хуже Танца, и среди них много знакомых мне элементов, но так выполнить их мне удастся еще не скоро и только после напряженных тренировок.

Солнце клонится к закату, и двор почти полностью оказывается в тени от стены. Властитель отбрасывает мечи, ведь уже наступило наше время — то, которое мы проводим только вдвоем. Сейчас дворец почти пуст, все попрятались в страхе, и коридоры окутывает непривычная тишина.

Мы идем по какой-то длинной и незнакомой мне галерее, так что на лицо ложится то узкая тень от колонн, то последние лучи заходящего солнца. И от этого я почти ничего не вижу — весь мир превращается в мельтешении красных и черных полос. Я могу только слышать шаги повелителя рядом, и почему-то мне вдруг становится страшно, почему-то только сейчас на меня с головой накатывает понимание, что еще бы чуть-чуть, и меня уже откачивали бы успокоительными врачи «Ворой реальности».

— Фатих… — на ощупь нахожу край его пояса, жестом прося остановиться. — Фатих, я…

Тяну его в тень, чтобы рассмотреть лицо, чтобы убедиться: он еще здесь, рядом со мной, а не рассыпался на пиксели, не растворился цифровой дымкой.

«Помоги мне, мне так плохо», — натыкаюсь спиной на колонну, нащупываю какой-то выступ, подтягиваюсь на руках, садясь в нишу, и обхватываю повелителя руками и ногами — прижаться теснее, вплавиться в его тело.

Может и глупо, но мне хочется, верить, что если я буду держаться крепче, то нас не разлучат ни жестокая реальность, ни еще более жестокая смерть. Никогда не отпущу, никому не отдам!

Властитель целует мое лицо, гладит по спине, но этого слишком мало. Целую в ответ, впиваюсь в губы, вцепляюсь в пояс, пытаясь раздеть, добраться до голой кожи.

«Возьми меня прямо здесь, сделай своей», — болезненная жажда сжигает меня, кажется, что я умру, если не получу желаемого прямо сейчас.

Повелитель перехватывает мои запястья, сжимает, отводя в стороны, не давая рвать на нем одежду:

— Что же ты делаешь со мной, глупая девчонка?

Я только теснее прижимаюсь, крепче охватывая ногами:

— Люблю… — легко освобождаю руки из захвата и вновь обнимаю, утыкаюсь носом в шею, и тихие слова едва различимы, — пока могу.

Я впервые говорю ему о своей любви вот так прямо, а не строчками стихов, и эти слова вдруг становятся материальны, раскалывают охватившее меня болезненное напряжение. Нетерпение и безумие исчезают, и остается только острая, с привкусом отчаяния, нежность.

— Люблю…

Тихий ответный шепот — всего одно слово — переполняет меня, сладкой дрожью проходит от макушки до кончиков пальцев на ногах. Теперь оно будет жить во мне, пока жива я и даже после моей смерти будет звучать оно.