Сумели угадать по множеству примет
Моей влюбленности таинственный расцвет.
Твердят, что жар любви едва ли беспредметен,
Что существует центр вращения планет…
Им хочется улик, доносов, слухов, сплетен,
Им надо выведать любви моей секрет.
Но скрытность мудрая прочней любой кольчуги,
Притворством праведным я, как броней, одет.
Предателя теперь я вижу в каждом друге,
И ни один еще не смог напасть на след.
Любовь пришла ко мне, — не так ли к верной цели
Приходят странники, весь обошедши свет?
Не сможет угадать никто моей газели,
Зачем же эта брань, в которой смысла нет?
Ее, жестокую, уста назвать не смели, —
Неумолимая лишь богу даст ответ.
А если спросят вдруг когда-нибудь, случайно,
О той, что принесла мне столько зол и бед,—
Солгу я, и язык моей не выдаст тайны,
И не нарушит он суровый мой запрет.
Ибн Хамдис.
Фатих:
Так вместе они слушают доклад одного из соглядатаев о том, какие слухи ходят по дворцу и городу о новой наложнице. Чужеземка тихо фыркает от еле сдерживаемого смеха, прячет лицо, когда рассказывает шпион о злобной и дикой демонице, в одиночку перебившей большую половину дворцовой стражи, и о том, что эту кровожадную девицу может усмирить только сам повелитель. Еще люди сплетничают о том, что владыке преподнесли в дар найденное в песках старинное кольцо, внутри которого был заключен дэв. И теперь древнее могучее создание вынуждено исполнять все приказы властителя, и даже обличие сменило на женское, потому что некоторые повеления можно претворять в жизнь только на ночной половине.
Целый день проводят владыка и Виалль неразлучно, и на обеденной трапезе подданные видят уже почти привычную картину — царя и наложницу, неподвижно застывшую рядом, словно прекрасная, но пугающая кукла. И если раньше она казалась им всего лишь устрашающей, точно призрак или дух, то сейчас и вовсе ужасает. Все слышали о вчерашнем поединке, и многие даже понадеялись, что эта чужеземная демоница больше не очнется никогда, но к глубокому их разочарованию та вполне жива, и даже не выглядит больной. Все стараются не смотреть на нее прямо и уж тем более избегают взглядов этих змеиных глаз, делают вид, что и вовсе не существует здесь этой странной чужеродной девы.
Сегодня праздничный день, и угощение на столах еще роскошнее, чем обычно, а редкие вина льются рекой. Гости пьют и едят, стараясь заглушить свой страх перед чужеземкой, и искусные музыканты и танцовщицы своим искусством облегчают им эту задачу. Но каким бы веселым и беззаботным не выглядело пиршество, именно за этими столами часто решаются судьбы не только отдельных людей, но и целых государств, заключаются выгодные союзы или рушатся единения. Здесь собираются только самые приближенные советники царя, значимые послы, богатейшие купцы — все те, кто держит в своих руках нити, управляющие целыми городами или даже странами.
Невольница большую часть времени сидит неподвижно и безмолвно, и никто не может сказать, слушает ли она беседы или нет, понимает ли оттуда хоть слово, да никому и неинтересно это. После всех тех мрачных слухов, что день ото дня становятся все более пугающими, люди избегают не только взглядов, но и самих мыслей о ней. Поэтому и вздрагивают все, а кто-то даже не может удержаться от вскрика, когда тихая музыка и неторопливые речи оказываются нарушены резким звоном опрокинутого золотого блюда с медовыми лепешками.
— О, я такая неловкая, — все присутствующие впервые слышат на удивление мелодичный голос чужеземки.
И все глаза обращаются к ней, но та больше не сидит неподвижно, она поворачивается и открыто смотрит прямо в глаза повелителя, никто кроме нее и не решится взглянуть так.
— Я думаю, эти лепешки не принесли бы вам пользы, повелитель, — дерзкая девчонка еле-еле склоняет голову, поворачивает ее чуть вбок и даже не думает опускать взор.
Кого угодно казнили бы за такую дерзость, и некоторые уже мысленно потирают руки, предвкушая, что скоро с этой чужеземной ведьмой будет покончено. Все в зале видят, как сурово сдвигаются брови властителя, как медленно темнеет от гнева его лицо.
— Да как ты смеешь, девка, указывать повелителю! — раздается в наступившей гнетущей тишине визгливый возглас, и невольница мгновенно оборачивается, находит взглядом среди гостей полного купца в расшитом камнями чужеземном платье.
— Еще один?.. — поднимается на ноги, заводит руку за голову, касаясь рукояти меча.
— Стража! — голос царя властно разносится по пиршественной зале, и лицо купца на короткое мгновение приобретает злорадное выражение, — взять их.
Повелитель указывает на торговца и на одного из визирей, сидевшего ближе всего к Виалль. Лица обоих в мгновение становятся белее снега.
— Н-но… но как же… — купец не может справиться с дрожащими губами и вымолвить хоть что-то связное.
Взмах руки, и двух почти бессознательных пленников уводят, а с ними и слуг, что отвечали за подачу блюд. Все гости молчат, они напуганы не меньше, ведь всем уже стало понятно, что случилось — кто-то пытался отравить властителя, а чужеземка каким-то образом распознала яд, да еще и указала на виновных.
И долгое время еще царил во дворце переполох, шепотом друг другу передавались новые, еще более невероятные слухи, и казалось всем, что повсюду разносятся крики жертв, из которых палачи пытающихся извлечь истину крупинка за крупинкой.
У повелителя лицо мрачнее зимнего моря, небрежным взмахом руки отсылает он слуг и советников — сейчас не до повседневных забот, на кону судьба всего государства. Палачи вытянули из арестованных преступников имена заказчиков, а советники раскрутили целую цепочку посредников, хотя властитель и так мог предположить, кто стоит за неудавшимся покушением. И оттого на душе у него становилось лишь тяжелее.
И никто кроме невольницы не смеет приблизиться к нему, опасаясь царского гнева. А Виалль же сидит, положив подбородок на колени повелителя и водит тонким пальцем по широкой ладони, не давая окончательно впасть в темную и разрушительную ярость.