Погоня за судьбой. Часть II

Глава III. Пробуждение

… Возникло ощущение. Завелась, затарахтела, зачадила выхлопом нейронных цепочек обременённая телом машина разума. Она жаждала идти по пустыне, по заснеженным полям, сквозь горные перевалы. Она отчаянно цеплялась за жизнь и не хотела гаснуть, выключаться…

Я открыла глаза. Никакого катера. Никакой каталки или чёрного силуэта в слепящем пятне света — только серые стены, тускло подсвеченные люминесцентными лампами. Стены были плоские, будто нарисованные на бумажном листе, и сперва я не поняла — почему. Я моргнула. Один раз, другой, третий… Правый глаз видел, а левый — нет. Неужели я теперь полуслепая?!

Сил моего тела хватило только на то, чтобы слегка повернуть голову. Рядом с койкой стоял внушительного вида агрегат, дюжиной трубок пробиравшийся куда-то под укрывающее меня одеяло. В трёх метрах, наполовину скрытая за ширмой, обнаружилась ещё одна койка. На ней кто-то тихо и недвижимо лежал — я видела лишь пару неподвижных ног, очерченных белоснежной простынёй.

Вдруг что-то тихонько запиликало, и в комнату вошла медсестра, а следом за ней — немолодой уже усатый мужчина. Внешность его была благородна, а из-под соболиных бровей цепко и пронзительно смотрели какие-то чрезвычайно грустные глаза. Похоже, эти глаза за свою жизнь насмотрелись на всякое — и теперь, прошитые красными прожилками и выдающие хронический недосып, они пристально изучали меня. Одет мужчина был в идеально подогнанный серый костюм — изрядно, впрочем, помятый, как и его усталое лицо.

— Дайте нам десять минут, пожалуйста, — тихим баритоном попросил он медсестру.

Та кивнула и вышла в коридор, затворив за собой дверь. Мужчина приблизился, ловким движением подтянул к койке небольшой белый табурет, уселся на него и сложил руки. Некоторое время он оценивающе разглядывал меня, и наконец нарушил молчание:

— Как я могу к вам обращаться?

Действительно, как? Моё имя… Я не помню его. Неужели я его забыла?!

— Я… Не знаю. Не помню, — едва слышно просипела я.

— Это ваши документы?

Он вынул из-за пазухи и положил передо мной удостоверение офицера полиции Каптейна на имя Элизабет Стилл. Глядя единственным глазом на фотографию, я силилась вспомнить изображённую на ней девушку с тёмными волосами. «Лиза, Лизонька, милая моя…» — свистела у меня в голове тень с серым лицом… Да, меня зовут Лиза! Но как я оказалась здесь?! И что со мной произошло?

— Я частично ослепла? — спросила я. — Ничего не вижу одним глазом.

— Не знаю, что с вашим глазом, но вот голова ваша перебинтована профессионально. — Мужчина невозмутимо поправил усы, вздохнул и продолжил: — Вы находитесь в больнице. Сейчас третье января, вечер. Вы пытались застрелиться в поезде Шанхай — Турку.

— Застрелиться? Зачем мне это? — спросила я, впрочем, мало удивившись — подобные мысли посещали меня с завидной регулярностью.

— В поезде произошёл инцидент с пальбой. Ваш попутчик убит, погиб также проводник вагона и двое случайных пассажиров. Вас нашли в коридоре напротив вашего купе…

Меня вдруг словно обухом по макушке ударило, и сквозь пульс, отдававшийся болью в черепе, на поверхность памяти начали всплывать и бешено крутиться обрывки недавних событий вперемежку с образами из видений. Как за верёвку, я мысленно ухватилась за всё отчётливей проступавший перед глазами последний бредовый образ — выстрел, который должен был оборвать мою жизнь, но не сделал этого. Одну за другой я вытягивала реминисценции из глубин сознания, словно звенья цепи. Несущийся сквозь тьму поезд. Гостиница. Космический корабль в лесной глуши. Дядя Ваня и неудавшееся ограбление века…

Я вспоминала. Но воспоминания всплывали обрывками, чужими и неясными…

— На этом документе ваше имя? — спросил незнакомец, выдёргивая меня из крутого пике в глубины памяти.

— Да. Меня зовут Элизабет, — сообщила я полуправду.

Мужчина удовлетворённо кивнул и придвинулся ближе.

— Элизабет… Я хочу знать, как вы оказались в этой ситуации. Постарайтесь отвечать предельно честно, потому что без взаимного доверия у нас с вами ничего не выйдет. Эти документы — ваши?

— Мои.

— Как вы попали на Землю?

— Меня командировали в рамках расследования налёта на орбитальный музей в Джангале… — Я поморщилась, с трудом пытаясь вспомнить подробности — мешала тупая боль, медленно сковывающая всё тело. — И последовавшего налёта на институт в Новосибирске.

— Могу я увидеть какой-то документ? Копию распоряжения, служебное задание, удостоверение…

— Нет, всё осталось в украденной сумке.

— Что ещё было в сумке?

— Мои личные вещи. Одежда, средства гигиены…

— Кем вам приходится погибший попутчик, который ехал с вами в купе? — спросил мужчина и уставился на меня в упор.

Погибший? Мёртвый мужчина, полусидящий на койке с пистолетом в сжатой мёртвой ладони… Марк… К горлу подступил ком. Изо всех сил стараясь сохранять самообладание, я дрожащим голосом ответила:

— Коллегой… И другом.

— У вас есть предположение, почему всё это случилось? Это чей-то заказ? Или случайная стычка с бандитами?

— Понятия не имею… Наверное, всё это просто случайность, — промямлила я, едва выговаривая слова, не заботясь уже о том, как стремительно рушится моя легенда. — Неужели Марк мёртв? Этого же не может быть…

Я всё ещё не могла осознать этот факт. Марк был — и теперь его нет. Дико, совершенно дико — вот был в моей жизни человек, был немалой её частью, а теперь его не существует…

Полицейский в штатском вздохнул, поднялся и подошёл к окну. Некоторое время он стоял, сцепив перед собой руки, и о чём-то думал.

— Мы изучили записи с камер видеонаблюдения, — сообщил он наконец. — Похоже, убийца действовал в одиночку. Он… Она была высажена на крышу вагона с неустановленного летательного аппарата, проникла внутрь и учинила разбой, забрала вашу сумку и покинула поезд тем же путём — через крышу. Помимо вашего коллеги погиб также проводник вагона и двое пассажиров. Ваши действия квалифицируются как самооборона, но причинённый подвижному составу ущерб — а именно, замену герметичного стекла в двери — придётся скомпенсировать. А также — заплатить за медицинское обслуживание… Я вижу, у вас есть вопросы. Задавайте.

— Где я нахожусь?

— Вы на Земле, в Содружестве, в городе Челябинск. Вас прооперировали, заменив ряд внутренних органов на синтетические. Голову тоже залатали — пуля прошла по касательной.

— Неужели Марка не спасли? — спросила я, лелея угасающую надежду.

— Нет. Сожалею. Кроме этого, есть и другие плохие новости. — Глаза офицера стали ещё грустнее, и он принялся лениво и устало загибать пальцы. — Вы не зарегистрировались по прибытии на Землю, тем самым нарушив миграционное законодательство. Следов официальной командировки нет — а значит, трансфер был нелегальным. Что касается вашей легенды… Офицеров планетарной полиции не командируют на другие планеты — этим занимается ведомство межпланетников. Кроме того, офицер полиции Элизабет Стилл несколько лет назад пропала без вести на Каптейне в ходе несения службы. Уже этого достаточно, чтобы сделать вывод о том, что вы не та, за кого себя выдаёте.

Он молчал, изучающе глядя на меня. Я тоже — мне просто нечего было сказать в ответ.

— Может статься, именно вы убили Элизабет Стилл. — Он многозначительно прищурился. — А затем присвоили себе её личность. Так или иначе, мы это выясним. И лично у меня есть основания полагать, что вы можете быть связаны с налётом на Институт — на записях фигурирует человек, весьма на вас похожий. Конечно, это может быть кто угодно… — Ироничная искра мелькнула в печальных глазах. — Но мы обязательно докопаемся до истины.

Он вновь замолчал.

— И что теперь будет? — сипло выдохнула я.

— Скоро вам принесут ужин, — просто сказал полицейский. — Остальное зависит от того, будете ли вы сотрудничать со следствием. Как только вы достаточно окрепнете, мы арестуем вас и прогоним через полиграф… Вообще, мы уже могли бы препроводить вас в спецучреждение — после операции вы перешагнули через пятидесятипроцентный барьер, а это означает запрет на появление в густонаселённых городах. Так уж вышло, что Челябинск — город именно такой, а вы уже не человек в полном смысле этого слова. — Он пожал плечами, взглянул на наручные часы и поднялся со стула. — Не буду вам больше надоедать. Отдыхайте и приходите в себя, и советую вспомнить все детали и мельчайшие подробности прошедших дней. И раз уж вы врали мне, постарайтесь не врать хотя бы следственной комиссии, которая очень скоро прибудет. Чистосердечное признание пойдёт вам только на пользу — особенно, когда вашу историю за вас расскажет детектор лжи…

Покинув палату, мужчина аккуратно прикрыл за собой дверь, а я осталась почти в одиночестве — лишь мой тихий сосед едва слышно посапывал, находясь, судя по всему, во сне или без сознания.

Короткая самодиагностика показала отсутствие одной руки и повреждения второй, однако биомеханика уцелевшей руки свои функции выполняла — согнув её в локте, я услышала позвякивание массивного наручника, которым была прикована к койке.

Ситуация была незавидной, и я лихорадочно пыталась переварить полученную от незнакомца в костюме информацию, уставившись невидящим взглядом в стену напротив. Неожиданно резко накатило осознание — всё это и вправду случилось именно со мной. Они ушли, и больше не вернутся — Марк погиб, дядя Ваня пропал, Мэттлока больше нет. Всё пропало, и теперь всё было напрасно…

Застоявшийся было в горле ком прорвался, хлынул наружу потоком слёз — я плакала навзрыд, не в силах остановиться. Повязка вокруг головы, закрывавшая один глаз, медленно пропитывалась влагой. Вскоре дверь отворилась, в палату вошла медсестра с небольшим подносом в руках, и тут же запричитала:

— Ой, ну что же вы, ну не надо так, не надо… Всё будет хорошо…

Она поставила поднос в ноги койки, наклонилась и принялась обтирать слёзы с моего лица. На подносе меж пластиковых столовых приборов возвышалась белая эмалированная тарелка с чем-то, напоминавшим кашу. В проёме двери стоял хмурый бритых здоровяк в штатском. Несмотря на напускную серьёзность, ему было неловко, и он испытал явное облегчение, когда я перестала рыдать, и теперь шмыгала носом, тупо глядя в тарелку с кашей.

Здоровяк приблизился и отстегнул наручник с моего запястья. Некоторое время постоял рядом, потом в нерешительности помялся у двери и пробубнил:

— Я скоро вернусь. Чтобы без глупостей, понятно? — С этими словами он вышел в коридор.

Переборов наконец приступ едкой горечи и тоски, я попыталась собраться с мыслями. Я в полной заднице, под присмотром полицейских в штатском. Тут всё ясно — вся прошедшая жизнь была перечёркнута жирным крестом. Но что-то было между нею и тем, где я оказалась. Я видела что-то. Нечто, что выбивалось из общей картины — нечто, подающее надежду.

Это были профессор Мэттлок и Томас, которых я каким-то образом застала в каюте. В последние минуты перед захватом корабля они посетили мой затуманенный разум, и теперь я пыталась понять — что это было? Картинка, выдуманная буйным подсознанием или сообщение от гусеницы-переростка? Почему именно сейчас, а не тогда, когда это произошло? Возможно, это было каким-то посланием? Сигналом о том, что Мэттлок выжил? А может быть… Может, это было напоминанием о том, что я должна встретиться с кем-то в Москве?

Владимир Агапов, — вспомнила я.

Это была попытка вырвать меня сюда, наружу, прочь от цепких лап смерти, вложить мне в руки цель, которая будет тянуть меня вперёд. И попытка весьма удачная — ведь я здесь…

Среди всего этого сумбура одно я понимала точно — если я хотела продолжать путь, нужно было приступать прямо сейчас, пока меня не увезли и не заперли под замок. Время уходило с каждой секундой, и медлить было нельзя.

Пища не лезла в горло, но я знала — надо было набраться сил, и поэтому кое-как запихнула в себя содержимое тарелки до последней ложки. Отставив поднос в сторону, я, насколько это было возможно, размяла онемевшие от трёхдневного бездействия мышцы тела и убедилась в том, что все конечности — за исключением оторванного предплечья — исправно работают.

Я осторожно приподняла одеяло и взглянула вниз, на живот — он был перебинтован после операции. Тело было усеяно иглами, от которых к капельницам тянулись тонкие трубочки. Стараясь дышать ровно и глубоко, одну за другой я стала аккуратно вынимать иголки катетеров. Управившись со всеми, я снова накрылась одеялом, закрыла глаза и застыла в ожидании.

Где-то за дверью слышались голоса, по коридору мимо палаты проехала каталка и протопали полдюжины башмаков. Снаружи, за окном яростно и протяжно вопили две кошки, готовясь сцепиться не на жизнь, а насмерть…

Приблизились тяжёлые шаги, голос снаружи спросил:

«Всё тихо?»

«Как в склепе. Вроде успокоилась», — ответил другой голос.

Я напряглась, буквально сжалась в комок, и когда дверь отворилась, а на пороге появился здоровяк в штатском, активировала кинетический усилитель на уцелевшей руке.

Мужчина закрыл дверь, достал наручники и неспешно подошёл к койке. Словно разжавшаяся пружина, я сделала молниеносное движение рукой куда-то в район его челюсти. Коротко ойкнув, полицейский обмяк и грузно сполз на пол. Глухой стук упавших на линолеум наручников, шелест простыни…

Откинув покрывало, я спустила ноги с кровати и принялась обшаривать помещение взглядом в поисках одежды. Есть! Бирюзовые больничные штаны и рубаха, сложенные на спинке стула в углу — лучше, чем ничего.

Я кое-как оделась одной рукой, косясь на входную дверь в ожидании, что в любой момент кто-нибудь войдёт в палату. За окном было темно, чуть в отдалении, примерно на моём уровне горели фонари уличного освещения — стояла глубокая ночь, что было как нельзя кстати. Выглянув через стекло, я прикинула расстояние до земли — метров десять. Палата находилась на четвёртом этаже, и я мысленно поблагодарила тех, кто определил меня именно сюда, а не выше. Прыжок этажа с девятого наверняка стал бы моим последним.

План побега был очевиден. Приподняв тело охранника, я принялась стягивать с него одежду. Пиджак, кобура с пистолетом, рубашка… Нужно было хоть как-то утеплиться, и теперь я, накинув на себя рубашку и пиджак на несколько размеров больше, выглядела невероятно нелепо. Сунув пистолет в карман, я распахнула окно в холод и выглянула вниз. Под стеной, вплотную к отмостке, возвышался небольшой сугроб, и мне вдруг пришёл в голову совершенно неуместный детский стишок:

Хорошо упасть в сугроб –

Шишку не набьёшь на лоб.

У сугроба все бока

Мягки, точно облака…

Мой лечащий врач не одобрил бы паркур прямиком с больничной койки, но выбора не было. Ну что ж, пора! Я встала на подоконник и сделала шаг вперёд — как раз в тот момент, когда позади скрипнула дверь, и чей-то голос удивлённо вопросил:

— Ты куда это собралась?!

Через секунду, поджав ноги, я провалилась в снег по пояс, а живот прострочила резь — что-то внутри рванулось и стало отчаянно пульсировать. По тело разлилось горячее, липкое тепло, потемнело в глазах, и я застыла, силясь не завопить от боли.

— Какого хрена?! — послышался выкрик сверху. — А ну стоять! Стой, или я буду стрелять!

Не успев толком прийти в себя, я вскочила, пересекла небольшую подъездну́ю дорожку, окаймлявшую корпус, и, что было сил разгребая перед собой сугробы, ломилась мимо деревьев в сторону забора. Стрелять почему-то не стали, как и кричать — наверное, уже пустились в погоню.

Забор приближался. Над головой, в отдалении, проносились аэромобили, а сразу отовсюду, отдаваясь эхом от окружающих построек, раздавался гул автомобильных двигателей. С одной рукой перебраться через невысокую ограду оказалось чрезвычайно непросто, но через полминуты я очутилась у тихого неширокого проезда, по ту сторону которого редкими окнами светились шестиэтажные жилые дома.

Я не имела понятия, где нахожусь, но оставаться на виду было нельзя, поэтому перебежала через дорогу и быстро пошла дворами куда глаза глядят, стараясь двигаться в одном направлении. Боль усиливалась. Под больничной рубахой краснело расползавшееся по бинтам кровавое пятно — разошлись швы…

Вдоль домов во дворах дремали присыпанные снегом автомобили, тут и там между ними возвышались редкие громоздкие глайдеры состоятельных граждан. Пустые детские площадки, будто останки огромных древних животных, возникали из темноты заснеженными скелетами и исчезали где-то за спиной.

Проходя мимо одного из подъездов, я увидела на лавочке группу ночных гуляк. Трое ребят чуть постарше меня расположились с выпивкой и закуской, и при моём появлении замолкли. В тишине, нарушаемой отдалённым лаем собак, они вперили в меня взгляды — внешний вид мой, похоже, их несколько обескуражил. Краем глаза я заметила мелькающие синие отблески полицейской мигалки на стене дома. Я подошла к компании и тихо попросила:

— Спасите… Пустите в подъезд, а то они меня поймают — и тогда мне конец…

Я затравленно оглянулась — и тут с той стороны двора на придомовую дорожку вкатилась полицейская машина. Один из ребят встал.

— Пойдём, — сказал он и двинулся к двери в подъезд. Открыв её ключом, впустил меня в тёплый полумрак и я, тяжело дыша, прислонилась к стене.

Отсюда было слышен гул подъехавшей машины. Грубый голос спросил:

— Пацаны! Девчонку не видали? Не пробегала мимо? На ней пиджак и больничные штаны, голова перебинтована.

— Видели, вон туда пошла! Буквально минуту назад…

— Хорошо. А вы закругляйтесь с распитием. Через полчаса вернёмся и проверим — чтоб духу вашего здесь не было!

— Уже уходим!

Через несколько секунд гул двигателя стих, а спустя ещё какое-то время дверь в подъезд открылась, и давешний парень спросил:

— Слышь, ты как?

— Нормально, спасибо вам. Я пойду…

В тепле меня начинало морить, бинты всё сильнее пропитывались багрянцем. Я понимала — оставаться на месте было опасно, нужно было двигаться, и я, прижимая руку к животу, побрела мимо дома в сторону от больницы…

Вскоре безлюдный спальный район сменился ещё более дремучим частным сектором. В полутьме я различала коттеджи самых разнообразных форм и расцветок. Крыши были плоскими и двускатными, окна, некоторые из которых источали мягкий свет, были выполнены в виде всяческих геометрических фигур — здесь были и круги, и ромбы, и треугольники; вытянутых, продолговатых и волнистых очертаний. Буйная фантазия владельцев домов отражалась на их архитектуре, и единственным общим правилом, пожалуй, были прямоугольные двери.

Сжавшись в комок, я уже ощутимо замёрзла, но холод и разглядывание окружающих домов смягчали боль. Я остановилась на мгновение, обернулась. Вдали, над тёмными крышами, из которых к небу тянулись столбики печного дыма, возвышалась троица пылающих огнями небоскрёбов, вершины которых исчезали в низких облаках. Между ними мухами сновали огоньки аэрокаров и гравилётов. Там, в городе кипела, стягиваясь с пустых и молчаливых окраин. Где-то там меня уже искали, и утром кто-то точно лишится погон за халатность…

Коттеджная застройка буквально оборвалась вместе с редкими фонарями, и я выбралась на просёлочную дорогу, меж деревьев уходящую в казавшиеся бескрайними поля. Небо было затянуто покрывалом облаков, в котором укрылась Луна, но отсветы белых сугробов позволяли ориентироваться в темноте. Я упрямо шла вперёд по колее, а в голову лезли воспоминания — ночная дорога от захваченного бандитами интерната, дикая усталость и исступление, толкающие меня вперёд… Всё это было целую вечность назад, и всё это повторяется снова…

Во тьме я различала ряд редких деревьев, лесополосой встававших между дорогой и прилегающим к ней полем. Вскоре деревья уступили место невысокому кривому забору, за которым в отдалении виднелся одинокий фонарь, выхватывающий из темноты торец деревянного, сбитого из брёвен дома. Окрест фонаря царила тьма — лишь где-то в отдалении в высоте перемещались едва различимые огоньки глайдеров, несущихся вдоль воздушной трассы.

Давно исчезнув из виду, город остался далеко позади. Я просто шла без малейшего понятия, куда, и сколько ещё мне придётся брести по холоду во тьме. Зубы сводило, живот рвала резь, а крупные капли крови падали с промокших бинтов на больничные штаны и в белый снег. Добравшись до занесённого снегом перекрёстка, я свернула с дороги и заковыляла в сторону одинокого фонаря.

Я прошла ещё два десятка шагов, когда последние силы покинули меня, и я рухнула на снег. Неподалёку тут же залаяла собака — настойчиво, громко. Ползти… Я ещё могу ползти… Кое-как поднявшись на четвереньки, я протащилась ещё несколько метров, улеглась прямо на снегу, свернулась калачиком и закрыла глаза.

Будь что будет. Я хотя бы попыталась…

Собака заливалась где-то впереди, ей вторила другая — побольше, судя по тембру лая. Раздался деревянный скрип, и низкий мужской голос грозно воскликнул:

— А ну тихо там! Рэкс, чего разбрехался?! Что там увидел?!

Приближающийся хруст тяжёлых ботинок по снегу… Собаки затихли. Прямо надо мной громыхнуло:

— Эй, ты чего тут разлеглась? Ты ранена? А ну давай-ка в дом…

Сильные руки подняли меня и потянули в сторону тусклого фонарного пятна. Бородатый мужичок в камуфляжном ватнике, перекинув мою руку через своё плечо, недовольно ворчал:

— Давай же, двигай… Шевели ногами, молодёжь! Я что, на себе тебя буду тащить?

Мы кое-как взобрались по крылечным ступеням и вошли в помещение — в повеявшее ароматом горящей древесины тепло, под свет бьющей через закрытые веки лампы. Пол поскрипывал под ногами, а я, пребывая в полусне, всё ещё висела на плече незнакомца, удерживаемая лишь его волей. Послышался взволнованный женский голос:

— Федя, кто это? С неё кровь льётся… Ох, что за напасть… Иди, укладывай её на диван, я схожу за аптечкой… Что за напасть-то среди ночи… Надо звонить в полицию.

— Не надо, Катерина, погоди пока. Успеется ещё полицию вызвать, сначала её подлатать надо…

Меня опустили на мягкую поверхность, в которой я тут же начала тонуть, погружаясь в дрёму. Ватное тело наполнялось лёгкостью, и мне чудилось, будто я отделяюсь от него и лечу куда-то вверх… Снова покидаю бренное тело? Может, в этот раз всё наконец закончится, и я отправлюсь следом за Марком?

Вдалеке раздавались голоса:

— Уже размотал? Вот, держи.

— Нужна твоя помощь, Катюша. Зажми вот тут… Сильнее прижимай! Прижимай, говорю… Беда, придётся подшивать… Надеюсь, внутри всё не так плохо, как снаружи… Прикрой ей рот, и держи крепче, чтоб детей не разбудила. Сейчас буду вводить иглу…

Чья-то ладонь грубо зажала мне рот. И тут же — ослепительный белый взрыв в животе. Стальная игла вошла в плоть и потащила за собой нить. Я не закричала — я взвыла и потеряла сознание от болевого шока…

… «Лучше всего ешь тогда, когда не думаешь о закуске, и лучше всего пьёшь, когда не ждёшь другого питья: чем меньше человеку нужно, тем ближе он к богам».

Сократ знал толк в людях, и с тех древних пор они ничуть не изменились. Открыть в себе нечто, что позволило бы пренебречь славой, богатством и прочими неизменными атрибутами «успешного человека», словно мелочами жизни, было доступно каждому — и одновременно уделом немногих.

Каждый ли человек встаёт перед чертой, когда на ум невольно приходит вопрос: а что заберу я с собой на тот свет? Каждый ли находит верный ответ? Не деньги, славу или почёт. И даже не друзей и врагов, а только воспоминания. Именно они останутся, когда всё остальное перестанет иметь значение. Тёплая радость от пережитых ярких впечатлений, горечь упущенных возможностей и вязкая печаль в наказание за совершённые проступки — это та самая последняя и уникальная печать, которая ляжет на мой билет, когда я перешагну через борт лодки Харона…

Я пошевелилась. Было тепло и мягко, шерстяной плед согревал, а хрустящая накрахмаленная подушка, словно облако, окутывала мой затылок.

— Пришла в себя? — раздался рядом голос. — На вот, попей…

Открыв глаза, я обнаружила стоящего надо мной вчерашнего мужичка. Приняв из его рук стакан с водой, я осушила его в три глотка. Мужчина опустился в кресло в паре метров от меня и уложил себе на колени электростатический бластер. Похлопав ладонью по прикладу, с ленцой протянул:

— Ты не смотри так, это мера предосторожности. Не каждый день ко мне захаживает беглый перебинтованный с ног до головы мех с пистолетом в кармане, поэтому, сама понимаешь, я готов к чему угодно. И не нужно проверять мою готовность, договорились?

Я попыталась прикинуть, сколько времени прошло с момента стычки в поезде, и не смогла.

— Какой сегодня день? — спросила я.

— Пятое января, десять утра. В иной ситуации я бы и спрашивать не стал, но… Скорую вызвать?

Я рефлекторно дёрнулась, резкая боль пробила живот.

— Чёрт, как же… Не надо скорую…

— Я так и думал, и супругу осадил. Уж больно ей хотелось тебя сдать кому-нибудь…

Хорошее начало года — почти неделя, безвылазно проведённая в койке — то в одной, то в другой. Не пора ли озаботиться страховкой с повышенным лимитом выплат? И что же будет дальше? Всё уже пошло под откос, и единственное, что меня до сих пор удивляло — почему я всё ещё жива?

— Помни, незнакомка — ты у меня в долгу, — сказал мужчина. — Я могу рассчитывать на то, что с твоей стороны не будет глупостей?

— Можете, я не доставлю проблем. Мне уже как-то не до этого. И спасибо, — нехотя выдавила я из себя. — Спасибо, что не дали погибнуть. Меня зовут Лиза.

— Я — Фёдор. С твоего позволения, мне нужно отлучиться, а ты располагайся, чувствуй себя как дома. Вот, сахар тебе сейчас не повредит.

С этими словами он протянул руку к журнальному столику и пододвинул ко мне вазу с какими-то сладостями. Затем поднялся, приставил бластер к подлокотнику кресла и вышел из помещения.

Вот так просто? Он же сказал, что не доверяет мне, и тут же бросил своё оружие и ушёл? А если я встану, возьму ствол и поджарю его вместе с семьёй? Я пыталась сообразить, что в голове у этого человека, и не могла, но он, похоже, за эти минуты успел прочесть меня, как книгу, и понять, что я не представляю угрозы. Меня ищут, и мне некуда податься, поэтому его дом стал моим временным убежищем. Кто будет гадить в приюте? Уж точно не я.

Тем временем я огляделась. Я словно оказалась в сказочной избушке на курьих ножках — вокруг бревенчатые стены, над головой высокий потолок. Просторное помещение — судя по всему, гостиная — было украшено различными диковинками: на стенах висели вытянутые деревянные маски, от которых веяло первобытными обрядами и ароматами шаманских трав; в массивных деревянных рамах красовались необыкновенные пейзажи, а в стене напротив меня угольками потрескивал камин. Над камином же возвышалась голова оленя с огромными ветвистыми рогами, а под головой, на каминной полке, лежал начищенный до блеска шлем астропехоты — дикий и неуместный в этой деревенской, архаичной обстановке. Идеально отполированная зеркальная поверхность поликарбонатного визора причудливо искажала выпуклое отражение комнаты.

Я села на кровати и сделала движение, попытавшись встать. Сил хватило впритык, закружилась голова, и мне пришлось ухватиться за подлокотник. Постояв немного, привыкая к вертикальному положению, я осторожно проковыляла к шлему и взглянула в отражение. Заострённый нос, бледные впалые щёки, перемотанная свежими бинтами голова — открытый её участок был покрыт лишь короткой тёмной щетиной, которая успела вырасти за эти дни после того, как в больнице меня обрили наголо. Красные глаза пустой оболочки, оставшейся от человека, смотрели из бездонных глазных впадин, а из короткого рукава больничного халата нелепо свисал обрубок руки.

«Да уж, потрепала тебя судьба, сестрёнка», — подумала я.

Снаружи, из кухни, вкусно пахну͐ло чем-то жареным, и мне вдруг очень захотелось есть. Вернувшись на диван, я присела и сгребла из вазы целую горсть пряников и конфет. Так я и сидела, жуя и давясь всухомятку, и глядела на завораживающие алые перемигивания догоравших угольков в топке камина.

Через некоторое время вернулся Фёдор, скрипнул задвижкой, бросил в огонь полено, а затем рухнул в кресло напротив меня. Почесал бороду с проседью, потёр наколку на тыльной стороне ладони, нахмурил обветренный морщинистый лоб и сказал:

— Полежи-ка лучше. Рано тебе ещё скакать, опять швы разойдутся, и даже регенераты не помогут. Тебе-то, похоже, плевать, а мне снова тебя зашивать придётся… Ну, и рассказывай теперь, кто ты такая!

— Это очень долгая история, — буркнула я с набитым ртом.

— А я никуда не спешу.

Шестым чувством я понимала, что ему можно доверять, но я слишком часто полагалась на чувства, поэтому рассказ мой был краток и далёк от сути вопроса. Быстрый разбег по детству, короткий полёт в прыжке над отрочеством и зубодробительный удар о юность с её «рабочими командировками» по Сектору в странной компании человека, заменившего мне старшего брата, и консервной банки, настолько чуждой этому миру и одновременно неотъемлемой частью мира моего личного, что порой возникали сомнения — был ли он когда-нибудь человеком? И вообще — был ли он? Может, я его просто выдумала?

Про артефакт — причину бойни в Институте и резни в поезде — я предпочла умолчать, списав свои ранения на бандитскую погоню и перестрелку, как следствие очередного — на этот раз проваленного — задания. Что, впрочем, было недалеко от истины. Фёдор молча слушал, не перебивая, а когда я закончила, откинулся в кресле и почесал затылок.

— Врать ты не умеешь совершенно, но я понимаю твою подозрительность. Узнай я всю правду вместо байки, которую ты мне скормила, я, наверное, мог бы не церемониться и сразу сдать тебя копам. Но я не стану. По большому счёту, твои проступки — это не моё дело, а человек ты неплохой, нутром чую…

Я горько усмехнулась.

— Меня часто недооценивали, за что потом приходилось расплачиваться. Вы меня знаете? Нет. Но тем не менее вы пригласили меня к себе домой — в святую святых.

— А что ты мне сделаешь? — усмехнулся он одними губами. — Ты видишь перед собой домашнего деда, живущего на отшибе цивилизации, правда? Но что ты знаешь обо мне? Только то, что я не оставил тебя умирать на снегу. — Он потёр щетину на шее. — Если бы ты истекла кровью, тогда уж точно мне пришлось бы звонить в полицию…

Снаружи доносился приближающийся рёв мотора.

— А вот и мои, наконец, приехали… — Фёдор встал, прошагал ко входной двери и скрылся на улице.

Через полминуты дверь распахнулась, и в дом ворвались галдящие дети — девочка и два мальчика — а за ними вошёл отец семейства с парой увесистых полиэтиленовых пакетов. Последней зашла приятная на вид женщина средних лет в пуховике и ватных штанах — очевидно, жена Фёдора, которая ассистировала ему прошлой ночью. Или позапрошлой? Я уже, кажется, совсем запуталась…

Дети принялись оживлённо раздеваться, разбрасывая по полу обувь и тёплые вещи. Мать тут же зычным голосом навела порядок, а притихшие карапузы взялись расставлять ботинки и сапожки по своим местам, после чего скрылись в глубине дома.

Мельком взглянув в мою сторону, Екатерина — память услужливо подсказала её имя — вместе с мужем прошла в кухню. Они что-то тихо обсуждали, но я смогла разобрать часть диалога.

… — И долго она у нас пробудет?

— Надо поставить её на ноги. Нельзя отпускать в таком состоянии.

— От неё тянет бедой. Нас ждут неприятности, её наверняка ищут, а если выяснится, что ты укрываешь преступницу…

— Доверься мне, Матвеевна, я знаю, что делаю…

Мне вдруг стало очень неловко и неуютно. Я почувствовала себя чужой и нежеланной и, вжавшись в диван, с головой укрылась покрывалом.

Через пару минут Фёдор вернулся ко мне с тарелкой супа, затем выдал целый комплект одежды и молча вышел, прикрыв за собой дверь. Где-то за стенами галдели дети и звенела посуда. После обеда Екатерина, рявкнув на детей, отправила их наверх заниматься, а сама вышла из дома, села в машину и отбыла в неизвестном направлении. Фёдор, скрипнув входной дверью, тоже покинул дом. С улицы раздавались удары и треск колющихся поленьев…

Меня никто не беспокоил. Лишь один раз пришёл Фёдор и вогнал мне в живот целый шприц регенератов — «умной» сыворотки, которая в разы ускоряла заживление тканей. В своё время её разработка совершила настоящий прорыв в медицине, подобно пенициллину в двадцатом веке, а препарат поселился буквально в каждой аптечке…

Остаток дня я просидела напротив камина, периодически подкладывая поленья — силы постепенно возвращались ко мне. Вечером, когда Екатерина вернулась домой, и они с Фёдором скрылись у себя на втором этаже, я осторожно вышла из дома, чтобы оглядеться. Рядом, за углом стоял старенький внедорожник на высоких колёсах. Двор располагался на отшибе, вокруг простирались поля, и единственным признаком связи с цивилизацией была раскатанная колея просёлочной дороги, змеившаяся к неровному деревянному забору и разделявшаяся за воротами — дорога налево уходила в лес, а вправо тянулась вдоль ограды и исчезала за холмом.

Обойдя деревянный сруб, двускатная крыша которого была покрыта солнечными панелями, я увидела небольшой сарайчик и примыкавшую к стене дома дровницу, возле которой на станине располагался механический дровокол.

Из тьмы будки, гремя массивной цепью, на меня тут же бросился здоровенный пёс, а из-за угла выскочила чёрно-белая собака поменьше и принялась облаивать меня и скакать вокруг, разбрасывая фонтанчики снега.

Я поспешила вернуться обратно на крыльцо. Присев на ступени, я дышала свежим воздухом, а небольшая пятнистая собака с выразительными глазами тем временем возникла из полумрака, опасливо подошла ко мне и принялась обнюхивать. Я не делала резких движений, и вскоре заметно успокоившийся пёс присел рядом, высунул язык и уставился куда-то вдаль. Я аккуратно погладила его по голове, ещё немного посидела, поднялась и вернулась в дом. В гостиной меня уже ждал Фёдор.

— Присаживайся. Самогонку будешь? — Он взглядом указал на бутыль с мутной белёсой жидкостью, стоящую на столе.

— Нет, спасибо, не хочется.

— Ну, как хочешь. А я, пожалуй, пригублю. Праздники, как никак…

Наполнив до краёв гранёный стакан, он залпом выпил, закусил краюхой хлеба и откинулся в кресле. Внезапно я ощутила какую-то оторванность от мира — будто меня аккуратно вырезали оттуда и поместили в деревянную коробку — тёплую и уютную, но глухую и непроницаемую для света.

— У вас тут есть интернет? — спросила я.

— Нет. Зачем он мне? От него никакого проку, одни только проблемы.

— Как так? Вы ведь добровольно выпадаете из мира, из хода событий.

— Да к чёрту события. Мой мир здесь. — Он обвёл взглядом гостиную и улыбнулся. — Мой мир сейчас сопит в восемь дырочек и видит сны… Ты на меня не смотри, как на идиота. Понимаешь, многие современные вещи, призванные облегчать существование, на деле только усложняют его, замусоривая голову. Эра информации, говорили они… — Он налил ещё одну стопку и одним махом опрокинул её в рот, поморщился и продолжил: — В нашу эру информации лучше всего жить без информации… Вот выходишь ты в сеть, листаешь новостную ленту, и что ты там видишь? Кого-то убили, что-то взорвали, кто-то бесполезный сделал очередное бесполезное заявление… Какую роль всё это играет, а главное — какую пользу несёт?

— Вовремя полученная информация помогает ориентироваться в мире, а иной раз может спасти жизнь, — пожала я плечами.

— В сети почти нет информации, которая способна спасти жизнь. Зато есть горы хлама и похабщины. — Фёдор встал, дошёл до тлеющего камина, достал из кармана самокрутку и прикурил от углей. — У меня там наверху три спиногрыза, и чем меньше в их жизни будет бессмысленной траты времени — тем лучше… Интернет ведь задумывался изначально как источник информации, который объединит мир. А на деле он нарезал такое количество разделительных линий по любым, самым мелким вопросам, что даже близкие родственники уже зачастую неспособны друг друга понять.

— Никто не заставляет вас в нём жить. Всё зависит от того, что вы там ищете.

— Что бы ты там ни искала, тебе всё равно в итоге подсунут то, что нужно кому угодно кроме тебя… Покупки в интернет-магазине? Лучше доехать и померить вещи самостоятельно. Общение с друзьями? Я предпочитаю встречаться с однополчанами вживую, под гитару.

— Вы воевали? — спросила я, кивнув в сторону серебристого шлема, выделявшегося над камином.

— Помотало немного по Сектору. Антитеррор, в основном — так они это всегда называют. — Он уставился куда-то в потолок, предаваясь воспоминаниям. — Осирис под Андами, операция «Грибной Дождь». Мы входили по суше уже после того, как Космофлот вбомбил молодую столицу в песок… Энцелад, высадка на территории тюрьмы… Ну это так, избиение. Разве куча зэков — достойный противник? Но как же неудобно воевать в скафандре, да ещё почти без гравитации… На Каптейне был, помогал Комендатуре в Эрбиле и Меркау. В самый разгар, когда местные создали собственную армию…

Каптейн… Я непроизвольно вздрогнула — слишком со многим у меня ассоциировалось это название. Ветеран перечислял свои боевые походы, но я уже не слушала. Ощущение одиночества и оторванности нахлынуло на меня с удвоенной силой, затягивая в чёрный омут. Летящие сквозь молчаливую пустоту плазменные шары, отделённые друг от друга почти бесконечными расстояниями — и на фоне всего этого я, без друзей и врагов, точно также летящая сквозь время от одной точки пространства к другой.

Я была лишь в шаге от того, чтобы последовать за Марком. В одном шаге — и даже тут оступилась. А человек, сидящий сейчас передо мной, был счастлив — у него была семья, и ему было ради кого жить. Даже та голодная медведица у горного ручья имела высокую цель в жизни — воспитание потомства…

Я одёрнула себя. Подобные мысли возникают сами собой, заполняя праздную и бесцельную пустоту, но у меня ведь есть цель! Я вспомнила профессора Мэттлока и имя, которое он впопыхах назвал по телефону. Это точно, судьба дала мне шанс, и я должна им воспользоваться! Я обязана, и я это сделаю. Я найду Владимира Агапова.

А потом найду её! Я сорву с плеч голову мерзкого чудовища, которым стала Вера, чего бы мне это ни стоило. Она ответит за Марка сполна!

Что-то подсказывало — время уходило, и задерживаться здесь было нельзя. Я решила дождаться ночи, чтобы попытаться сбежать. А Фёдор, похоже, нашёл благодарного слушателя и теперь болтал без умолку:

… — Проблема урбанизации ровно в том же самом — становится тесно, но люди, как ни парадоксально, всё больше отдаляются друг от друга. Они сами возводят барьеры, им подспудно хочется спрятаться, закрыться от окружающего мира, друг от друга… Про экологию, шум, гигиену я уж и не говорю…

Отшельник, значит. Как и я. Но я не могла не проверить на прочность его убеждения.

— Нельзя жить в цивилизации, и быть свободным от её грехов, — сказала я. — Любое удобство несёт в себе сопутствующий негатив. Тебе дают электричество, воду, и обслуживают твой дом — но приходится терпеть людей вокруг себя.

— В точку! Поэтому я живу здесь, держась от цивилизации на почтительном расстоянии. Я — сам себе ЖКХ. У меня есть солнечные батареи, генератор, колодец, овощи, свежий воздух, а если что — и до города недалеко. Я хожу на охоту — благо живности тут много, с юга дичь приходит, спасаясь от засухи, да так и остаётся тут…

— Пожалуй, я вам немного завидую, — честно призналась я.

— И правильно делаешь. Не знаю, откуда ты родом, но здесь, в России, лучшее место в мире — и ты не сможешь доказать обратное.

Я вдруг поняла, что почти ничего не знаю ни о России, ни о Земле. Для меня Родина человечества всегда была лишь одной из точек на звёздной схеме Сектора, бегло знакомой по глянцевой физической карте, которая висела в кабинете космографии в нашей школе — что уж говорить о родине Большой Экспедиции.

— Разве Россия ещё существует? — спросила я. — Вроде бы она стала частью Евразийского Содружества.

— Наоборот же, — усмехнулся Фёдор. — Это Содружество стало частью России. А Россия превратилась в периметр, который охраняет мировую сокровищницу от жадных лап заокеанских чужеземцев. Одно только плохо — засуха, которая подбирается с юга. Здесь ещё ничего, — махнул рукой он. — Если зима снежная, то и воды в достатке, а вот ты километров на двести отъедешь, к Костанаю — начинается полупустыня, земля плешивая. А ещё южнее — заброшенные территории. Когда-то там были травянистые степи, но всё высохло. Степь превратилась в пустыню, а люди стали уходить на север. Теперь там только редких кочевников можно встретить да пограничников.

— Люди уничтожают всё, до чего дотягиваются их руки, — сказала я, нащупав свою больную, излюбленную тему для разговора. — Лет через сто здесь будет второй Марс.

— Наверное, по большей части виноваты люди, — кивнул Фёдор. — Неуёмное орошение, выпас скота, забор воды из подземных источников… Но это ещё полбеды. Озонового слоя над теми местами не осталось, и безжалостное солнце делает своё дело. По весне оставшийся снежок растает, вода просочится в бездонные пески и исчезнет там без следа.

— И с этим совсем ничего нельзя поделать?

— Процесс опустынивания можно только замедлить — лесополосы, обводнение… Но мы проигрываем эту битву. Более того — мы от этой битвы просто уклонились, занятые потреблением и взаимным истреблением. Так что ты права — недолго нам осталось. И останутся после нас только песок да соль. Но это совсем не повод падать духом — как ты ни крути, а Россия-матушка, какую бы форму ни принимала, будет стоять до самого конца…