Погоня за судьбой. Часть II

Глава I. Выход

… Позади щёлкнул дверной замок, и тонкий детский голосок испуганно воскликнул:

— Тётенька, не надо!

Палец дёрнулся, гром выстрела взорвал монотонный гул. Свет погас. В глазах, потом везде, и тьма хлынула отовсюду, заливая собою мир. В сознание, отчаянно пульсирующее в темноте, впился чей-то истошный визг, а топот многочисленных ног, приближаясь, отдавался барабанной дробью и заполнял Вселенную. Строгий мужской бас вопросил:

— Ты что тут делаешь, девочка?!

— Я… Я была в туалете, потом услышала шум, а потом стало тихо… — Голос маленькой девочки дрожал и срывался. — Я вышла, и она… Она…

Почти над самым ухом волновался незнакомец:

— Быстро уберите ребёнка! Кусаинов, беги за Айгуль, живо! Паша, помоги мне на спину её повернуть! Она ещё дышит…

— П-погодите, товарищ майор… Сейчас…

— Ты чего, артист, в ремне запутался? Бросай автомат, она тебя уже не укусит!.. Гуля, тут ещё одна, живая!

Скорый маглев летел сквозь ночь, мерно покачиваясь в воздухе. В размытом пятне узкого вагонного коридора копошились чужие, громкие тени, суетились вокруг ставшего бесполезным кома мяса. Сгустка боли.

Уверенный женский голос резко скомандовал:

— Вы двое, за носилками! Она тут долго не протянет, надо в медотсек, к аппаратуре… Марат, прижимай вот здесь, да только сильно не дави! Что застыл, мальчик?! Крови никогда не видел?

По полу, удаляясь, загрохотали ботинки. Уже знакомый первый бас хрипло пробормотал:

— Что за бойню они тут устроили…

— Михаил Константинович, лучше помоги мне, надо вколоть ей коагулянт, вон как хлещет… На ней живого места нет, одно железо, — сетовала женщина. Резкий визг расходящейся в стороны молнии комбинезона. Недовольное бормотание: — Молодёжь с этими имплантами совсем с ума посходила…

Едва ощутимый укол под ключицу, словно лёгкое касание смертельно-ледяного пальца. Второй укол… Чей-то молодой запыхавшийся голос:

— Товарищ майор, её подельник убит, проводника и двоих пассажиров соседнего вагона осмотрели. Там, похоже, тоже всё. В последнем купе едет семья, они заперлись и не пострадали, сейчас опрашиваем… Наверное, надо вызвать техников, чтобы хоть что-то временное вместо двери придумали?

— Ты их сначала добудись, — раздражённо ответил бас, — а потом ещё попробуй объяснить, что от них требуется! Они ж ещё со вчерашнего обеда квасят…

В невидящих глазах полыхали белые вспышки, метались из стороны в сторону, так и норовя вытряхнуть меня из воспалённой груды костей и органов, окружавшей разум… Раздался лязг открывающейся двери и шелест материи.

— В сторону, в сторону! — басил голос. — Грузите её, да аккуратнее!

Чья-то мягкая ладонь бережно поддерживала мою голову, утопая в пропитанных кровью волосах. Мама… Ты наконец нашла меня? Я пыталась открыть глаза, но не могла — не осталось сил поднять веки, не осталось тела, которому эти веки принадлежали…

— И-и раз! — Сильные руки сделали рывок, бриз подхватил меня и понёс в небо, всё выше и выше.

Растрепались на ветру лохмотья бледной кожи, зазвенел колокольчиками безвольно свисавший с носилок мехапротез руки, стукнувшись о приоткрытую дверь в купе с лежащим внутри мёртвым телом. Нестройно загудел, заиграл костяной паноптикон, повинуясь порывам холодного ветра. Меня укачивало, я пари́ла в колыбели, над колыбелью, высоко над ней, в недосягаемости для неё. Кто-то вдалеке покрикивал:

— Расступись, дайте пройти! Не на что тут глазеть! С дороги!..

Раздавались испуганные охи и вздохи случайных зевак, протяжно свистел ветер, игравший моим телом, как тряпичной куклой.

— … Всё расписание к чертям пойдёт, если дверь и дыру в потолке не заделают! И куда я дену трупы, по-вашему?! — разгорячённо орал чей-то голос, будто бы за стеной. — И как вы это себе представляете?! Придёт клиент за добавкой, бармен откроет холодильник, а там… Извините, у нас тут временно тело хранится, положить было некуда, не обращайте внимания… Я что, один тут трезвый остался?!

Голос отдалился и стих, и вскоре я снова приобрела уверенное горизонтальное положение. Кто-то поводил по животу чем-то прохладным, и встревоженный женский голос произнёс:

— Михаил, у неё порвана селезёнка и не работает печень.

— А дырка в голове — это, конечно же, сущий пустяк! — Бас едва слышно дрогнул, прикрываясь горькой иронией.

— Пуля прошла по касательной, видимо, рука дрогнула. Ей очень повезло… Если вообще можно так сказать. Но срочно нужно в больницу. Безотлагательно.

— Здравствуй, ёлка, Новый Год! Где ж я тебе больницу тут возьму, Айгуля, в этих пустошах?

— Придумай что-нибудь, ты же у нас главный. Сейчас вколю ей регенерат, но надо решать что-то, времени мало…

— Решать, решать… Минут через сорок Челябинск, на полустанке можем сдать её местным. — Грохот кулака в дверь, хриплый басовитый рёв: — Фима, быстро свяжись с первым пассажирским Челябинска, пусть бригада её там подберёт! И Турову передай, чтоб скорость не сбавляли! Вагон не развалится, а с дыркой — хрен с ней, ответственность я беру на себя!.. Как думаешь, Гуля, продержится?

Резкое пиликанье обрушилось на стены купе, отдаваясь в перепонках.

— Не знаю, Миша, пульс пропал! Давай непрямой массаж! Не забыл ещё, как делать? Только не перестарайся, пятый труп нам здесь совсем ни к чему! А у меня где-то тут… Есть атропин и адреналин… Так…

Тяжёлой, тяготившей меня мясной груды больше не было, я проваливалась в извечный и незыблемый мрак, с каждой секундой всё глубже погружаясь в мягкую негу, в нежную перину пустоты. На душе становилось спокойно и тепло, лёгкость и безмятежность овладели мною. Я иду, Марк… Гулкий, словно в водной толще, удар… Уже сейчас, Марк, подожди немного, не уходи без меня на ту сторону… Ещё один удар…

— Чёрт, Гуля… Руки трясутся…

— Глаза боятся, руки работают… Есть пульс! Неровный, фибрилляция. Доставай кардиоводитель, вон ту хреновину с полки!

— Эту?

— Нет, рядом, серую. Электроды сюда, выкручивай на середину и по моей команде жми кнопку… Есть контакт… Держи её крепче, Миша! Готов?!

— Не очень…

— Разряд!

Электрическая дуга прожгла плоть, проколола остановившееся сердце, и по всему телу прошла болезненная волна возобновившей движение крови… Отстаньте! Оставьте меня! Я попыталась закричать, но не смогла. Ещё один толчок, новая волна боли, то затухая, то нарастая, захлестнула мрак, заполнила его до краёв. Я не узнала собственный стон, раздававшийся из чёрной липкой тьмы. Отпустите меня, я не хочу обратно!

— Начались судороги, травматический шок! Миша, одеяло сюда, быстро! И ноги ей приподними, будем стабилизировать!.. Вот, а ты говорил, что пустая трата бюджета!

Тьма отступала, оставляя место кровавой пелене, которая поднималась всё выше и выше, пока я не захлебнулась в ней…

… — Раз-два, взяли!

— Тяжёлая, зараза! А с виду и не скажешь…

… — Аккуратнее! Придерживайте снизу вдвоём… Отлично. Закатывай!

— Поехали, Гена! Врубай дискотеку и давай на стометровую, некогда нам ползать по трассам общего пользования!

Свистящий гул антигравов заполнил пространство, над самым ухом протяжно завыла сирена…

… — Показатели?

— Давление в воротной повышено.

— Жить будет?

— Да куда она денется, товарищ майор! У нас и не такие выживали!..

… — Не надо на парковку, Гена! Давай прямо на площадку, под двери, а то зачехлится наш трансформер…

— Ну, как обычно, дежурные по лавке свой пылесос поперёк бросили!

— Похеру, Геннадий, садись, блокируй, будут знать, как сразу оба места занимать…

… — Лиза, смотри, дельфин!

Я повернула голову — чуть сбоку от нашего небольшого катера, рассекавшего бирюзовую гладь, из воды показалась гладкая спина с шестью изящными плавниками, переливавшаяся в голубоватом свете Глизе͐. Мощное тело ударило длинным хвостом по воде, обдавая нас брызгами, и тут же скрылось под поверхностью. Млекопитающее неслось со скоростью больше полусотни километров в час, обгоняя катер, которым одной рукой ловко управлял Марк. Его любимая цветастая рубашка развевалась по ветру, а я стояла, схватившись руками за лобовое стекло, и впитывала всем телом солёный циконианский бриз.

Дельфин снова выскочил из воды, описал в воздухе широкую дугу и исчез в гребне волны. Стараясь заглушить шум ветра и рёв мотора, Марк прокричал:

— Ишь ты, как прыгает! Красавец! Я бы тоже так хотел! Стать беззаботным чадом волн, ветра и солнца, взреза͐ть плавником волну, сливаясь со стихией!

— Знаю я тебя, Марк! — отозвалась я. — Через неделю со скуки ты бы всплыл брюхом кверху!

— Рыбам неведома скука, это человеческий конструкт! Маета осознающего свою конечность разума, которому нечем занять отпущенное время! Кстати, насчёт времени… — он взглянул на часы. — Давай ещё кружок вокруг вон того острова, и обратно?! Я заплатил только за час! Потом придётся вернуться!

— Не хочу обратно! — Я была счастлива, мне хотелось уплыть на край света. — Я не вернусь! И плевать мне на время! Давай угоним этот катер!

— Не выйдет, Лизуня! — Сквозь солнечные очки Марк с улыбкой посмотрел на меня. — Здесь слишком много воды, и далеко мы не уплывём. А когда кончится топливо, неизбежно придётся держать ответ перед Хароном!

— Вечно ты обламываешь кайф, Марик! — махнув рукой, ответила я и закрыла глаза, подставив лицо встречному бризу…

… Неподалёку раздражённым тенором-альтино причитал мужчина:

— За ней так никто и не пришёл, и уже, наверное, не придёт. У меня каждая койка на счету, офицер, давайте решать с ней что-то! Мне уже вопросы задают о превышении бюджета и занятом ИВЛ! А по Моральному Кодексу Личности я вообще не имею права удерживать здесь самоубийцу. Потому что это её воля такая — прекратить существование. Вы его вообще читали? Слышали, как буквально в том году в Кракове больницу довели до банкротства за то, что спасённый суицидник решил посудиться с учреждением?

Незнакомый баритон задумчиво и отрешённо, игнорируя недовольство собеседника, пробормотал:

— По запросу к местным нет никаких данных, его передали дальше, в межпланетную полицию, но там тоже молчат. А нам нужно её допросить, и для этого она должна выжить… Слушайте, мне на этот ваш Кодекс класть с высокой колокольни, не надо мне постоянно им в лицо тыкать! Какой идиот его придумал, ума не приложу…

— Идиот или нет — его приняли на уровне Минздрава Содружества, поэтому я обязан с ним считаться…

— Моральный Кодекс, мать его… — Баритон презрительно фыркнул. — Ведь были же времена, когда спасали всех. Когда жизнь ставилась выше инфантильных желаний недозрелого эмбриона личности. Гиппократ от ваших новых законов в гробу крутится со скоростью света.

— Я за это время мог пятерых на ноги поставить, а вместо этого трачу синтетику и регенераты на самоубийцу. Которая вообще, возможно, никогда не выйдет из комы! Имейте в виду, если мне сверху «прилетит», я обязательно напишу рапорт!

— Пишите, пишите. В конце концов, вы главврач, и писать — это ваша работа. Но если отключите её от аппарата — я позабочусь о том, чтобы от вашей карьеры камня на камне не осталось…

… Я приподняла уставшие веки. Всё та же монотонная серая мгла за широким панорамным окном, тот же высокий потолок и всё те же снующие взад-вперёд тени без лиц. Одни застыли, вросли в сиденья, другие — плыли над полом по своим неведомым делам, появляясь из коридоров, исчезая в дверях, пролетая мимо и обдавая меня холодком потревоженного безвкусного, пресного и пустого воздуха. Мой рейс снова задерживался. Опять. Задерживался в который уже раз, и я коротала время в большом зале ожидания с высоким потолком. Сколько мне ещё ждать, а главное — чего? Почему я всё ещё здесь? Почему рядом нет Марка? Неужели он меня не дождался?

… — Кажется, проснулась! Лиза, Лизонька, милая моя! — лепетал забытый, но до боли родной женский голос, принадлежавший серому сгустку тумана, парившему в воздухе над сиденьем рядом со мной. — Как же я волновалась, доченька!

Мама? Почему я не вижу твоего лица?

Тень приблизилась, прижалась ко мне, но я не почувствовала ничего. Абсолютно. Пустота. Рядом возникла ещё одна тень, молчаливая, тёмная. Это, наверное, отец. Я выдавила из себя загробный свистящий вздох:

— Мам, пап, я не чувствую тела…

— Так всегда бывает поначалу, когда ищешь то, чего больше нет. Ты скоро привыкнешь. Главное, что мы наконец вместе! Мы наконец тебя нашли!

Отец подал голос:

— Лиза, мы очень скучали по тебе. Мы очень ждали тебя, и наконец дождались. Ты готова отправиться с нами домой? — спросил он, и, не дождавшись ответа, потянул меня вперёд, к двери, которая то открывалась, пропуская тени сквозь себя, то со скрипом доводчика захлопывалась вновь.

Мы выплыли в тёмный коридор, и вокруг нас бесшумно скользили тени. Они обгоняли нас, исчезая впереди, проплывали прямо через мою бестелесность. Звуки замирали, становилось всё тише, лишь едва слышно шептали многочисленные голоса там, снаружи телескопического трапа, как будто тысячи и тысячи ртов прижались к тонким алюминиевым стенкам, и каждый монотонно, едва слышно, рассказывал свою собственную жизненную историю.

Откуда-то появился Джей — большой белый сенбернар, друг моего детства — и засеменил рядом. Он понимал, что здесь происходит, знал это место наизусть, он успел изучить каждый угол, обнюхать все серые тени и запомнить мельчайшие оттенки холода, который они источали. Я была спокойна, потому что Джей был спокоен. Он не даст меня в обиду, мы сядем в наш самолёт, и я наконец-то полечу домой…

Наша небольшая процессия приближалась к закрытой двери в конце коридора, как вдруг та с грохотом распахнулась, впуская невыносимо яркое сияние. Тени вокруг меня замерли, Джей оскалился и угрожающе зарычал. Не было никакого самолёта — на пороге чернел размытый человеческий силуэт, пылающий в потоке света. Такой одинокий, чужой и непривычный в этом месте, что шёпот миллиона губ смолк, а вокруг повисла гробовая тишина. Силуэт отчётливо и тихо — так тихо, что заложило уши, — провозгласил дребезжащим старческим голосом:

— Вы поспешили, её время не пришло.

Вдруг впервые с тех пор, как я сюда попала, я ощутила нечто помимо пустоты. Это были злость и раздражение.

— Я домой! — Мой голос прозвучал хрипло и чуждо. — Я дошла до конца. Я устала! Не тебе решать, пришло моё время или нет!

— И не тебе! — прогрохотал голос, и порыв ледяного ветра ударил мне в лицо, разрывая в клочья и сдувая чужие тени вокруг меня, которые только что притворялись моими родителями; растворяя Джея, словно бледный утренний туман под лучами солнца. — Ты не имеешь права её выбрасывать! Ты сбежала, и теперь будешь держать ответ!

— Отойди, дай мне дорогу! — воскликнула я. — Я так долго этого ждала! Я столько сделала, чтобы сюда попасть!

— Это правда, ты достаточно натворила, и многого уже не исправить, — с грустью сказал голос, и силуэт его обладателя сгорбился, став вдвое меньше и на сотню лет старше. — Но ты шла по ложному следу, тебя обманули. Здесь… — он неопределённо махнул рукой, — ничего нет. И начатый путь далёк от завершения. Пока есть малейшая возможность, пока в тебе теплится жизнь, ты будешь идти, хочешь ты того или нет. Ты лишь начала платить по счетам! И ты пройдёшь эту дорогу до конца!

Дверь с грохотом захлопнулась, тёмный коридор стал сужаться, увлекая меня в бездну…

… «Прикосновение… Тебе больше не нужно это… Теперь ты увидишь…»

Что-то схватило меня, выдернуло из небытия с силой, рвущей душу. Тьма разошлась в стороны, и я очутилась в смутно знакомом месте. Стены едва освещённой комнаты тускло поблёскивали, блики лампы выхватывали небольшую картину с изображённым на ней зелёным лугом. Как со дна колодца, я смотрела на незнакомый мир чужими глазами, блуждающими от стены к стене. Вот стальная тумбочка, прикрученная к полу, на которой возвышались пара толстых фолиантов и приглушённая светодиодная лампа. Я узнала это место — одна из кают «Виатора». Мелькнуло изголовье заправленной кровати…

В отдалении раздался металлический удар, затем ещё один, что-то пронзительно зажужжало. Взгляд заметался, я увидела корабельный пол с прикроватным ковриком, стало темно. Сбоку появилась дверь и бесшумно отъехала в сторону, в комнату просеменили чьи-то ноги в аккуратных старомодных башмаках, и дребезжащий голос взволнованно затараторил:

… — Нет времени! Его зовут Владимир Агапов, профессор астрофизики, Москва. Найдите его, он вам поможет… Я отключаюсь. Поспешите! — Секунду помедлив, старик вполголоса позвал: — Томас! Томас, ты здесь?!

Где-то зубодробительно скрежетал металл, слышался лязг. Передо мной появилось хмурое морщинистое лицо с аккуратной бородкой. Профессор Мэттлок смотрел мне прямо в глаза.

— Нам грозит большая беда. Ты знаешь, что делать, Томас…

Ослепительная вспышка раскалённым клинком вонзилась в моё естество. Снова тьма — но теперь в ней была боль. Знакомая, земная, живая боль…