Пепел Ара-Лима

ХХХХХ

Зима в Ара-Лиме холодная и снежная. Северные ветры, пробиваясь через Колмское нагорье, обрушивают на застывшую землю дикие ураганы, опрокидывают с небес тонны и тонны снега. Редкий день встречает жителей светом солнца. Да и то, поиграв блестками снега, исчезает в налетевшей метели.

Цеперий Селонот вышел из натопленного барака, вздрогнул от налетевшего порыва ветра, плотней укутался в шерстяное одеяло. Отвернув лицо от колючих снежных зарядов, побрел по протоптанной в глубоком снегу тропинке в сторону сторожевой вышки.

— Будь проклят тот день, когда Императору вздумалось напасть на эту дикую страну.

Селенот не любил зиму. Был он родом из теплой Иминии, где круглый год плодоносит сладкий виноград, а вода в море теплая, словно парное молоко. Но волею судьбы и по желанию верховного Императора Селенот оказался в стране, где зимой с неба падает мокрый снег, а летом солнце палит так, что плавятся доспехи.

Селенот и возглавляемая им цеперия из пятидесяти человек вот уже пять месяцев охраняли пересечение дорог, связывающих несколько местных городов, название которых цеперий не помнил, да и помнить не хотел. Со дня на день его отряд должны были заменить, и Селенот с нетерпением ждал того момента, когда покинет он со своими людьми негостеприимный край. Того жалованья, что заработал цеперий, должно хватить, чтобы купить на родине приличный кусок виноградников. А содержимое потайного мешка, что грелось под тяжелым панцирем, добавило бы к винограднику хорошее имение с сотней другой сильных скотов.

Кое-как взобравшись по занесенной снегом лестнице на верхний уровень стены, цеперий по настилу добрел до сторожевой вышки. Преодолевать еще одну вертикальную лестницу не хотелось и Селенот, высунув из-под одеяла лицо, закричал, преодолевая вой не на шутку разбушевавшегося ветра:

— Эй! На вышке!

На голову цеперия упал приличный сугроб, а в люке показалось синяя физиономия Дориния, солдата из четвертой парнии. По помятому лицу легронера Селенот понял, что тот, вместо того, чтобы нести службу, только что проснулся. Спать на вышке в такую погоду, ну что за мерзость.

— Десять палок после обеда! — рявкнул Селенот. Хоть и понимал он, что в такую пургу никто по дорогам шляться не станет, но сам военные законы выполнял и других заставлял соблюдать положенные правила. Проверял посты как положено, а застав какого солдата спящим, или хуже того, в пьяном виде, наказывал нещадно.

Выругавшись, цеперий скинул одеяло, под которым колючий снег не казался таким уж и колючим, полез на вышку, решив, что неплохо бы согреться, намяв нерадивому солдату бока. Протиснувшись через узкий люк, Селенот вскарабкался на настил:

— Что ж ты, скотский сын, рожу на посту мнешь? — набросился он на испуганного легронера. — Почему факел погас? Чем тревогу поднимать станешь, если враг нападет? Видать, десять палок тебе мало будет.

Солдат утер рукавом мокрый нос, потупился взглядом:

— Господин! Сквозь снег ничего не видно. В трех шагах ничего не видно. Да и какой здесь враг, господин? Мертвая страна вокруг нас, господин.

— Мертвая страна…, — цеперий вдруг вспомнил, как неделю назад лично зарубил последних жителей деревушки, что находилась рядом с постом. Не по своей воле, конечно, мирных жителей убивал. Был на то приказ Императора. — Страна хоть и мертвая, да мало ли что. Слышал небось, что гонец рассказывал? То ли разбойники, то ли мародеры баловать стали.

— По такому снегу ни один мародер не пойдет, — словно оправдываясь за сон, сказал Дариний. Сам же про себя обругал цеперия последним идиотом. Да и то правда, какой сумасшедший в метель снежную мародерствовать или разбойничать выйдет? Вместо того, чтобы на снег пялиться, лучше вздремнуть под завывания ветра.

— Ладно, солдат, — цеперий почувствовал, как незаметно пробирается стужа под рубашку, да под кожаную куртку. Как накаляет нестерпимым холодом железный панцирь. — Десять палок за мной остается. Смотри, я снова приду, проверю.

— Да, господин, — солдат до рукоятки обледенелой дотронулся.

— Факел разожги! — крикнул напоследок Селенот, сползая по лестнице. Следовало бы еще семь вышек проверить, как военным законом положено, но цеперий неожиданно подумал о том, что всего через пару дней ему уже будет совершенно наплевать и на этот пост, и на военный закон, и даже на самого императора. Будет он топать в сторону виноградной страны, к своему, пока что не купленному, имению и к красивым скотыням, которые согреют своими теплыми телами его замерзшее в поганой стране ноги.

Дориний склонился над люком, наблюдая, как уходит цеперий. Поморщился, вспомнив о предстоящем наказании.

— Иди к дьяволу, — прошептал он и плюнул вслед офицеру.

Отстегнув меч, присел в углу. Вытащил из сумки кремень, зажал между ног потухший факел. Можно было спуститься вниз, зайти в казарму и подпалить его, но оставалась опасность того, что встретится еще кто-то из младших командиров. И тогда точно, десятью палками порка не ограничится.

Искры сыпались на тряпки, перемазанные смолой, но огонь никак не хотел разгораться. Помянув недобрым словом цеперия еще раз, Дориний откинул факел, встал в полный рост, собираясь поплотнее укутаться в плотную накидку. Всего на мгновение обернулся в сторону дороги, взглянул на летящие в лицо снежинки.

Из быстро падающей на чужую землю белой стены выпорхнула странная маленькая серая птица с острой мордой и неестественно мохнатым хвостом. Стремительно подлетела к изумленному солдату и впилась цепким клювом прямо в переносицу Дориния. Падая на бревенчатый настил, Дориний, в последнем проблеске сознания понял, что никакая это не птица, а самая обыкновенная стрела.

Сняться ли мертвым сны?

Прочный железный крюк зацепился за край сторожевой вышки. Дернулся, упираясь остриями в дерево. Привязанная к крюку замысловатым узлом веревка натянулась, задрожала от напряжения. Мотнулась, натянутая, из стороны в сторону несколько раз.

Гибкое тело мягко спрыгнуло внутрь вышки.

Невысокий человек присел, прислушиваясь к звукам. Стащил с руки белую рукавицу, перевернул мертвого солдата.

— Мертв, — прошептал человек, закрывая солдату глаза. Потом, отпихнув мертвого от люка, осторожно спустился на верхний уровень стены, туда, где царил злой ветер. Прижался к занесенным снегом кольям.

Тело человека скрывало от посторонних взоров тонкое белое покрывало, плотно обтягивающее тело. На ноги натянуты белые мешки. А голова, как куль, завернута в тесную, с прорезями для глаз накидку. Но даже кожа человека, открытая для любопытных взоров, была выкрашена белой краской. Так же, как и рукоять острого ножа, торчащего за поясом.

Человек выждал, пока северный ветер бросит на пост очередную порцию снега и быстро метнулся вниз, к баракам. Перебежал открытое пространство, направляясь к воротам.

Двери барака распахнулись.

Невысокий человек замер, присел в сугроб, опираясь на него спиной.

Из казармы, высоко задирая ноги, выбежал легронер и направился прямо к тому сугробу, где замер белый человек. Путаясь в складках одежды, солдат приспустил штаны и блаженно уставился на белое месиво. Через минуту он уже бежал обратно, довольный и повеселевший. Бежал к теплому огню и веселым товарищам.

— Империя требует героев, Кэтер рожает дураков, — глубокомысленно изрек сугроб и, стряхнув с себя желтые разводы, пополз к воротам.

У ворот топтались, пытаясь согреться, три легронера. Толстые овчинные накидки делали их похожими на горбатых барашков, ищущих среди снега клок зеленой травы.

Когда перед лицом одного из них прямо из снега возникла страшная белая фигура с вытаращенными синими глазами, кэтеровский солдат даже не успел ничего подумать. Схватился за разрезанное горло, из которого хлынула кровь, попытался что-то крикнуть, но только издал булькающий звук. Закружился умирающим волчком, разбрызгивая по сторонам красные капли.

А нож с крашеной белой ручкой и красным лезвием плавно продолжил неудержимый полет. Заткнул еще одно горло, вспорол живую плоть второго. И показалось, три тела, три горбатых барашка рухнули в снег почти одновременно.

— Да успокоятся ваши души в объятиях Грана, — прошептал человек, пряча обагренный кровью врага нож за пояс.

Поднатужась, крутанул деревянный ворот с намотанной крепкой цепью.

Заскрипел вал, жалуясь на лютый мороз, завизжали звенья цепи, перетирая друг об друга намерзший лед. Тяжелые ворота выслушали эту жалобу, подумали мгновение и приоткрыли узкую щель ветру, что бился об обитое железными листами дерево. Вместе с ветром через щель, внутрь поста, охраняющего пересечение дорог, заскользили, словно белые привидения, низенькие фигуры. Было их двадцать, не более.

Половина сразу же бросилась к вышкам. Тенями незаметными, чуть видимыми облаками пара. Вскарабкались молча по обледеневшим лестницам.

Те, кто на вышках стоял, ничего не почувствовали. Не вскрикнули, но и не мучились. Кто от ножа погиб, а кто от стрелы меткой. Костлявым духам все равно с каким инструментом на похороны идти.

По знаку того человека, что ворота открыл, все вокруг барака кругом встали. Больше у дверей, к стенам прижались. Остальные напротив редких окон с луками притаились. Замерли, ожидая команды.

На крышу барака ворон черный, с седыми перьями опустился. Почесал клюв об коготь. Закрыл глаз один, задумавшись о своем, о птичьем.

Человек с лицом белым толкнул плечом товарища, что рядом, на одно колено опустившись, стоял. Кивнул на ворона.

— Заснет ведь, того гляди. Напомни-ка ты, Гамбо, старине Авенариусу, зачем мы здесь. А то до ночи сигнала не услышим. Уж больно ему хотелось в нападении поучаствовать.

Гамбо отложил в сторону меч в белых ножнах, скинул на снег рукавицы, стянул, подбородок выпячивая, нижнюю часть накидки. Улыбнулся Аратею:

— Только прикажи, мой король.

Сгреб снег в комок плотный, коротко замахнувшись, швырнул его метко в ворона.

Авенариус, хоть и с глазом закрытым сидел, отскочил резво в сторону. Покачал головой черной, укоризненно глянул на Гамбо.

Не спал, выжидал момента удачного. Что ж тут непонятного?

Встряхнулся, клюв открыл, и гаркнул свое, любимое, всем птицам понятное:

— Кааррда!

Первым в барак Аратей ворвался. Следом Гамбо, короля прикрывая. Без крика громкого, без вопля ненужного. Чуть в стороне фигура молчаливая, с огромным мечом в руке. Остальные товарищи юного наследника тихим ветром влетели, обнажив мечи сверкающие, горняками из лучшей руды выкованные.

Те, кто в бараке находился, поначалу ничего не поняли. Даже не обернулись на ветер холодный, от дверей хлынувший. Кто спал, укрывшись с головой, на нарах деревянных. Кто в кости на стероны золотые, да добычу по деревням награбленную, увлеченно играл. Кто мечтам о земле далекой предавался.

Первым беду цеперий Селенот почуял. После проверки постов прикорнул он у огня, что пылал в каменной груде, задремал, на кулак сжатый голову опустив. Да только спокойный сон не шел, огонь жаром все время подпаливал. И душа не спокойно мыслями тревожными металась. Словно чувствовала, что хозяин ее не вернется на свою виноградную родину.

Краем глаза заметил цеперий движение неясное в дверях. Словно бельмо белое в глаз попало. Повернул голову, силясь рассмотреть в тусклом свете, что за напасть такая? Да только не успел.

Короткий меч Аратея плашмя по черепу его прошелся. Оглушил, на пол сваливая. Прямо к камням горячим, от которых жар шел во все стороны.

— Варвары! — по бараку крик истошный пронесся.

— Варвары! — засмеялся, как сумасшедший, Гамбо, вторя крику, ни на шаг от короля не отступая.

Аратей, сдернув накидку с головы, прыгнул вперед, меч выставив, вспарывая первое тело, какое попалось. Не взглянув на труп бездыханный, к ногам его упавший, следующую жертву уже искал. Оказался им легронер, под два метра ростом, пытавшийся к арсеналам пробиться. Рухнул на колени, безумными глазами взирая на поразившего его человека. Мальчика, лет пятнадцати. У ног которого разливалась красная лужа от крови кэтеровский.

Аратей оттолкнул уже мертвое тело сапогом, дорогу расчищая. Замахнулся, готовый к удару, да заметил на лбу человека, что к нарам прижался, печать императорскую.

— Гонец?

Не дождавшись ответа, отпихнул закрывающегося руками человека к стене.

— Этот живой нужен, — крикнул.

— Нужен, значит останется, — крякнул Гамбо, пронзая тело легронера, который на короля от окна кинулся. Чуть ниже сердца меч вогнал, по самую рукоять, краской белой испачканную.

К тому времени солдаты, отрезанные от арсенала, увидели, что против них не сильный отряд, а горстка мальчишек малолеток. Без мечей и копий можно справиться. Руками голыми в бараний рог скрутить, да игрушки железные отобрать.

— Дави их! — подали команду еранты, собирая вокруг себя свои парнии.

Кто-то вспомнил о награде, которую императорский гонец за каждую голову разбойничью обещал. Загалдели довольно. Бросились вперед, через нары перепрыгивая. Ножи-то у них никто не отбирал.

Да только редкие до короля добраться смогли. Вспыхнуло среди солдат пламя горячее, светом ослепляющее. Закричали, глаза закрывая, легронеры, попятились назад. А те, кто успел вперед пламени до Аратея добежать, натолкнулись на стену невидимую, за которой пятнадцатилетний мальчишка зло глазами ворочал.

Ножи кэтеровские в ту стену вонзились, как об камень остановились. Непреодолима преграда колдовская. Но только не для меча короткого, что искало и находило новые жертвы.

Зверем лютым зарычал Аратей, глаза его налились кровью. Взмахнул рукой, щит невидимый убирая. По мертвым телам ступая, вперед двинулся, разя во все стороны солдат империи.

Сбоку, незамеченный, кинулся легронер с ножом. Метил в сердце, как будто знал, что нет на юном наследнике ни доспехов тяжелых, ни панциря железного. Гамбо в трех шагах от короля находился. Только открыл рот в крике испуганном, понимая, что не успеет вперед ножа до брата допрыгнуть.

Белой тучей метнулась в сторону Аратея массивная фигура. Тяжелый меч с красными подтеками опустился на голову легронера, раскалывая тело того на рваные половины.

Аратей, разобрав шум за псиной, обернулся, быстро глянул в глаза майра, кивнул коротко. И снова вперед пошел. Много еще врагов впереди. Бить не перебить. А майр подмигнул укоризненно Гамбо, брату молочному короля, не зевай солдат! Ощерился Гамбо, словно зверь дикий, и уже до конца схватки от короля не отходил. Не один удар от Аратея отвел. Не одно тело отшвырнул.

Резня превратилась в избиение. Кэтеровские легронеры, поняв, что не совладать с мальчишками, бросились напролом, пытаясь спастись бегством. Но все погибали под мечами ребятишек малорослых, шеренгой ровной рядом с юным королем стоявших. Самые разумные к окнам бросились. Посчитали, что жизнь дороже чести. У окон тех и умирали, стрелами меткими утыканные.

Через полчаса все было закончено.

Аратей стоял неподвижно среди груды окровавленных тел, глядя на агонию тех, кто уничтожал день за днем страну его. И не было в сердце молодого короля жалости. Месть заполняет все сердце, не оставляя даже крохотного уголка для разума.

— Соберите всех, кто остался в живых, на улице, — приказал он выходя из казармы.

Немного осталось, живых. Человек пятнадцать. Среди них цеперий, с головой окровавленной, и гонец императорский, трясущийся от страха.

Аратей встал перед ними. Белая накидка забрызгана кровью. Глаза дикие, глядят исподлобья. Страшные глаза, безжалостные.

— Обыскали?

Гамбо протянул наследнику кожаный мешок, найденный у цеперия:

— У него отыскали. Визжал, как свинья, отдавать не хотел. Пришлось приласкать немного.

Аратей мешок развязал, высыпал содержимое на снег.

Кроме монет золотых на снег упали украшения. Серьги и браслеты, кольца и ожерелья. Среди серебра и камней драгоценных коронки золотые, из ртов мертвых выбитые.

Наклонился Аратей, поднял полную горсть блестящих побрякушек.

— Кто из нас разбойник? Скажи солдат. Ради этого ты пришел в мою страну? Ради этого убивал ее жителей? Что сделали тебе старики, которых ты убил? Ответь — что?

Задрожали у цеперия Селенота губы. Услышал он в голосе мальчишки приговор, пока вслух не произнесенный. Позабыв о чести, рухнул на колени, руки в мольбе к юному королю протягивая. Замычал слова неразборчивые, пытаясь жизнь вымолить.

— Псами вы были, псами и останетесь, — Аратей швырнул в лицо цеперия золото. — Ара-Лим прощения не знает.

— Что делать с ними? — поинтересовался Гамбо, ухмыляясь, заранее зная, какой ответ от короля своего получит. Не в первый раз.

— Как обычно, — Аратей отвернулся от пленных. — Гонца только оставьте.

Закричали легронеры, участь свою узнав. Хоть и ведали, что не оставляют разбойники аралмовские в живых никого, до последнего в милость надеялись. Не верили, что сможет мальчишка юный столько крови желать. Зря надеялись.

По команде королевского брата фигуры белые мечи подняли. Живую плоть молча крушили. Падали в белый снег солдаты империи. Падали в снег, захлебываясь кровью. С пронзенными сердцами, с расколотыми черепами. Чтобы никогда больше не сделать шаг по земле, не им принадлежащей.

Последним умер цеперий Селенот. Пытался в последний момент сгрести под себя драгоценности разбросанные. Словно верил, закончится страшный сон. Не закончился. Не будет у цеперия ни виноградников, ни усадьбы богатой. И никто не согреет ноги его в холодном снегу, который обнимает он руками, кровью перепачканными.

— Грязная работа, — Гамбо меч о павшее тело легронера вытер.

— Грязная, — согласился Аратей, безучастно наблюдавший, как умирают кэтеровские солдаты под мечами его друзей. — Но кроме нас никто ее не сделает. Некому в Ара-Лиме грязную работу выполнять. С нашей стороны потери были?

— У толстяка Буко плечо сильно порезано, — Гамбо на гонца, в сугроб вжавшегося кивнул: — А с этим что? Прикажешь убить или повесить на вышке?

— Нет. Мы отпустим его.

Гамбо крякнул недовольно. Снова брат поступает неправильно. Зачем свидетелей оставлять, которые видели все и кому надо доложить могут.

— Встань, — Аратей дождался, пока гонец, мужчина лет тридцати, поднимется. — Я подарю тебе жизнь. Но за это обещай выполнить просьбу мою. Кивни, если язык к горлу примерз.

Замотал гонец растрепанными волосами, на все согласный, лишь бы не присоединиться к тем, кто рядом убитый лежал.

— Вернешься в Кэтер. Доберешься до своего императора. С твоим лобным знаком задержки в этом не станет. Да он сам тебя найдет, как только узнает, что от гарнизона дальнего приграничного один ты в живых остался. Передашь Каббару, что Ара-Лим жив. И есть у Ара-Лима защитник. Знаешь, кто я? По глазам вижу, знаешь. Передай Каббару, что я, Аратей, законный король Ара-Лима, не успокоюсь, пока не очищу страну свою от заразы кэтеровский. И если Гран будет ко мне милостив, и с твоим императором побеседую.

Гамбо короля за рукав потянул, внимание привлекая:

— Дозорные сообщают, что к посту отряд кэтеровский движется. Человек двести, не меньше. Есть конные. С ними обоз. Через час здесь будут. Встретим гостей? Повеселимся?

— Нет, уйдем. Нас всего двадцать. Пост все равно не удержим, а друзей погубим. Вернемся, когда время придет. Скажи, чтобы оставили подарки кэтеровцам, как ранее договаривались. Соберите все оружие, потушите огни. Через десять минут уходим.

Спустя десять минут, как и приказывал наследник, остался в лагере только гонец императорский. Ползал человек по снегу, снег через пальцы просеивал. Забыв о духе смерти, с которым чуть не встретился, золотые монеты и украшения в бездонные карманы запихивал. И радовался, что за страх свой сполна получил от короля аралимовского.

Еще через час кэтеровская кодра из двухсот человек подошла к посту. По команде старшего офицера остановилась у ворот распахнутых.

Встречали отряд не крики приветствия, а мертвые легронеры, на вышках к поручням привязанные. У каждого глаза вырваны, язык обрезан. Под стенами груда тел высилась, снегом падающим засыпаемая. Все до одного солдаты императорские. А на перекладине ворот, на цепи ржавой, человек болтался, со знаками цеперия на куртке окровавленной. Качался на сильном ветру, как кукла тряпичная. Глаза стеклянные взирали на пришедших. Изо рта свисали бусы драгоценные.

Ужасом наполнились сердца легронеров, когда увидели они эту картину страшную. С криками ворвались внутрь поста, надеясь, что застанут еще врага, учинившего бойню кровавую. Но пусто было среди деревянных построек. Только красный снег с неба падал, укрывая все кругом саваном пурпурным.

Зароптали легронеры, в кучу сбиваясь, со страхом на мир окружающий взирая.

Шли они к теплу и к спокойной службе в малолюдной стране. А пришли к мертвым телам, холодным казармам, да пустым амбарам. Не согреться после долгого перехода, не выпить вина горячего.

В дальнем углу казармы, под нарами перевернутыми, нашли одного живого. Гонца императорского. На все вопросы гонец бормотал слова непонятные, на бред похожие. Повторял без конца, словно заколдованный: — «Ара-Лим жив», — и показывал пальцами в сторону метели, что бушевала за стенами.

А на крыше казармы пустой сидел, внимательно за всем наблюдая, черный ворон. И если бы какой солдат с любопытством на птицу глянул, то непременно различил, как ухмыляется птица древняя.