Патриот. Смута. Том 3

Глава 23

Прежде, чем начать осмотрел всех. Прикинул, кто со сказанным Путятой может оказаться несогласен и. может, нижегородцам, а также любым нашим с ними сближениям зла желать. Чувствовалось мне неладное в этом деле. Да, эти люди, кроме Чершенских, клятву мне давали сами, и все простые служилые люди тоже. Но, клятва воеводе одно, а его взаимоотношения с каким-то нижегородским торгашом — иное. За Смуту личных конфликтов накопилось ой как много.

Как бы беды не случилось. Смотреть нужно в оба.

Но, к делу. Вначале о потерях заговорили.

По итогам докладов выходило, что на всю нашу тысячу с небольшим бойцов убитыми было сорок три человека. Раненными, чуть больше чем в два раза от этого числа, около сотни. Это считали тяжелых и средних, отправленных в лазарет и там сейчас пребывающих. Те, кто после боя мог ходить и работать, но получил какие-то травмы, были не в счет. Если бы я не уточнил и не переспросил, то про таких и не сказали бы. Ходишь, трудишься — значит здоров. Но мне нужна была точная информация. Их насчиталось сотни две, а то и три. Кое-кто же до лазарета даже не дошел, сам перевязал порезы, и в тушении пожара участвовал после этого. Или ожоги легкие получив, в речке искупался и на бога понадеялся.

Основные потери пришлись на полковых казаков и людей братьев Чершеньских. Судя по лицам говоривших, такой расклад воронежскому атаману не очень нравился. Но, говорить то-то против и оспаривать уже случившийся факт, выговаривая мне что-то и просит каких-то преференций он не решился. Да и раненный был, может силы тратить не захотел.

Но, чувствовал я в нем какой-то зреющий подвох.

Продолжили.

Раненные, по словам Ваньки и прочих атаманов, которые в нашем госпитале были, почти все на поправку идут. Человек пятнадцать в тяжелом состоянии. Серафим для них молитву предложил сотворить. Я одобрил, после военного совета — сразу.

— Давай и про мертвых подумаем, Серфаим. — Добавил. — Захороним, отдадим воинские почести, крест поставим или может памятник какой. Ты человек в этом больше понимающий, на тебя надеюсь.

— Сделаем. — Поп поднялся, перекрестился, вернулся на лавку.

Остальными собравшимися предложение также понравилось. Была мысль вести их в Воронеж, семьям, у кого они были. Но раз увековечить воевода, в моем лице, предложил, то расценено это было, как дань уважения.

Дальше дело пошло о трофеях.

Григорий доложил, сколько всего захвачено. Особенно радовали и в то же время пугали объемы лошадей. Опасность была в том, что кормить их здесь скоро будет нечем. Трава в степи, конечно, есть. Но этот огромный табун выгонять надо, стеречь не одним десятком людей. А под боком татарские войска еще стоят. Не ушли никуда. Порешили всем советом, что пора сворачиваться и утром следующего дня уходить.

Оставим здесь дозоры.

Возникла у меня мысль одна, но о ней чуть позднее поговорим.

Стали дальше обсуждать. Решили, пока на лодках начать самое тяжелое в Воронеж отправлять — пушки и трофейные доспехи. Раненных, что к транспортировке пригодны.

По имуществу трофейному прошлись. Луков — сайдаков, копий, сабель — сотни. Стрелы, что хорошего качества, умножай на десять. Что плохого, еще на двадцать. Кони под нашу руку попавшие, все седланные, какие-то вьючные. Много. Все это распределять нужно, думать, считать. И из этого всего формировать отряды новые, улучшать старые.

Чуть про пики поговорили мы с собратьями. Француз слово взял, я переводил. Атаман беломестных казаков и Тренко кивали. Они, явно, бывали в деле и понимали важность такого оружия.

Филарет послушал, почесал затылок, сказал, что с оставшимися в Воронеже столярами, кузнецами и прочим рабочим людом, что ему в управление вверен поговорит. Сделать, скорее всего, получится, но, сколько по времени — узнавать надо.

Разбирались дальше.

Обоз татарский, который тоже был на вьючных лошадях, частично угнали с собой отступившие первыми татары. Кое-что нам досталось, но немного. Также не попали в плен к нам жены Кан-Темира и его шатер — удалось это увести степнякам к ставке Дженибека Герайя. И тот самый колдун или… А черт его поймет, кто это был… Тот, что предвещал мурзе на исходе третьего дня возродиться из пепла, тоже ушел.

Думалось мне, что этого самого чародея незавидная участь ждет. Не только же он с Кровавым мечом говорил. Уверен, добрая часть войска верила в это возрождение и в победу на третий день, как говорил нам гонец от мурзы, захваченный разъездами еще до битвы.

А значит, этого мудреца убьют, как лжеца.

— С божией помощью приросли мы имуществом, воевода. — Проговорил Серафим. — Дозволения твоего просить хочу, Игорь Васильевич.

— Какого же?

— Мужики, что за мной в бой пошли, челом бьют, хотят за тобой идти. Просят признать их сотней монастырской.

— Это еще как? — Я несколько удивился.

Да, монахи у нас при монастырях, бывало, ратную службу несли. Но больше внутри стен. Да и у нас тут монастырь, это не подмосковные крепости, а просто церквушка, к тому же деревянная и слобода вокруг нее. Какая еще монастырская сотня? У нас же нет рыцарей-крестоносцев.

— Думаю, возглавить их. — Он поднялся, перекрестился. — Молился я, и в благодати снизошло на меня. Подле тебя идти мне, воевода! — Поклонился. — И людей этих вести, раз желают сами, и челом били, все как один. Дозволь.

Яков и Тренко переглянулись, казаки заворчали.

Ведомо ли, мужиков от сохи да в войско брать. Но на мой взгляд, эти люди показали себя с хорошей стороны. Выстояли, выдержали, проявили силу характера. А значит, почему бы и нет. Учиться все равно всем нужно.

— Дозволяю, Серафим. Будешь сотником над ними. Только условие одно.

— Какое, воевода?

— Француз вас учить будет в первую очередь. И пики вам в первую очередь выдадим. Сотня нового строя будет. Не имея навыков в голову науку воинскую вбить проще, чем опытных бойцов иному обучать. Так думаю.

— Так, мы только рады будем, Игорь Васильевич.

— Добро.

Поклонился он, сел.

Повисла тишина, но пауза выдалась короткая.

— Татар мы остановили что дальше, воевода? — Это был Тренко.

— Дальше. — Я поднялся от стола, навис над ними. — На север идти надо. Письма в Оскол, Белгород, Курск и прочие города писать буду. Уже туда от нас гонцы направлены, еще отправим людей. Ждать, силу копить, тренироваться… Об этом потом, отдельно. Месяц где-то, может, чуть меньше. И выдвигаться к Ельцу.

Мне нужно предотвратить катастрофу под Клушино! Как, пока не придумал. Но нужно привести туда войска и сделать так, чтобы и ляхов наши побили, и авторитет Шуского из-за этого не вырос. Как? Месяц примерно есть у меня. Считать надо. Точную дату разгрома я знаю, сколько в дороге — прикину. С запасом возьмем и выдвинемся.

— Что дальше, воевода? — Процедил Иван Чершенский. Он после выступления Путяты сидел хмурый, задумчивый. Но, когда доходило до него, на вопросы отвечал хорошо. Пояснял, говорил и о потерях, и в дискуссиях участвовал.

С ним еще важный момент предстоит. Относительно награбленного и добычи говорить. Но это чуть позднее. Сейчас собратья о планах спрашивают. И моя мысль одна касалась его, но. Что важно, после согласия вместе идти только о таком говорить нужно.

Посмотрел на него, проговорил холодно

— Дальше. Письма в Рязань к Ляпуновым. С ними думаю объединиться, ну и, как оказалось, с нижегородцами может получиться. Вроде мысли одни у нас с ними. О сильном царе.

Помнил я, что Федор Шрамов, посланный из Чертовицкого человек, уже должен по идее туда добраться и начать какие-то первичные переговоры. Да, времени с той поры много утекло, но основу какую-то наших больших переговоров заложить он должен.

— Ляпуновы, род уважаемый. Первые люди на земле Рязанской. — Качнул головой Чершенский и как-то даже чуть расслабился. Их авторитет вызывал у него уважение. Хорошо.

— Ляпуновы за Дмитрия стоят. — Кашлянул Серафим. — Насколько мне ведомо.

Люди заворчали, кто-то поддерживал попа, кто-то сомневался в его словах.

— Насколько знаю. — Проговорил я спокойно. — Ляпуновы за десять лет сменили многие стороны. Говорить с ними буду. Раз они Скопину письма писали, царем ему быть предлагали, то невелика их вера в Дмитрия. — Руку поднял, чтобы не перебил никто. — А Скопин, как я мыслю, жаль, что умер. Думаю, вот он мог стать сильным царем. Молодой, отважный.

— Как ты, воевода. — Усмехнулся Тренко. Яков кивнул.

Эти двое видели во мне все больше кандидатуру на престол. Да, они сами были дворянами не родовитыми, бедными, но олицетворяли собой весь класс таких же служилых людей. На таких, как они, опирались как раз Ляпуновы. А вот казаки — нет.

Из-за этого и неудача постигла первое ополчение.

Как-то надо этого избежать противоречий во взглядах. Найти общее, единое, что людей не поделит, а наоборот — в кулак соберет. В силу великую.

— Слышал я о письме, писульке. — Усмехнулся из своего угла Василий Черешньский. — Из-за него потом молодой Шуский, орел… не даром что скопа! Гэрой, славнОй, непобедимОй, кровушкОй умылсЯ. А он, хотя и со шведами якшающийся, добрый, мыслю воин был. Вот зуб те! Ставлю! Ежели кто супротив чо скажет про него.

Он приоткрыл рот и звучно шлёпнул большим пальцем по резцу.

Я посмотрел на него. А казак-то кое-что знал и кое-что смыслил. Хоть и прикидывался постоянно дурачком и шутом. Еще при первой встрече мне показалось, что он невероятно умен, только… мозги у него работают несколько набекрень.

— На дело больше ты нас зовешь, воевода. — Тренко тоже поднялся, посмотрел на собравшихся. Продолжил. — Мы, люди воронежские тебе в верности клялись.

Собравшиеся кроме донских казаков закивали, но подметил я, что атаман полковых казаков как-то совсем уж вяло реагирует. Болен, что ли, или раны доконали его, устал? Или… Еще чего?

Вновь паузу сделал, уставился сотник детей боярских на Чершеньских.

— Но, мы с врагом бились вместе с донцами. Они здесь сидят, но идут ли с нами? Дают ли клятву? Такую же, как и мы?

Все смотрели на братьев. Иван неспешно тоже поднялся, посмотрел на Тренко, на Якова, сидевшего подле него и закашлявшегося сильно, затем на меня.

— А в чем клясться-то, воевода? Знать хочу четко.

— Справедливо, Иван. Все мы, собравшиеся здесь, клялись землей русской и верой православной в том, что царя правильного на трон посадим. Всей землей избранного.

— А если Димку или Ваську правильными назовут на соборе, что делать-то будем? — Василий, говорил, не вставая, смотрел чуть из-за спины, из тени своего брата. — Мы же супротив них идем. И, промежду прочим, крамольные слова об них двоих тут, ух… Как говорим. — Внезапно он заорал громко. — Повесють! Прямо раз! Раз!

Сделал кривую шею, язык вывалил. Хлопнул в ладоши звонко, отчего все как-то дернулись, занервничали.

— Тихо, брат. — Одернул его старший. — Тихо!

Собравшие воронежцы начали перешептываться. Не нравился им этот странный казачок. Уж больно дикий, дурной какой-то. С одной стороны у нас на Руси всегда жалели калек и убогих, привечали, но тут, с иной… С этим же человеком в бой идти. И как ему жизнь доверить можно, коли он такой чудной да дурной? Пожалеть одно, а воевать плечом к плечу — это совсем иное.

Но, ответ мне держать. После короткой паузы сказал, что думал.

— Думаю, Василий Шуйский и тот человек, что себя Дмитрием Ивановичем зовет к тому моменту… — Вздохнул. — Не доживут они до собора. Но если уж так пойдет, что земля их выберет, а кто мы такие, против нее-то?

— Земля нам, как мать родна. — Васька ощерился из-за спины брата.

Из слов казака, которые зачастую были сиротами, беспризорниками, беглыми холопами с непонятными корнями это звучало достаточно странно. Но, за веру православную они же воюют. Против татар пришли. Здесь сидят, не уходят, значит, интерес есть. Желание идти на север и участвовать в судьбе страны имеется. Да и сколько их там уже. И за Василия, и за Дмитрия и за ляхов тоже кто-то воюет. Но там больше черкасы.

— Ну что скажете, братья Чершенские. — Я буравил старшего взглядом.

— Условия какие? Коли под тебя пойдем. Что с добычей?

Про добычу это ты верно подметил.

— В бою все равны, что боярин, что дворянин, что казак. Тот, кто сотником назначен, тот людьми руководит. Воюют все. До боя обсуждаем, а в бою — кто над тобой поставлен, тот приказы дает, а подчиненный выполняет. Дисциплина, чтобы побеждать нужна. Добычи нет, все в трофеи идет, чтобы войско снарядить, нарастить…

При этих словах Васька аж крякнул, а старший брат его нахмурился. Оно и среди моих людей недовольные имелись. Я осмотрел их всех. Не очень-то нравилось им, что после боя вся добыча идет мне. По сути, то не лично, а в армейскую казну, но в то время это особо не различали.

— Жалование платить обязуюсь…

— С чего? — Иван перебил, поднял бровь.

Уставился на него я злым, холодным взглядом. Не надо так! Здесь я главный! Мое слово. Мы тут либо одно дело делаем, либо вы своей дорогой идете.

— Найду, то моя забота. — Я ощерился, словно волк.

При упоминании денег люди как-то завозились, уши навострили, только атаман полковых казаков сидел, как ни в чем не бывало, дремал слегка. Это было несколько странно, раны, может, так беспокоят его или… Не уж-то знал он о серебре? Должен был только Григорий, да близкие ко мне люди про это все ведать. Как бы худа, какого не вышло из этого знания.

Вздохнул я, продолжил.

— О жаловании позднее. Все на довольствие. Запасы пока есть. Как на север двинем, местные нас, уверен, поддержат, фураж дадут. — Черт, знают ли они это слово, ну да ладно. — Никого не грабим, мы не ляхи, не татары. Мы идем царя выбирать. Людей собираем, силу копим. Поэтому оружие и нужно, вооружаем всех желающих к нам присоединиться и клятву дать.

— А коли баловать начнут? — Спросил Тренко. — Оружие дал, а он в разбой.

— Клятва дана, коль нарушил, то на сук тебе дорога. — Голос мой был холоднее льда. — Болтаться будет в назидание остальным.

Люди закивали.

— А что до жалования то? — Спросил атаман беломестных казаков. — Кому, сколько, чего?

— Неделю дайте. Все посчитаю, в Воронеже сядем, поговорим и скажу. Часть имуществом, которое уже из арсеналов выдано, это точно.

Когда речь пошла не только о делах великих, посадке царя, но и о мирском, денежном — как-то сразу люди повеселели.

— Так что, братья Чершенские, второй раз вас спрашиваю, с нами ли вы? Идете ли под Воронеж, а потом на север?

Иван, до сих пор стоящий и Василий в его тени, переглянулись.

— Тяжело будет братам-казакам сказать, что без добычи теперь. Могут не понять. — Покачал старший головой.

— А ты слова верные подбери, атаман.

— Сдюжим, не порвемся. — Хохотнул младший. — Я думаю, за землю то повоевать, то, славно-то. А то сидим, сидим… Когда казаку то сидеть? Ему саблей рубить надобно. А если царь правильный будет, он же… — Васька прищурился, совсем в тень ушел и прогудел, как в трубу, как детей взрослые пугают. — Зачтется нам сие.

— Значит, с нами.

— Да. — Холодно проговорил.

— Есть что сказать, люди воронежские?

Сотники и атаманы переглядывались, плечами пожимали. Но видел я, что Яков и Тренко не очень-то рады такому повороту. С недоверием смотрели они на донцов. Все же разногласия и разность взглядов между дворянством и казаками даже здесь, на приграничных территориях прослеживалась. Чего уж говорить о центральных регионах. Там к этим вольным парням совсем иной подход.

— Да чего говорить-то. — Поднялся атаман беломестных казаков. — Люди боем проверенные, коли клятву дадут-то и бок о бок биться будем.

— Верно. — Поддержал его клюющий носом атаман Полковых казаков. — Верно.

— Веры мы одной, православные мы, раз затеяли дело такое, великое, то каждый человек, что в бога Христа и Матерь Божию верует, потребен нам будет.

— Казаки, бойцы хорошие. — Проговорил Яков.

— Раз решил, воевода, значит, так тому и быть. — Тренко был не очень доволен, но поддержал решение.

Представитель стрельцов головой только закивал. Чувствовал он себя здесь неловко. Все же не сотник, не полусотенный, а выбранный поспешно человек от отряда.

— Решили, значит. А раз так, клянись, атаман, и ты Василий, брат его. И я перед вами поклянусь.

— Что говорить нужно?

— А мы к войску вашему спустимся, поговорим сами, там и клятву от каждого примем. — Я посмотрел на воронежцев, они закивали.

Верное дело. Там на площади в воронежском кремле собралось все воинство, и каждый боец слышал, что сказал я. Каждый поклялся. С казаками также нужно. Чтобы каждого человека связало не просто обещание, данное его атаманом, а личное слово. В то время слова на ветер не бросали. По крайней мере, старались так делать. Слово было крепким, и нарушение его могло в глазах сотоварищей сильно пошатнуть доверие к человеку.

Но до этого мысль свою озвучить решил, чтобы до клятвы ее мы обсудили.

— Еще один момент, раз Чершенские идти с нами согласны, то всеми обсудим. — посмотрел на всех, взглядом окинул. — То, где мы сейчас, собратья. Поместье это раньше атаману Жуку принадлежало, а сейчас оно, выходит, за кем?

Григорий, как подьячий Поместного приказа, поднялся, погладил свою козлиную бородку, проговорил задумчиво.

— На сколько книги помню, родня Жуковская где-то близ Москвы земли имела. Старому Жуку, что атаманом в Воронеже был, оно жаловано, или… Отцу его. — Он сделал короткую паузу. — А эта земля, выходит, потомкам самого Бориса Жука перейти должна. Но, вроде нет их.

— Получается, ничейное поместье. Так?

— Получает. Только, кому нужно оно? — Григорий хмыкнул. — Земли пахотной здесь нет, леса кругом.

— Мыслю я, здесь хорошо бы дозор поставить, в Поле смотрящий. Строения есть, острог целый. Отойти на лодках, коли сила большая придет, можно. На другой берег переправиться, можно и паром сделать и плот.

Люди воронежские закивали. А я продолжил.

— Грамоты выдавать жалованные не могу, не царь я. — Посмотрел на них всех, на реакцию. — Но, у нас Григорий, подьячий Поместного приказа. Думаю так, собратья.

Сделал паузу. Такое решение могло вызвать негодование, но нужно было его озвучить.

— Чершенские братья…