Патриот. Смута. Том 3

Глава 22

Нижегородец стоял, мялся, сопел, но дельного сказать как-то ничего не мог. Неужели думал, что вот так запросто сможет придти и сесть среди моих сотников? Вроде бы, деловой человек, чего нерешительный такой. Опасается чего-то, это прямо чувствуется в его поведении, но в то же время хочет идти на диалог, на сближение.

— Путята, ты если чего от людей тебя пославших сказать хочешь, так давай. Раз ты тут, значит, волю чью-то продвигаешь. — Буравил его взглядом. — Все понимаю. Бобры, шкуры, мех, это, конечно, хорошо. Это промысел и деньги. Но, уверен, не только и не столько ради них ты здесь.

В глазах его я видел нарастающий страх. И удивление.

Мы с ним уже два раза говорили. Не уж-то он думал, что я не пойму скрытого?

Но боялся он не меня, а людей, собравшихся здесь. Особенно Чершенские не нравились ему, это прямо видно было. Да и место для боя, когда приплыл сюда, он выбрал среди детей боярских. Даже не среди воронежских казаков. Под руководством Тренко бился.

— Воевода. Я здесь… — Он вдохнул воздуха побольше. — Я здесь от земли нижегородской. Мы там, как и ты здесь, мыслим о царе сильном, землей ставленом. Мы там… — Он сбился, посмотрел вновь на людей, сидящих подле меня.

А я видел, что казаки и атаманы смотрят на него заинтересовано, но как-то по-разному. Некоторые более холодно, некоторые с интересом. И вопрос, а зачем ты это здесь говоришь, а не мне, одному, потом? При всех предложить что-то хочешь? В руководящий состав войти? А зачем оно это мне? Пока не понимаю, пока все как-то странно выглядит.

Узнаю, разберусь:

— То есть ты здесь можешь говорить от лица целого города? Да или нет?

— Нет, не совсем то есть…

Да, господь бог, всемогущий, что же ты так трясешься-то. Ты же торговец и, вроде бы даже, как оказалось, воин.

Подтолкну тебя:

— От лица тех, кто Кузьму Минича поддерживает? Так выходит?

Он уставился на меня ошалелым взглядом. По идее стоило такого ожидать, но он, вроде бы человек торговый, а к переговорам не готов оказался. Я же у него спрашивал там еще, при знакомстве, знают ли они друг друга. Путята тогда как-то от ответа ушел. И, понятно почему, в целом. Здесь юг, здесь люди за Лжедмитрия больше стоят. А там — под Нижним Новгородом, его отряды разбойничьи, что пришли, били и бьют. Из этой борьбы и выйдет костяк второго ополчения. Если первое сформируется на базе оставшихся после смерти Лжедмитрия сил, полное распрей и разногласий, то второе будет более сплоченным и…

Если так подумать, нам с ним по пути.

Не в плане выбора Романова, хотя вариант, как показала история, в целом — рабочий. А больше в качестве самого подхода. Собраться, организоваться и идеи свои военной силой подкрепить. Земский собор и царь. Ляхов вон, шведов долой, ну и татар заодно.

— Ну, так что? — Я побарабанил пальцами по столу. — Ополчение земское, нижегородское и люди, и силы, что Кузьма собирает. Ты его часть, его глаза и уши?

— Как…

Да вроде понятно все, чего же ты так удивляешься.

— А может, мы его… — Василий Чершенский как-то серьезно, не в своей привычной шутовской манере глянул на меня, пальцем по горлу провел. — Ходит, смотрит, слушает, а потом письма еще писать будет. Своим.

Нижегородец, стоящий до сих пор в дверях, напрягся всем телом, руку на саблю положил. Чуть попятился.

— Погоди, Васька. — Брат поднял руку. — Погоди, тут не наш круг, здесь воевода решает.

Это мне понравилось. Здесь моя власть и мой закон.

— Мы послов не режем! — Громко произнес я.

Мне, в целом, идея этого человека была симпатична. Я тут один кручусь, верчусь, а если нас уже две силы будет? Это же подспорье то какое. Мы с юга, а нижегородцы с востока получается. Но, как воспримут это мои люди? Это дело другое. На этом примере надо показать, разобрать и продвинуть мысль свою и дальнейшую политическую линию. Ведь победить мало, нужно людям дать то, чего все они хотят.

А как? Если каждый о своем мыслит. Дворяне — холопов больше и на земле их закрепостить, Бояре — привилегий, денег, власти. Казаки — вольницы и равенства в правах с людьми служилыми. Крестьян-то, в целом, никто вообще не спрашивал. Каждый за свое борется, и каждый в персоне сильного царя что-то свое видит.

Проговорил, чтобы пауза не затянулась.

— Ты, раз как посол пришел, говори как посол. А то стоишь, объяснить толком не можешь ничего.

Услышав мои слова, лидеры воинства воронежского закивали. Донцы сидели спокойно, всматривались в гостя, что-то свое думали, перешептывались. А Путята чуть расслабился, сделал пару шагов вперед, приблизился к столу. Но не с торца, противоположного мне. Где как раз были Чершенские, а больше сбоку. Так, чтобы рядом сидели Тренко и Яков.

— И что же Минин ваш мыслит? Что предлагает? — Спросил спокойно, осматривая собравшихся с расчетом понять, кто что по этому поводу думает.

— Да, мыслит он, как ты, воевода.

— Как я? — Я рассмеялся звучно не сдерживаясь. — А как я мыслю? Тебе откуда знать? Ты же в кремле воронежском не был, присягу не принимал. Мне на верность не кланялся. И не говорили мы с тобой о делах таких. Ты все как-то вокруг да около ходишь. Не знаю, как у вас там в Нижнем, а у нас так не любят. Мы больше воины и меньше торговцы. А ты — торговец. Так сделай нам это, как его… — Выдержал небольшую паузу, заменил слово «коммерческое», которое ну уж совсем выбивалось и скорее всего не встретило бы понимания у собратьев, на иное. — Сделай выгодное, деловое предложение, а мы послушаем. Потому что я, пока что, вот вообще не понимаю ничего. А ты за меня уже какие-то мысли мои решил.

Люди уставились на меня. В глазах я видел удивление. Не понравилась им фраза про деловое предложение. Но мы здесь торговаться не будем, мы дело решим, а там уже, как пойдет.

— Воевода, Игорь Васильевич. Скажу как есть. — Он стащил шапку с головы. — И вы люди русские, послушайте, а потом уж… Решите голову рубить, так чего уж.

— Говори, Путята. По делу.

— Выходит так. Мы в Нижнем Новгороде-то, смотрим на все творящееся в Москве и окрест издали. — Он начал в процессе разговора активно жестикулировать, мялся, чувствовалось, что хочет из стороны в сторону ходить, волнуется. — Далеко мы, но… Разбойников все больше на реках и дорогах, ляхи даже к нам уже захаживают. А где Нижний и где Смоленск? Били мы их чуть больше года назад и если надо, еще побьем. Нам их тут не надобно. — Он перевел дух, продолжил. — Но, все больше мыслим мы, люди торговые, и ополчение земское, что не так все как-то на земле русской. Русский русского убивает, а лях да швед от этого пирует и добром прирастает. — Понемногу он распалялся, говорил все более уверенно. — Смоленск в осаде уже сколько? А царь войска к нему не ведет. Да что там, два царя друг друга воюют, пока враг города себе берет. Татары вон даже позарились. Грабить пришли, поскольку ослабли мы. Царь Шуйский. — Он кашлянул. — Царь, значит…

— Говори, что думаешь, Путята.

— Да что здесь думать, воевода. Шуйский, Василий, всей стране известный хитрец, заговорщик и прохиндей. Мы то, как он на трон взошел, стерпели. Думали — царь. Как мы без царя то, как земля без него? — Он покачал головой, вздохнул. — А уже какой год? Какой он на троне? А смуте конца и края нет. Значит — не тот это царь! — Он повысил голос, волновался, его аж потряхивало. Что для крепкого массивного человека в летах выглядело несколько странным. Боялся, что мы его здесь за слова такие и порешим, но продолжал говорить. — Не благой, не богом избранный он. Был бы такой, враз смута кончилась и ляхам отпор дали и шведам и татарам. А так сидим каждый у себя и что?

— А что до Дмитрия? — Спросил я его, перебив и одновременно дав отдышаться.

— А что? Тот, что в Москве был до Василия, то не знаю. Царь, потомок Ивана Великого, а этот… — Он аж покраснел. — Подстилка ляховская.

Казаки, что донские, что воронежские заворчали. Все же у них больше в душе поддержки к Лжедмитрию было. Вот и выяснилось это. Есть что-то, что заставляет их негодовать о таких выражениях. Вон, при упоминании царя, в Москве сидящего, Василия, никто не поморщился. А здесь, есть те, кто рожу кривит.

Работать с этим надо.

— Так может это один и тот же человек? Что думаешь? Его же супружница признала. Мнишек?

Лица моих сотников и атаманов при упоминании царевны все, как одно, стали искаженными недовольством. Яков с Тренко чуть плеваться не начали. Остальные заворчали.

Я быстро руку поднял, показывая, что пускай говорит нижегородец. Мы тут его слушаем пока, а не полемику вокруг его слов строим. Нужно ему себе на жизнь заработать, а то, как бы он себе здесь врагов не нажил, за речи такие. Здесь не убьют, а вот вне терема, уже сложнее.

Да, за такое я накажу, взыщу, только вот убитого-то, не воротишь. Могут и напасть, обиду скопив.

— Что Мнишка? — Повторил я.

— Так она кто? Ляшская баба. Тьфу. — Он сплюнул, перекрестился размашисто. — Ей что скажут, воеводы ляшские, то она и сделает.

— Верно, точно, подстилка, сучка, шваль, шкура. — Ворчали все, перебирая и приводя огромное количество наименований, обозначающих женщину с низкой социальной ответственностью, ведущую распутный образ жизни.

А если так подумать, она же царица. Это раз. А второе, нелюбовь, неуважение к Шуйскому и терпение Дмитрия, но в то же время невероятное презрение и ненависть к его польской супруге. Вот на этом мы можем и сыграть.

Кажется, нашел. Погнали!

— Так-то, интересно ты говоришь, Путята. — Проговорил я, поднялся, уперся руками в стол, продолжил, смотря на людей своих. — Выходит, собратья, не одни мы думаем, что истосковалась земля русская по крепкой руке царской. А еще люди такие есть.

Воронежские мужи кивали, а Чершенские как-то сидели тихо, переглядывались, нервничали немного.

— Мыслю я, сотоварищи, что Василий, много взял на себя, царем назвавшись. Земля не выбрала его. Собор, это не собор, это что-то отвратное и не богоугодное было. Это раз. А второе, про Дмитрия. — Вздохнул, пристально уставился на Чершеньских. Они здесь были главными моими соперниками по мнению и полемике. Продолжил: — Знаю, любим он многим из вас. Но почему? Неужто, правда на его стороне? Мог ли человек два раза от смерти спастись? От лютой? Мало вам этого. Так еще баба польская там им верховодит и прочие ляхи?

Я смотрел на них и видел, что есть понимание моих слов, удалось попасть в точку преткновения.

— Дело-то не в самом Дмитрии, а что он обещает тем, кто идет за ним. Но, во-первых, если он не правильный царь, а очередной лжец, то что? Выполнит ли он обещания? Во-вторых, даже если и правда он захочет их выполнить, а дадут ли ему те, кто вокруг? Мнишка и ляшские паны? В-третьих. А если избранный царь все то же самое вам всем даст, не лучше ли так будет, а?

Люди переглядывались. Кивали. Чершеньские смотрели пристально и вроде бы, как виделось мне, согласны были с такой постановкой вопроса.

Тем временем после краткой паузы продолжил:

— Мы здесь, что из Воронежа и окрест, мыслим так. — Обвел всех взглядом, руку поднял. Смуте конец найти надо. Поставить! — Стукнул кулаком по столу. — А чтобы сделать это, нужен наш, русский, сильный царь. Не лях, не швед, пускай и крещеный. И уж точно не татарин. — Буравил взглядом, каждого, переводил взор от одного к другому. — Земля его выбрать должна. Всем миром, собором великим. Василий не люб нам, верно говорю я, собратья?

Закивали все, даже Чершенские. В этом единство у нас имелось.

— Не люб воевода, негож.

— Геть! — Крикнул Василий Чершеньский. Но галдежа это не вызвало.

— Что до Дмитрия. Говорил вчера уже нашим гостям, донцам-молодцам и прочим людям тоже. Еще раз повторю. Один раз спасся, еще поверить можно. Второй… — Покачал головой. — Ложный он царь. Ненастоящий. А я, за настоящего, избранного всем миром! Я все сказал, по этому вопросу.

Повисла тишина, и тут поднялся Чершенский, Иван.

— Кто ты, воевода? — Голос его был раздражен. — Скажи мне. Ты же не наш, не отсюда ты. Московит вроде бы. Сейчас двух царей ниже себя поставил. Воля их для тебя, вижу, место пустое. Так скажи, кто ты! Круг просил узнать, чтобы знали все, зачем идут они.

Началось. Неужели ты, казак, ждешь, что вот здесь и сейчас скажу я, что чудом спасшийся… Какой-то там родич, какого-то там из претендентов на престол. Кого? Грозного — да, слухи слышал. Федора — вон девка, девушка на выданье уже одна есть, из-за которой много людей полегло и еще сколько-то поляжет. Годунова? Нет, тут вряд ли, такое не пройдет, не в почете он среди людей.

Но, то что в конце произнес Чершеньский говорило, что готовы они идти за мной, только вопросы имеются.

— Я, Игорь Васильевич Данилов. — Смотрел ему в глаза. — Боярин я. Из Москвы, не местный, что есть, то есть. Письма подметные вез, а как узнал, что в них, так… — Сделал паузу. — Решил по-своему все повернуть. Потому что мыслю, хватит нам Смуты. Наелись мы ей досыта. Мир нужен и порядок. Так мыслю.

— И царем себя не назовешь?

Все смотрели на меня пристально. А я рассмеялся громко, от души.

— Боярин я, а не царь. Земля должна сама решить, а не человек какой себя провозгласить. До решения такого еще ой как долго.

— Чудно. — Покачал головой Иван, донской атаман. Посмотрел на сидящих слева, потом справа. — Люди, имея меньшее, меньшую силу и власть, меньшие достижения себя царями именуют. Чудно. А ты на своем стоишь. Может, по старой традиции трижды спросить тебя надобно? Кто ты?

Остальные сотники и атаманы переглядывались. Видимо, в их головах тоже эта мысль зрела. Недаром Яков еще до начала битвы задал мне такой же вопрос. Все же — местничество, род и его достижения для этой эпохи значили очень и очень много.

Ответил спокойно:

— Хоть три, хоть тридцать три, атаман. Игорь Васильевич Данилов, я. Боярин из Москвы.

— А еще говорят, что ты бес, дьявол сам. — Это был Василий. Смотрел весело, исподлобья. Добавил со смешком. — Ууу… Боюсь тебя я. Воевода.

— Чур тебя, шальной человек! — Пробасил Серафим, перекрестился. — Что ты такое говоришь! Таким не шутят.

— Люди всякое несут. Все словечки так плетут. — Продолжал Васька нараспев. — Кто о том, что он внучок, ну а кто, что лешачок. Я то, что, я ничто. От Ивана он аль сам…

— Василий! — Громко проговорил его брат сбивая.

Не дал фразу завершить, но… Почему не сразу пресек?

— А я что, я слухи рассказываю. Баба одна напела. И бойцы-молодцы такое по лагерю говорят. Разное.

— Сам? — Я не удержался от вопроса — Это кто? Черт?

— Может и черт, а может и Иван Великий. Из могилы встал от ужасов всех этих. Вернуться решил.

Тут же начался галдеж и перебранка. На Чершеньского младшего орали, зашел он уж слишком далеко в своей дурости. Люди поднимались, руки на эфесы клали.

— Так! — Я руку поднял, успокаивал их. — Тихо, собратья! Пошутил он. И хватит шуток. Еще раз. Серьезно, со всей ответственностью. Игорь Васильевич Данилов, я. Боярин московский. Чертом меня, видимо, особо трусливые враги прозвали. В бою-то я, опасен. Да еще и холм взорвал, в геенну огненную превратил, чтобы татар остановить. — Улыбнулся злым оскалом звериным. Посмотрел на всех собравшихся сверху вниз. — А что до внука. Деда не помню, но отец мой точно не сын Ивана Великого. На это все тему закрыли.

Все они закивали. Вернулись на лавки, но напряжение выросло. Сидели, взглядами друг друга буравили. Особенно дворяне с боярскими детьми недовольно смотрели на Чершеньских.

— Так! Общую идею еще раз изложил. Для всех. Повторю. Сражаться буду за то, чтобы земля вся царя верного выбрала. Церковь его благословила, и он, силой своей и властью закончил Смуту и защитил Россию от иноземцев и всякой нечисти разбойничьей. — Остановился, перевел дух. — Вопросы есть?

Вопросов не было. Пришло время перейти к основной части нашего совета. Потери и приобретения во всех смыслах двух этих слов. Еще одной важной частью был вопрос: а что с пленными татарами делать.

Все это предстояло решить здесь и сейчас.

— Раз вопросов нет, то по существу. Нижегородец Путята по итогу нашего совета я с тобой переговорю. — Глянул на него. — Втроем. Ты, я и Григорий. Письмо составим, обдумаем и в Нижний с тобой и людьми твоими отправим.

Он кивнул.

— Тогда свободен. В сенях жди. А мы, собратья, обсудим положение дел.

Все собрались, приблизились к столу.