Патриот. Смута. Том 3

Глава 10

Я, разгоряченный утренней зарядкой, вышел в исподнем в основную комнату. Здесь все еще спали в протопленной, слегка давящей теплоте. От печки тянулись ароматы готовящегося в ночь завтрака. Каша, ммм… Объеденье, аж слюнки потекли. Но сперва…

— Ванька, водные процедуры!

Слуга вскочил, начал продирать глаза.

— А, ааа? Татары?

— К колодцу идем. — Усмехнулся я. — Закалка и умывание, залог здоровья и крепости духа.

Он уставился на меня, затем резко начал натягивать сапоги.

— Да, сейчас… Сейчас хозяин.

Мы двинулись, вышли. Стрелецкий караульный кивнул нам. Вид у него утомленный, не выспавшийся. Напарник спал, прикрывшись кафтаном. Холод ударил в лицо после протопленного помещения еще здесь, в сенях. А на улице так вообще слегка морозно было. Привычная погода для начала мая — ночью около нуля, а днем по-летнему тепло, даже жарко.

Да… сегодня денек будет жарким.

Оказывается, проснулся я ни свет ни заря — с первыми лучами солнца. Вокруг было серо, лагерь только-только начинал подниматься.

— Ванька. Доспех, кафтан, оружие, все подготовь. — Говорил, пока шел. — Чтобы к обеду уже все было.

— Сделаю… — Он зевнул, потянулся, брел рядом, семенил. Торопился, поспевал за моими широкими шагами. — Хозяин. Все раньше будет. Там это, там чуть… — Он вздохнул с явной грустью.

— Чего там?

Мы обошли терем, добрались до колодца.

— Не бережете вы свой кафтан дорогой, дырка там… Серебряная ныть потянулась. Денег то на ремонт сколько… А еще в масле весь, железом провонял.

— Так это же одежда, ее носить потребно. — Хохотнул я. — А не беречь, Ванька.

— Во многом вы, хозяин, поменялись, но вот в отношении к вещам. — Он вздохнул. Утопил ведро в колодце, оно издало гулкий «бульк», начал крутить ворот на подъем. Здесь не было жерди, как в Воронежском остроге, веревка с воротом и ведро, более компактное сооружение. Продолжил слуга мой, смотря вниз, а не на меня.

— Денег то сколько… Хоть бы попроще чего надели бы, понадежнее, потолще на бой.

Шмыгнул носом. Страшно ему было, это чувствовалось. Оттого и ворчал парень.

— Я в этом не знаю ничего, Ванькая. — Усмехнулся я, внушая ему уверенность. — Если под доспех лучше иной кафтан, подбери из трофейных. Сегодня неважно, что по красоте, важно, что по надежности.

— Сделаю, хозяин. — Он обрадовался, глянул на меня, чуть ворот не выпустил. Потом как-то сжался весь, проговорил. — А я то, я то, что сегодня?

— Ты? Тут сиди. Если что не так пойдет, хватай копье и к воде, к лодкам.

При этих словах, стащил с себя рубаху. Остался в одних нижних штанах.

— А… — Он опять шмыгнул.

— Не боись. Это я так. — Хлопнул его по плечу, помог ведро вытащить. — Все так пойдет. Побьем мы татар. В степь прогоним.

Посмотрел на него, чуть не плачущего, слегка трясущегося, добавил.

— Ты не думай, ты лей давай! — Наклонился, на спину показал. — Давай, сюда прямо.

— Да. — Он поднял ведерко и обдал меня колодезной водицей.

Ух, хорошо, взбодрило так взбодрило.

— Идем завтракать. Ты девок буди, сегодня дел много будет.

Дальше время потянулось медленно. Завтрак, обход позиций, переговоры с сотниками и воеводами, ворчание рати посошной, напряжение в глазах бойцов. Оно все росло, примерно так же, как солнце поднималось в зенит. До полудня я всем приказал работать. Доделывать то, что не готово, самое важное и первостепенное. А после — настрого сказал отдыхать и тренироваться неспешно, сил не тратя. Маневру и отходу по отметкам. Чтобы сделать все четко и верно.

Вечером биться плохо. Даже если не после пешего марша. Выгореть можно от ожидания и излишней подготовки. Измотать себя, сил лишиться.

Но, не мы навязываем бой, а нам.

Сразу после полудня стали прибывать самые дальние гонцы. Докладывали, что татары движутся вблизи Дона на север. К нам. К вечеру будут здесь.

Ну что, момент истины все ближе.

Станешь ли ты лагерем на ночь — Кан-Темир мурза или начнешь штурм с усталыми людьми? На исходе дня, надеясь за последние светлые часы выбить нас с позиций и пировать на наших костях, подобно дальним предкам?

Мне-то и так и так хорошо. И на тот случай, и на иной план имеется. Причем ночью тебя столько всего неприятного ждет, мурза, что я бы даже хотел, чтобы ты решил утра дожидаться. Хуже для тебя все бы кончилось.

Но, выбор за тобой, враг мой. Что решишь?

Чуть после обеда пришли последние лодки. Привезли недостающее снаряжение и еще людей.

Я пришел встречать их лично, поскольку там должен явиться ставший за последние дни мне настоящим братом по оружию Григорий Неуступыч Трарыков из Чертовицкого. Подьячий Поместного приказа, которого пришлось активно привлекать к делам по переписи и учету, а также инвентаризации всего найденного в арсенале и кремле Воронежа.

Его видеть мне хотелось, вопросы задать.

Лодки пристали, их стали швартовать.

На мое удивление прибыли еще и: Франсуа де Рекмонт, молчаливый, насупленный, недовольный; Ефим Войский, бледный после долгого пути. Рана конечно за такой краткий промежуток времени зажить не успела. А еще… Этих двоих я вообще не ожидал увидеть.

Серафим Филипьев — отец настоятель монастыря, что на берегу Воронежа стоял, и Путята Бобров, нижегородец.

Первому, человеку вроде бы не военному, здесь делать-то особо нечего.

А второй, с еще двумя людьми, видимо, по зову сердца, или земли, или неведомо чего пришел. Бывает так, что раз беда, русский человек встает и идет своим помогать, ибо не может иначе. Вот и он, хотя из далекого города был здесь с делом, поднялся. Но, думалось мне, что не только это привело крепкого торгового мужа. Что-то еще скрывалось за его действиями.

Узнаем, разберемся.

Григорий, как из лодки вылез, сразу ко мне устремился, в руках мешок не очень большой, но увесистый держал:

— Рад видеть тебя, воевода. Держи, подарок тебе, шапка железная. Негоже воеводе в бой в бобровой ходить.

Засунул руку, извлек. Мать честная, это же ерехонка. Не видел я там, среди доспехов ни одной. Где добыл? Видимо, в глубинах Воронежского арсенала нашел. Принял с почетом, снял меховую, примерил. Как влитая села. Вот это дело. Теперь за голову спокоен буду, и Ванька мой порадуется, что защитой хозяин разжился дополнительной.

Улыбнулся:

— Вот спасибо, собрат мой.

Мы обнялись, и вместе с Французом направил я их сразу в острог. Шлем пока снял, сунул обратно в мешок. Сейчас рано, а в бою незаменимо.

Подошел к Ефиму, посмотрел пристально, голову наклонил набок:

— Ты зачем это?

— Да что же я, боярин… — Он запнулся. — Воевода, Игорь Васильевич. Здесь дело такое, что весь город, считай, встал стеной, а я сидеть буду. Нет уж!

— Ясно. Со мной пойдешь. Догоняй Григория, я скоро буду.

Себе я выбрал место с какой-то стороны безопасное, но с иной… Самое что ни на есть, ответственное и важное. Там, где на живца ловить будем татарскую конницу. Ну и этот парень мне был нужен живым. Его на городе Воронеже оставить нужно будет, вместо дядьки. Фрол Семенович хоть и талантов многих человек, но вот людьми управлять и военное дело делать, не его это.

Повернулся к Серафиму:

— Вы что же это, отец, удумали? Думаете, не устоим мы без вашей помощи?

— Ты сын божий, Игорь, лучше мне позицию покажи. Крестным ходом обойду, святой водой окроплю. — Он меня перекрестил. — Пусть все люди видят, что бог с нами, супротив басурман. Так стоять надежнее будут.

Я с уважением кивнул. Чего-то такого я ждал, но все же были некие сомнения. А здесь пришел все же с народом делить тяготы воинской службы. Мое почтение такому поступку.

— А еще прикажи аркебузу мне дать, воевода, и саблю. — Он подбоченился, глянул на меня. — А то раб божий Григорий глянул на меня и отворот дал. Сказал, что раз не военный, то копье мне положено. Пика.

— А ты, отец, с пикой не совладаешь, что ли?

Сомнений в мастерстве этого человека биться у меня не было никаких. Но интересно же, что ответит, что скажет батюшка.

— Пику я в бою добыть могу. — Он усмехнулся, на шрам показал, что на лице его проглядывал, старый. — А с аркебузой я полезнее буду.

— Прикажу. Тоже со мной пойдешь в бой. Рядом встанешь. — Подошел ближе, спросил. — Обнимемся отче, рад я тебе.

— Чего уж, сын мой, обними, чего нет.

Сжал я его, сдавил. Чувство уважения к этому человеку переполняло. Решил не отсиживаться, а в первых рядах, с огнестрельным оружием встать. Туда — где нужно будет, куда велят и дело ратное вершить.

— Рад, что ты с нами, люди это хорошо воспримут.

— Бог с нами. А я, там, где он мне скажет.

Отстранился я от него, махнул рукой. Мол давай, за Григорием иди, а там разберемся. Уставился на Боброва и двух его человек. Стояли они, мялись, нервничали. Снаряжены хорошо, вооружены тоже. Сабли на поясах. У самого Боброва пистолет и аркебуза, спутники его с луками сайдаками.

— А вы чего, люди нижегородские пришли? — Смотрел пристально, рассчитывал понять не то, что скажут, а то, что в глубине кроется.

— Уж больно бобра у вас тут много. Хотим промысел ладить. — Проговорил Путята медленно, подбирая слова. — А татары коли все здесь пожгут, с кем разговоры говорить?

Ох хитер… Что-то ты темнишь, дорогой мой человек. Не просто так ты пришел, а со значением. Выделиться, какой-то разговор со мной говорить, может дело предложить. Бобры, шкуры, это все, конечно, хорошо и прибыльно, но так рисковать и сражаться за незнакомого человека для тех, кто деньги делать привык. Выгода какая-то иная тут есть.

Ну, ничего, сам все скажешь, как время придет.

Проговорил, чуть подождав, спросил:

— Раз пришел, рад я тебе. Каждый человек на счету. Как биться привычен ты и люди твои?

— Да мы как-то конными привычны… — Замялся он. — Но…

С Яковом не пошли конными. Долго, значит, думали. Или ждали, кого или собирались? И чего их молодой, да горячий не здесь? Ему-то самое место в первых рядах славу искать. Хм. Неспроста это уж точно.

— Да, коней на лодках не довезешь. — Я улыбнулся в ответ, смотрел на его реакцию, пытался раскусить, что он задумал.

— Мы и с луком можем, и с мушкетом. Куда поставишь, там пригодимся.

— Хорошо, кони у нас есть, запасные. Не особо рьяные, но здесь до конной сшибки не дойдет, думаю. — Улыбнулся, следя за реакцией. — С Яковом или Тренко станете, кто вам знаком из них, с тем и идите.

— Добро. С Тренко, сотником я говорил раз. За ним встанем.

— Решили.

Наконец-то можно двигаться на холм к острогу. На самой вершине у ворот догнал я Григория, который стоял, с Яковом разговаривал. Подошел к ним, отпустив остальных.

— Как арсенал наш?

Подьячий Поместного приказа сделал кислую мину.

— Выгребли много. Аркебузы и пистолеты почти все, ими конницу вооружили и часть казаков усилили. Брони все подчистую. Луков у наших и так много было. Есть еще в запасе. Пять сотен, да еще двенадцать…

Он задумался, погладил свою козлиную бородку.

— Что еще, в общих чертах?

— Все самое ценное выгребли. Пики остались, луки. Тюфяков шесть привезли, еще двадцать в крепости. Зачем они тебе, Игорь, ума не дам? В поле толку…

— Надо. — Перебил я его, улыбнулся. — Давай по существу, собрат мой.

— В общем, если кратко. Пики, сабли, луки, стрелы, сайдачные наборы ну и так, по мелочи, не особо полезное. Пороха еще много, свинца. Полтысячи снарядить можно, крестьян показачить… — Он помялся. — Толку только.

— Толк будет, у нас вон Франсуа есть.

— Да, немец твой… — Лицо Григория выражало скептицизм.

— А что немец?

— Да гонял людей, все строем ходили. Так-то, полезно. Но за два дня, толку мало.

— Татар побьем, еще поучимся. — Я хлопнул его по плечу. — Готовимся, товарищи. Яков, введи его в курс дела и в свою сотню принимай.

— А ты? Я думал мы все подле тебя… — Новоявленный боец удивился. Не был он на наших советах военных, не слышал ничего.

— Тут такое… Кха… — Закашлялся Яков. — Стратегия. Во.

Он показал большой палец вверх, как бы намекая, что все у нас в полном порядке с ней.

Время шло.

Отец Серафим провел крестный ход, влился в отряд, которым я планировал руководить сам. Холопы и вчерашние крестьяне восприняли это отлично. Им было страшно, не бойцы они все же. Ратного дела не ведали. А появление батюшки придало им силы духа, стойкости.

Приезжали дозоры, сообщали, что войско все ближе, ближе, ближе…

Пора еще один козырь сыграть. Жука отпустить, чтобы сумятицу в мысли мурзе Кан-Темиру внушить. Яростный настрой его смутить.

Я приказал Пантелею, отдохнувшему после всех наших тяжелых приключений, вывести всех троих пленников во двор. Глаза им завязать.

Прошел рядом, осмотрел. Выглядели они плохо, пахли отвратно. В отхожее место их водили три раза в день, кормили и поили два — утром и вечером. Сидели они в погребке, связанные, скрученные, разделенные друг от друга. Жестоко, но потребно для того времени и ситуации.

У каждого кляп во рту, чтобы не орали и не возмущались.

Трое суток в таком состоянии — приличный срок.

Кашлянул, раздумывая, махнул рукой. Повели мы их, а также трех отобранных самых дохлых лошадок вниз, за наши позиции. Спустились, выдвинулись вперед, разместились я, Пантелей, эти трое и еще пара стрельцов у подножия холма. Справа, если по течению Дона смотреть — моя посошная рать к обороне готовится с малым отрядом стрельцов. Слева и чуть позади на склоне, поросшем лесом, полковые казаки воронежские позиции ранее стрельцами рытые заняли, укрепили.

А перед нами старица донская. Комары гудят, место заболоченное, сыростью веет. Естественное разделение направлений татарских ударов. Через топь пройти никак не удастся, да и не полезут степняки. Они простор любят.

Двоих, имен, которых я не знал, посадил спина к спине. Их напоследок оставил, под самый разгар боя. Жука отвел в сторону вместе с конем. Снял повязку. Уставились мы друг на друга. Трясло атамана знатно, глаза пучил, пыхтел.

Вытащил ему кляп, он тут же прошипел.

— Колдун чертов. Игоря убил, его место занял. Бес!

Вот как повернулось-то все в голове твоей. Это же отлично. Такое мне только на руку, скажешь о великом русском ведуне, что тела чужие захватывать может. Кан-Темиру только хуже от такой информации будет. Больше вопросов в тяжелой политической ситуации.

А мне — сплошные плюсы.

— Отпустить тебя хочу, к мурзе. Служил ты ему, значит, и весточку передать сможешь.

— Бес, нечистый. — Он дернулся, руки пытался вытянуть из-за спины. Перекреститься, что ли, хочет?

— Как хочешь, зови. Передашь или нет?

Вопрос был риторическим, и на ответ мне было плевать. Важен сам факт.

— Чтоб ты сдох.

Разговор не шел.

— Ты это. — Я смотрел на него с явным презрением, ухмылкой, словно оскалом волчьим пред жертвой беззащитной. — Расскажи мурзе, дружку своему, все как есть.

— Креститься дай. — Заревел он. — Дай, гад! Креститься! Дьявол!

Совсем плохой стал, головой потек, что ли. Не переборщил ли я?

— Ладно, Бориска. — Я хлопнул его по щеке. — Борис, видишь меня.

— Нет, нет, бес. Отче наш…

Начал он читать молитву. Черт, точно перегнул палку. И хрен с ним, так, может, и лучше. Толкнул его, уронил на землю. Он пополз, пытался убраться подальше.

— Ладно, Жук, вот тебе конь. Друг у тебя один остался, мурза Кан-Темир. Скачи туда, скажи ему все, что видел здесь. И передай. — Я усмехнулся, не мог не произнести все же здесь хоть и не очень уместную фразу — Иду на Вы. Скажи ему так. Скажи, что приду и заберу его, и его колдуна, и его жен, и его войско. Все заберу и съем.

Сделал пугающе безумное лицо, клацнул зубами.

Жук головой затряс. Я поднял его, разрезал путы на ногах, подсадил в седло. Тот держался с трудом, выл что-то похожее на молитву, дергался.

— Пособи, Пантелей.

Здоровяк подошел, вдвоем мы насилу привязали безумца к стременам, закрепили, чтобы не свалился.

— Езжай с ним на полверсты, потом направь скакуна в сторону татар и обратно к нам. Только не рискуй. Разъезд увидишь, его отпуска и мчи, что силы есть к нам.

— Сделаю, воевода.

Вдвоем они удалились, ускакали на юг. А я стал ждать, готовиться к бою.

Между полуднем и вечером. Где-то на берегу Дона

Кан-Темир смотрел со своего походного коня на валяющегося под его копытами человека. Он действительно был похож на червя. Жук, сказали близкие мурзе люди, что были у этого русского атамана дома, следили за тем, как идет его стройка. Его опознали, но Кровавому мечу не верилось, что вот это… Его бывший союзник.

Выглядел он как битый холоп. Смердел еще хуже. Пот, боль, страх, стойкий запах мочи. Как увидел, не поверил сам, что на такого положился. Доверился безумцу.

Холодный гнев затмевал глаза.

Как, как шайтан, я великий мурза мог положиться на вот это? Кто повинен в этом? Кто предложил такое? Наказать виновных! Послать в первых рядах! Это же даже не человек или…

Где-то в глубине его разума стала рождаться иная идея.

Нет… Нет… Надо гнать ее, убирать, не дать оформиться.

— Кто ты, червь! — Закричал Кан-Темир, вкладывая в голос всю злость и ярость. — Отвечай!

— Не иди дальше, мурза, не иди. Там нет ничего, только смерть. Он сведет тебя с ума, он сам дьявол, сам черт.

Человек, корчившийся на земле, чуть поднялся, встал на колени. Уставился снизу вверх, сложил в умоляющем жесте недавно спутанные, с трудом слушающиеся свои руки. Все в рубцах и язвах от веревок.

— Колдун, колдун на севере ждет тебя. Он все видит, все знает. Он сказал, что придет за тобой. Иду на вы! — Жук завыл, дернул головой налево, направо. — Все ведает. Он пожрет все. И вас, и нас. Беги Кан-Темир, скажи хану, чтобы тот тоже бежал. Идите в Крым. Зовите султана, кесаря римского, все войско божие. И только так, слышишь, мурза, только так вы получите шанс. Конец времен грядет. Все воинство должно встать против него.

— Это точно он? — Кан-Темир уже не слушал, повернулся к одному из тельников, знакомому с атаманом Жуком лично.

— Да, мой господин. Но… — Коротка пауза. — Вижу я, пытки свели с ума его.

Этот рус опасен. Раз сделал с верным нам человеком такое.

Тем временем Борис Борисович Жук продолжал увещевать.

— Молись Аллаху, мурза. Уходи отсюда. Там, впереди, у устья Воронежа тебя ждет тьма, огонь и смерть. Ты сгоришь, сгоришь, словно факел со всем воинством твоим… Мурза!

Последняя фраза безумца резанула слух. Бахши Ибн-Рауд сказал то же самое три дня назад. Но, это его день, его триумф и он, а не какой-то там русский юнец приведет свой народ к победе. Ничто его не остановит, не здесь, не сейчас.

— Убейте его. — Стараясь говорить спокойно, произнес Кан-Темир, поднял руку и выкрикнул. — Идем на север!

Но в душе его зародилось нечто темное.