Патриот. Смута. Том 3

Глава 2

Разрешилось все в мгновение ока.

Со стороны самых дорогих шатров примчался паренек. Запыхавшись, встал рядом со стражей. Та живо подтянулась. Значит, малец какая-то важная птица. Ему с виду было лет четырнадцать, высокий, худой, одетый в яркий василькового цвета халат и чалму с крупной витиеватой брошью. Подпоясанный ремнем с дорогим, золотым, глаза меня не обманывали, набором. Кинжал, что на поясе — украшен камнями.

Кто же ты?

Подросток выкрикнул что-то, и люди нехотя замолчали. Уставились на него, перечить не решились. Подошел к спорщикам, задал несколько вопросов, повернулся ко мне. Тоже что-то спросил. Я выдал заученную фразу.

— Я посол! Везу Джанибек Герайю его врага! В дар! И письма из Крыма!

Мальчишка улыбнулся, достаточно весело и беззаботно, перешел на русский. Говорил с легким акцентом.

— Вижу, ты богатур, языка нашего не разумеешь? Так?

Я выдохнул с облегчением. Наконец-то я в своей стихии.

— Да, рад видеть человека, знающего мою речь. Мое тебе почтение. Не знаю имени и заслуг твоих, чтобы воздать должные почести.

— Спешься, богатур. Дальше пойдешь ты, твой дар и еще двое. Один из тех, кто тебя остановил, и тот, кто первым опознал твоего пленника.

С превеликим удовольствием я спрыгнул с лошади. Склонил голову в знак уважения к молодому человеку. Золото на поясе, камни на кинжале и дорогая брошь на чалме — все это говорило, что человек он влиятельный, хоть и невероятно молодой. То, что его все слушали, добавляло этой гипотезе вес.

Но почему тогда его прислали, как мальчика на побегушках? Может, работа такая, должность. Не ведаю я татарского этикета. Знал бы в иной жизни, куда попаду и язык выучил и ознакомился с основами непременно.

— Оставь коня здесь. — Мальчишка смотрел на меня пристально, изучал.

Точно какой-то вельможа раз приказывать умеет, молодой только больно. Но ему я интересен. Проверка или жесткое требование?

Оставлять скакуна я не собирался.

Ответил, погладив скакуна по загривку.

— Как можно. Это друг мой, не раз выносил из боя. Не могу я так. — Смотрел на парня пристально, изучал, добавил. — И дары достославному Джанибек Герайю тоже он везет.

Оставлять здесь, еще чего не хватало. На скакуне снаряжения куча. А в случае заварухи вырваться отсюда, это хоть какой-то, пусть и призрачный, но шанс. Стремящийся к нулю, не важно, но хоть какой-то. Пешком — я не прорвусь вообще никуда. Положу сколько-то степняков и все — конец.

Парень прищурился, глянул на меня, на скакуна. Размышлял секунду, улыбнулся весело.

— Добрый конь, добро.

Он махнул рукой, и мы двинулись вперед.

Идти было нелегко, ноги несколько, все, что располагалось ниже спины стало деревянным и онемело. Мурашки и иголки пронизывали весь организм. Стиснул зубы, прикусил щеку, шел вперед. Виду показывать нельзя. Своего скакуна вел под уздцы.

Шли мы вперед без разговоров, достаточно быстро.

Мальчишка задавал темп. Поднимались немного в холм. Хоть и не большой, но взгорок над Полем и рекой здесь был. Люди в этой части лагеря по мере продвижения к ставке выглядели более опытными. Снаряжения и доспехов имелось у них больше, встречались даже стальные элементы, и юрты чем дальше мы шли, более богатые.

Наконец-то добрались до самой вершины.

Здесь в окружении четырех шатров стоял большой, не чета всем другим. Настоящий переносной дом предводителя. Хорошо снаряженные и вооруженные татары, отдыхавшие здесь, смотрели на нас с интересом, но без злости в глазах. Они были хорошими воинами, верными своему господину. Что тот скажет, то они и сделают.

— Ждите. — Парень подвел нас к самому главному шатру, юркнул внутрь.

Четыре охранника в бахтерцах и мисюрках пропустили его даже не задумавшись, а оставшимся преградили путь. Смотрели пристально, оценивающе. Перекинулись друг с другом парой фраз. На меня косились испытывающе, с прищуром оценивали, как бойца. Чувствовалось в них, что понимают они, я не просто гость, не совсем посол, больше воин. И раз привез какого-то пленным их соплеменника, то все не просто так, а весьма интересно.

Мальчишка вернулся быстро. Махнул двум охранникам, указал на мой живой подарок, те подошли, аккуратно развязали ноги, начали стаскивать. Сделали это быстро, ступни тут же связали освобожденными веревками, чтобы не удрал.

— Сын хана, да будет долог его жизненный путь под солнцем, и не оскудеют табуны его, и жены его будут плодовиты, Джанибек из славнейшего под небом рода Герайев, ждет.

— Уважаемый, не знаю я имени и рода твоего. — Я слегка поклонился. — Прошу минуту. Дары у меня.

С этими словами я отстегнул свою баторовку от седла. Сабля дорогая, красивая, сделана отличным мастером со знанием дела, но мне не под руку. Более легкие люблю. Да и не биться мне пока что с тяжело бронированными бойцами. Что разбойники окрест, что татары преимущественно легкоснаряженные. А как дело до тяжелых ляхов дойдет, добуду себе новую, обзаведусь.

Следом из седельной сумки извлек Пистолет золотом украшенный, что у Жука нашел. Мешок с золотыми монетами, оттуда же один с собой прихватил. Вспомнились украшения, которые у Артемия Шеншина в сумках седельных хранились, но… Тогда не думал я, что пригодятся. Да и как-то не шли они комплектом к сабле и пистолету. Подарок больше мужской, серьезный, солидный, а не что-то красивое.

Показал предметы парню, тот кивнул.

Двое охранников приоткрыли края полога шатра. Оттуда повеяло ароматом приятных благовоний. Еще двое, первыми ввели моего пленника внутрь, далее мальчишка указал на меня, а потом на двух сопровождавших нас татар — разведчика и того, кто опознал Тутая.

Я, держа дары, двинулся веред, вошел.

Духота закрытого пространства, полного мехом, сдавила легкие. Овечья шерсть, курящиеся благовония, дым от чадящих и дающих свет масляных ламп. Тюндук приоткрыт, поскольку дождя на улице не было, но света и тем более свежего воздуха это давало не так уж много.

Внутри стояли сумерки. Глаза привыкли не сразу, на это ушло пара мгновений.

В самом центре стояла печь, где тлели, потрескивали угли. От нее шло тепло. Рядом сидел какой-то ссутулившийся человек. Видимо, следил он, а тем, чтобы поддерживалась верная температура и уровень горения. Близ него лежали нарубленные дрова и валежник. Вокруг в центре имелось свободное пространство.

Земля близ стен была завалена шкурами. Там восседало довольно много степняков.

Быстро окинул взглядом — пятнадцать. Преимущественно крупные, дородные, одетые в богатые кафтаны и халаты. Возраста различного: от только-только вошедших в совершеннолетие, достаточно выделяющихся на общем фоне некоей стройностью, до одного совсем уж согбенного, лысого старца. Все при оружии, с дорогими саблями и кинжалами.

Напротив входа на возвышении в одиночестве восседал немолодой, седеющий человек. Окладистая, массивная черная борода, тронутая серебром, ложилась на грудь. Тонкий длинный нос, насупленные брови, сведенные у переносицы, задумчивый и пристальный, пробирающий до самых костей взгляд, злой, напряженный, подавляющий.

Встретились мы с ним.

Сразу же вспомнились горы Афганистана и тамошние руководители военных не очень законных и вообще незаконных организаций. Точь-в-точь типаж.

Суровый передо мной мужик. А каким еще должен быть приемный сын хана, участвующий в постоянной борьбе за престол и, по факту, выигравший ее? Только таким: хитрым, расчетливым, безжалостным и бескомпромиссным, холодным и решительным, рассудительным и внушающим авторитет. На этом всем нужно играть, сделать так, чтобы добиться своей цели.

Работаем, Игорь, с полной отдачей. Не за жизнь свою сейчас, а за сотни, тысячи иных людей ты здесь отдуваешься и говоришь. Надо сделать, надо убедить!

Я смотрел пристально, подмечал все малейшие детали, чувствовал окружение, ловил взгляды всех здесь собравшихся.

Мальчишка, что сопровождал нас, подбежал к военачальнику, пал на колени, проговорил что-то. Глаза Джанибека уставились на пленника, буравили его, затем взгляд перешел на меня.

Сейчас начнется битва двух разумов. Настоящий поединок воли, хитрости и ума.

— Подойди, русский посол, назови себя.

Хорошо хоть на русском говорит. Почти без акцента, кстати. Значит, получится у нас с ним хоть какой-то диалог. Огромный плюс.

Я расправил плечи, сделал несколько шагов вперед, чуть склонил голову в знак уважения, заговорил. В руках держал дары.

— Достославный Джанибек Герай, да будут стада твои бесконечны, а многие жены плодовиты. Сын прославленного Селямет Герайя, да будет его век долог и не оскудеют табуны. Имя мое, Игорь Васильевич Данилов. Я привез тебе в дары. Первый и самый важный, это подлый убийца и предатель Тутай Аргчин. Знаю я, что он со своей бандой напал и убил гонца, который вез тебе важное послание из Крыма от отца твоего, названного.

— Тутай, вижу его. Знаю это лицо. — Лицо татарского предводителя стало еще более злым, тени от ламп играли в морщинах, придавали выражению орлиную остроту профиля.

Он перешел на татарский, проговорил несколько коротких, отрывистых фраз. В одной из них я услышал знакомое имя — Махамед.

— Я сам и мой город не так богаты, но мы собрали дары.

Пока говорил, мальчишка подошел ко мне, взял все, что я приготовил. Отнес к восседавшему выше всех Джанибеку, передал. Я продолжал, следя за ним и его движениями.

— Понимаю, это лишь капля в море твоего величия, но прими это в знак моего к тебе уважения.

Пистолет он повертел, хмыкнул, почти сразу отложил, мешочек приоткрыл, взвесил, улыбнулся, кинул сбоку от своего импровизированного трона. А вот сабля его заинтересовала. Коснулся рукояти, достал, потрогал пальцем лезвие, вытянул наполовину, вновь коснулся, хмыкнул. Резко вогнал в ножны. Оставил ее лежать на коленях.

Поднял взгляд, холодно произнес:

— Что за письмо?

Ко мне вновь подошел мальчишка. Ждал. Я аккуратно извлек то самое письмо, что было вскрыто еще в доме воеводы. Медленно, чтобы окружающие меня люди, не решили, будто я выхватываю нож или еще какое-то оружие. Показал парню на печать, что она сломана. Не делал из этого чего-то, не выказывал удивления.

Мальчишка принял бумагу, сделал несколько шагов, передал Джанибеку, проговорил что-то на татарском. Показал надлом.

— Посол, именующий себя Игорем. Письмо в крови, а печать сломана. Почему?

— Достославный Джанибек Герай, кровь, что на бумаге, это кровь гонца из Крыма. Тутай Аргчин, когда мы его схватили, признался…

Я ощутил, как за моей спиной пленный татарин начал дергаться в руках у держащих его стражников, вырываться, мычать что-то.

— Он признался, что убил его после пыток. — Завершил я часть фразы.

Сын хана вскинул руку, бросил короткую фразу. У пленного татарина вынули кляп, и он разразился бурной тирадой. Говорил что-то громко, словно выплевывал слова, злобно и чувствовал я, что про меня совсем нехорошее там. Подает этот разбойник дела мои в выгодном ему ключе, а я даже поспорить не могу, языка не знаю.

Значит, морда кирпичом. Займу другую позицию. Раз обвиняют в том, что делал, нужно это признать и сказать — это наши дела. Дела русских людей, а то, что сына хана касается, я любезно, рискуя жизнью, привез ему и передал. Только так и не иначе. Только правду, ведь она сильнее лжи.

Восседавший на возвышении татарский лидер хмурил брови, слушал, затем вновь резко вскинул руку.

— Рус, ты же тоже разбойник. — Глаза его сузились, буравил меня взглядом. Рука легла на рукоять дареной сабли, сжала. — Человек хана, Айрат Мансур в твоем плену. Сопровождавших его людей ты побил. Это так?

Таким меня не проймешь. Эту карту побью.

— Айрат Мансур, не в плену, достославный Джанибек Герай. Он залог того, что я вернусь отсюда живым. — Смотрел на него, не отводя взгляд, повел плечами. Продолжил: — Я отпущу его, как только буду в безопасности. Я знал, что Тутай Аргчин обвинит меня при тебе, знал, что печать сломана. Я пришел сказать тебе правду и не буду уходить от ответов, славный сын хана.

— Праву? — Бровь его поднялась. Сабля слетела с колен, уперлась ножнами в основу возвышения.

Пора говорить самое важное. После этого либо пан, либо пропал!

Эти зажравшиеся татары решили — они настолько круты, что одолеют кого угодно, раз он один. Даже не забрали у меня саблю и бебут. Их здесь пятнадцать, в тесном пространстве — неповоротливых толстяков. Мальчишка, главный, печник, двое рядовых бойцов и, конечно, охрана. За стенами шатра еще сотни, которые подоспеют быстро. Верная смерть, но…

Если дойдет до крови, ох несладко им будет. Всех не убью, не успею, но многих с собой заберу это уж точно.

Прикинул, посмотрел по сторонам. Сидящие у стен подобрались, ждали. Многие из них понимали русскую речь, это видно. Кто-то из них точно знал Тутая, в, скорее всего, еще и понимал, на кого он работает, кому служит и что в военном лагере не все так складно и гладко.

— Говори же, правду, рус. — Сын хана продолжал буравить меня взглядом.

— Да, жестокую правду. — Вдохнул. — Заговор в твоем стане, досто…

Сидящие у стен люди заворчали, заволновались, кто-то начал подниматься, грузно неспешно. Будто медведи вставали меня заломать. Не, я для вас слишком быстр, без охраны не совладать вам всем со мной. Да еще страх вас парализует. Давно не бились вы сами в бою. Видно же по телам вашим и лицам.

— Говори! Рус! — Громогласно произнес Джанибек, подняв руку. — Это мое слово! Говори все!

Люди тянули кинжалы из ножен, готовились напасть на меня, зарезать как свинью. Обсуждали тихо, еле слышно. Сзади напряглась стража, что держала Тутая. Двое, что пришли со мной, вообще не понимали происходящего. Смотрели в пол при сыне хана так положено было. Только растопщик и мальчишка выглядели расслабленными.

Я выпятив грудь и, положив руку на эфес своей сабли, заговорил спокойно. Не сводил глаз с Джанибека, прислушивался к тому, что происходит вокруг. Превратился в пружину, которая вот-вот готова распрямиться, выхватить оружие и начать свой последний, ужасающий танец.

Убил бы многих, но не ушел. И что бы это дало? Игорь! Нужно убедить их, не убить. И дело не в твоей жизни. Убедить! Любой ценой!

— Тутай и человек Шуйского, атаман Борис Жук. — Говорил медленно, сам собрался. — Тот, что переправу строит, сговорились. Решили они, чтобы тебя не земли русские пропустить, а письма все, что из Крыма идут, до тебя не допускать.

Я смотрел ему прямо в глаза, а спиной чувствовал, как тени сгущались, блестели сталью за спиной. Давно не ощущал я такого напряжения, а это тело, так вообще никогда. Продолжал:

— Отец твой, Селямет. — Я покачал головой в знак разочарования и скорби. — Он болен. То в письме писано. Пока ты здесь, Махамед Герай, которому названные мной двое служат, власть твою себе заберет. Сын хана.

Он буравил меня взглядом. Часть людей по обе стороны все же поднялось, оружие пока не обнажило, но чувствовалось, хотят сказать слово по делу этому. Другие ворчали сильнее и громче прежнего. Негодовали. Для них жа это тоже повод. Раз такой шанс, какой-тор русский письма привез, доказательства, это можно использовать. Сын хана давно догадался и мы работаем с ним, играем. А вот эти только только стали соображать.

— Это все песок под копытами моего коня, рус. — Джанибек вращал саблю, даренную мной, смотрел зло. — Пыль, капля.

Ну что, последний козырь. Какой-то разбойник и атаман над двадцатью бойцами действительно не страшны тебе. Никчемные враги. Даже если бы один не был связан и сидел здесь, а второй не томился в подвале своего же терема. Мелочи. Казалось бы, но за ними…

Я проговорил громко.

— Мурза твой, Кан-Темир! Он с ними переписку вел. Обсуждал это.

— Что⁈ — Предвидя вопли и действия со стороны собравшихся, сын хана сразу же взметнул руку.

Этот жест остановил готовых кинуться на меня. Испугались они гнева владыки. А он, я уверен в этом, заметил их решимость. Ох, что же будет здесь через полчаса, после нашего разговора. Или этот человек все и так знал, без меня? И мы сейчас играем в странную игру. Но, тогда мы с ним союзники и дело мое успешно выполнено.

Стоп, не радуйся раньше срока. Ты должен выбраться отсюда живым, должен повернуть их обратно! Осталось немного.

Качай, Игорь! Жми!