Отражение птицы в лезвии

47

Чувство того, что за ними следят, появилось у Аттона внезапно. Ветер все так же кружил вокруг них пламенный хоровод, и завывал в лесу, как одинокий гурпан. В стенаниях ветра тонули все остальные звуки, но когда караван поднялся чуть выше, из колышущегося желтого океана появились невысокие черные скалы, покрытые ржавыми пятнами лишайника. Ветер налетал на скалы и разбивался, внезапно замолкая, и тогда Аттон уловил где-то недалеко дробный перестук копыт. После этого, он несколько раз замирал, прикладывая ухо к земле, и дважды слышал отзвук, проносящихся где-то всадников. Тогда, он углубился в лес, и прошел немного вперед, вдоль тракта. И сразу же наткнулся на след. След был от бесшумного неподкованного сапога из мягкой кожи. Такие сапоги носили разведчики и контрабандисты. Аттон немедленно вернулся к каравану, и некоторое время молча шел рядом с Мерризом. Мерриз легко шагал, что-то тихо напевая себе под нос, и улыбался уголками губ, всякий раз, когда ветер швырял ему в лицо пригоршни огненных листьев. Он смотрел прямо перед собой, в далекую сизую дымку, подсвеченную снизу, полыхающим всеми красками осени, лесом. Аттон вытащил свой лук и натянул тетиву.

— За нами следят…

— Я знаю… Три всадника там… — он указал рукой на восток, потом махнул на север. — Там идут люди, много, все вооружены…

— И давно? — Аттон, почему-то не удивился, а испытал раздражение.

— Со вчерашнего вечера. — Мерриз смотрел прямо перед собой, голос его был совершенно равнодушным.

— Почему ты молчал?

— У человека много дорог. И он волен идти по любой из них. Но путь его один — от рождения к смерти, по вечной спирали Бытия…

Аттон укрепил за спиной колчан, и, проходя мимо Мерриза, бросил через плечо:

— Подгони волов, умник… Надо сократить расстояние между возами…

Он догнал Файю и поделился своими подозрениями. Краб, выслушав его, немедленно расчехлил свою знаменитую секиру, и приказал охране вооружиться. Недовольные охранники напяливали на себя кольчуги и заряжали арбалеты. Файя, страшно ругаясь, и раздавая направо и налево пинки и зуботычины, обошел всех и вернулся к Аттону злой, как раненный дракон.

— Караван растянулся на полторы стрелы… Места здесь довольно глухие, рыцари ландграфа заезжают сюда редко. Но и разбойничков-то лихих здесь особо не сыщешь. Да и кому нужен воск и бронза? Вот ежели бы серебро или кость, какая бы слоновая…. — он подергал бороду и с сомнением посмотрел но сторонам. — Тридцать лет вожу караваны через Прассию. Сам водил, с братами вот водил. С батяней, покойником, водил. Совсем мальцом еще. Пару раз, холопские морды какие из кустов вылезут, посмотрят, рылами свиными поводят, да и обратно в кусты… Сильно доверяю тебе, Птица-Лезвие. Иначе начхал бы просто…

— Давно в этих краях не был, Старый?

— Да уж с год, наверное… Все севером, через Данлон ходил. Как государь наш, Фердинанд, поднял пошлины, так на юге, делать стало нечего. На рыбе да на пеньке денег не заработаешь. А весь товар, что черномазые делают, стоить стал ого-го! Раньше бывало, возьмет купец перца обоз и на Рифлер… А обратно хрусталь чистый, одной телегой всего… Вот тут караванщику работы! На перец, да на хрусталь желающих пруд пруди… И все разбойнички! Да какие! Не жалко и секиру замарать… А воск и бронза… Разве, что мушье какое слетится… Пчела на дерьмо не сядет…

На привале Аттон подошел к Файе, подхватил на кончик ножа кусок мяса из казана, и сел рядом. Краб отхлебывал из огромной кружки, и подозрительно щурился, глядя на лес. На коленях его покоилась двухлезвийная секира, черного металла, с острым коническим навершием.

— Ты чуешь их, Птица-Лезвие?

— Теперь да…

Они смотрели к сторону леса и молчали.

— Послушай, Краб… А может это за мной?

Файя нежно, словно женщину, погладил лезвие секиры. Черные глазки его хитро заблестели.

— За тобой? Да нет, не должны… Тебя ведь повесили.

— Как? — Аттон от удивления открыл рот.

— Как, как. За это… За шею, конечно… Ну, в общем, пытался ограбить славного купца Виктора Файю, ну и это… Схватили тебя на месте, и тут же подвесили. Прям на рынке. Папаша Воула подсобил.

Аттон рассмеялся:

— Правду говорят, что хитрее аведжийца только его жена…

— Во-во… Покрутились люди Щуколова у виселицы, туда сунулись, сюда… Да и пошли себе с миром. Для нас ведь, что армельтинец, что могемец, что эркуланец какой — все на одно лицо. Я ничего про тебя не знаю, окромя того, что спас меня однажды, да брата моего. И знать не хочу… Убивать кого идешь, или герцога самого воевать — мне все равно. — Файя махом опорожнил кружку, и растер пену по бороде.

— А он? — Аттон указал на сидящего в одиночестве Мерриза. Лицо караванщика, вдруг стало серьезным, и даже немного торжественным.

— А вот это, парень, уже не нашего с тобой скудною ума дело…

— Он убил твоих людей…

— И хрен с ними… Я и сам бы их, по приезду, порешил …

— Он монах…

Краб со злостью дернул себя за бороду, и посмотрев Аттону в глаза, тихо заговорил:

— Он караванщик. Рифлерец. Сын моего покойного друга. А монаха… Монаха забили досмерти пьяные перегонщики скота, в таверне « Гиблое место » . Запомни это…

Аттон поразмыслил и согласно кивнул.

— Смеркается… Что дальше по дороге?

— Еще с десять стрел будет один лес. Потом низина, там озера и сплошной камыш. Дальше, с полперехода, пойдут поля да деревни. Там можно ничего не бояться. Там замки, рыцари, ополчение, прочая хрень…

— Угу. Камыш, говоришь? Ты людей на ночь не выставляй, пусть выспятся. Я, пожалуй, сам ночь скоротаю… Не впервой…