Осколки Нации

Глава № 13

Чёрное от грозовых туч небо, громыхало ветвистыми разрядами молний. В небесных твердях кто-то огромный и могучий, ударом кривого ножа с треском расколол небесные хляби, и тяжёлые капли дождя устремились в низ, прибивая к земле пыль и молодые растения.

Зверьё почуяв угрозу забилось поглубже в свои норы, дупла и берлоги. Разряды молний одна за одной полосовали небо на части, освещая дикие картины в грозовых тучах. От раскатов грома, казалось бы, тряслась вся земля, но это было только начало. Ливень постепенно набирал обороты, отвоёвывая своё законное место в рядах природных страхов. Ни один житель леса, развалин города и подземелий не рисковал выходить под открытое небо во время ливня.

Издревле повелось, что нечем хорошим буря не заканчивалась. Вот и сейчас поднялся сильный ветер, повсюду носились обломленные ветви деревьев и мелкие камни. Могучие гиганты деревья, простоявшие много десятков лет и, казалось бы, целиком отвоевавшие себе место в этом безжалостном мире, и те падали на землю. Вырванные с корнями, разбушевавшейся стихией. Ещё каких-то полчаса назад на улице стоял белый день, а теперь хоть глаз выколи от темени. Ласковое солнышко спрятали за собой, грозовые тучи и на землю опустился полумрак.

Четверо людей пробивались сквозь непроглядную стену из ливня. Шрам и немой охотник несли тело убитого собрата. Семёныч и Давид бежали следом, прикрывая их тыл. Герою приходилось несладко… Пыль, осевшая от падения многоэтажки, снова подымалась над землёй под ударами тяжёлых капель. Дышать было тяжело и натужно.

Промокнув до нитки, за считаные минуты он давно уже оставил желание прикрыть голову от капель, и теперь промокшая од дождя форма отвратительно липла к спине под порывами ветра. Он чувствовал себя самым несчастным человеком в мире. Всеми забытым, и не кому не нужным. То и дело слышались хриплые призывы Шрама не отставать, и непонятное мычание охотника, указывающего дорогу.

Люди пробежали через вокзальную площадь и не без труда взобрались на железнодорожную насыпь. Утопая по колено в лужах и грязи, они пересекли пути и вбежали под защиту раскидистого дерева.

— Всё перекур! — Отхаркиваясь, произнёс Шрам. — Пять минут, и меняемся, дальше вы понесёте.

Семёныч согласно кивнул и с вниманием уставился на повалившегося на землю героя.

— Что малой бобик сдох? — С издёвкой поинтересовался отчим.

Давид лишь раздражительно махнул рукой и поправил спавшую лямку вещь мешка.

— Ты на хрена его взял? Тебе что головной боли мало? — Не унимался Семёныч.

— Оставь его в покое Шурик, — заступился за Давида Шрам, — протащит ещё пару километров и сам в канаву выкинет. Чай зверюга не из лёгких.

Герой снял со спины вещь мешок и развязав шнуровку заглянул внутрь. Медвежонок по-прежнему всё так же крепко спал, свернувшись калачиком на дне.

— Ты придурок мелкий! Как к тебе вообще могла такая идея в голову прийти? Это же ведь дикий зверёныш! Отгрызёт он тебе пол щеки — будешь знать! Я тебе в последний раз объясняю! Выкинь ты его! И дело с концом! У нас и так проблем по горло ещё и с этим щенком нянчится…

Давид поднял свой взгляд на отчима и тот поперхнулся на полу слове. Немного помолчав, герой ответил:

— Хватит на сегодня крови. Отнесу его в село, а дальше делайте с ним что хотите. Здесь я его не оставлю… это не справедливо.

— Не справедливо?! — На сей раз взорвался Шрам. — Не справедливо? Его мамаша двух моих коров задрала! Да и меня посмотри, как разукрасила? Ты же сам видел в её логове гору костей и на что она способна! И после этого ты спасаешь этого уродца? Ты не сильно головой-то стукнулся, когда на неё в пещере с ножом летел?

Трое мужчин, включая охотника, сверлили героя неодобрительными взглядами. Немного подумав и глубоко вздохнув, Давид ответил, стараясь держать свой голос бесстрастным:

— С его матерью мы расквитались, а что до него… то сын за родителей не отвечает. Или я в чём-то не прав?

Стена из ливня, казалось бы, стала ещё сильней, а ветер губительней, на сей раз герой вместе с отчимом бегом несли мёртвое тело, а Шрам с охотником тащились в хвосте. Его вместе с медвежонком оставили в покое, но как ему казалось, всё равно они ещё не раз вернутся к этой теме. Будто в доказательство зверёныш заворочался на дне вещмешка, давая понять, что он проснулся, и тихо заскулил.

Дорогу преграждали поваленные с корнями прогнившие деревья, рядом стоячие то и дело жутко поскрипывали, грозясь в любой момент, завалится и похоронить под собой мягких людишек.

— Зачем мы крюка дали? — Заорал, перекрикивая ветер герой. — Можно же было напрямик через парк, а мы в какие-то дебри подались!

— Я думал… — Загадочно произнёс отчим. — Похоже у нас и вправду нет другого выхода. С покойником мы далеко не добежим, придётся к изгоям податься.

Внезапно деревья расступились, и они ступили на аккуратно уложенные друг-к-другу булыжники. Ставшей с недавних пор знакомой, площадь встретила их всё той же атмосферой тишины и спокойствия, хотя вокруг неё царил настоящий ад. Неподалёку возвышался памятник неизвестному идолу, и в его ногах всё также сидела та самая женщина, что и в прошлый раз.

Ливень и переходящий в ураган ветер будто обходили эту площадь, стороной скупо поливая её мелким дождём. Шрам выбился в лидеры и направился к памятнику со словами:

— Ждите здесь. Оружием не бряцайте.

Давид видел, как Шрам неспешно приблизился к женщине и заговорил с ней. Слов было не разобрать, но Радик держался учтиво, и как показалось герою, немного испугано. Женщина подняла голову, и герой ощутил, как её взгляд пробежался по незваным гостям, ненадолго задержавшись на болтавшемся, на его шее подарке рыбака, и снова повернулась к памятнику, приняв свою привычную позу.

Несколько минут ничего не происходило, как вдруг прямо посреди близ стоящей, поросшей цветами алее, поднялись два враждебных силуэта. Лишь по сжимаемым в руках автоматах, невиданного доселе типа, он понял, что это люди. Они были настолько измазаны землёю и грязью, что даже глаз не было видно за этим толстым слоем. Ещё один поднялся чуть левее, прямо с булыжников. На его плечах был накинут плащ, полностью сливавший его с окружением.

Трое изгоев приблизились к группе Шрама и остановились в трёх шагах от них, внимательно осматривая. Герой же в свою очередь, не стыдясь, осматривал их. Не было понятно, какого пола эти люди, если это конечно были они… Перед ним стояло трое бойцов одетых в камуфляж, на лице у каждого маска с вырезом для глаз и рта. Тело было скрыто хлипким на вид бронежилетом.

— Нам бы бурю переждать, да товарища по-человечески похоронить. — Произнёс как раз, вовремя подошедший Шрам.

Изгои остановили свои взгляды на герое, внимательно его осматривая. Нависла недружелюбная тишина, и он услышал, как чертыхнулся отчим и звякнул цевьём. Но нависшее напряжение мигом сняла женщина.

Она прикрикнула на своих подопечных на доселе неслыханном героем гортанном языке, большем похожим на карканье вороны, чем человеческую речь. Один из троицы указал рукой следовать за ним и развернувшись, зашагал в сторону железнодорожных путей. Двое его товарищей развернувшись к вновь прибывшим спинами зашагали вслед за ним. Герой последовал их примеру.

Руки безбожно болели. Обезглавленное тело охотника было накрыто простынёй, захваченной ещё в Юпитере, запасливым отчимом. Перемотано крепкой верёвкой, с оставленными для удобства петлями, за которое собственно герой с отчимом и несли тело. Петли жутко натёрли ему ладонь, да и почившая на груди трупа, оторванная голова всё норовила скатиться в ноги, так что приходилось её постоянно поправлять.

Видя положение вещей, Шрам и охотник снова сменили их, и идти стало намного легче. Трое изгоев повели их вопреки ожиданиям не к железнодорожной насыпи, а свернули в аккурат возле неё и зашагали на северо-восток. Грунт здесь был более пригодный для быстрой ходьбы. Ноги не проваливались по щиколотку в грязь, и приятно ступали по обсыпающейся с насыпи щебёнке.

Прошли они так с пяток километров, поочерёдно сменяя друг друга, и все без исключения жутко умаялись. Ко всему этому медвежонок, запертый в мешке, окончательно проснулся и принялся фордыбачить, требуя к себе внимания.

Наконец-то изгои привели их к развалинам многоэтажных зданий. Некоторые из них сохранились довольно таки хорошо, если не считать разбитых окон и пары обвалившихся подъездов. За ними герой смог разглядеть целое кладбище из бетонных плит и безжизненных коробок. Попадались даже прогнившие корпуса автомобилей со спущенными шинами, но большинство все-таки было раскуроченным до неузнаваемости.

Впереди всё лежало в руинах, Давид попытался представить, как выглядело всё это до войны.

«Наверно на месте вон того крошева, когда-то был многоэтажный жилой дом, заселённый весёлыми, счастливыми жильцами. А вот эта раскуроченная до неузнаваемости жестянка была, когда-то городским транспортом, под названием трамвай.»

В детстве ему доводилось видеть множество картинок с изображением жилого города, и красного с белой лентой по бокам трамвая. По этой картинке он даже когда-то выучил букву «Т», но это было в прошлом.

Трамвай стоял на проржавевших, поросших бурьяном рельсах, и перебитые снарядами троллеи, будто отрубленные конечности беспомощно свисали до земли. Рядом стоял заколоченный прогнившими досками металлический газетный ларёк и всё, больше ничего, что уцелело бы во время ковровой бомбёжки.

Всё пространство вокруг было перепахано воронками и обсыпавшимися траншеями. Повсеместно из земли торчали хвостовики неразорвавшихся снарядов. Всё это запустение и мысль о неуспокоенных призраках прошлого давила на людей не хуже, чем в берлоге зверя. И если бы перед героем встал бы выбор, где провести свой день в удушливой и загаженной берлоге медведицы, или же посреди этих развалин то он бы сто процентов выбрал бы свою комнату в родном Юпитере…

Один из изгоев повернулся к нему и указал на небольшую деревянную табличку, воткнутую прямо в грунт. Давид понимающе кивнул.

— Что там? — Просипел за его спиной Шрам.

— Заминировано здесь… видишь вон череп с костями.

Дальше пошли более внимательно, шаг-в-шаг ступая за своими проводниками. Изгои повели их извилистой тропой, то и дело, перепрыгивая через рытвины и обходя неразорвавшиеся снаряды.

Наконец то они приблизились к одному из полуразрушенных зданий, на третьем этаже которого горел не яркий свет костерка. Изгои шагнули в раздолбанный дверной проём, сильно задирая ноги. Подойдя поближе, герой смог различить натянутую на уровне колена леску и гранату, привязанную к дверному косяку.

«Это мы уже видели», — мрачно подумал он про себя, — «сами с усами».

По выщербленным временем лестнице герой и отчим поднялись на третий этаж. Шрам и немой охотник остались дожидаться их на первом, прислонив мёртвое тело к стене. На третьем этаже горел неяркий костерок, возле которого сидели трое точно таких же воинов изгоев.

Давиду и отчиму жестом приказали обождать, а сами проводники перекинулись парой словечек со своими соплеменниками. После чего троица поднялась на ноги и без единого слова покинула здание. Сквозь разбитое окно они увидели, как троица прошла минное поле и направилась в сторону площади.

— Смена… — подытожил Семёныч, — как говорится, смену сдал — смену принял. А здесь, по всей видимости, у них перевалочный пункт.

От оставшейся троицы изгоев отделился один и, подойдя к Давиду, заговорил сиплым каркающим голосом. Звуки из его горла выходили с натугой, будто этот человек давно уже не с кем не разговаривал, да и горло его сковала отвратительная ангина. Лишь внимательнее прислушавшись, он смог разобрать пару слов:

— Нельзя… дальше нельзя… быть здесь. Вы чужаки вам нельзя…

— Что нельзя я это уже давно понял! — Погорячившись, заявил отчим. — Ты что вообще баран? Я тебе говорю нам парня по-человечески похоронить надо, не будем же мы его с собой всё время таскать.

Изгой ненадолго призадумался и подошёл к своим товарищам пошептаться. Недолго посовещавшись, он вернулся и обратился к отчиму:

— Пойдём… проведу.

Давид и Семёныч развернулись было в сторону ступеней, как вдруг рука изгоя легла на плечо младшего.

— Ты остаться… — прокаркал изгой.

— Это ещё с каких делов? — Воскликнул отчим.

— Залог. Я уйду, он останется… Все быть хорошо. Мы вернуть.

Семёныч хотел было возразить, но герой лишь махнул рукой, дескать, авось пронесёт, и поплёлся в сторону костерка. Отчим лишь пожал плечами, и принялся спускается вниз. Двое оставшихся незнакомцев почти не обращали на него внимания. Как только голова их побратима скрылась за ступенями, один из них достал из-за пазухи деревянную кружку и пару искусно вырезанных костей.

Они бросали кости и с эмоциями передавали из рук в руки кружку, совсем позабыв о Давиде, расположившемся возле костра. Рядом с костром лежала небольшая куча заготовленных дров, и он не церемонясь подбросил в огонь добрую четверть. По мере разгорания жар постепенно проникал под промокшую насквозь одежду, и приятно согревал промёрзшее тело. Только сейчас герой понял насколько устал и замёрз, и насколько голоден. Раздевшись до трусов, он разложил сохнуть промокшие вещи у костра, а сам полез в вещмешок за консервами.

Вытряхнув наружу вконец промокшего и запуганного медвежонка, он принялся осматривать свои запасы. С Провизией было не густо, но герой твёрдо решил для себя приготовить поесть не только себе, но и товарищам по оружию. А накормить троих голодных мужиков не такая уж и простая задача!

Тем временем изгои, завидев медвежонка, побросали в пыль кости и подошли, вплотную тараторя на незнакомом языке.

— Эй! Держи руки при себе, если не хочешь, чтобы я сделал из тебя инвалида… — Проговорил герой, ударив по руке особо любопытного изгоя. Тот лез к медвежонку, растопырив пальцы, желая схватить его за шиворот. Зверёныш, не помня себя от ужаса, прибился к ноге Давида. — Слышь, что говорю обезьяна крашеная? Ты не смотри что он мелкий, пол руки оттяпает, опомниться не успеешь, а я добить помогу.

Будто в подтверждение медвежонок принялся мелко дрожать предательски завывая. Изгой не понимающе уставился то на медвежонка, то на Давида, но потом, оставив эту идею, отошли подальше со своим товарищем продолжили игру в кости громко крича и жестикулируя.

Захваченный на блок посту армейский котелок пришёлся как раз, кстати. К счастью в нём же оказалась старинная алюминиевая ложка и кружка. Намучившись с консервными банками, (нож ведь так и остался торчать в черепе медведицы) он не раз проклял свою забывчивость. Но благо, что попались банки с тушёнкой и гречкой открывающиеся при помощи металлического колечка. Высыпав содержимое трёх банок в котелок, он повесил его над костром и принялся методично помешивать.

Услышав запах еды, медвежонок осмелел и вопрошающе поскрёбся лапкой об ногу.

— На, лопай, — произнёс герой, вываливая содержимое четвёртой и последней банки, — от души отрываю. Остались одни консервы с рыбы. Ты ешь рыбу?

— Уф, уф, — ответил медвежонок, зарываясь мордочкой в кашу и становясь похожим на поросёнка.

— А придётся… Или же переходи на подножный корм. На траву, на корешки там всякие.

— Ух, ух, уф! — Недовольно парировал зверёныш.

Содержимое котелка аппетитно побулькивало и закипало паром. Не в силах сдерживать голод и полный рот слюней, он зачерпнул из котелка горячего варева и немного подув, закинул в рот. Горячая каша приятно провалилась по пищеводу, разливая волны тепла по всему телу. Давид, проживший всю свою жизнь на скудном пайке, которое любезно предоставляло ему родное убежище, знал одну небольшую хитрость.

Преодолевая в себе голод и порывы немедленно вычерпать всё содержимое котелка немедленно, он напротив принялся медленно кидать в рот ложку за ложкой. Тщательно пережёвывая и как можно дольше оттягивая время. Он знал, что организму требуется время, чтобы понять, что он сыт, и поэтому быстрое поедание не является экономичным. Чувство сытости к нему так и не пришло…

Дочерпав почти до половины котелка, он остался всё таким же голодным. Уж лучше бы и не начинал. Оставив товарищам, он выудил одну банку с надписью «Сардины». Порядком, намучившись с крышкой, он сдуру оторвал её с мясом и облился вонючим маслом. Каким бы не был он голодным, исходящий от рыбы запах перебил всяческое желание есть. Похоже, вся рыба испортилась, залежавшись на фашистском складе. Об ногу требовательно поскреблись, и герой опустил банку на землю.

— Смотри не лопни… — Произнёс Давид, глядя ка медвежонок отталкивает мордочкой его руку. — Продукт просроченный, измажешь мне вещь мешок, голову оторву…

Холодный ветер продувал сквозняком сквозь разбитые окна здания. Давид весь покрылся мурашками, ощетинившись гусиной кожей. Его одежда чуток просохла, и герой напялил на себя вохкие штаны и китель.

Прошло уже более часа с того момента как отчим и двое охотников ушли хоронить товарища. Каша в котелке давно уже остыла и он, начал было переживать всё ли с ними в порядке, как вдруг заметил, что один из изгоев исчез.

Только что их сидело двое, а теперь одного не хватало. Как давно он пропал, Давид затруднялся ответить так как, откровенно говоря, сплоховал. Утратив контроль над ситуацией, он перестал обращать внимание на то что происходит вокруг и целиком подался в свои мысли.

Где всё хорошо, все живы и здоровы, а Настя обнимает его, улыбается и прижимается своим влажным от слёз лицом к его плечу.

По лестнице послышались шаги. Давид напрягся и притянул поближе РПК. Хотя в пулемёте не осталось патронов, он всё же придавал ему уверенности. Хотя с другой стороны изгои не знали, что пулемёт разряжен и по крайне мере на этом можно было бы сыграть.

По ступеням поднялся изгой, а следом громко шаркая подошвами и, громко кряхтя маленькая, сгорбленная личность в рванном чёрном плаще. Изгой вместе со своим товарищем уселись неподалёку и занялись своим привычным делом, но он чувствовал, как их взгляды следят за ним. Фигура в плаще приблизилась к костру и две сухих и тонких как старые ветви ладони сняли с головы промокший от капель дождя капюшон.

Под капюшоном оказалось лицо престарелой женщины, настолько старой и высушенной годами, что её лицо походило на печёное яблоко. Большой мясистый нос, будто картофелина красовался на пол лица. Узкие щёлки глаз, и мешки под ними придавали лицу бабушки азиатские черты, а беззубый рот то и дело дёргался, будто что-то жуя.

— Разреши старому человеку у костерка погреться? — Проскрипела своим голосом женщина.

Герой будто выйдя из оцепенения, вскочил на ноги, и помог старушке опуститься на землю.

— Годы уже не те, — пожаловалась старуха, потирая ладонью поясницу, — всё болит, особо как дождь так ноги и поясницу крутит. Дай бог деточка, чтобы у тебя ничего не болело.

— Меня Давидом зовут. — Произнёс герой, поудобней усаживаясь у костра.

— Давид? Красивое имя, только не нашенское… а это твоя зверушка? — Спросила бабушка, указывая костлявым пальцем на медвежонка.

Медвежонок, осоловев от еды и тепла, свернулся у его ног калачиком и мирно посапывал. Погладив мягкую шёрстку питомца, Давид ответил:

— Да нет. Не мой это зверёныш. Я его в берлоге нашёл, как только доберусь до Зори, отдам его в хорошие руки.

Давид врал. Врал отчиму, Шраму, этой женщине и, наконец, себе. Оторвав зверёныша от убитой матери, он твёрдо решил оставить его себе, чего бы это ни стоило. Жизнь герою представлялась чем-то не стабильным и капризным, в любой момент его судьба могла, оборвутся от когтей зверя, шальной пули или наконец-от удара обыкновенной дубиной. Так что загадывать наперёд он считал, по меньшей мере, дурацкой затеей. А почему бы и нет? Почему бы не оставить этого медвежонка себе? А дальше будет что будет…

— Не получится тебе его сплавить… — Будто прочитав его мысли, произнесла старуха.

— Это ещё почему? — Опешивши воскликнул герой.

Старуха улыбнулась беззубым ртом, и он понял, что она и вправду прочитала его мысли. Не в прямом смысле конечно, но что-то выдало его. Может быть выражение лица, или же напускная уверенность, которую он придавал своим словам. Немного помолчав, старуха ответила:

— Никогда не обманывай старых людей. Они прожили больше тебя и поэтому в разы тебя мудрее и опытнее. Как говаривал мой покойный муж: «То, что ты съел, я уже давно выср… гм». У моего народа бытует одно поверье, про одного удачливого охотника по прозвищу Ушкуй. Сказывают, что в незапамятные времена завёлся в этих местах бер людоед…

— Прости, что значит Бер?

— Бер по-нашему означает медведь. Так вот о чём это я? Ах да! Люди говаривали, что не зверь — это вовсе, а злой дух. Ведь сколько не ловили его и стреляли он вновь и вновь возвращался. А если уж посчитал, какого ни будь человека своей жертвой, то уже нечем ты ему не поможешь, из-под земли достанет. Страх и безумие поселилось в этих краях. Некоторые люди даже начали поклоняться злому духу медведя, принося ему кровавые жертвы, но и это не помогло. В одной бедной семье жили два брата Ушкуй и Душан. Отца у них не было, а едва исполнилось им по двенадцать, как мать пошла от голоду в лес по грибы, да и сгинула от медведя. Взял тогда Ушкуй отцово ружьё и охотничий нож, а Душан копьё и сеть и пошли они искать логово зверя. Пройдя много дней и ночей уже в край обессилев, братья всё-таки нашли зловонное логово. Когда зверь, почуяв человека, вышел из берлоги, братья увидели, насколько он свиреп и огромен. Набросил было Душан на него свою сеть, но зверь тут же её порвал. Тогда бросил Душан в него своё копьё, но оно лишь беспомощно завязло в жёсткой, будто броня шерсти. Тогда Ушкуй, разрядив все патроны в зверя, схватил нож и храбро бросился на него. Тяжёлая это была битва, и не сладко бы пришлось братьям, не подоспей к ним на помощь охотившиеся рядом добрые люди. Зверь пал, последний же удар нанёс Ушкуй. В берлоге оказались двое малых, и братья, посовещавшись, забрали их к себе в село, в доказательство своей удали и смелости.

Давид, будто заколдованный внимал этой легенде, настолько красноречиво и правдиво её рассказывала эта женщина. Тем временем она продолжала:

— Медвежата росли и матерели не по годам. Ушкуй к тому времени построил себе сруб на краю деревни, нашёл себе справную жену, нарожали детей и начал жить в своё удовольствие. Душан же напротив с головой ударился в охотничье ремесло, выслеживая и добывая шкуры самых опасных зверей, этим он сыскал себе немалую славу. И не было девушки, не желающей стать его невестой, вот только воспылал Душан огненной страстью к жене своего брата. Поселилось тогда в его душе тяжёлым камнем лютая злоба на брата. Жил в то время неподалёку некий колдун, уже и не вспомню его имя. Обходили хижину этого колдуна добрые люди пятой дорогой. Говаривали, будто с нечистой силой окаянный повязан, будто сам чёрт ему дрова колит, а домовой за водой к колодцу бегает. Начал Душан к нему по вечерам захаживать, да совет держать. Да вот только после каждого раза всё меньше в нём от человека оставалось, стал покрываться чёрной шерстью. Вместо одежды стал шкуру того самого медведя таскать, а глаза у него стали чёрные и нелюдимые как смоль. Хотел было Ушкуй брата образумить, да только не вышло у него ничего, вместо этого напал на него Душан, и чуть было не удушил. Вовремя мужички из села подсобили. Посовещались тогда селяне и выгнали прочь Душана из общины. И как бы не было больно и тоскливо Ушкую за брата, но нечего не мог он поделать. Прошло время, медвежата повырастали, и начал Ушкуй их с собой на охоту брать ведь только него они и слушались. Как однажды вернувшись домой он не нашёл в избе нежены не детей. Только стены были перемазаны кровью, но не тел не других следов Ушкуй не нашёл. Будто под землю они провалились. Поведали тогда соседи Ушкую про то, что заявился в их село страшный зверь, похожий не то на волка, не то на медведя. Что, мол, он то и украл его семью, под покровом ночи. Исследовав здешние места вдоль и поперёк, но не найдя и следа похитителя, Ушкуй от горя и безысходности подался с поклоном к колдуну. Колдун принял его радушно и поведал что похититель его семьи его родной брат, ставший тёмным духом. И что найти он его сможет, только если сам станет таким же. «Как же я стану духом? Ответь мне колдун я на всё готов ради семьи!» — Воскликнул охотник, и тогда колдун ответил ему: «Убей своих товарищей беров и съешь их ещё бьющиеся сердца, и я смогу превратить тебя в духа. Со слезами на глазах Ушкуй убил своих верных питомцев и, вырезав им сердца, съел их. Тогда колдун прочёл заклинание и Ушкуй превратился в огромного чёрного бера и в миг позабыл свою семью и детей.

— Не очень-то счастливый конец… — Поморщился герой.

— Что поделаешь! Народные предания они такие. Когда я была совсем маленькой моя мать пугала меня тем, что меня заберёт дух Ушкуя. Что служат колдуну два брата охотника, один в шкуре бера другой волка.

— А что с семьёй Ушкуя стало? Нашёл он своего брата? Семью свою вызволил?

— Да нет же я говорю, никто никого не вызволил. Колдун братьев обманул, и себе во служение навечно поставил. Хотя другие люди сказывают, что Душан и Ушкуй вовсе не служат колдуну. А наоборот рыщут по свету в поисках его чёрной как уголь души…

— Ну и что я должен ценного подчерпнуть для себя? Не зря же ты мне это всё размазывала?

Старушка почесала свою седую голову и ответила:

— А чёрт его знает! Когда начинала рассказывать, помнила, а сейчас и не вспомню. Мне-то уже девятый десяток пошёл. Голова совсем туго соображает… Погоди — погоди! Вспомнила. Так вот по преданию бера приручить можно, только если ты его родителя голыми руками уложишь. В другом случае он тебя за хозяина не примет. Ты вот первый на моей памяти у кого это получилось. Сколько помню, многие пытались, но потом махнули, слишком опасно, да и дурость всё это… На бера с голыми руками! Смех, да и только! Тебе он как достался?

— Я же говорю, нашёл берлогу, там вот этот… — Начал было герой, но наткнулся на пронзительный взгляд старухи, поправился. — Ух… была там медведица, я в неё всю обойму высадил, а ей хоть бы что. Тогда я её ножом и запорол. Но я там не один был, да и последний выстрел не мой. Так, что враки всё это. Он меня за хозяина посчитал, потому что больше некого. Попался он бы не мне, а отчиму, и парням из Зори мигом бы ему башку, свернули, а я пожалел. Вот он и почувствовал во мне хозяина.

С минуту сидели молча. На сей раз, герой понял, что отстрелялся, и старуха ему поверила, но то и дело ощущал её оценивающий взгляд у себя на шее.

— Ты в старых богов веришь? — Спросила старуха, указывая на висящее, на его шее ожерелье из грубо вырезанных деревянных идолов.

— Да нет, это один товарищ на прощание подарил. — Ответил Давид, проводя ладонью по деревянным мордам.

Немного поразмыслив, старуха ответила:

— А до меня слухи дошли, что, мол, идёт сюда старовер, да ещё с ручным медведем. Дай думаю напоследок на такое диво посмотрю.

— А почему напоследок? Вы крепко выглядите, для своих лет, сколько вам шестьдесят? Шестьдесят один!

Старуха хрипло рассмеялась и множество морщин на долю секунды разгладились. Но потом она снова вернулась в свой угрюмый вид и ответила:

— Нет, деточка мне уже восемьдесят девять… Как жизнь быстро пролетела! И опомниться не успела, как уже помирать надо… Ну, нечего здесь я уже всё увидела, может на том свете меня чем-нибудь удивят.

— А не рано вы умирать собрались? Вы вон какая крепкая и моложавая. Ещё меня переживёте.

— Не переживу, — мрачно ответила она, — ты думаешь я специально до тебя столько шла? У нас обычай такой, как только старый человек перестаёт приносить пользу, его отводят сюда и хоронят вместе с его родственниками…

— Но как же так!? — Воскликнул герой, недалеко сидящие охотники, побросали кости и вскочили на ноги.

— Да ты не переживай! — Примиряюще ответила бабушка. — Я их сама попросила. Ты даже не подозреваешь, что означает старость. Когда у тебя всё болит и не одно средство не может тебя помочь. Я не спала уже более пяти лет, а здесь захоронены все мои близкие. Мой сын и муж тоже лежат здесь. У меня на погосте больше родственников и любимых людей, чем в мире живых.

Давид смотрел в лицо этой престарелой женщины. Из её глаз потекли слёзы, и он понял, насколько она страдает. Страдает не физически. Её гложет более сильная и страшная боль.

— Да и поговорить вот так по душам мне бы иначе не позволили. — Прошептала она, стирая с лица слёзы. — У нас порядки такие, с чужаками мы ни словом не обмолвимся. Да и не бывает здесь чужаков. Вы первые кого сюда пустили и только потому, что приняли тебя за старовера.

— Значит старовер… — Задумчиво произнёс герой, теребя подарок рыбака. — Вы поклоняетесь какой-то статуе, я видел по пути сюда. Она стоит посреди площади и в её ногах сидела какая-то женщина.

Старуха недовольно поморщилась, но всё же, перейдя на шёпот ответила:

— Нам запрещено разговаривать об этом с чужаками… а хотя, чего мне терять? Эта женщина верховная жрица, а поклоняемся мы не статуе, а этому священному месту.

— В смысле?

— В военные годы здесь воевали наши предки, здесь они и полегли все, до единого защищая этот город и свою родину. Их сыновья, наши праотцы, поклялись следить за этим местом, сохраняя в целости их могилы. Мы хранили это место от мародёров и прочей нечисти все эти годы, почитая прах умерших и сохраняя покой в этих землях. А та статуя, которую ты видел олицетворение великого вождя, имя которого было забыто и стёрто саваном времени. Но мой народ верит, что однажды великий вождь воскреснет, и поведёт за собой наш народ к процветанию. Многие отважные воины уходили на поиски его гробницы, но каждый раз возвращались ни с чем. Отсюда и наша вера в то что вождь Жив! И он бессмертен!

— Как глупо, — не подумав брякнул герой, — то что вы не нашли его могилу ещё не значит, что он живой. А может, это все лишь выдумка и никакого вождя отродясь не было?

От ужаса женщина аж отшатнулась, быстро стрельнув взглядом на изгоев гневно зашептала:

— Я бы попридержала бы язык на твоём месте. Мне-то уже терять не чего, а тебе ведь ещё жить и жить.

Прикусив кончик языка, Давид надолго замолчал. Со стороны ступеней послышались шаги и вскоре по ним поднялись его трое друзей и проводник изгой. Все четверо выглядели злыми и угрюмыми. Вода струями стекала по их, промокшим насквозь, одеждам оставляя на полу большие лужи.

Давид участливо вскочил на ноги и помог снять с себя барахло отчиму. Рассевшись возле костра, мужчины без особых церемоний принялись за скудный обед. Ливень не утихал, а наоборот, судя по грому и молниям, сделался только сильнее.

— Ты уже себе и подружку нашёл. — Произнёс отчим, указывая на женщину.

— Это не подружка, — огрызнулся герой, — это… кстати, как вас зовут?

— Моё имя? Какая нелепость, зачем нам с вами знакомится, если уже вот-вот доведётся прощаться… Как только ливень закончится, меня уведут, и более мы с вами не увидимся.

— Вот и здорово! — Проворчал Шрам, набивая полный рот каши. — Слышь Саня у тебя есть ещё что-то пожрать, что-то я ни хрена не наелся.