Орден Креста

2

Дорога, всегда обращается в момент явного перехода из одного состояния к другому. Начиная путь длиной в день, а то и больше, мы можем навсегда распрощаться с собой прежним — его больше уже не будет. За время пути, теряя множество возможных дел, а вместе с ними способов отвлечься, мы чаще оказываемся наедине с самим собой. И как ни странно, тем самым встречаем себя самого, словно нового знакомого.

Такова суть суетливой жизни, в которой мы часто теряем себя и находим отправляясь в путь. Мы спешим, не замечаем собственных чувств, выполняя план шаг за шагом. А после, когда вся эта суета обрывается — мы вдруг замечаем себя самого, чем-то недовольного или чем-то огорченного. Немного потерянного. И эта встреча во многом меняет нашу жизнь, вызывая новые выводы и желания.

Так практически всегда случается с людьми деятельными, не уделяющими своим внутренним чувствам должного внимания. Именно таким человекам и был Стенет, увлеченный заданиями и учениями, он никогда не стремился разбирать свои переживания, он принимал решения, он много чувствовал, но не редко просто запирал это в себе, оставляя на потом. Потом же никогда не наступает.

Теперь его ждал путь домой. Остановка дел, сброс темпа и новое знакомство с собой. Но убегая от себя прежнего, он, как это нередко бывает с людьми эмоциональными, встретил себя прежнего, спешащего из дома в столицу. Именно тот молодой горячий и решительный, он был ближе его духу, чем тот раздавленный и униженный, коего он спешил оставить в столице.

Нелепым образом принимая себя, задумываясь о многих вещах, он умудрялся их прятать от себя самого в темных углах собственного сознания.

Он решил все забыть и эта решимость помогала ему в этом замершем состоянии не видеть большей части своих чувств.

Впереди было несколько дней пути. Лейн пока просто смотрел в окно, не задавая вопросов, но его отец знал, что как только мальчик приободриться, хоть самую малость, начнутся расспросы и был готов к этому.

Артэм мирно спал, как обычный младенец, словно его совсем ничего не тревожило. Стен тоже смотрел на мир вокруг, хорошо знакомый по пройденным за это время миссиям, но почему-то совершенно чужой.

Он узнавал здесь каждый холмик, угадывал куда идет дорога, но вместо печали чувствовал облегчение, надеясь поскорее покинуть знакомые земли. Все это тоже было частью его решимости.

И вот, когда солнце застыло прямо над экипажем, когда жара начинала донимать, а Артэм проголодался и Стен кормил его из бутылочки, оживился Лейн.

— Пап, а какой он, дедушкин дом?

Это был самый простой вопрос для Стена, из всех, что только мог придумать пытливый Лейн, ведь его отец хорошо помнил это место, прожив там всю свою юность.

— Этот дом построил твой дед, и в крепости он не уступает столичным деревянным усадьбам. Он конечно не велик, но он весь наш, все 5 комнат в нашем распоряжении. Там большая печь и камин наверху. Сад у дома со старыми яблонями и река совсем рядом. Да и воздух там совсем другой.

— А учиться я там буду?

— Конечно, будешь, в такой же школе при храме, правда она немного меньше и ребят там не так много, но она не хуже той, где ты учился прежде.

На этом поток вопросов Лейна конечно не угас, а скорее стал еще активней. Ведь мальчику и правда было интересно знать о месте, которое его ждет, ведь он надеялся все же найти друзей.

Стен же охотно отвечал, рассказывая о родных местах, о своих юношеских приключениях и жизни в мире словно ином, ведь столица была совсем не похожа по духу на маленький городок. Он рассказывал сыну о своих родителях, о наставниках, о своих шалостях и своих маленьких и больших достижениях. Он не боялся признавать, что бывал в чем-то не прав, рассказывая, как ему это стало уроком, вроде как просто воспоминание, но в тоже время поучительный рассказ для сына.

За первым днем пути пришел второй, а там и третий. Истории сменяли друг друга, а когда появились знакомые виды и вовсе ожили, ведь теперь Стен мог спокойно вспоминать их глядя в окно.

Он узнавал изгиб знакомой реки, он вспоминал высокий дуб на холме и, глядя на все это, чувствовал себя свободным от прошлого, свободным от Анне, словно ее и не было вовсе.

Ему даже казалось, что у него началась новая жизнь, будто все старое исчезло, и вернулась детская легкость, вернулась его жизнь, словно потерянная от бесконечных измен…

Теперь он словно все забыл, шагая по деревянному полу отцовского дома. Половицы поскрипывали в привычных местах, он даже нарочно шагал так, что бы слышать этот мягкий скрип и улыбался, даже смешил Лейна с загадочным видом предсказывая, заскрипит или нет.

Этот дом стал началом новой жизни. Да, он был стар, но действительно крепок и практически не нуждался в восстановлении. Пыль, чуть протекающая крыша, пару крыс в подвале, да сломанные ветром ставни — вот и все беды этого дома.

Все было как нельзя лучше.

Артэм быстро набирался сил. Лейн практически сразу нашел себе приятелей и стал своим среди учеников архангельского храма. Казалось судьба и этот дом, благословляли их на свободную счастливую жизнь.

Вступая в должность, Стен уже ни о чем не беспокоился и, имея возможность сосредоточиться теперь на своей работе, которая всегда вызывала в нем гордость, всерьез взялся за дело. В его время, как мы уже упоминали, многие стремились в инквизиторы, ибо ничего более уважаемого и достойного в мире просто не было, даже священнослужители, учителя, судьи да рыцари, казались на ступень ниже, чем те, что стоят на страже границы между миром людских душ и пожирающей их тьмой. Многие стремятся в экзархат ордена, ради славы, подвигов, почестей и денег. Так и Стен когда-то шагнул на этот путь, ради великих свершений, с мечтами о битвах, восторгаясь блеском меча и скрежетом метала в праведном бою. Он был молод, но его юношеское виденье мира закончилось, как бывало с многими, и он не стал искать смысл в заработке, в продвижении или славе. Еще будучи молодым инквизитором, сталкиваясь со своими первыми врагами, замечая тьму и безумие, видя, что они делают с живыми, он все глубже понимал необходимость этой стражи в виде инквизиции экзархата. Его стремления потеряли вкус, но обрели новую силу. Еще молодым воином, приезжая в столицу он не мечтал заполучить особый титул или стать самым известным экзарцистом, он только хотел спасти как можно больше жизней, сохранить нетронутыми, как можно больше судеб, защитить и сберечь, как можно больше. Он верил, что каждый его шаг, каждая его победа и каждое поражение меняют ход этой вечной войны на этой нерушимой границе, но при этом не считал себя особенным, понимая, что все победы и все поражения несут одинаковую ценность. Он прилагал все усилия, чтобы победить, перебороть темные силы, даже если приходилось прикасаться к ним. Он много раз рисковал спасая других, но никогда не спешил рассказать об этом, считая это просто своим долгом. Теперь же долг его стал еще больше, ведь он отвечал уже не за отряд королевской инквизиции, а за целый экзархат, а значит под его личной защитой должны были быть не жизни отдельно взятых людей, а жизни всех людей на огромном участке невидимой границы.

Он был готов к этому, но люди, попавшие под его командование были не готовы работать с такой отдачей. Ничто не вызывало энтузиазма среди инквизиции, ни возвращение именитого соотечественника с высоким назначением, ни назначение центральным ничем не примечательного храма в Ксаме. Благо Стен был уже не мальчишкой и не ожидал, что его новая жизнь вдохнет новую жизнь во весь восточный округ, однако не собирался поддаваться всеобщей отчаянной скуке.

Он ушел в работу с головой, окружив себя молодыми и амбициозными инквизиторами, и даже послушниками не прошедшими еще инквизиторской инициации. Он не давал им постов, не обещал им золотых гор, он лишь направлял их пыл и их страсти, давая им разного рода поручения в стенах храма, одновременно обучая и отдавая им свой многолетний опыт.

Он потратил немало времени, что бы разобраться в том, что происходило здесь многие годы, найти виновных и, помиловав их, сослать подальше от центрального экзархата. Он изучил множество лиц, состоящих в его командовании, не жалея на это времени, чтобы оставить тех, кто действительно на что-то годен.

Он менял многое и не боялся этих перемен, понимая, что может и ошибиться в ком-то, оттого и оставляя шанс всем проявить себя. Он стал больше уделять времени обучению, посвящая этому даже свое личное время. Стал сам лично вести некоторые лекции у послушников.

И на все у него хватало и времени и сил. Ибо о детях своих он тоже не забывал, интересуясь успехами Лейна, который быстро стал одним из лучших, стремясь во многом соответствовать положению отца. Стен сам старался заниматься с ним, но не столько от того, что хотел видеть Лейна лучшим, сколько сам Лейн стремился получать опыт от отца.

Маленький Артэм тем временем подрастал, проводя много времени в храме, среди монахинь ухаживающих за брошенными детьми. Они были рады, что сын главы экзархата был тут, ведь так и сам глава уделял больше внимания приюту, воспринимая куда ярче его нужды и проблемы.

Жизнь закрутила Стена, поглощая бесконечным своим круговоротом с головой. Дни. Месяцы. Годы. Он не замечал хода времени, не давая себе возможности расслабиться ни на минуту, не позволяя себе хоть на миг остаться без дела, ведь по ночам, когда в нем были силы видеть сны, ему снились рыже-алые локоны, знакомая улыбка и накрывало дикое желание кого-нибудь убить, только бы исчезло это наваждение. Оттого он спешил как можно сильнее измотать себя за день, чтобы когда все закончится и он сделает все, что хотел, просто упасть на кровать и забыть все до самого рассвета.

Он спал с каждым годом все меньше.

Не позволяя себе покоя даже в святые дни, посвящая их полностью детям. Выбираясь с сыновьями туда, куда им хотелось. Он обучал повзрослевшего Лейна бою, даже позволял сыну попрактиковаться со своим собственным освященным мечом. Хотя когда-то был уверен, что никому не позволит коснуться своего двуручника.

В такие дни он все же ненадолго чувствовал себя счастливым и свободным, но в то же время, когда заходило солнце и маленький Артэм засыпал в его постели под очередную историю, а Лейн уже занимался своими делами, Стен оставался один, и чтобы не думать, целовал маленького сына в лоб, и доставал большую папку с бумагами, уходя в работу, словно она и была всей его жизнью.

Он знал, что убегает от своих мыслей, но не видел другого пути, чтобы переболеть свою слабость, ведь теперь иначе он это не мог называть.

Время шло совсем незаметно. Проходили зимы, случались новые свершения, очередные битвы, молитвы и заклинания.

Он сам спешил от миссии к миссии. Он спешил от места к месту, от разговора к разговору. От приказа к приказу.

Но время шло, и росли его дети. Маленький Артэм взрослел и все больше проявлял интерес к жизни своего отца, к его работе, к его знаниям, к тому миру, что он знал. С каждым днем мальчик все больше тянулся к Стену, а Лейн напротив становился все дальше. Он входил в тот период, когда Стен и сам был далек от семьи, находясь в мечтательных рассуждениях о мире и приключениях. Все реже Лейн был с братом и отцом, все чаще убегая прочь к своим товарищам навстречу приключениям. Стен не стремился удержать его, напротив он отпускал его, стремясь сохранить меж ними доверие. Ведь чем старше становился Лейн, тем больше он напоминал Стену самого себя.

— Папа, а расскажи мне вот об этом! — просил как-то вечером пятилетний Артэм, показывая отцу изображение на листе.

Стен отвлекся от своих дел, как делал всегда, если дело касалось его сыновей, и взял у мальчика лист.

Долго рассматривая символы экзарцистов, он хмурился, узнавая в них не самые добрые знаки.

— Где ты взял это? — спросил он после долгих раздумий.

— У Лейна, — признался Артэм. — Он разрешил мне брать его книги, когда его нет, и я увидел этот лист у него на столе, там таких много, но я таких не видел у тебя, и в книгах тоже. Что это папа?

Стен вздохнул и, усадив сына на колени, постарался сохранять спокойствие.

— Есть разные способы экзорцизма.

— Разные способы изгнания?

— Нет, сынок. У изгнания есть лишь разные пути, но есть и иные способы побеждать тьму, кроме изгнания.

Говорить подобное Стену было тяжело, но оставлять сына без ответа или врать ему Стен совсем не хотел, ведь Артэм хоть и был еще совсем ребенком, а умел думать и очень многое хотел знать, порой нелепо стремясь догнать старшего брата.

Артэм ждал послушно, пока отец объяснит, но Стен вздохнул еще раз.

— Иногда, наши предки убивали тех, в ком была тьма.

— Что бы защитить от тьмы других?

Стен кивнул.

— Да, то были не самые лучшие времена, и наши предшественники не всегда могли справиться и многого не знали о силах тьмы и их связях с людьми, поэтому боролись, как умели.

— И эти символы они…

— Нет, это не те символы, ведь убить можно и без символов, достаточно пронзить сердце и сжечь тело…

— И тогда тьма не вернется?

— Тьма уйдет туда, откуда пришла, но не исчезнет.

Артем подумал немного, затем понимающе кивнул.

— А эти знаки, тогда как связанны с прошлым?

— Это руны экзорцистов той эпохи. Они не убивают тех, в ком тьма, но они причиняют вред их телам и душам.

Сказав это Стен поднес лист к свече, позволяя пламени поглотить неиспользованные знаки, что заискрились синевой под напором пламени и тут же угасли.

— Но разве может экзорцист вредить людям?

Стен старался не смотреть на сына, поражаясь как тот порой умеет поймать суть вопроса, да так, что ответить станет крайне сложно.

— Понимаешь, любой экзорцист, имеет силы превышающие человеческие. Даже инквизиторы способны погубить человека своей волей.

— Но ведь устав экзархата и церкви велит хранить души и тела людей, — прошептал Артэм, хорошо выучив основные позиции, проводя свое время в приюте храма.

Все же монахини дурному не научат, особенно ребенка.

— Верно, и мы — служители экзархата, должны следовать воле нашего создателя.

— Все лишь из-за создателя?

Стен усмехнулся, поражаясь глубине мысли маленького ребенка.

— Нет, конечно. Просто воля создателя и его законы, это те правила, что следует соблюдать ради мира в своей душе.

При этом он коснулся груди ребенка.

— Когда ты соблюдаешь его правила и живешь так, чтобы твоя душа была всегда чиста, а разум без страха мог сказать правду, ты недосягаем для Тьмы, что всегда следит за каждым из нас.

Мальчик посмотрел на руку отца, что так и замерла на его груди, и обнял ее.

— Значит, создатель своими законами оберегает нас?

— Да, он создал эти законы и каждый из нас со временем может познать их, понять и почувствовать. Однако чтобы ощутить их истинную силу нужны годы и время, нужен опыт и ошибки, нужно хотя бы раз столкнуться с тьмой в собственной душе. И чтобы эта борьба была не так сложна, мудрость наших предков легла в основу кодекса и писания церкви. Не бог писал все наши уставы. Не бог диктовал все это нашим предкам, но именно бог провел их по многим мукам, дабы они смогли набраться опыта и понять его законы, прочувствовать их на своей душе и ощутить их силу.

— Значит наши предки, основатели экзархатов победили Тьму в себе самих, прежде чем начать побеждать ее в других?

— Именно. Сначала они поняли тьму, почувствовали ее, узнали ее силу и ее слабости. В их времена не было экзарцистов и тьма, пробравшаяся глубоко в человека не могла быть изгнана так, как это делается сегодня, но даже в ту пору были те, кто хотели бороться с этой тьмой, и побеждали ее.

— И сейчас есть те, кто сами побеждают Тьму?

— Они всегда есть. Изо дня в день к каждому из нас подкрадывается Тьма и пытается овладеть нами, выискивая слабые места, и каждый из нас ведет свой личный бой. Ведь долгое время она не дает о себе знать, но проявляет себя так, чтобы мы ее заметили, но она может пробраться в человека, но так и не получить волю, благодаря внутренней силе самого человека.

— И ты тоже сражался с тьмой?

Стен посмотрел на маленького сына, чувствуя, как тошнотворным комом боли оживает его Тьма. Глаза Артэма были глазами его Тьмы. Его улыбка была частью этой битвы. Его мать и была самой страшной Тьмой Стена, но говорить о подобном ребенку никто не собирался.

— Конечно. Я немало лет живу на свете и сталкивался с этим. Когда я был еще послушником, мой мастер, инквизитор Онор, говорил, что все мы каждый день ведем сражение за свою душу и каждый из нас хоть раз в моменты слабости пускал Тьму в свое сердце, позволяя ей обращаться в тоску, отчаянье, печаль или страх.

— Страх это тоже Тьма? — удивился Артэм.

— Не совсем, страх — это инструмент Тьмы, ее семя. Ибо когда появляется страх, мы становимся уязвимыми для Темных сил.

Артэм задумался. И долго так сидел, потирая кончик носа.

Стен же наблюдал, подмечая, что невзирая на внешнее сходство с матерью, мальчонка стремился походить на него, и перенимает его привычки, казалось даже подражает. От этого мужчина улыбнулся, чувствуя гордость.

— Тогда Лейн не должен изучать эти знаки, потому что они сделают его уязвимым перед Тьмой и станут искушением.

Стену и добавить было нечего. Ведь именно это он и подумал, видя эти символы, именно это и было в его голове, все это время. Ведь он верил в силы своего сына, но в отличие от Лейна знал всю коварность Тьмы.

— Почему Лейн не понимает этого? — удивился Артэм, — Ведь он знает все то, что рассказал мне ты.

Стен вздохнул.

— Понимаешь, Артэм, все дело во времени. Каждый человек в своей жизни проходит определенные периоды, и перед периодом понимания, приходит период сомнений, когда человек спешит взять все правила на пробу, понять все их стороны, а порой даже нарушить, чтобы увидеть и ощутить результат. Сейчас твой брат, находится в периоде сомнений, он в поиске своего пути и основ своей веры. Он все знает не хуже моего, но в отличие от тебя он уже видел достаточно, чтобы усомниться, но не набрался опыта, чтобы убедиться.

— Значит, брат готов приблизиться к Тьме, чтобы почувствовать силу света?

Стен кивнул, понимая как эти простые слова ребенка, отражают суть самого вопроса. Теперь с годами он понимал это, но услышь он эти слова десять лет назад, он бы лишь умилялся логике ребенка, теперь же это заставляло задуматься.

И думал он долго, находясь в ожидании. Артэм спал, а Лейн все не возвращался. Такое случалось порою, и Стен не противился этому зная, что в округе с его сыном ничего страшного не случится, а от ошибок оберегать его не стоит.

Он ждал и думал. Вспоминая свои годы. Свои миссии и свое отношение к цепным техникам древних, ведь их все еще не запрещали, их лишь не чтили, и не преподавали, но старые служители инквизиции все равно передавали эти знания молодым. И порой это спасало жизнь, но в отличие от Лейна о них Стен узнал, уже получив определенный опыт, имея куда более зрелый ум и начиная уже понимать, как ценна душа. Для Лейна это было слишком рано и, как представителю власти в ордене, ему было важно узнать, как именно его сыну стало известно о подобных техниках.

Лейн вернулся довольно поздно, но не позже того срока в который обещал придти, однако сегодня отец ждал его с крайне озадаченным видом.

— Что-то случилось? — спросил Лейн, увидев отца на диване без бумаг, явно в одних лишь раздумьях.

— Ты будешь есть? — спросил Стен, не отвечая на вопрос сына.

Юноша задумался.

— Вообще я ел в храме, но, кажется, уже вновь голоден.

Стен вздохнул, ведь все же он был подавлен и даже зол, но не хотел выдавать этого, чтобы не сорваться на крики и не портить отношения с сыном в столь важный период. Стараясь держать себя в руках и не говорить ничего лишнего, Стен отправился на кухню.

Усадив сына за стол он курил у окна, находясь в ожидании. Непривычно было курить при сыне, но выдыхая дым в открытое окно, он понимал, что с большим трудом сохраняет молчание.

Лейн долго поглядывал на отца, не прекращая есть, прежде чем все же спросить:

— Что-то случилось, отец?

— Я узнал, что ты изучаешь цепные руны древних.

— Печати Мендела, — проговорил Лейн, словно поправляя отца.

— Именно, — выкидывая папиросу, прошептал Стен и сел напротив сына. — Артэм принес мне лист с твоими набросками и спросил что это.

Лейн молча смотрел на отца, принимая его взгляд и явно не чувствуя никакой вины, лишь уверенность в своей позиции.

— Почему ты вообще знаешь о них? — спросил Стен, с явной печалью в голосе.

— Хочешь сказать, найдется хоть один инквизитор не знающий о них?

— Лейн, — процедил сквозь зубы Стен.

— Ну что я такого сделал? Это не запрещено церковью, и вся инквизиция об этом знает и все применяют.

— Инквизиция, Лейн. Инквизиция! — не выдержал Стен, все же повышая голос. — Ты не инквизитор и еще даже не послушник, но уже изучаешь Это.

— Считаешь, что я не стану инквизитором? У меня скоро экзамены и через пару месяцев я буду послушником, почему я не могу..?

Стен не дал договорить.

— Потому что всему свое время. Да, ты наверняка поступишь, а затем станешь инквизитором, будешь изгонять Тьму, наберешься опыта и получишь сан экзорциста, но сейчас…

— Я изгоняю Тьму уже сейчас! — гордо заявил Лейн и, бросив гневно ложку, встал из-за стола. — Ты даже не представляешь на что я способен, но утверждаешь, что мне не время знать о печатях Мендела. Если я превосхожу тебя, это не моя вина!

Бросив эти слова, Лейн поспешил удалиться к себе, не желая разговаривать с отцом. Стен же остался один в растерянном недоумении, ведь он никак не мог предположить, что его сын мог участвовать в обрядах инквизиции, что кто-то, прямо под его носом, привлекает мальчишек к подобным делам, а он — глава экзархата, об этом и не догадывается.

Посидев немного, и все обдумав, он все же решил поговорить с сыном еще раз. Постучав в дверь его комнаты, он проговорил:

— Лейн, пожалуйста, давай поговорим. Я ведь не против твоего развития, ты же знаешь.

Дверь резко открылась.

— Но ты всегда учил меня лишь тому, что положено.

— Тому, что знал сам, — поправил Стен, еле слышно.

— Ты знаешь много больше!

— Я знал много меньше в твои годы, Лейн. Тебе всего пятнадцать и я давал тебе максимум всегда, просто есть вещи, которые нужно узнавать…

— Когда вырастешь?!

— Нет, когда получишь определенный опыт, что бы по-настоящему понять их смысл.

— По-твоему я не способен понять?! Почему ты так меня недооцениваешь?

— Не стоить кричать, ты так разбудишь Артэма. И нет, я не считаю, что ты не способен понять смысл и надобность этих знаний в экзорцизме, но ты еще не представляешь, как это выглядит в действительности. У тебя нет практики…

— Есть! — гаркнул Лейн, собираясь закрыть дверь перед отцом, но Стен подставил ногу, не позволяя это сыну.

— Хорошо. Есть. Но откуда? — спросил он серьезно, стараясь избавить свой тон от гнева, ведь все же Лейн был слишком похож на него самого.

Лейн молчал, отвернувшись.

— Ну, если я не знаю о твоих достижениях, то расскажи мне о них, — спокойно проговорил Стен. — Кто учит тебя?

Лейн посмотрел на отца, уже не так злобно.

— И как много ты уже смог сделать?

— В действительности не много, — признался Лейн, отпуская дверь и отступая, явно пуская отца в свою комнату. — Хотя в групповых ритуалах изгнания я участвовал много раз, сам лишь один раз изгнал зарождающуюся тьму из ребенка.

— Какого ребенка?

— Ну, сына мельника, младшего…

Стен нахмурился, но промолчал, понимая, что каждое его слово сейчас ничего уже не изменит.

Лейн не хотел больше говорить, хотя, кажется, и смягчился.

— Ладно, — проговорил Стен. — Просто будь осторожен.

Сказав это он вышел, стремясь однако не оставлять все это без внимания и найти ответы на свои вопросы.

Ближе к полудню он постучал в дверь мельника, собираясь узнать все лично. Ему открыли крайне быстро и хозяйка дома, замерла в недоумении.

— Ваша светлость, — прошептала она, зная, как и многие другие, главу местного экзархата в лицо.

Все же в родном городе Стен давно стал известной личностью, но это совсем не испортило его характер, скорее напротив всегда давало стимул соответствовать тому месту, что он занимает и в рамках положения, и в рамках людского мнения.

— Извините за беспокойство, однако я хотел бы посмотреть на вашего младшего ребенка, — без лишних объяснений сообщил Стен, приветственно кивая хозяйке. — Это возможно?

— Да, конечно, — прошептала она, пропуская главу экзархата. — Он плохо спал, но экзорцисты уже были у нас и теперь все хорошо.

Стен не стал ничего спрашивать, лишь последовал за женщиной, которая быстро привела его в детскую.

— Сэр Малдрен, заверил меня, что все хорошо, и молодой инквизитор, подготовленный по ускоренному проекту справился, но раз вы здесь…

— Все в порядке, просто этот молодой человек мой сын, и я лично хотел бы убедиться в его успехе, — проговорил Стен, мягко улыбаясь.

Все же он был доволен, ведь женщина уже назвала имя виновного. Во многом эта разговорчивость женщин, только для подобного и была нужна, чтобы без вопросов получать ответы и не выдавая себя.

— Такой замечательный юноша, — продолжала женщина, — а ведь он даже похож на вас. Такой представительный и серьезный. И я вам скажу, он нам помог: Селин спал уже на следующую ночь.

Пока женщина говорила, Стен изучал взглядом ребенка. Полугодовалый Селин выглядел вполне здоровым, и бодрым малышом, без признаков какой бы то ни было Тьмы, более того, без намека, что эта Тьма в нем была когда-то. Этот ребенок был нетронут Тьмой, и в подобном Стен не мог ошибиться.

— Так говорите, он стал хорошо спать сразу после обряда? — уточнил Стен, желая потянуть время, ведь должно было быть что-то, что мучало малыша, прежде.

— Да, он долго не мог спокойно спать, все время плакал, нервничал, тревожился от чего-то, а после обряда стало очень спокойно, все стало как прежде.

Наверно интуитивно Стен присмотрелся к изголовью детской кроватки, но ничего зримого глазу там не было, вот только коснувшись рукой, он все же понял, что именно мучало мальчика, но промолчал, невольно оскалившись.

— Сер Малдрен нам очень помог, хорошо, что он дружен с моим мужем. — продолжала женщина. — Он тут же вызвался помочь, но пришел не один, и сказал, что этот юноша тоже справится, и что ему практика нужна, а наш случай не тяжелый, мол Тьма нашептывает нашему сыну кошмары…

Стен кивнул.

— Все хорошо, вам действительно не о чем беспокоиться, — подтвердил он, рисуя на изголовье пальцем святой крест, дабы избавить покой ребенка от остатков нелепого влияния и обратить это дерево в защиту.

— Вы меня еще раз успокоили, спасибо вам.

Женщина была рада и довольна, и Стен не спешил открывать ей глаза, ведь ни к чему простому люду знать, о тайнах и проблемах экзархата. Все же экзорцисты всегда были для народа защитой, и если народ не сможет верить в них и им, то, что тогда у народа останется? Зная это, Стен молчал, наспех прощаясь и спеша в храм, дабы как можно быстрее поговорить с так обнаглевшим Малдреном.

Однако в храме ему сказали, что Малдрен в академии, занимается с группой желающих лучше подготовиться к испытаниям послушников. Большего Стену и не нужно было. Вся головоломка сложилась в его голове, он, взяв с собой отряд стражей-инквизиторов, так называемых — крестоносцев, поспешил в академию, на ходу просвещая о ситуации капитана.

Шагнув в зал, где искомый инквизитор занимался с небольшой группой мальчишек, Стен в полной тишине, подошел к столу их учителя. Ни испуганный взгляд Лейна, ни растерянность Мандрена не смущали его. Он лишь осмотрел записи, книги, что лежали на столах, письмена на доске. Ничего незаконного здесь не было, но это все был экзорацизм, который для этих ребят был еще далек, а этому человеку не дозволялся к обучению.

— Мандрен Окларт вы задержаны, — сказал он, глядя прямо в глаза, некогда напарнику.

— Что? Да, в чем меня вообще обвиняют?!

Возмущение охватило и учеников, что дружно вскочили со своих мест, но не осмелились заговорить, видимо тут же вспомнив, что перед ними глаза экзархата.

— Вы обвиняетесь в привлечении Тьмы, распространении скрытых знаний экзархата непосвященным, нарушении устава, и что самое главное — тайном манипулировании невинными, — сообщил Стен, пока крестоносцы окружали инквизитора. — Ваше дело будет направленно лично епископу, для рассмотрения в верховном дисциплинарном суде ордена Креста.

Мандрен лишь оскалился.

— Уведите, — велел Стен, и лишь затем обратился к ребятам, находящимся в зале. — Сядьте, ваша лекция закончена на сегодня.

Ребята подчинились, один лишь Лейн, все это время сидящий на месте, скалился не поднимая глаз.

— Ваш наставник, возможно, был хорошим вам учителем, однако обучая вас, он нарушал множество правил, и даже привлекал Тьму ради вашего обучения, что является главным преступлением экзорцизма. На подобное я не имею права закрывать глаза, однако как я понимаю, вы все продвинулись благодаря этим занятиям много дальше, чем должны были. Ваши знания будут оценены и вы получите места в соответствии с ними, кого-то из вас зачислят в послушники, а кто-то, возможно, даже будет допущен к экзаменам инквизиции, но для начала вам нужно будет ответить на вопросы нашей святой стражи. Завтра же каждому из вас будет назначен наставник, что оценит ваш новый уровень, и я лично прослежу, чтобы это было объективно.

С этими словами Стен жестом передал ребят, капитану крестоносцев, а сам поспешил удалиться, ему еще нужно было сделать много дел, а главное составить послание для епископа, дабы эта история не обрела локальный характер и не исчезла в молве округа. Он был уверен, что подобное должно стать уроком для многих, и был готов преподнести миру этот урок.

Однако сам он тоже хотел это понять и усвоить. Как только бумаги были готовы, он спустился в темницу, чтобы лично без свидетелей и протоколов поговорить с тем, кто в годы юности был его боевым напарником, товарищем и соратником. Ведь когда-то с Малдреном Стен учился, с ним сдавал экзамены, с ним в один год стал инквизитором, с ним плечом к плечу прошагал первые миссии и именно с ним когда-то впервые узнал о существовании печатей Менделя. Этот инквизитор, ставший теперь осужденным был далеко не просто подчиненным для Стена, оттого и вопрос о причинах был куда глубже.

Зайдя в темницу, и велев закрыть за собой дверь, Стен замер в молчании.

Малдрен тоже не спешил с ним разговаривать, бросив лишь короткий взгляд, он отвернулся к стене.

— Я лишь хочу знать, зачем все это?

Малдрен посмотрел на главу восточного экзархата, с явным презрением, а затем прошептал лишь одно слово:

— Сила.

Стен ничего естественно не понял, однако задавать вопросы не спешил.

В памяти у него мелькали первые миссии, изгнания, уже искаженные тьмой люди, похожие на живых мертвецов — одержимые.

Словно вспоминая то же самое, Малдрен проговорил:

— Эти ребята свежая молодая кровь и я делал из них не послушных последователей кодекса, а настоящих борцов с Тьмой, стражей, которые снесут все на своем пути.

— И людей?

— Да, если они одержимы!

— Мандрен, они люди, они живые, с ними нельзя так…

— Как так? Печати Мендела не канули в прошлом, они снова и снова используются инквизиторами, а значит, в этом есть смысл, в этом есть разум!

Стен молчал.

— Да, я привлекал тьму, ну а как мне иначе по настоящему создать из них то, что нужно нашему экзархату уже давно!?

— И что по-твоему нужно?

— Армия, а не сборище святош. Сам вспомни в тот день, когда мы чуть не погибли, и не будь с нами того, кто…

— Тише, — прошептал Стен.

— Будешь делать вид, что ты не помнишь?

— Нет, молиться, — прошептал Стен, закрывая глаза и вспоминая ту далекую ночь, когда он впервые узнал о существовании древних печатей.

…Поиски оскверненного тьмой тела затянулись. Настала ночь, а они все еще бродили по лесу в поисках умчавшегося от них старика. На вид он был слишком стар, но видимо тьма в нем была достаточно сильна, а этого никто не ожидал, как и не ожидали такой прыти от старца. Утром всем казалось, что это простейшее задание и одного экзарциста с двумя молодыми инквизиторами будет достаточно. Изначально вся эта миссия была лишь учебной для молодых посвященных, а экзарцист поехал с ними лишь потому, что все опытные инквизиторы были заняты, но вот уже больше двенадцати часов они бродили по лесу в поиске старика, что сумел их физически одолеть и убежать так быстро, что никто из деревни не смог за ним угнаться.

— Может, его уже нет в лесу? — предположил Малдрен, переводя дух.

— Еще скажи, что он исчез и ушел в мир Тьмы, — фыркнул раздраженно Стен.

Он уже порядком устал от этой беготни, и его нетерпение брало верх над здравым смыслом, ибо все его мысли были лишь о том, чтобы победить уже, наконец, Тьму в этом старике, а не бегать тут в темноте, рискуя переломать ноги о какую-нибудь корягу.

— Тише, — прошептал инквизитор, застыв у одного из деревьев. — Он заманивает нас.

От этого Стен сразу оживился, предчувствуя, наконец, возможность проявить себя, но видимо их лидер не разделял такого энтузиазма, высматривая в небе сокола отправленного за помощью в храм.

— Не ждите их, если бы они хотели, то уже прислали нам подкрепление, — уверенно говорил Стен. — Нам придется действовать самим.

Леоран посмотрел на него крайне строго, но не сказал ничего, в конце концов, Стен все это время сохранял благоразумие и говорил все крайне тихо и тактично в отличие от вечно сомневающегося Малдрена. Да, и в действительности Леоран понимал, что этот парень прав, и действовать придется втроем.

Он думал, а мальчишки ждали. Им было всего по семнадцать. Они больше двух лет участвовали в защите границы, и видели достаточно, но не так много, что бы шагать в западню Тьмы. Однако ни Стен, ни Малдрен даже не предполагали, что их ждет.

— Он там, — проговорил он, наконец, указывая вперед.

Стен тут же сделал шаг в указанном направлении, обнажая свой тяжелый двуручный меч.

Леоран закрыл глаза и пошел следом, прижимая к груди крест, и убеждаясь, что Малдрен уже держит наготове библию с письменами. Слово, вера и сила — три основных орудия против тьмы. Слово дабы остановить ее. Вера, чтобы не потерять контроль. Сила, чтобы не позволить ей проникнуть в собственное сердце. Каждый экзорцист использует все три элемента, инквизиторы же всегда используют один их них.

У них было все, и казалось, они были способны справиться с чем угодно, однако стоило им сделать еще пару шагов, и они оказались в огромном круге, отрезанном от остального леса стеной синего пламени, а впереди живая человекоподобная тень, готовая порвать свою жертву на части.

А еще через миг их настала тьма.

Прежде, чем кто-нибудь успел понять свою уязвимость, эта тень уже сшибла с ног Стена, собираясь явно убивать, и вцепилась когтями в его плечи, раздирая тело до самых костей, благо юноша успел закрыть себя мечом, подставляя сверкающую сталь под острые клыки.

Стукнув несколько раз клыками по мечу, тень отлетела прочь от удара ногой.

Да, Стен не растерялся тогда и за пару секунд смог не потерять самообладание, однако вместе с возбуждением от начала схватки в нем теперь был страх, ибо он видел глаза некогда старика, видел Тьму в его глазах, и та казалась настолько огромной и всесильной, что победа над ней показалась уже невозможной.

Но стоило тени потерять контакт со Стеном, как в этой тьме она нашла другую жертву. Малдрен вскрикнул. Неподалеку полыхнула отлетающая в сторону библия.

Отчаявшийся и испуганный, Стен метнулся в сторону этой вспышки, но она очень быстро угасла, не оставляя юноше ориентира.

Но прежде, чем он успел отчаяться, стремительные перемены продолжились: над ними вспыхнул свет, открывающий поляну. То была сила веры, что ярким крестом, освещала нынче все.

Теперь Стен видел врага и видел его когтистую руку, скорее подобную на лапу, занесенную для удара, что явно станет смертельным для испуганного, обездвиженного весом чудовища, Малдрена.

Не успев по-настоящему осмыслить происходящее, Стен сделал то, что стало интуитивным порывом: отрубил чудовищу руку. И пусть меч был недостаточно остр, но освящен, а это позволяло рассекать тьму. Он и сам не ожидал подобного эффекта, но перед его глазами пролетала отсеченная конечность, обливая лицо темно-черной кровью.

Вот тут ужас дошел и до Стена. Ведь одно дело сражаться с бесформенной тьмой, а совершенно другое с живым человеком, и наносить самый настоящий удар, не по страшному черному туману, а по живому человеческому телу.

Крик чудовища, подобный на человеческий вопль, в котором живет звериное рычание, пробил в нем холодный пот, и дрожь в руках.

А монстр уже бросался на него, вот только Малдрен с разодранным плечом не сможет ему помочь, а он сам уже ронял меч, потеряв самообладание и лишившись силы. Земля ушла у него из-под ног, оставив только ужас.

Острые клыки мелькнули совсем близко, когда Стен обессиленно закрыл глаза, не в силах сопротивляться.

Но клыки лишь задели его левую щеку, оставляя глубокую царапину и тут же владелец этих зубов отлетел прочь, попав под влияние алой печати.

Старик завис в воздухе, дико крича…

— Я никогда не забуду крик того старика и его останки, — прошептал Стен, открывая глаза.

— Ты не понимаешь, всего этого не случилось бы знай мы о печатях и разберись мы с ним с самого начала, и ничего этого бы не было!

С этими словами он ткнул пальцев в щеку, где когда-то был заметный след.

— Ты еще легко отделался, а я практически лишился правой руки!

Стен возражать не стал, понимая, что возможно ему и правда не понять того, что пережил его товарищ, однако хорошо понимая теперь, что и Малдрену не понять тех терзаний и мук совести, что пережил Стен, отрубив живому человеку руку.

…Стен стоял перед ямой, на дне которой лежало завернутое в полотно тело старка. В нем все сжалось, от ужаса и сожаления, словно он сам еще час назад был и тьмой и смертью и этим стариком, словно это он и умер, и нес смерть, и был изгнан из чужой души.

" Это неправильно" — стучало в его голове, но озвучить подобное он не решался.

— Мы должны упокоить его, Стен, — проговорил инквизитор Леоран, положив руку на плечо молодого посвященного.

Стен лишь отчаянно выдохнул, с трудом возвращаясь в реальность.

Он понимал, что только он сейчас, да этот уставший старик, могут что-то сделать, и хоть все самое тяжелое было уже позади, но закопать останки убитого человека у юноши духу не хватало.

— Если хочешь я все сделаю сам, — проговорил Леоран, понимая, что эти ребята были не готовы к подобному.

— Нет, я сам, вы и так взяли на себя самое страшное.

Стену казалось, что даже голос его звучит откуда-то издали. Он понимал, что должен, знал, что просто необходимо сделать над собой волевое усилие и закончить это.

На Леорана он не хотел смотреть и не хотел думать о том, что случилось, не хотел помнить то, что видел и теперь знал, стараясь сейчас сосредоточиться на простой физической работе.

Вооружившись лопатой, взятой в деревне, он стал неспешно сбрасывать землю в яму, стараясь не глядеть на то, как исчезает за слоем песка ткань и уж тем более не вспоминать, что прячется под ней.

Леоран же открыл свои письмена и стал читать очистительные молитвы, да слова за упокой. И эти слова Стен, зная практически наизусть, совсем не слышал, воспринимая как далекий гул.

И только когда все закончилось, он остановился и обессиленно сел у могилы. Израненное когтями плечо ныло, но это он понял лишь теперь, прижимая к нему руку и чувствуя кровь.

— Держи, — прошептал Леоран, протягивая парню флягу.

Запах алкоголя ударил Стену в нос, но он тут же отказался, ведь сейчас ему не хотелось поддаваться забытью, напротив старался запомнить все что было, запомнить чтобы никогда не забывать.

Леоран вздохнул.

— Ты молодец.

Стен молчал.

— Малдрен же поправится?

— Да, конечно. У него повреждено плечо, рана серьезная, но жизни…

— Я о тьме…

Леоран вздохнул еще раз.

— Любой из нас мог заразиться…

— Он здоров?

— Это покажет время.

Стен закрыл глаза, понимая, что он хоть и спас товарищу жизнь, но не смог его по-настоящему защитить.

— Это моя вина, — прошептал Леоран.

Стен же покачал головой и встал, не принимая таких заявлений.

— Идемте назад, не стоит оставлять Малдрена одного.

Взяв лопату, он подал старшему товарищу руку, догадываясь, что скоро ему откроют тайну о тех самых ужасных печатях, что он никогда не забудет, но продолжит ненавидеть…

— Ты вечно правильный и не понимаешь, что такое новый путь. Ты вечно боишься…

— Я ничего не боюсь, Малдрен, — прошептал Стен. — Я просто стремлюсь жить так, чтобы мне нечего было бояться. И уж тем более я не хочу бояться за других, особенно за своих детей.

Поражаясь строгости и суровости собственного тона, он продолжал:

— Твое дело будет передано в центральный экзархат и дальнейшее меня не волнует.

Выйдя из камеры, он закрыл глаза, слушая щелчок замка.

"Прости меня, но я не в силах тебя защитить, как и тогда. Могу лишь спасти, остановив от греха".

Однако хоть все и было просто, понятно и очевидно, но только ничего хорошего происходящее не сулило, и горько было от осознания, что он не заметил случившееся, не понял, не предотвратил в начале, а теперь уже поздно: Малдрена было уже не спасти, а значит ребята ставшие его учениками и последователями куда важнее.

Оставив Малдрена в темнице и оставив все распоряжения на его счет, Стен поспешил его просто забыть.

Однако это было не так уж и просто. Сохраняя все это время самообладание, следуя своему решению, он все же переживал внутреннюю бурю, скрытую от всех глаз. И эта буря утомила его, как и надобность держать себя в руках.

Это был один из немногих случаев, когда нельзя было быть снисходительным, но, понимая это, Стен все же не умел быть суровым, и смутно понимая своего товарища, он точно знал, что путь его неверен. О многом теперь стоило задуматься.

Мысли и воспоминания не хотели оставлять Стена, напротив они врывались в его разум снова и снова. Он вспоминал свои старые встречи с печатями Менделя, те единичные моменты когда он видел их и тот единственный раз, когда он сам писал их чтобы спасти маленького ребенка. Все это отдавало горечью и мучительными уколами совести.

"Это не правильно" — вновь стучало в его висках, но он держал себя в руках, продолжая заниматься делами.

Он всеми силами старался сосредоточиться, но наряду с любым другим вопросом блуждали мысли и смутные ощущения, не дающие ему покоя.

Верно, или не верно? Имел ли он право решать подобное? Имел ли права Мелдрен решать? Трусость? Смелость? Слабость? Воля? Все казалось каким-то не полным, не верным, не тем. Он не стал судьей, ведь всегда боялся судить и ставить себя выше, он лишь остановил бессмысленные игры с Тьмой, опасно само по себе. Он выполнил свой долг, он поступил верно, но почему тогда не оставляла горечь и внутри роились сомнения?

Что-то в нем беспокойно ныло, подобно предчувствию, но он прогоняя прочь сомнения, вновь и вновь убеждая себя в собственной правоте, списывал этот внутренний зуд на усталость.

Лишь поздним вечером, из этого сурового каменного состояния, его вывел маленький Артэм, вбежав в его кабинет.

— Пап, когда мы уже домой пойдем!? — воскликнул он со всей своей детской непринуждённостью.

Стен посмотрел на сына, все же постепенно смягчаясь. Застывшая маска, под которой блуждала вся истинная натура екзорциста, медленно сползла с его лица, показывая усталость и печаль. Все же Стенет не мог врать своим родным, особенно любимым сыновьям.

Не говоря ни слова, он жестом позвал к себе сына и, усадив мальчика на колени, посмотрел в окно.

Уже медленно темнело. Городок затихал.

— Па, — начал было Артэм, но Стен ему тихо прошептал.

— Сейчас пойдем.

Он затушил свечу на столе, но продолжил так сидеть, придерживая мальчика на своих коленях.

Его истерзанная сегодняшним днем душа просто грелась от тепла отцовских чувств. Сыновья став его смыслом были и его светом, единственным светом во всей этой суровой жизни. Возможно его дети были единственными кто видел сейчас его искренность, так редко сверкающую сквозь самоконтроль.

Сейчас сидя в темном кабинете с маленьким мальчишкой на руках, он забывал про инквизицию, дела экзархата и цепные печати древних. Переставая быть воином, стражем и инквизитором, он становился просто человеком, просто отцом, просто доброй душой, которой очень не хватало тепла.

Этот маленький мальчик на его руках был единственной отрадой, был его радостью и его счастьем, источником того тепла, которое еще могло достучаться до закованного в броню принципов сердца.

Артэм смутно чувствовал все это, можно даже сказать, что он ощущал отдаленно метания отца. И чувствуя себя неловко под гнетом сложных переживаний взрослого человека, он сначала с детской непринужденностью пытался вертеться и разглядывать что-нибудь, а после тихо смирился с ожиданием времени, когда отцу станет лучше. Впрочем, ожидание это было для Артэма не сложным, он едва заметно болтал ногами и рассматривал огромные, как ему тогда казалось, мозолистые руки отца. Даже сейчас, понимая, что с этим взрослым сильным человеком твориться что-то неладное, он не переставал его любить и боготворить. Для Артэма Стен был не просто отцом или защитой, он казался ему особой мудрой силой, ведущей его вперед по этой жизни. Он доверял Стенету, он чувствовал его любовь, заботу и покровительство. Он знал, что на его вопросы всегда ответят, что его желания поймут и практически наверняка исполнят, что ему покажут все, что может быть интересно, и научат со временем всему. Он не знал матери, но знал из уст других, что это плохо, не знать материнского тепла, но в то же время он не видел в этом печали. Не понимая, почему его жалеют и именуют сироткой, он всегда говорил, что он не сирота, что у него есть папа и очень злился, когда говорили что-то о том, что отцы не мамы…

Впрочем, Артэм был тем человеком, который лучше всех видел и знал мягкость скрытую от глаз, очень кроткой души Стена.

Несмотря ни на что Артэм чувствовал себя счастливым ребенком, никогда к нему не приходило чувство обреченности, ведь всегда, когда он печалился, имел полное право прийти к отцу и обнять его. Всегда, когда у него был вопрос он мог прийти и спросить у отца или попросить ему что-то показать.

Да, ему иногда приходилось его ждать, но Стен всегда держал данное сыну слово, ничего не забывая, ведь для него это было важнее любых других дел. Если Стен обещал что-то, он делал это, практически никогда не меняя планов, а если и приходилось что-то переносить Артэму обязательно доставалось что-то еще в качестве утешения.

Поэтому он любил отца, который все ему объяснял и никогда не гнал его с видом: мал еще, отстань. За ту любовь и за ту способность мыслить, что получил Артэм благодаря занятиям с отцом, он был готов простить Стену эту маленькую слабость.

Посидев так немного, улыбаясь тому, что маленькие ручонки с интересом щупают его пальцы, Стен все же ожил и смог на время забыть о всех своих страхах и тревогах. Его дети были живы и здоровы, а большего он у неба и не просил.

— Ты устал за сегодня? — спросил он у Артэма.

Но мальчик, слега поникший от отсутствия движения тут же ожил, весело улыбаясь.

— Неа! — воскликнул он. — Сегодня было так интересно…

И он стал рассказывать, как много узнал за сегодня и чему научился. Так они и направились домой, вдвоем: вприпрыжку шагающий мальчик, рассказывающий отцу о травах и книгах так, словно мужчина мог этого не знать и отец тем временем улыбающийся, чувствуя как к нему возвращается легкость.

Однако насыщенный день дал о себе знать, и бодрость Артэма стала медленно исчезать. Его шаг замедлялся, его рассказы сменялись вопросами, а стоило Стену взять сына на руки, как тот мирно уснул, бормоча что-то себе под нос о том, что он обязательно покажет, как складывать из бумаги красивых птиц.

Стен привычно поцеловал мальчика в лоб и продолжил свой путь. Однако улыбка его быстро менялась. С энергией Артэма, что мирно спал, тихо посапывая, угасала и легкость в сердце Стена. Казалось, этот маленький мальчик разогнал тучи над головой отца, но стоило ему уснуть и тучи сгустились вновь.

Гнетущее чувство вновь вернулось, ложась на светлое лицо темной маской печали.

Именно с этой хмурой маской, поверх улыбки, он и вернулся домой.

Встретил его недовольный разгневанный взгляд Лейна.

— Его преосвященство соизволили явиться домой, вспомнили про смертных?! — с язвительной иронией спросил Лейн, сложив руки у груди.

Страсти души Лейна соответствовали страстям отца. Его так же разрывали на части чувства и амбиции, однако он не умел еще себя контролировать, не был так строг к себе, как отец, да и видел все в ином свете, нежели уважаемый другими Стен.

Он был зол, разгневан и считал себя опозоренным, словно сегодня лично его унизили. Его прежние товарищи теперь смотрели на него косо. Он больше не был звездой своего товарищества местных парней. В одночасье он стал изгоем. Был ли тому виной Стен? Да возможно, отчасти. А был ли виновен сам Лейн? Тут уж наверняка. Во-первых он нарушил данное слово и не сохранил в тайне свои занятия, поддавшись высокомерию и самоуверенной гордыне он хотел похвастаться перед отцом, забыв про все остальное. Он всегда ставил себя выше других, чем сам обострил суд других, ведь тот, кто держится словно великий, должен обладать определенным величием. Только об этом Лейн никогда не думал. Избалованный, всегда получающий желаемое, он уже и забыл, что значит быть отвергнутым всеми. Он позабыл, как в столице, он был никто для всех и, никому до него не было дела. Простак. Тут же после столицы, будучи сыном главы экзархата он стал куда интересней для окружения и для мира. Его знания, его пытливый ум и положение его отца, сделали его центром любой компании, лучшим другом многих, что повлекло в нем зарождение гордыни.

Лейн был похож на Стена. Чувствителен, амбициозен, вспыльчив и упрям, однако не сдержан и высокомерен. Он жил другую жизнь, не ту что его отец и при всем сходстве их характеров был другим, совершенно другим человеком, а главное, в отличие от брата, он не был счастливым ребенком. Он был брошенным, и эту обреченность, эту внутреннюю потерянность он ощущал слишком остро. И не от того, что отец уделял ему меньше внимания или был несправедлив. Все дело было в матери. Возможно, что даже Лейн был несправедлив к Стену, сравнивая его с матерью и любя эту женщину сильнее, чем отца. Сначала он маленьким не мог понять почему мама оставила их. Однако Стен всегда оправдывал ее, буквально заражая маленького сына своей любовью к этой женщине. Лейн любил свою мать. И хотя он ее совсем успел позабыть, ему так много говорили о ней, что ему казалось, что он знает и помнит, буквально чувствует любовь этого добрейшего существа давшего ему жизнь. И когда Анне вернулась, он был счастлив. Она окружала его заботой, лаской и теплом так, что Лейн увидел ту любовь, о которой так много говорил отец, он ощутил ее еще острее. Он быстро сроднился с матерью, не понимая многого. Быть может, все было бы иначе, говори Стен правду с самого начала, расскажи он, что мать просто ушла на поиски счастья, что ей просто тесно тут с ними. Быть может, тогда Лейн ненавидел бы ее, но чтобы говорить подобное сам Стен должен был ее возненавидеть, а на это он не был способен, более того — он ее любил, и как следствие ничего кроме этой любви не мог показать сыну, сохраняя честность, при лжи в словах.

Лейн был тогда ребенком, но все яркое врезаясь в память остается с нами на всю нашу жизнь, так и Анне осталась для него самой лучшей матерью, которую злой рок забрал у него. И теперь никакой любви отца ему не могло хватить, в отличие от Артэма ему было с чем сравнивать и он знал, что такое любовь матери.

Он был ребенком, и тогда его не волновало, что быть хорошим короткий срок, и быть хорошим и любить тебя всегда далеко не одно и то же. Он не думал, что мать пришла и ушла, дав ему только часть своей жизни, а отец был, есть и собирался быть дальше, отдавая все что только мог. Он не понимал это тогда и не мог переоценить это сейчас. В его памяти была лучезарная теплая мать, невзирая на то, что воспоминания стирались с годами, образуя только туманный образ впечатлений, а отец был все время тут, не образом, не идеальным видением, а живым человеком.

Быть может все было бы для Лейна иначе, узнай он, что мать их жива и как она в действительности поступила с их отцом и их братом, но что бы было с ним, узнай он правду? Сейчас в нем теплиться обида и жажда любви, а что было бы в нем узнай он правду? Не страдал бы он подобно Стену, а может быть еще сильнее? Возможно он любил бы отца и лучше понимал его, но мог бы он не испытывать ненависти ко всему этому миру, зная, что мать бросила их, что та которую он считал почти святой предала их?

Когда-то давно от одной лишь мысли о том, что будет в сердце сына нутро Стена содрогалось, поэтому все было так как есть. Но защищая Лейна от одной беды, он отдал его в руки другой.

Теперь же, он был не просто хуже матери. Теперь Стен разрушил важную часть жизни Лейна, он бесцеремонно влез туда, куда никто не хотел его допускать, воспользовавшись своим положением, он обернул против Лейна его доверие. Он предал сына, ради каких-то правил, придуманных им самим.

Лейн не понимал по настоящему, что его наставник арестован не за то, что учил их и не за то, что показал им печати, а за то, что сам вызывал тьму, за то, что нарушал естественный ход борьбы в пользу противника. Стен не успел все по настоящему объяснить, да и стоит признать, что сил для объяснений он тоже не имел, однако как все подростки, да и как все люди в большинстве своем, Лейн заполнил незнание своими мыслями. Теперь его отец был тем, кто предал его и именно он, по мнению Лейна был во всем виноват, именно он стал виновником всех возможных бед и той мишенью в которую Лейн собирался выпустить все свое недовольство, разочарование и скрытую боль.

Он был готов ненавидеть, он жаждал призирать. Спокойное лицо отца лишь раздражало его. Стена явно не волновал язвительный сарказм сына, да и вообще он держался так, словно его ничего не волнует. Ведь одного взгляда Лейна было достаточно, чтобы его расслабившаяся натура вновь облачилась в крепкие доспехи самообладания.

Он сделал вид, что совсем ничего не слышал, направляясь к лестнице.

— Эй! — еще более гневно воскликнул Лейн. — Что уже даже говорить со мной не станешь, высокомерный предатель!

Лейну все было не понятно, каким же богом возомнил себя отец, если смеет так самоуверенно судить людей? Что же этот безродный сын лесоруба о себе думал, говоря с людьми подобным тоном? Столь высокомерно игнорируя его — родного сына? Для Лейна ни о чем не говорило звание экзорциста первого ранга, должность главы экзархата и даже несколько боевых орденов, которыми был награжден его отец. Для него это был смертный, копающийся в бумажках и изредка отправляющийся на некоторые задания. Это был просто упрямец, живший по своим законам и желающий этим законам подчинить всех. Точно так же, как Стен был мягок и внимателен к Лейну, точно так же гордый Лейн со своим воспаленным самолюбием чувствовал себя ущемленным. Сила отца и его уверенная рука, старающаяся направить сына, была для своенравного Лейна подобна гнетущему бичу, зависшему над головой. Ему все казалось, что его пытаются подчинить, что им хотят управлять. И кто? Тот, кто не обладает ничем особенным, чтобы стоять выше других.

Спокойствие Стена теперь било по самолюбию еще сильнее. Лейн буквально видел, как плевать отцу на последствия его поступка для него, для Лейна, как плевать ему теперь на его гнев и его уязвленную гордость.

И в этом он во многом был прав, Стен едва ли думал об этом, беспокоясь о вещах более важных и глубоких.

— Я уложу Артэма и тогда поговорим, — только и сказал он сыну, чувствуя, как ему все труднее держать себя в руках.

Он действительно спешил уложить спящего сына в теплую постель и мирно поцеловать его в лоб, как он делал это обычно. Но покоя его сердцу сегодня было не видать.

Когда-то он сам долго спорил с отцом, не имея понимания, но никогда не смел говорить с ним подобным тоном, или быть может ему теперь так казалось. Но все же он уважал своего отца, простого безграмотного, действительно не способного понять ни стремления к учению в сердце Стена, ни его тягу к вступлению в инквизицию. Он хорошо помнил, как все пытался убедить своих родителей, и как, не справившись, просто пошел наперекор их воле, тем путем, который избрал много позже вновь став частью собственной семьи. Но все же не был Лейном и хотя ему казалось, что он хоть немного понимает его, пройдя свой путь, он понимал слишком мало. Его сын никогда не знал голода, он не работал с раннего детства чтобы помочь отцу прокормить слабую мать. Он же помогал, как мог, хотя Стен и не считал это за помощь, ведь этого было слишком мало, но он старался. Да, к его десятилетию у них уже был хороший дом и они не мерзли зимами в небольших лачугах, но в отличие от Лейна он никогда не знал что такое слуги, зато знал, что такое учиться на голодный желудок, что такое розги и почему работать это тяжело.

При всей схожести характеров Стен был сыном неграмотного лесоруба, да доброго и достойного, а главное честного человека, а это одно из главных достоинств неграмотных работяг. Стен был из низов всего добившийся честной службой и годами трудов. Он привык, что рассчитывать он может только на себя и что для своих же товарищей он чернь, и хотя многое изменилось, все возможные зачатки гордыни были в нем уничтожены в годы юности, а теперь он словно и вовсе ее не имел, живя лишь строгим судом самого себя.

И вот спустя годы, Стену от этой строгости было слишком сложно. Это невыносимо прощать другим то, чего себе не посмел бы позволить даже в мыслях. От этого Стену впервые было тягостно отцовство. И предстоящий разговор с Лейном ставил его в тупик. Он не мог быть суров, ибо считал по собственной шкуре, что это не лучший из вариантов, но и мягким он быть не мог, ибо Лейн не просто был не прав по отношению к нему самому, он был опасно не прав в самом своем состоянии.

Только теперь Стен действительно понимал, что не подумал должным образом о сыне, решая глобальные задачи и спасая его от сложных глобальных проблем, он позабыл, что сын его еще мальчишка, совершенно не отесанный жизнью и опытом.

Как просто в этом мире быть жертвой и как же сложно осознавать и признавать всю глубину своей вины, какой бы не была вина другого.

Над этим Стен никогда не думал, но, строго судя себя, не будучи жертвой, оставался вечным подсудимым собственной совести. И теперь, он не имел склонности замечать направленного гнева сына, острее примечая его боль и переживания, от того совсем не защищаясь он хотел помочь, чувствуя даже вину за ту слабость и усталость что могла ему нынче помешать.

И сидя у постели Артэма он предпочел бы провалиться куда-нибудь, но не разговаривать сейчас с Лейном. Он не чувствовал в себе сил для подобного разговора. Он знал, что его выдержка сегодня практически исчерпала себя, а разум уже терял способность искать решения, но он знал и еще одно: юношеские амбиции и страсти требуют не только всего самого лучшего, но и требуют этого сию минуту.

В его сыне не было терпения и покорности, он хорошо это знал, как и не забывал о том, что в нем самом их тоже в действительности не было. Он слышал злобное топанье, там внизу, и это угнетало его еже сильнее. Отложить это было невозможно, оставалось продержаться.

Выдохнув он встал, окончательно принимая еще одно решение, чтобы следовать ему. Теперь оставалось лишь спуститься и пройти еще один бой с собственным негодованием.

Но этому бою не суждено было состояться в том виде, в котором он его ждал. Прежде чем Стенет спустился, за Лейном захлопнулась дверь. Его своенравный сын не смог вынести подобного пренебрежения.

Эта закрывающаяся дверь была настоящей пыткой для Стена. Он уже видел, как уходил родной человек, больше он не хотел этого видеть. Помчавшись следом, после недолгого оцепенения, он надеялся найти сына, но все его попытки были не больше чем беспомощное метание по округе.

Город тем временем спал, исчезая во мраке. Огни гасли.

Единственным не спящим местом была лишь таверна на окраине города, живущая скорее по ночам чем при свете дня. И именно к ней, словно ночную бабочку к свету манило Стена. Смех, шум, запах разного рода курева и предвкушение выпивки. Как же давно это было частью его жизни. Словно давно позабытая реальность, этот трактир предстал перед инквизитором.

С этого все и началось…

Сбросив служебный мундир и вывернув его наизнанку, он просто повязал его на пояс, создав узел из рукавов. Так делал когда-то его отец в жаркие дни, снимая свою рабочую куртку, потертую и старую, чтобы было легче работать, так сделал и он, чтобы было легче исчезнуть средь народа. Вид у него и без того был довольно таки приличный для простого местечкового трактира, но без мундира на него вообще никто не обратил внимания, возможно и с ним бы пьяному народу было бы плевать на офицера ордена белого креста.

Он получил возможность ненадолго забыться. Выпивая бутылку за бутылкой, он чувствовал, как нарастает его гнев, как слабеет воля и становится туманным разум, но остается неизменным гнетущий зуд в области сердца.

Ему хотелось рычать и чтобы подавить это желание он пил снова, но болезненный рык раздирал его горло. Приходилось пить еще.

Но рядом кто-то снова и снова ныл, все говоря, что женщины предательницы, что они продажны и ничтожны. От этого зудящего бубнежа внутреннее беспокойство Стена только обострялось, словно каждое слово колючей лозой царапало его окровавленную рану. Словно с каждым глотком он, теряя свою силу, готов был выпустить демона, грызущего его весь вечер.

В висках стучало гневное "заткнись", руки заметно дрожали от нетерпимости и беспокойства, но бубнеж среди этого гула продолжался. Он и сам не знал, кто именно все это говорит, не понимал откуда этот голос, не знал, говорит ли это кто-то или он сам уже бубнит все это, зато знал, что еще миг и его просто разорвет на части этим бесконечным внутренним воем.

— Хватит, — велел он самому себе, но вместо того, что бы остановиться и пойти домой, дабы оставить все до завтра, в один миг опустошил еще одну бутылку и, встав, со всего размаха разбил ее о первую попавшуюся голову, какого-то пьяного рабочего мужика…