Орден Креста

1

Добро, как таковое, явление крайне редкое. Доброта же и того реже. Скорее это: что-то крайне относительное, созданное людскими взглядами и примитивной привычкой разделять все на хорошо и плохо.

И в этой дележке одним из главных вариантов доброты является так называемая «святая простота». Подобные добряки просто глупы. Будучи простыми, можно даже сказать недалекими натурами, они добродушны и доброжелательны лишь из-за собственной глупости, просто от того, что не замечают зла. И даже если они порой и могут кого обидеть, то совсем невольно, все с той же безвинной глупостью, из-за которой им можно все простить. Ведь они действительно глупы. Что с глупца взять?

Такую доброту в мире не любят, да и она является крайней редкостью и куда чаще бывает лишь у маленьких детей. Взрослых же с подобной добротой молча считают умалишенными и называют «блаженными».

Подобное «добро» совсем не трогает «зло». Светлое и не очерненное, при всей своей глупости именно оно может претендовать на святость. Ведь глупость не способна судить, не способна проклинать и даже ненавидеть не способна, а зачастую и о принципах ничего не знает.

От подобной доброты человечеству никогда не было проку. Человечество, да и людей в этом мире спасает другая доброта. Доброта умная и даже суровая.

Подобная форма доброты доступна только грешникам. Она не свята, напротив, в основе своей она скорее порочна и при своем уме обращается полезной чудотворной силой.

Это добро падшее и возвышенное, добро тех кто не лишен ни пороков, ни ума, но обладающих сильным духом и волей способной не только обуздать их внутренние страсти, но и направить их в плодотворное русло.

Подобное явление внутренних боев порождает великих деятелей. Именно эта человеческая доброта и рождает на свет Героев, способных переломить ход истории, изменить мир и победить то зло, что порождают страсти людей с большим умом, но слабой волей. Подобные злодеи встречаются куда чаще героев, но куда реже они разрастаются до размеров мирового бедствия.

Впрочем, добряки тоже не рождаются великими, их разум не с первого шага понимает свои слабости и не сразу берет над ними верх. На то и нужен период становления, на то и нужно падение, чтобы куда острее чувствовалась высота, чтобы стирая границы между добром и злом нарисовалась грань величия и ничтожества, а следом за ней великое стремление уйти от ничтожности как можно дальше и дать миру как можно больше путей, для подъема к этому величию.

Такова сила и природа истинных героев человеческого мира. Такова суть грешников, способных своей суровой волей становиться учителями и хозяевами чужих жизней, не ради тщеславия и гордыни, а ради пути к величию духа.

Одним из носителей такого добра был Стенет Алврелар, экзорцист первого ранга.

Нельзя сказать, что он был из низко павших грешных особ, что он знал все низменные части своей натуры или был из тех несчастных, кто пережил глубочайшие страшнейшие трагедии. Он не был сиротой, над ним не издевались в детстве, его родных не убивали одержимые, и не долг и даже не убеждения направили его в послушники. Все было проще. Провинциальный парнишка следуя за модой пошел туда, куда мечтали попасть все мальчишки его времени.

Когда он был совсем ребенком экзорцисты и весь их орден Креста, перестали быть тайной организаций, а стали частью сложной системы и будучи на службе у короля, они быстро набирали власть и славу.

И конечно молва о мощи членов ордена, их учении и силе быстро разбредалась среди народа, а дети тут же начинали играть в экзорцистов, изгоняя воображаемую Тьму и сражаясь на игрушечных мечах.

А разве могло не привлекать сочетание духовности и силы, которое к тому же теперь имеет власть?

Вот он и пошел сначала в школу экзархата, а затем наперекор родителя стал готовиться в послушники.

Его привела туда мода, но наличие ума и полученные там знания быстро выветрили из него наивное ребячество. Да, он не переживал трагедий, выворачивающих его жизнь, но он видел трагедии других людей, которые рушили их жизни. Он видел это и будучи натурой чуткой и умной, понимал весь ужас подобного, и буквально ощущал всю суть проблемы.

Он видел одержимых, видел тех, кто соединялся с ними по своей воле, тех, кто боролся и страдал, видел, как люди убивали друг друга, видел то, чего стоит вообще не видеть, дабы оставаться в своём уме. Вот и весь путь его метаний. Он не боролся с собственными низменностями, хотя очень многие людские страсти были ему не чужды, но борьба с ними меркла рядом с попытками принять всю слабость и ничтожность человечества в целом.

Он наблюдал, как людей губила их глупость, их алчность, их жадность. Он видел, как они губили сами себя, совершенно ничего не понимая, не пытаясь бороться и не замечая как сами, падая в бездну, отдаются сначала слабости, затем гневу, а после — через порок, Тьме.

Он видел всю ничтожность человека, видел ее буквально каждый день, но с каждым днем его воля крепчала. Он искал пути спасения, он пытался понять, как можно сделать много больше и как всё успеть.

Однако всё это становление было лишь его путем, который начавшись ещё не клонился к завершению. Впрочем, он не искал конца и не искал ответов. Он был в вечной волевой борьбе, идя путем долга, который диктовала ему служба.

Вот только идя этим путем под строгим контролем совести, он никогда не думал, что его сан и его титул обернутся для него посмешищем, ведь теперь он, один из лучших мечников королевства, экзарцист первого ранга, а это далеко не мало — женился, как твердила молва, на ведьме.

Только сам он не хотел думать над тем, что говорят другие. Он не считал ее ведьмой, не желал ей зла, но и видеть ее уж больше не желал, занятый совсем иным, на смех всему городу и большей части королевства, делами. А ведь он просто любил ее когда-то…

Она сбежала. Опять сбежала, бросив его одного…

Десять лет назад, родив их старшего сына Лейна, она тоже оставила его. Где она была и что делала, никто не знал, но выдумок было немало. Вот только он ждал ее тогда, рассказывал сыну о ласковой матери, что обязательно вернется.

И год назад она вернулась…

Вернулась после череды измен, вернулась, словно раненый котенок, и он принял ее, ведь все еще любил, вот только зря наверно, ведь она вновь сбежала, попытавшись убить их второго сына.

Артэм, рожденный раньше срока, едва живой, больше других детей теперь нуждался в матери. Вот только именно она пыталась его убить. Он слабее Лейна. Он безумно похож на нее. Только теперь их отец не хотел ее знать, не хотел ее помнить, не хотел даже думать о том, что она когда-то жила. Для Стена Анне умерла, просто умерла при родах. Его любимая светлая Анне. Теперь он не хотел, чтобы она возвращалась. Никогда.

Да, это было ложью. Это было сложным обманом, во многом даже самообманом. Он хотел жить именно так. Словно мечтал сбросить с себя старую жизнь и выпрыгнуть из собственного прошлого.

Ведь при всей своей суровости Стен запрещал себе судить других, стремясь как можно больше проявлять снисходительность и смирение, что впрочем, было не самым легким путем. И будучи человеком волевым он не мог принимать легких, но шатких решений, не мог не держать себя и не контролировать свою жизнь.

Именно подобное противоречие моральных устоев, жизненных принципов и превратностей судьбы привело Стена к тому, что он не стал спорить с собой, а велел себе переступить через собственные чувства, наступить на горло безумной любви и оказаться выше неё, ставя абсолютной ценностью своих детей, которым нужен был отец, а не страдалец мужчина, потерявший любимую женщину. Ему, как он сам верил, некогда было страдать, и он отрекся даже от собственной боли, пряча ее в глубине собственного сердца.

Стоит признать, что сражаясь с порождениями чужих слабостей и закаляя свою волю, он, по сути, впервые сталкивался с трагедией. Да, его престарелые родители скончались, сначала отец, затем мать, но это было давно и по сути своей вполне естественно. Да его жена уходила прежде, но тогда это можно было объяснить. Она была недовольна — она ушла. Теперь же он ничего не понимал, впервые сталкиваясь с полной неопределенностью, когда весь его внутренний мир был окончательно и бесповоротно уничтожен одним действием, не оставив ему ничего.

Не впервые сталкиваясь с болью, он впервые по-настоящему страдал, и стоит признать, что силы в нем не хватало дабы достойно принять это страдание и пережить его, но решимость и сила воли позволяли подавить все проявления отчаянья и спрятать их и от других и даже от себя. Ему нужно было лишь сосредоточиться на чем-то. И он это сделал.

Обычно в таких случаях люди забываются работой или творчеством, он забывался тем, что счел самым ценным. Поэтому его мир отныне занимали его дети. Все о чем он думал, умещалось в две жизни, в жизни его сыновей. Он заботился о слабом малыше, делая все, что только возможно для его спасения. Он нашел ему кормилицу. Он временно оставил все дела, чтобы греть, омывать и беречь малыша.

Он сидел вечерами со старшим, говоря с ним долго и искренне, отвечая на его вопросы и стараясь унять его тревоги. Он знал, что Лейну совсем не нужно знать, что говорят о его матери, совсем не нужно знать, что чувствует его брошенный отец. Единственная ложь была лишь в том, что Анни была жива, а не погибла, принеся в этот мир Артэма, как врал сыну Стен.

Ему казалось это единственно верным, ведь мальчик слишком сильно любил свою мать. Но город полнился слухами и дети рано или поздно услышали бы то, что говорят о ней, поэтому стоило покинуть это место, как только окрепнет Артэм.

И ехать было куда. Отцовский дом все еще стоял в тихой роще на берегу реки. Воздух там был чистый и живой. Подобные места отлично подходили для детей, особенно для мальчишек. Нужно была только решить вопрос со службой, и это было самым сложным, ведь епископ просто так от себя не отпускает, он лишь ссылает куда-нибудь в глушь.

Стен же был на хорошем счету, оттого даже слухи не смогли пошатнуть доверие старого епископа.

Так уж устроен орден Креста, что вся элита собралась в столице. По началу, заведуя всеми образовательными учреждениями, они лишь обучали детей грамоте, практически не касаясь вопросов Тьмы и экзарцизма. Но те, кто желали попробовать учились дальше при епархии, подобных учащихся именовали послушниками. Только лучшие из них с годами становились инквизиторами, и еще меньше становилось экзорцистами, из которых и складывалась управляющая основа ордена.

Стен в этой сложной системе был обладателем блестящей карьеры. Одним из лучших инквизиторов своего округа, он не раз проявлял героизм на заданиях, пока не был представлен к награде. Получив почетный знак ордена, он получил и место в столичном экзархате, где уже потом получил сан экзорциста, а затем и вторую ступень, а после первую.

Быстрый карьерный рост, отличная служба, полная самоотдача делу. Верность, честность и достоинство — вот что при службе проявлял Стен без тени притворства и именно за это и поднимался столь быстро и столь уверенно, даже не задумываясь над своим продвижением в звании.

Напротив получая новые возможности и способности, он не спешил стать начальником или руководителем, будучи лидером небольшого, но сильного отдела. Просто при всем своем стремлении на службе он думал о людях, а не о собственных достижениях, что в его работе только добавляло ему чести и почтения.

Именно поэтому до принятия решения о переводе Стенета, искренне уважающий его епископ — лидер ордена, решил поговорить с ним лично.

— Вы хотели меня видеть, ваше преосвященство?

— Присядь, Стен, и поговорим без лишних церемоний о том, что ты просишь в своем последнем рапорте.

Стен подчинился, понимая, что разговор будет долгий, но от этого разговора будет зависеть будущее его маленькой семьи из него и двух мальчишек.

— Итак ты хочешь перевестись в восточный округ в городок Ксам, в котором ты учился и служил первые годы. Другими словами ты хочешь вернуться из столицы в глушь из которой прибыл. Почему?

— Это нужно для физического и морального здоровья моих детей.

— Твоих ли детей?

— Моих.

— Ты так уверен?

— Я так решил.

И в этом ответе не было ни тени лжи, ведь он действительно решил так, а все решения становились его законом.

— А уверен ли ты, что в этих детях не таится ничего темного, ведь мы оба знаем, как коварны ведьмы и оба понимаем, как сильно они могут обмануть, можешь ли ты ручаться, что эти мальчики не несут в себе темный дар?

— Нет, но для меня они просто дети, ни в чем не виновные, а если в них что и дремлет на то я и экзорцист, чтобы сберечь их от темного пути.

Подобное говорить было непросто, ведь он всеже не верил, что его светлая Анне была ведьмой, но как изгоняющий зло должен был учитывать все варианты, особенно в беседе с епископом. Это была своего рода уступка неумолимых убеждений перед живым умом.

— И даже понимая, что это могут быть совсем не твои дети ты все равно готов отказаться от карьеры, что ждет тебя здесь? — спрашивал епископ, тихим вкрадчивым тоном, стараясь прочитать ответ в глазах Стена.

Стоит отметить, что и епископ был когда-то человеком чести, но годы службы, тяжелые раны и власть изменили его. Он прошел то время, когда орден был скрыт от глаз людей, когда их битвы были таинством. Он видел, как вошел этот орден в доверие короля, как спас его дитя и как Тьма проникла в сердца экзорцистов. Как рвались к власти и как погибали без цели.

Он стал лидером ордена, проявив жестокость, и одно это его изменило, хотя при всей расчетливости он не забывал о людях, просто его отточенное логичное добро потеряло лоск нерешительности, обретя суровость и тонкое осознание блага жестокости. Он был из тех, кто хорошо понимал опасность мягкости и снисходительности. Он был из тех, кто знал, что любое прощение порока — его поощрение.

Он был стар, суров и упрям. Он судил других, проявляя склонность к высокомерию, и не боялся этого, ища дорогу к свету, выискивая способ сделать все на благо большинства, причем желательно с учетом перспективы.

Он был лидером ордена, залогом безопасности народа и как носитель власти он был так или иначе отравлен ею, но даже этот яд он силой воли стремился обратить в полезное умение.

Но Стенет был тем человеком, которые, по мнению самого епископа, заслуживали уважения. Он приметил его еще мальчишкой, приехавшим в столицу, за умные и глубокие глаза.

Для Стена это на всю жизнь осталось тайной, но тот его взгляд напомнил епископу себя молодого, еще не смевшего судить и требовавшего от себя того, о чем мало думали смертные, прощая другим все то, что запрещал себе.

Он прошел путь полный личных драм, поэтому чувствовал себя куда более оскверненным нежели тот мальчишка, с гордым именем Стенет.

Именно епископ позаботился о том, чтобы Стен остался в столице и именно он дал безродному парню благородно звучащую фамилию Аврелар, оставив свое вмешательство абсолютной тайной для самого Стена.

Теперь же глядя на мужчину немалого сана, с силой экзорциста первого уровня смотрел на него затуманенными глазами полными отчаянной боли.

Он понимал куда больше чем хотел. Искренне хотел узнать понимает ли разум за этой пеленой мучений все ситуацию, а главное — способна ли эта душа победить Тьму, что поспешит к нему сквозь нанесенные судьбой раны.

С высоты своего опыта, он с сожалением признавал, что никого нельзя оградить и любое страдание лишь сделает сильнее, если человек устоит.

«Устоишь ли Ты?» — вот что мысленно спрашивал епископ.

«Не пошатнется ли твоя воля?»

Но воля крепко держала тайну истинных чувств. Оттого, сохраняя визуальное спокойствие Стен невозмутимо отвечал.

— Я служу не ради славы.

— Но что ты будешь делать там?

«Не бежишь ли ты?»

И Стен не бежал, продолжая отвечать:

— То же что и здесь, служить на страже этого мира.

И епископ принял эту позицию, соглашаясь, что все же эта битва пройдет за совершенно закрытыми дверями, но веря, что силы этому бойцу должно хватить. Однако, понимая это, он чувствовал сожаление, ибо огромный потенциал, что хранил в себе Стен, мог исчезнуть где-то в далеком уголке этой темной страны людей. И именно этим чувствам он дал теперь волю:

— Ты мог бы стать здесь паладином, а с годами наверняка занял бы мое место.

— Я приехал сюда из глуши не ради славы или титула. Я приехал сюда лишь по воле случая, приехал учиться, и если когда-нибудь вам будет нужна моя сила, я приеду, где бы ни был — это мой долг, ведь я душою экзорцист, а не званием.

Епископ вздохнул. Все это было верно, все это было правильно и, говорящий это, искренне верил в это и следовал этому. Вот только он еще не понимал всего, что уже открылось с годами этому старику. Он еще совсем не знал насколько бессмысленный долг в любом своем проявлении. Именно от такого взгляда на жизнь епископу и было горько слышать и видеть подобную самоотверженность, которую он впрочем был готов использовать.

Он все же хотел оставить Стенента при себе, но уж слишком был решителен взгляд этого человека. Поэтому старик был готов смириться.

— Мне не изменить твоего решения, как я понимаю.

— Простите, — только и мог ответить ему на это Стен.

— Хорошо, я понимаю и отпущу тебя, но пообещай мне две вещи.

— Какие?

— Во-первых, ты будешь верен клятве и поможешь в столице при необходимости.

Стен кивнул, понимая, что ему совсем нечего возразить.

— Во-вторых, если у тебя будут проблемы с этими мальчиками, ты обратишься за помощью ко мне или к столичному ордену!

Быстро ответить на такое было не просто. Все же он понимал и тревогу епископа, и то, как сложно бороться с тем, что дорого, но и знал, что едва ли не попробует сам. Правильно было бы соврать сейчас, но он слишком хорошо знал старого главу инквизиции, что бы обманывать его.

— Я не могу обещать, что поступлю именно так, но даю слово, что не забуду об этом, учту и постараюсь исполнить, как самый верный выход.

Епископ кивнул. По крайней мере ему ответили честно и эта честность оставалась достойной.

— Что ж, в таком случае со следующей декады ты глава восточного экзархата и можешь назначить центральным любой из наших храмов.

— Глава экзархата? — пораженно переспросил Стен. — Но я ведь слишком молод для подобной должности.

— Мне все равно нужен там надежный человек, и хоть прежде не было столь молодых глав, ничто не определяет сколько лет должно быть экзорцисту на этом посту. Известно лишь то, что он должен быть достоин, а ты достоин, и я верю, что справишься, ведь даже причина твоего перевода подтверждает мою правоту.

Спорить с епископом было бы глупо, вот Стен и не стал, принимая его волю, как должное, ведь теперь он мог вернуться в родной экзархат, вернуться в родной дом, где можно будет прожить довольно тихую жизнь.

Оставались лишь мелочи: подготовить бумаги о назначении, собрать вещи, сдать ключ от служебного дома, и можно было уже ехать. К тому же на подобные приготовления уйдет чуть больше недели, к этому времени Артэм окрепнет достаточно, что бы перенести столь долгий путь, а там будет еще почти месяц до вступления в должность, а значит, почти месяц, чтобы обжиться на новом месте, сумевшем стать чужим.

Казалось бы, все просто, однако Стену было о чем тревожиться. Слабый Артэм может и не походил уже на умирающего, но и на малыша, о жизни которого можно не беспокоиться, тоже не походил. Как и прежде нужно было давать ему лекарства по часам, следить за температурой, и вообще не отходить от него ни на шаг.

Да и замкнутый Лейн не воодушевлял. И без того не общительный мальчик, теперь не желал выходить из дома. Да, и за все годы он смог поладить лишь с одним соседским мальчишкой, а теперь ему нужно было оставить своего единственного друга.

И вроде парнишка с пониманием отнесся к необходимости покинуть это место, даже гордился повышением отца и старался относиться к младшему брату с заботой, однако счастливым он не выглядел. Натягивая улыбку, уходил от ответов, сидел часами на месте, глядя в окно, и просил вечерами рассказать о матери. Стен рассказывал, стараясь не оставлять сына одного со своими мыслями.

И во всем этом последним, о чем он думал, было новое назначение. Новый крайне важный пост его не заботил, даже ни взирая на то, что он не понаслышке знал о беспорядке в восточном экзархате.

Просто он хорошо усвоил, что для выполнения важных дел так, как это нужно, необходимо все делать самому. Именно так он и работал в столице все 12 лет, чем и заслужил уважение епископа.

Все что он сможет он сделает, как только вступит в должность.

И вот когда вещи были собраны и экипаж стоял у дома, Стен дождался, когда Лейн спуститься вниз и, держа на руках Артэма, в последний раз осмотрел свое столичное жилье. С этими тремя комнатами в его жизни была связана целая эпоха. Здесь он поселился, приехав в столицу, недоумевая, зачем ему столько простора. Сюда он впервые привел Анне. Здесь ее впервые поцеловал. Именно здесь родился Лейн. Здесь он сделал первый шаг и сказал первое слово.

В этих комнатах Стен готовился к испытанию экзархата. Живя здесь, получил звание экзорциста.

И ночами он сидел у окна именно здесь, надеясь, что она все же вернется. Здесь, буквально на ковре он целовал ее после долгой разлуки, и здесь узнал, что вновь будет отцом.

Здесь молился о жизни маленького Артэма и здесь изо всех сил удерживал крик отчаянья.

Вся его жизнь здесь в его мыслях была связана с ней, но он больше не хотел ее ждать, не хотел знать, с кем спит его жена и не хотел помнить, что она была жива.

С этим местом была связана целая эпоха, с его счастьем, с его любовью, взлетом и одиночеством, болью и надеждой. Только это все закончилось, ведь он больше не верил, что она придет, не ждал и желал лишь одного — никогда ее больше не видеть.

Все нужно было оставить позади.

Артэм тихо заплакал, даже скорее захныкал, словно поторапливая отца с прощанием, невольно напоминая о причинах прощания. Все же именно Артэм был тому причина, именно Артэм убил для Стена Анне. Ведь Стенат мог простить ей любую измену, любое оскорбление, любой скандал. Он был готов принять любой ее поступок, понять любую ее блажь, но детоубийство он был не в силах понять. Просто для него не существовало ни одной силы, что могла позволить подобное. Такое не прощают даже святые — и в это верил Стен, целуя маленького сына в лоб.

Закрыв дверь, он отдал ключ смотрителю с удивительно легким сердцем, радуясь улыбке Артэма и улыбаясь ему в ответ.

Почему-то было легко покидать это место, словно ничего не держало здесь. Стену даже вспомнился тот день, когда он покидал отцовский дом, с таким же легким сердцем. Только тогда в нем не было покоя и кипело юношеское нетерпение, можно даже сказать жажда чего-то нового и чего-то яркого. Тогда он верил, что меняет свою жизнь к лучшему, что все в его руках.

Он грезил о подвигах, мечтал о свершениях. И все это было. Все действительно было в его руках и он всего этого достиг, вот только счастья не чувствовал теперь, да и огня того не было, скорее смирение. Не было больше того юнца, был отец двоих детей с тихой и спокойной натурой, которого теперь тянуло домой, в тихое спокойное место.

Зато он улыбался искренне, по-настоящему, садясь в экипаж и уезжая из столицы.