Опалённые

Глава 5

Франция, Париж, затем Швейцария, окрестности Берна, конец июня 1932 года

Оказаться за пределами СССР – это было нечто. Я словно бы заново ощутил давным-давно забытое, почти неуловимое. То, о чём даже не вспоминаешь, пока вновь не вернёшь, не ощутишь. Чувство… свободы. Пусть к Франции у меня не было особых симпатий, но парижские улицы, где люди просто гуляли, улыбались, занимались своими делами… И не боялись. Чего? Визита чекистов, появления «комиссии по уплотнению», лишения гражданских прав из-за того, что те или иные действия вызвали недовольство партии. Необязательно их собственные. Достаточно наличия близкого или даже дальнего родственника, замеченного в неблаговидных с точки зрения строителя коммунизма поступках.

Тут этого не было. Зато были многие естественные для европейца ценности и блага цивилизации. Какие? Да несть им числа! Здесь инженеры, учёные, юристы, учителя не ютились по коммуналкам, деля ванную комнату и туалет с пьяными маргиналами. Женская красота не была под негласным запретом. Напротив. стиль, шарм, элегантность были нарасхват, притягивая внимание любого здравомыслящего человека. И уж точно вчерашний недоучка, не способный из-за скудости ума получить даже среднее образование, не становился властителем душ и тел людских, не раздувался, аки гнойный прыщ у всех на виду.

Да, это место не являлось раем на земле. Зато не было и преддверием «нижних миров», полным боли, тоски и безумия. А страна советов была, это являлось очевидным фактом не только мне, но, я уверен, практически любому. кто имел возможность сравнить. Контраст был слишком уж разительным, наглядным. Не зря же партийные товарищи высоких рангов столь тщательно выстраивали заградительные барьеры, не давая советским гражданам выезжать за рубеж. Тем, кто мог, кому по должности было необходимо, надевали ошейник в виде остающейся в СССР семьи. Дескать, если смоешься – им совсем худо будет. Понимали, что без подобных заградительных барьеров мало кто из людей с уровнем повыше среднепролетарского останется «строить коммунизм».

Вообще же за последние несколько недель случилось много событий, которые и привели меня сюда, в город Париж. Для начала сюда. ведь французская столицабыла не более чем перевалочным пунктом по дороге в совсем другое место. А началось всё с того самого разговора с Артузовым, во время которого он, взбудораженный убийством Мехлиса и похищением Чичерина, приказал мне предоставить планы по ликвидации Троцкого. Не столько даже для него, сколько для передачи их Председателю ОГПУ Менжинскому, дабы получить предварительную санкцию. Окончательную, что и логично в иерархии СССР, должен был дать один усатый грузин, взобравшийся на самый верх.

Что там да как, мне. само собой. не сообщали. Точнее сказать, кое-что таки да рассказали, но процент полученной информации был явно невелик. Понятно было лишь одно – если сначала Сталин-Джугашвили ещё колебался, то спустя несколько дней дал добро на любые меры по устранению угрозы со стороны Льва Давидовича Троцкого. Любыми средствами.

Почему именно так легли карты? А вот на сей вопрос у меня имелся ответ. Сама смерть Мехлиса, его бывшего личного секретаря, была унизительным щелчком по носу для этого человека с психологией горного абрека. Но тут он ещё мог сдержаться. На время, конечно, выжидая наиболее, по его мнению, подходящего для мести момента. Вот только в наши планы это не входило. Поэтому спустя пару дней на территорию посольств – по уже испробованному мной рецепту – были подкинуты крайне жареные материалы. Фотографии обезглавленного Мехлиса, главного редактора главной коммунистической газеты с табличкой «Главный лжец СССР». Голова Чичерина и опять же поясняющая причину казни табличка, гласящая: «Человек, подписавший похабный Бресткий мир и иные невыгодные для СССР договора».

Очень, чрезвычайно прозрачный намёк для понимающих людей. Ведь именно Троцкий, несмотря на всю его отвратительность и все беды, причинённые России и русским людям, был против Брестского мира. Договора с Турцией и Ираном тоже того, сильно критиковал. Что до претензий к Мехлису, то и они имелись. Не зря же именно в «Правде» много чего нелестного – и это ещё мягко сказано – про Льва Давидовича писалось. Проще говоря, обе ликвидированные персоны были для Троцкого крайне несимпатичны. Вот и получился перевод вины с больной головы на здоровую, с истинных виновников этих смертей на ложных, специально под это дело подставленных.

Европейская и заокеанская пресса в очередной раз охотно скушала новую порцию сенсаций. Пытаться блокировать выход статей ни в одной стране не стали, резонно посчитав, что где-то всё едино опубликуют, а оттуда уже и до их стран дойдёт. Представать же в виде «душителей свободы слова» никому из европейских лидеров не хотелось. Тем паче статьи то были направлены против СССР, цитадели коммунистов, коих любить было и не за что.

Пресса завывала на все лады! Журналисты может быть были и гиенами пера. Но никак не клиническими идиотами. Быстро связали старые убийства и новые, выстраивая различные версии, порой совсем уж безумные, а порой вполне себе логичные. Хаос и сумятица во всей красе. Зато в советских газетах – гробовое молчание. Об исчезновении и последующей казни Чичерина вообще помалкивали, но смерть главного редактора «Правды» скрыть не получалось. Обошлись фразами про «подлое убийство верного ленинца» и «виновные будут найдены и наказаны по всей строгости советского закона». Зато про способ убийства и поясняющую причины оного табличку, конечно же. молчали. Только вот слухи. они всё равно вот-вот готовы были поползти.

Тут то Сталин-Джугашвили и взбеленился. Два убийства, европейская и заокеанская пресса, полоскающая его персону и приближённых партийцев в грязной луже… множество версий. Одна другой краше, но неизменно весьма нелестных для и так печальной репутации страны советов. Так или иначе, но Менжинскому был дан приказ найти и уничтожить того, что стоял за организацией убийств, серьезно раскачивающих стабильность внутри советской республики.

Менжинский, не будь дураком, поскрипел мозгами и принял и впрямь самое верное со своей точки зрения решение – передал тот же приказ главе Иностранного отдела Артузову Артуру Христиановичу. Добавив, что раз его особо умный подчинённый смог предсказать случившееся, то сможет и ликвидировать источник угрозы. Пообещал любые ресурсы, но и пригрозил нехилыми карами в случае провала. Ах да, в довесок пообещал лично контролировать подготовку к операции по устранению Эмигранта.

Для меня это обернулось предсказанным, но от этого не менее сложным разговором с Артузовым. И его, разговор этот. забыть долго не получится. Хотя бы из-за некоторых возникших нюансов, обещающих в чём-то неслабо осложнить мои планы. Дело было вот в чём…

– Заходите, товарищ Фомин.

Голос начальника Иностранного отдела был вполне доброжелательным, а вот интерьер кабинета дополнился одной неприятной деталью. Деталь была двуногой и в настоящий момент сидела на стуле, смотря на меня изучающее так. Я даже знал как звать-величать сию «деталь» – Серебрянским Яковом Исааковичем. Опасная тварь, которая была причастна к очень, чрезвычайно большому числу смертей. Похищение и последующее убийство генерала Кутепова лишь наиболее известная его операция. По сути же «товарищ Яша», как его часто называли, специализировался по вербовке агентуры за рубежом и проведению диверсионно-террористических операций.

Сейчас он являлся начальником Первого отделения Иностранного отдела. А параллельно не выпускал из рук нити, позволяющие ему руководить так называемой Особой группой. Что это был за зверь такой? Кубло диверсантов-террористов, подчиняющихся лично Менжинскому. При этом члены группы могли параллельно работать в любом подразделении ОГПУ. Ну как сам Серебрянский официально возглавлял Первый отдел ИНО.

«Что эта тварь тут забыла? Хотя вопрос скорее риторический. Догадываюсь я о причинах присутствия „товарища Яши“, ой догадываюсь. Артузов наверняка сейчас мне сообщит, подтвердив догадку. И точно».

– Товарищ Фомин. Разработанные при вашем участии планы операции по устранению объекта Эмигрант и захвата принадлежащей ему ценной документациибыли рассмотрены и признаны пригодными для реализации. С внесёнными изменениями вы ознакомитесь в скором времени, – немного помедлив, глава ИНО добавил. – За успехи в аналитической работе решением председателя ОГПУ вам присваивается звание «начальник оперативного пункта». Можете добавлять в петлицы ещё по одному кубику.

– Служу трудовому народу!

– Послужите, не сомневайтесь в этом. В скором времени отправитесь в Швейцарию через Францию. Туда поедете с дипломатическом паспортом сотрудника нашего представительства. Затем получите поддельные документы и уже с ними отправитесь в Швейцарию в составе группы товарища Серебрянского. Нужно объяснять, кто он и чем известен?

– Излишне.

– Тем лучше. Запомните, ваша задача наблюдение и помощь советами, если они потребуются. Решения будет принимать товарищ Серебрянский. Он, кстати, о вас тоже наслышан.

– Мне понравилась идея сохранения контроля над агентами, – несколько елейно произнёс «товарищ Яша». – План по Эмигранту в целом тоже неплох. Нам будет о чём поговорить. Зайдите ко мне в кабинет через… два часа. А пока я пойду?

– Идите, – едва заметные нотки недовольства в голосе Артузова показывали, что он только рад уходу из его кабинета Серебрянского.

Действительно рад. Всё же настроение главы ИНО можно было улавливать. Не всегда, но в такие моменты точно. Касаемо же причин его теперешнего недовольства, то тут и гадать нечего. Вроде бы Серебрянский находился в его подчинении, а на деле и вне оного. Подобная двойственность всегда раздражает, если не сказать больше. И, как мне кажется, тут реально съимпровизировать.

Выждав с минуту, я обратился в Артузову с вопросом:

– Артур Христианович, можно быть с вами в некоторой степени откровенным?

– И это говорит человек, который при первой встрече пришёл с малышом-«браунингом» в кармане, – усмехнулся Артузов. – Говори, Алексей, для того ты сейчас тут и находишься.

– Серебрянский был назначен сверху? На руководство этой операцией.

– Да. Его прошлые успехи. Доверие Менжинского и лично товарища Сталина.

– Блюмкин… Яков Григорьевич Блюмкин.

Меня укололи взглядом, но пока ничего не сказали. Лишь кивнули, разрешая продолжать.

– Именно Блюмкин привёл Серебрянского в ОГПУ. Ему же он во многом обязан первичному взлёту по карьерной лестнице. И все его успешные операции за рубежом, они были направлены против белоэмигрантов и иных явных врагов советской власти. А теперь… Теперь его назначают руководить ликвидацией того, чьим ярым сторонником был его патрон Блюмкин. Неспокойно мне.

– Доводы?

– Были бы доводы, вы бы о них немедленно узнали. Увы, Артур Христианович, есть лишь предчувствия.

– Серебрянскому доверяют наверху. И я не стану высказывать свои сомнения.

Отлично. «Не стану» и «не вижу повода для сомнений» – это совершенно разные понятия. Несомненно Артузов с радостью бросил бы на съедение крокодилам начальника своего Первого отдела, но увы… ситуация не позволяла. Пока тот пользовался доверием.

– И не надо ничего высказывать, Артур Христианович. Просто сохраните в своём сейфе документ, который я составлю сегодня-завтра. На случай непредвиденных осложнений. Он и вам пригодится, если вдруг…

– Вот ты что подозреваешь, Алексей. Причастность. Ладно, – после недолгих колебаний глава ИНО решился продолжить. – Напишешь докладную на моё имя, но в очень мягких выражениях. Я у себя придержу. А если что, задним числом завизирую и лично председателю вручу. Но тебе то это зачем? Ты у нас не идеалист, а прагматик.

– Страховка, Артур Христианович. Таких как я не всегда стремятся убить.

– Понимаю. Но я надеюсь, что это лишь подозрения и они окажутся ошибочными.

Тут я лишь улыбнулся. Дескать, сам на то надеюсь, но соломку подстелить всё едино требуется. Подобные действия идеально ложились в тот образ Алексея Гавриловича Фомина, который создавался не для общего пользования, и лично для Артузова. Учитывая же уже не раз сбывавшиеся прогнозы, отмахнуться от очередной версии Артузов не мог. А вдруг и впрямь Серебрянский либо сдаст информацию Троцкому, либо завалит дело, либо и вовсе причастен к произошедшим громким убийствам. Не лично, само собой разумеется, а посредством своих многочисленных воспитанников.

Покидая кабинет Артузова, я чувствовал себя превосходно. Игра на противоречиях и добавление в правду элементов лжи – это очень полезная тактика. Излишне говорить, что докладную записку, в которой были изложены в витиеватой форме подозрения в излишне крепких связях Серебрянского с расстрелянным троцкистом Блюмкиным, я подал ещё до ухода с работы. Со словами я обращаться неплохо навострился, особенно в последнее время. Зато знакомство с Серебрянским…

Оно мне сильно не понравилось. От этого человека несло даже не кровью, а могилой. Опасен, въедлив, педантичен. Неудивительно, что многие его операции заканчивались успешно. Многие. Но не все. не просто ж так в прошлом году он попался румынской тайной полиции, сигуранце. Правда его предпочли спустя некоторое время выпереть за пределы страны. Причина? Наверняка чем-то важным откупился, иначе и быть не могло. Что, румыны не понимали, какую важную птицу им удалось прихватить? Вряд ли. Хотя может и не Серебрянский что-то важное сдал, а его выкупили старшие товарищи из ОГПУ. Он им был нужен.

Как бы то ни было, даже первая наша с ним встреча утомила. «Товарища Яшу» интересовал не только разработанный план – хотя и по нему он задавал множество вопросов – сколько почему та или иная его часть вообще родилась в моей голове. Слава всем богам и демонам, я предвидел нечто подобное. Ещё и с Павлом Игнатьевичем последние дни советовался на предмет предельной достоверности любой детали.

Поймать меня было просто не на чем. А Серебрянский старался. Только все его потуги разбивались о заслоны, большинство из которых маскировали истинную суть сутью циника, прагматика и карьериста, который всеми силами пытается предстать перед сослуживцами идеалистом и романтиком революции.

Мнение его обо мне, если и было сколько-нибудь высоким, упало и сильно. Дело в том, что «товарищ Яша» был классическим террористом-идеалистом, преданным идеалам коммунизма. Следовательно «вскрытый» во мне карьеризм и цинизм заставляли видеть недостойного звания «правоверного чекиста» человека. Меня это даже забавляло. Пускай тешится демонстрируемым пренебрежением, мне от того ни холодно, ни жарко. Более того, такое с его стороны отношение может и пригодиться. Он ведь считает, что раскрыл мою истинную сущность и, найдя второе дно, третье искать не собирается.

Затем началась собственно подготовка к операции. Подбор людей, вписывание их в рамки разработанного плана, проверка каналов, по которым должны будут эвакуироваться обратно в СССР члены группы. И многое другое, дел более чем хватало.

Группа Ларионова покамест выжидала. Работать в условиях повышенной бдительности было, конечно, можно, но рисковать всё же не стоило. Тем более они пока сделали всё, что от них требовалось и даже сверх того. Сейчас им стоило затаиться. Но не просто, а готовясь к приёму новых групп, которые должны были прибыть в относительно скором времени. Прибыть не в чисто поле, а на «согретые» места. Да, то самое замещение существующих людей на новых, оно показало себя с самой лучшей стороны. Без работы им скучать не придётся.

Ах да, особенности мышления соввласти, от него скрыться так и не удалось. Мне вежливо напомнили, что холостому сотруднику ОГПУ сложно отправиться за пределы СССР. И предложили в ускоренном порядке исправить сие «безобразие». Партия сказала надо… дальше и так понятно. Разумеется, никаких торжеств не было, обычный визит в ЗАГС с парой свидетелей из числа чекистов. Всё как и полагается работнику ОГПУ. Плюс пришлось поить своих так называемых друзей-приятелей, причём в двойном объеме. А как же, тут ведь не только создание семьи, ещё и получение четвёртого кубика в петлицы, что для моего возраста и стажа работы было ну очень успешным карьерным взлётом.

Что до Ларисы, то она получила возможность полюбоваться на выводок змей и пауков, наблюдая за «товарищами» из числа чекистов. Внимательно на них смотрела, словно под микроскопом изучая. Мне это было хоть немного, но заметно. А вот им… чёрта с два. Лара умела скрывать истинную свою сущность, прикидываясь красоткой без особых мыслей в голове, озабоченной лишь поступлением в одно из театральных училищ столицы. И громко рассказывала всем об этой своей «мечте», тем самым притягивая внимание лишь к одному аспекту.

К слову сказать, ей пару раз намекнули, что после женитьбы на столь перспективном человеке не поступить будет просто невозможно. И даже получить роли в одном из театров максимум через годик. С чекистами в СССР нет дураков ссориться. Я то эти речи, к ней обращённые, почти не слышал, но Лариса потом сама передала их чуть ли не дословно, да ещё в меру доступного ей актёрского мастерства. Мда. актрисой она и впрямь могла бы стать… в другой жизни. где не было крушения великой империи и последующего безумия. Сейчас же все её таланты были направлены на уничтожение столь ненавистного ей красного голема.

Ко второй половине июня подготовка была закончена. В очень сжатые сроки, чего уж там. Но Серебрянского, Артузова и даже самого Менжинского подгонял сам усатый абрек, так что тут уж не до жиру. В итоге Серебрянский, я и ещё один член группы женского полу, как и было намечено, отправлялись во Францию с диппаспортами, а оттуда уже с фальшивыми документами в Швейцарию. Другая часть группы, под руководством одного из учеников «товарища Яши», Сергея Шпигельгласа по оперативной кличкеДуглас, должна была разными путями просочиться в Швейцарию через Германию и Италию. И лишь в горной Швейцарии они должны были встретиться с нами. Само собой, не у всех на виду, а в заранее подготовленном месте.

Началось. Очередной шаг был сделан, и мне оставалось лишь ухитриться не только убедиться в ликвидации Льва Давидовича Троцкого, но и сделать так, чтобы оно пошло на пользу не СССР, а исключительно РОВС, Сложная задача, это верно. Но кто сказал, что невозможная? Уж точно не я.

И поезда. Из Москвы в Париж, с диппаспортом в кармане. Имя пока своё, сменится оно позже, уже во Франции, но кого волнуют такие мелочи? Явно не меня, да и не двух спутников. Серебрянскому вообще не привыкать менять личности как перчатки. Второй же, девушке лет двадцати с небольшим, представленной мне как Светлана Кожина… Она ещё не успела окончательно привыкнуть к подобному, но за границу едет не в первый раз, это также заметно. Официальная причина поездки в представительство СССР во Франции – проверка безопасности и выяснение, не завелись ли на территории представительства агенты Франции или иных стран. Рутина, ничего особенного, ведь к подобным ревизорам со всех советских посольствах и представительствах давно привыкли. Пролетарская бдительность, будь она неладна.

Что характерно, «десант из столицы» состоял не из нас троих, а из достаточно большого числа людей. Прячь лист в лесу. Всё абсолютно правильно, всё по Честертону. Сам Серебрянский недвусмысленно дал понять, что на первом этапе мы как бы друг друга почти не знаем и уж точно не общаемся сверх необходимого минимума. Как-никак все к советским дипломатам относится на этот период.

Мне такой подход нравился. Можно было отдыхать, думать свои мысли и особенно не утруждаться общением с разного рода «товарищами». Аж до прибытия в Париж. Там ситуация несколько изменилась.

Серебрянский был давно и неплохо знаком с временным поверенным в делах СССР во Франции Марселем Розенбергом. Не друзья, но всё же неплохие знакомые. Этого, вкупе с поступившими из Москвы приказами от Литвинова, нынешнего наркома иностранных дел, оказалось более чем достаточно для получения всей необходимой помощи. Главное, что требовалось от Розенберга – прикрытие нашего отсутствия. И с этим он точно должен был справиться.

А пока суд да дело, я мог и прогуляться по городу Парижу. Просто так с точки зрения Серебрянского и прочих. Зато на деле – продемонстрировать своим друзьям из РОВС тот факт, что прибытие во Францию прошло по плану и скоро группа, собранная для ликвидации Троцкого, будет в Швейцарии.

Елисейские поля… Красивое место. И постоянно присутствующий там народ в большом количестве. Чуть ли не лучшее место для подачи сигнала на расстоянии. Да, именно на расстоянии, потому как разговаривать с кем-либо я не собирался, вполне обоснованно предполагая слежку за собой. Лучше уж знаки на расстоянии, благо о них договориться было не бог весть как сложно.

Несложно… если есть канал для передачи посланий за пределы СССР. А он у нас был, не зря же у нас на зазубренном, неизвлекаемом крючке с некоторых пор сидел сам глава протокольного отдела НКИД Дмитрий Тимофеевич Флоринский. Через него и шли шифрованные письма к верхушке РОВС, да и ответы тоже доставлялись. Разгадать шифр было практически нереально. Шифр состоял из групп по четыре цифры, первая из которых обозначала страницу, вторая строку, третья слово, а четвёртая использовалась лишь по необходимости и обозначала букву в слове. Не зная используемую для шифровки книгу, разгадать код было малореально. Требовалось предательство кого-либо из посвящённых, что, учитывая минимальный круг доступа к тайне, сводило вероятность подобного к нулю. Книги менялись в зависимости от времени года, что вносило ещё один усложняющий элемент.

Хорошо вечером прогуляться по Елисейским полям, посидеть на скамейке, выпить бутылочку прохладительного… И посмотреть на многочисленных красавиц. Их весьма открытые по причине жаркого лета наряды поневоле притягивают взгляд. Ну кто заподозрит меня в чём-то неправильном? Уж точно не посланные сесть на хвост филеры из новых. А у новых, увы и ах, качество работы не внушает особого уважения. Право слово, даже среди уголовников более умелые люди встречаются. Мне есть с кем сравнивать, имел неудовольствие общаться.

Серебрянский, собачий сын! Ну а кто ещё мог подобное учудить? Только он, иного варианта не просматривается. Поверенному в делах Розенбергу это не требуется, у него своих хлопот полон рот. Не-ет, здесь «товарищ Яша» подозрительность изображает, явно спит и видит, чтобы попытаться подловить начальника оперпункта Фомина на поведении, неподобающем строителю коммунизма и верному ленинцу.

Очень хотелось обрубить хвост, но я легко и привычно сдержал естественный душевный порыв. Это у меня уже много лет на уровне рефлекса – сдерживания различных порывов души. Она, душа то есть, постоянно подталкивает с толь нерациональным действиям как выхватывание пистолета и отстрела «товарищей», которые находятся в пределах досягаемости. Привык я с этим бороться. Понимаю, что толку чуть, а все далеко идущие планы рухнут. Конечно, сейчас иная ситуация, хотелось не пристрелить уродов, а всего лишь напакостить, вынудив их потерять объект наблюдения. Однако этим я бы выдал себя сразу в двух аспектах. Во-первых, показал бы своё умение уходить от слежки. Профессиональной, а вовсе не любительской. Подобных же навыков у Алексея Гавриловича Фомина быть не могло. Кое чему в ОГПУ обучали, спору нет, но так, на уровне азов. Во-вторых, подобный афронт мог перевести туманную и неопределённую подозрительность Серебрянского в уверенность. А это совсем никуда не годилось.

Вот и таскал за собой периодически сменяющихся филеров, развлекаясь тем. что пытался предсказывать время смены и особенности маскировки. Но это было раньше. а теперь… Теперь должны были появиться те, кого я ждал. Внешность? Без понятия. Зато отличительные особенности – это совсем другое, не перепутать. Две девушки, в одежде определённого стиля. Не думаю. что подобных персон будет слишком уж много. А из присутствующих выбрать тех, которые требуются – довольно легко.

Вот одна парочка прелестниц. Красивы, чертовки! Так и хочется подойти, познакомиться, пофлиртовать в меру отпущенного природой обаяния и выработанного стиля общения с женщинами. Язык тоже знаю на пристойном уровне, лингвистического барьера и в помине наблюдаться не будет. Закуриваю папиросу, предварительно сминая гильзу, а потом, сделав затяжку, провожу рукой по волосам. И никакой реакции с их стороны, помимо лёгкого интереса во взгляде одной из девушек, высокой брюнетки с немного резкими чертами лица. Не они.

Ждать… Но не сидя на месте, а ведя себя так, как и полагается выбравшемуся на Елисейские поля любителю хорошей погоды и девичьей красоты. Встаю, после чего неспешно иду к тележке мороженщика. По погоде в самый раз, тем паче бутылочка прохладительного ощутимо нагрелась. Ну её.

Очереди за мороженым тут, в отличие от Москвы, практически нет. Была бы, продавцов с тележками сюда побольше бы понагнали. Коммерция, она всегда чувствительна к подобным мелочам. Выкачка денег из клиентов должна идти в ритме хорошо отрегулированного конвейера и никак иначе. А в СССР даже несчастный НЭП и то того, звонким медным тазом накрыли. Теперь или ничего нет, или очереди огроменные. Нет, к партийцам, в том числе сотрудникам ОГПУ, это не очень сильно относится, хотя даже эта категория не остаётся в стороне от «прелестей коммунизма». Ощущаются они далеко не в той мере, каковая постоянно преследует простых советских граждан, но всё же.

Ага, единственный человек передо мной получил заказанное и удалился, расплатившись. Теперь и мне можно выбрать. И лучше двойную порцию. Да, месье, я её легко переварю и ничего со мной не случится. Вот вам монета, сдачи с которой я не потребую. Просто так. в благодарность за нормальное обслуживание, когда продавец не корчит из себя пуп земли и пролетарскую сознательность одновременно.

Комплимент проходящей мимо девушке, чьи ножки настолько хороши, что не удержаться как минимум от восхищённых слов. Про взгляды я и не говорю! Кокетливая улыбочка и взгляд. Дескать, рискни, красавчик, может и получится. Увы и ах, я сейчас не в том положении. Поэтому отшучиваюсь, обещая при следующей встрече бросить к ногам как минимум полсотни роз, а может и весь мир. Краем взгляда вижу, что одного из наблюдателей ах корёжит. Нет, если даже до этого могли возникать сомнения относительно их принадлежности, то теперь сплыли бы. Серебрянский… не самый умный человек в этом конкретном случае. Кто ж посылает следить за объектом таких вот, лицо держать не умеющих? И ведь наверняка отметит сей дурачок в рапорте, что «товарищ Фомин вёл себя недостойным образом. заигрывая с девушками в непристойной одежде». Точно такие словами или какими-то в этом роде. Мда, дураков учить, что мертвецов лечить! Вот только я всегда радуюсь, когда вижу проявления дури в рядах своих врагов.

Ещё одна парочка прекрасных юных фей. Брюнеточка и рыжая, весело друг с другом переговаривающиеся. Опять же папиросу в зубы, гильзу заломить… Ага, есть контакт. Рыженькая что-то шепчет на ухо своей подружке, а та хихикает, прикрыв рот ладошкой. А ладошка то в перчатке кружевной, что тоже очень важно в данном случае. Значит, не ошибся я, это по мою душу. Разговаривать с ними нельзя, да и нет такой договорённости. Жесты, знаки, естественные со стороны, не позволяющие меня и их в чём-либо заподозрить.

Поразительно, как много можно узнать и передать, не произнеся ни единого слова. Однако факт остается фактом. Мне дали понять, что отныне знают о прибытии в Париж и рады осознавать, что операция по уничтожению Троцкого будет осуществляться. Само собой разумеется, в случае нужды я всегда могу рассчитывать на помощь боевиков РОВС. Как тут, так и в Швейцарии. Это из самого главного. По разного рода мелочам тоже удалось кой-чего узнать, весьма полезного, пусть и не критично важного.

Всё, безмолвный разговор был окончен, а смотрящие во все глаза филеры так и не поняли, что практически у них на виду произошла встреча объекта наблюдения с главными и наиболее последовательными врагами Советского Союза. Лепота, однако! Мне можно было отправляться обратно, но… лучше ещё пару часиков поболтаться по парижским улицам да переулочкам. Когда ещё доведётся то? Ведь совсем скоро «товарищ Яша» завершит все приготовления и отправимся мы на вокзал, а оттуда. По железной дороге, да до самого города Берн, швейцарской столицы. Там и начнётся основной этап заранее спланированной ОГПУ операции.

Хорошо путешествовать в купе первого класса, под ритмичный перестук колёс. Вдвойне хорошо, если путешествие проходит в компании красивой девушки, на которую приятно как посмотреть, как и кой-чего ещё сделать. Мда… Насчёт последнего, что характерно, мне фортуна явно не улыбнулась. Не насчёт красоты – мадемуазель была вполне симпатичная и с фигурой – а касаемо хотя бы доброжелательного к себе отношения. Печально, но вместе с тем ожидаемо. Пролетарская, ети её с присвистов в паровозную топку, сознательность и ярая неприязнь к любому отходу от рабоче-крестьянских идеалов.

Подобные мысли были направлены по адресу Светланы Кожиной, с которой я, согласно легенде, должен был делить купе на протяжении всей поездки. По фальшивым, но крайне качественным документам, наша троица была связана родственными узами. Серебрянский стал Матиасом Ракоши, коммерсантом из Австрии, занимавшимсяпосредническими услугами. Я превратился в его племянника Виктора Ракоши, ну а Светлана Кожина перевоплотилась в мою жену Аллу. Разумеется внешний вид наш полностью соответствовал надетым маскам. Хорошая, дорогая одежда. подобающее число ювелирных украшений на Алле-Светлане и аксессуары вроде серебряных часов и портсигаров у меня и Серебрянского. Про пару-тройку перстней-печаток тоже не позапамятовали.

Немецкий язык стал основным для разговоров, ну а французский побочным. Акцент же… Так фамилия недвусмысленно намекала, что все представители почтенного семейства хоть и имеют австрийское гражданство, но родной язык для них другой. Разумно, чего уж там.

Я был весьма рад, что не поступило команды изображать из себя полунищих босяков, отправляющихся на заработки и, вследствие этого вынужденных ехать чуть ли не в товарных вагонах, экономя каждый медяк. А то с Серебрянского бы сталось настоять на «классово близкой» легенде! К счастью, пронесло. Два купе первого класса, в одном из которых располагался он, а в другом мы со Светланой.

Что я могу сказать о девушке, с которой вынужден был делить купе и более того, на людях изображать супружескую пару? Много чего мог сказать и далеко не всё можно писать на бумаге. Неприлично изображать на ней виртуозные матерные загибы. Идейная, больше и добавить нечего. На людях вполне пристойно изображала из себя супругу молодого, состоятельного коммерсанта, полностью довольную нынешним положением, любительницу развлечений, красивой одежды и дорогих украшений. Но это на людях. Наедине же смотрела на меня с явной неприязнью, причём даже не давала труда скрывать мотивы такого вот своего поведения.

Причина… ехала в соседнем купе и звалась Яковом Серебрянским. «Товарищ Яша» изволил пооткровенничать со своей помощницей-воспитанницей относительно моих не слишком соответствующих его понятиям о правильном черт характера, и теперь Светлана Кожина изволила изображать ледяную отстранённость. Дескать по работе сотрудничать необходимо, а вот в обычной жизни желания разговаривать нетути. Да ии бес с ней! Самой же, хм, хуже будет. Могла бы скрасить ту лёгкую меланхолию, которая поневоле накатывает, когда сидишь и смотришь на проносящиеся за окном деревья, дома, поля… Хотя может Светлане меланхолия чужда по определению, ведь все мы индивидуальны. Даже те, кто всеми силами пытается слиться с человеческой массой.

А спустя пару часов после отправки поезда к нам в купе заявился «дядюшка». С точки зрения кого угодно со стороны – обычное дело сей визит родственника. Право слово, не одному же сидеть человеку, если хочется пообщаться, а в вагон-ресторан идти покамест недосуг. На деле же Серебрянский припёрся не просто так, а по существу. Захотелось ему проверить, всё ли мы помним о том, что и как предстоит делать по прибытии в Берн.

Если «товарищ Яша» хотел к чему то придраться, то у него не вышло. Впрочем, сомневаюсь я, что дело в такой мелочи. Скорее уж проверял не нашу память, а общий настрой. Мне то что, а вот Кожина пусть немного, но нервничала, что не укрылось от опытного взгляда руководителя группы. От моего, кстати, тоже. Поэтому когда инструктаж – проверка явно подходил к концу, я предложил:

– Дядюшка Матиас, а не выкурить ли нам по сигаре? Только не в нашем с Аллой купе, вы же знаете, как чувствительна она к табачному дыму. Даже дома вынужден курить, лишь удостоверившись, что её нет поблизости из-за опасений по поводу её драгоценного здоровья.

– Понимаю тебя, Виктор. В моём купе есть только я, потому дым от сигар лишь обрадует. Пойдём… А Алла пока может отдохнуть от мужского общества. Или поискать компанию в вагоне-ресторане.

Алла-Светлана, судя по всему, предпочла остаться в купе, в то время как мы с Серебрянским перебрались в соседнее. Естественно не сигар ради, хотя их раскурили по вполне понятной причине. Затем начался разговор, пусть и не повышая голоса. На немецком, используя временные имена.

– Что случилось, Виктор?

– Алла. Она немного нервозна. Это нехорошо.

– Это не помешает ей выполнить необходимое, Виктор.

– Надеюсь на это, – криво усмехнулся я. – Только вот ваши, дядюшка, высказывания в мой адрес, наверняка допущенные при разговорах с ней, не способствуют нормальной атмосфере в нашей группе. Это непрофессионально.

Каблуком тебе, да на больную мозоль, да со всей силы. Личными выпадами такого как «товарищ Яша» не уязвить, у подобных индивидов быстро вырабатывается иммунитет. Зато потоптаться коваными сапогами по душе, уничижительно отозвавшись о профессионализме – это совсем другое дело. Особенно если не на пустом месте, а по делу. Сейчас именно что по делу. Вот кто заставлял Серебрянского поливать грязью одного подчинённого перед другим? Никто. Пользы для дела с этого ноль без палочки, а вот вред мог случиться.

– Я только ответил члену своей группы, с которой работаю не в первый раз, о качествах прикреплённого к нам, в том числе моральных.

– И сделали это так, что она на меня волком смотрит. Ну-ну… Давайте уж тогда раскроем карты. Чем моё присутствие так уж вам не угодило, дядюшка Матиас? Вы руководите группой. Я лишь наблюдатель и возможный советник в случае возникновения трудностей.

– Ты не наблюдатель, ты контролёр, Виктор. Не приказываешь, а советуешь, смотришь, запоминаешь. И если с тобой что-то случится, меня будут подозревать. Ты, племянник, как гадюка в сточных водах: скользкий, ядовитый и готовый впрыснуть яд в любого, кто окажется рядом. Ты чужой!

– Вам, дядюшка? – провоцирую Серебрянского на ответ, хотя и не уверен в успехе. Однако уровень его раздражения чересчур высок, он вполне может перебороть обычную осторожность. – Но глава нашего концерна ценит и вас, и меня. И точно не допустил бы проникновения людей конкурента.

Пристальный взгляд и улыбка, больше напоминающая оскал. А ведь он такими темпами начнёт меня открыто ненавидеть.

– Ты озабочен лишь собой, а не предприятием, Виктор. Глава концерна об этом знает, его это устраивает. Считает, что другие не предложат того, что может дать он.

– И это так. Мне невыгодно пытаться переметнуться. Но ваше отношение мне понятно. Только… относитесь к этому проще. Любить меня не следует, а вот взаимовыгодно сотрудничать стоит. Цели общие, да и исходящие от меня советы могут оказаться полезными, план по поглощению конкурента, как ни крути, по большей части разработал я.

Вроде как градус неприязни чуть понизился, потому как Серебрянский пробурчал что-то невнятное, но от дальнейших шпилек в мой адрес воздержался. Потом и вовсе взял себя в руки. Более того, признал, что погорячился и добавил, что постарается вразумить нашу спутницу, потому как не дело, чтобы внутри группы была столь явная неприязнь.

Как же, прямо взял и поверил. Скорее уж временно унял свою искреннюю ко мне нелюбовь, поняв, что этим только вредит делу. Зато эта не столь и длительная беседа дала мне пищу к размышлению. Серебрянскому явно намекнули, что моё невозвращение с операции будет воспринято очень, чрезвычайно плохо. А уж как умеет намекать глава Иностранного отдела я себе хорошо представлял. И очень вероятно, что Менжинский поверит именно Артузову, а вовсе не Серебрянскому. Это, в свою очередь, чревато для последнего большими проблемами.

Нет уж, пакостей во время этой операции ждать от Серебрянского не стоит. Зато после… можно было бы и опасаться. Только смысла в опасениях нет и быть не может. Кто сказал, что выживание этого самого Серебрянского вообще мной предусмотрено? Мне нужен не только труп Троцкого, но и его архив. Что-то в оригинале, что-то можно и в копиях. Я человек разумный, а потому понимаю – большую часть по любому придётся предоставить чекистам. Но не ранее, чем будут сняты фотокопии всех без исключения документов. Сотворить это при живом Серебрянском… Извините. тут не романы Беляева или графа Толстого! Тут самая что ни на есть суровая реальность. Именно посему «товарищ Яша» обязан помереть во время операции по ликвидации Льва Давидовича или сразу после неё. Иных вариантов просто не предусмотрено.

Впрочем, это должно было произойти в будущем, а не сиюминутно. Пока требовалось продолжать изображать из себя аналитика, отправленного исключительно с целью наблюдать за исполнением плана. Вот я и делал это, не выходя из проработанной на этот случай роли. Разговор… он тоже был естественным для второго слоя моей личины. Пусть «товарищ Яша» продолжает считать жадным до хорошей жизни карьеристом. От таких ждут неприятностей одного типа, ну а мы с другой стороны заходить станем.

Дальше было легче. Серебрянский и впрямь вправил мозги Светлане. Она перестала изображать оскорблённую невинность и даже пыталась изображать дружелюбие. Изображать, конечно. потому как на деле её отношение к моей персоне ничуть не поменялось. Но я с ней дружить и не собирался. На кой ляд мне эта фанатичка коммунистической идеи? Такая, завидь тень измены коммунистическим идеалам, собственных родителей в ОГПУ сдаст и ни мгновения жалеть о таком поступке не станет. Чего там. она даже свою нынешнюю личину ненавидела. Её раздражала красивая одежда, косметика, дорогие украшения… Светлана считала это «буржуазными пережитками» и не более того. Видел я и подобное. Более того, такой подход прямо таки вколачивался в головы народных масс по указанию сверху, формируя женщин страны советов исключительно на ударный труд ради светлого будущего, которое неведомо когда наступит. Угу, светлое будущее… ради которого в стране вот-вот мог разразиться такой голод, от которого многим областям долгие годы придётся оправляться. Вот только «товарищей» из ЦК это ничуть не заботило. Они готовы были положить в могилу большую половину населения, дабы продолжать коммунистические эксперименты с теми, которые останутся. И так до бесконечности. Знаем, видели, проходили.

Мысли были невесёлые, чего уж тут скрывать. Зато атмосфера улучшилась, и оставшийся путь до Берна прошёл гладко, спокойно. Выйдя же из поезда, нам оставалось лишь распорядиться, чтобы нас отвезли в гостиницу, про багаж не позабыв. Номера, что логично, были забронированы заранее.

Швейцария… В каком то смысле центр всей Европы. Уж в плане банковской системы и концентрации финансовых потоков точно. Не лондонское Сити, там был уклон во внешнюю мишуру. Здесь, в стране гор, часов и банков, бился пульс мирового капитала. Можно сказать, что хозяева швейцарских банков держали в своих холёных руках многие управляющие нити. Тайно, не показывая это посторонним, разумно считая скрытность лучшим в мире щитом.

Не шиковать, не привлекать излишнее внимание. Отсюда и выбор гостиницы. Она располагалась даже не в самом Берне, а скорее в его пригороде. Именно там нам предстояло провести некоторое время, ожидая прибытия кого-либо из второй части группы. Только тогда. после подтверждения успешного прибытия боевиков ОГПУ, Серебрянский отдаст приказ начинать. Что именно? Предварительную разведку той виллы, по местному шале, где расположился сам Троцкий и его охрана. Без разведки и думать нечего о штурме или там скрытом проникновении. К слову сказать, Лев Давидович обретался не в окрестностях Берна, отнюдь. Он предпочёл иное место, поближе к горам. Юг кантона Валле, неподалёку от города Церматт. И я понимал, почему Троцким было выбрано подобное место. Охране легко обнаружить посторонних подозрительных людей. Не в самом городке, туда люди порой заезжают, странным было бы их отсутствие. А вот шастать близ отдельно стоящих шале… тут это как то совсем не принято.

Думаю, что у Серебрянского хватит ума и сообразительности приказать членам своей группы воздержаться от излишнего любопытства, ограничившись мягким. Деликатным наблюдением. А если нет, то тогда придётся напомнить, что к некоторым советам стоит прислушаться. Так сказать, во избежание проблем.