Опалённые

Глава 11

СССР, Москва, ноябрь 1932 года

Процесс пошёл! Точнее сказать, он не просто начался, но набрал обороты, перемалывая судьбы людей, словно бешеная мясорубка. Та мясорубка, куда бросают людей, в то время как судьи с прокурорами – абсолютно подконтрольные воле партии – крутят ручку, а на выходе получается фарш мелкого помола из костей и жизней, крови и судеб, дерьма и боли. Привычное дело для СССР, где сначала выносится приговор, а уж потом начинается профанация суда.

Только вот сейчас было большое отличие от всего происходящего ранее. На сей раз подследственными оказались свои же. Те самые, приложившие свои скрюченные лапки к крушению империи, уничтожению лучшей части русского народа и… недоумевающие, истошно вопящие на тему того: «Почему именно мы?!» А почему бы и нет? Что Французская революция, что Октябрьская… Они были чрезвычайно схожи истоками, повадками организаторов, бессмысленной жестокостью. И обе, словно свиньи, охотно пожирали своих детей, смачно при этом подхрюкивая и перерабатывая бывших верных функционеров в кучи дымящегося навоза, который выпадал аккурат из-под революционного хвоста. Сейчас навоз отдавал непревзойдённым ароматом троцкизма, ну а в следующий раз… Неприкосновенных тут не было, просто мало кто имел достаточно мозгов, чтобы понять сей факт, провести исторические параллели и сделать должные выводы.

Одно название дела чего стоило! «Дело антисоветского троцкистко-террористического центра», изволите ли видеть. Такое название прямо намекало относительно того, что приговоры будут расстрельными. Может и не для всех без исключения, но для главных фигурантов точно. А их, фигурантов, хватало. Так и подмывало воскликнуть: «Какие лица, какие имена!»

Главными персонами, которым было явно не избежать скамьи подсудимых, являлись бывший замнаркома Рабоче-крестьянской инспекции и бывший же видный чекист Трилиссер, а также некто Пятаков, гнуснопрославленный резнёй в Крыму и бытием на посту Председателя Госбанка СССР. Так сказать, «примы» на готовящейся судебной сцене. Затем шли люди калибром чуток помельче: Рютин и Смирнов, лидеры одноимённых оппозиционных партийных групп; Преображенский, Тер-Ваганят и прочие «близкие сподвижники», видные персоны среди теоретиков, но неожиданно для себя самих обвиняемые но самым что ни на есть террористическим статьям. Про мелюзгу даже упоминать не стоило, хотя она присутствовала в довольно большом количестве, выхватываемая из числа помощников, подчинённых, приятелей. Главное требование было одно – причастность хотя бы краем к критике курса Сталина-Джугашвили и симпатии троцкистской идеологии либо к самому покойному Льву Давидовичу.

Ах да, чуть было не забыл! Имелась и ещё одна группа, стоявшая особняком и привлекающаяся по более мягким статьям. Кто входил в её состав? Зиновьев, бывший некогда одним из доверенных советников Ленина и председателем Коминтерна; Каменев, ещё один близкий соратник Ильича, член Политбюро ЦК, но не особо стремившийся к видным постам, предпочитавший играть роль «серого кардинала»; ну и несколько их ближайших соратников, которые сами по себе ничего значимого не представляли. В чём был смысл отделённости сей группы от остальных? Её членов пока не собирались расплющивать в тонкий блин, решив ограничиться высылкой в далёкие и не сильно уютные для жизни края. Ну и ободрать как липку, взамен уверений в собственной безопасности получив доступ к зарубежным счетам.

Счетав зарубежных банках! Они были важны, чего скрывать. Не зря же группа Монахова пару недель назад прихватила за жирные бока бывшего главу Народного банка РСФСР Якуба Ганецкого по партийной кличке Машинист. Это было легко сделать, ведь начальнику Государственного объединения музыки, эстрады и цирка особой охраны не полагалось, разве только личный водитель. Достать его можно было во множестве мест, куда он то и дело заезжал с целью лично проконтролировать и получить очередную толику денег, до которых был страсть как жаден. На том и погорел!

Дальше всё по отработанному сценарию. Вывоз пленника в укромное место, где не видно происходящего и не слышно даже самых истошных криков. Допрос с применением разного рода… инструментов. Вуаля, всё готово, извольте получить результат. А результат был на загляденье. Как всегда. Именные счета выцарапать было малореально, зато номерные – иное дело. Швейцарские же счета революционеров практически все были такими, безликими. Причина подобного подхода? Опасения того, что даже не шибко брезгливые владельцы швейцарских банков могут экспроприировать счета тех, кого их страна до сих пор приёмом посольства и то не удостоила. Зато безликие – это совсем другое дело.

Сто тридцать миллионов. Именно эту цифру – с некоторым округлением – выжмут доверенные люди Туркула из банков альпийской горной страны. И опять же не выведут куда-то, а переведут на счета там же, но уже под своим контролем. Затем, аккуратно и осторожно, начнут перекачивать уже на счета организации. Относительно малыми дозами, маскируя под вклады различных дарителей, желающих остаться анонимными.

Но не только деньгами и собственной смертью был полезен Ганецкий. Он по совместительству стал ещё и ценным источником информации о некой группе лиц, непосредственно замешанных в подготовке той проклятой революции, обрушившей могучую империю и нашу Родину. Печально известный Парвус был лишь едва-едва приподнявшейся над водой верхушкой айсберга. А вот за его спиной стояли куда более серьёзные персоны. Знал ли их сам Ганецкий? Увы, конкретных имён он назвать не мог. Зато дать, скажем так, несколько «нитей Ариадны» оказался в состоянии. Для находящихся в пределах СССР они были абсолютно бесполезны, зато для РОВС будут весьма полезны. Опасно пребывать в неведении относительно того, какие именно силы стояли за самим фактом рождения красного голема. Кто был заинтересовал в появлении на сцене мировой политики столь монструозного создания. А заинтересованные были, это очевидно уже по той причине. что слишком многие и палец о палец не ударили, дабы обрушить голема ещё на этапе зарождения оного.

Впрочем, Ганецкий – это уже пройденный этап. Зато готовящийся открытый процесс над «троцкисто-террористами» – дело близкого будущего. Они готовились, но и мы на месте не сидели. И цели… тоже были разные.

Что действительно мне мешало, так это охрана. Артузов всерьёз был обеспокоен, а потому не выпускал меня из-под наблюдения. Точнее сказать наблюдали не за мной, а за теми, кто мог бы подобраться со злыми намерениями. Увы, суть оставалась неизменной. Встретиться с Павлом Игнатьевичем или Ларионовым могла только Лариса, да и то с большими предосторожностями. Звонок по телефону тоже не был хорошим вариантов. Мало ли, вдруг работникам коммутатора дан приказ слушать и записывать все разговоры, входящие на мой номер и исходящие с него? ОГПУ, оно вполне способно сделать нечто этакое, ничуть от подобного афронта не страдая.

Прав был Туркул, когда во время нашей с ним беседы говорил о необходимости передать группе Ларионова руководство над другими, оставив для себя лишь общий контроль. И вместе с тем от этой правоты тошно на душе становилось. Рядом был единственный человек из той ещё прежней жизни, а я с некоторых пор был лишён возможности с ним встретиться. Плата за безопасность! Не только свою, но и его тоже, и всей организации, которая вновь восстанавливалась на территории СССР.

Зато у меня была Лариса. Не просто красивая девушка, отличающаяся хорошо развитым умом, но и агентесса высшего разряда, подготовленная к самым разным жизненным ситуациям. Не зря она выбрала прикрытие начинающей актрисы. Оно позволяло ей даже сейчас постоянно отлучаться в театры, галереи, на выступления певцов. Мотивация подобного была совершенно естественной, особенно для тех, кто за ней присматривал. Дальше дело техники. Вот и сейчас она без каких-либо проблем прикрывалась маской артистки, встречаясь с членами группы Ларионова в не самых обычных местах.

Театр имени Вахтангова был весьма известным как в столице. Так и за её пределами. Попасть туда было не так просто даже на представление, не говоря уже о том. чтобы оказаться на репетициях или в гримёрках. Однако нет ничего невозможного, тем паче если знать подходы. А Лариса Коломенцева их изучала тщательно, пользуясь как заготовками, так и импровизацией. Амплуа начинающей актрисульки с минимумом таланта, большими связями и повышенной дружелюбности – это ключ, способный открыть многие двери, особенно учитывая тот факт, что немалая часть спектаклей театра были зарублены по приказу из соответствующего отдела ОГПУ. Чего стоила одна лишь попытка руководства театра заказать пьесу не абы у кого, а у самого Булгакова – человека, в «симпатиях которого» к СССР никто и сомневаться не мог. Более того, автора «Белой гвардии», «Собачьего сердца» и иных, менее едких произведений многие и многие партийцы люто ненавидели, просто таки мечтая отправить его в лагеря, а лучше прямиком к расстрельной стенке.

Что мешало? Исключительно своеобразное отношение в творцу самого главного из всех большевиков. Сталин-Джугашвили не то чтобы ценил автора, тут было нечто иное по мнению тех кто хорошо знал главного в СССР человека. Странная смесь искренней ненависти и в то же время понимания, что этот человек неизмеримо выше многих и многих расстрелянных, посаженных, изгнанных за пределы «рая страны советов». Потому и не позволял уехать, в то же время не позволяя и как следует работать. Горный абрек словно бы игрался с выдающимся творцом, делая жизнь невыносимой, но в то же время не уничтожая до конца.

Лариса имела возможность прочитать практически все произведения благодаря Алексу. В ОГПУ было всё из числа запрещённого, да и доступ сотрудники мели. Они имели, в отличие от всех прочих, от простого и не очень люда, вне зависимости от членства в партии. А прочитав, понимала, насколько прав был Булгаков, описывая торжество в СССР Швондеров, Шариковых и их промежуточных форм.

Увы, сегодня ей было не до полюбившегося писателя. Зато использовать гримёрку одной из актрис второго состава, мотивируя это встречей с любовником, о котором не должен был знать муж – это совсем другое дело. Кто, скажите, отказался бы оказать столь небольшую услугу той, которая, случись что, может и помочь имеющимися в ОГПУ связями? То-то и оно!

Место использовалось ей всего второй раз. Пока что второй, чего скрывать. И было оно не одно. Театров много, укромных мест в них тоже. да и оказать кому-то из людей искусства услугу тоже не шибко сложно: кому-то деньги. другому совет, третьему помощь в выезде на лечение. Вариантов, равно как и нуждающихся в услугах, было много. Главное использовать представляющиеся возможности разумно, с должной степенью осторожности.

«Любовником» же был Павел Игнатьевич Ставрогин – мужчина хоть и в возрасте, но крайне импозантный, способный произвести на случайно встреченных близ гримёрки работников театра неизгладимое впечатление. И лёгкий грим на его лице присутствовал, не без того.

Девушка изобразила искреннюю радость, встретив «кавалера» в коридоре, после чего повисла у того на шее, но тут же оглянулась, изображая крайнюю степень тревоги. Вроде как мысль внезапная проскочила: «А не видел ли тут меня кто, такую всю и себя неверную жёнушку?»

Стоило же обоим оказаться внутри гримёрки, как Лариса скользнула к патефону, который почти сразу исторг из себя пусть негромкую. Но донельзя романтичную музыку. Шумовой фон, дабы никто не мог толком подслушать происходящее. Любопытство среди театрального народа, оно воистину неискоренимо!

– Лара, я в восхищении вашим видом и умением играть, – приложился к ручке агентессы старый жандарм. – А как эти… наблюдатели?

– Всего один, – отмахнулась та. – Привык уже. что я к разным актрисам езжу поболтать и опыт сценический перенять. Я проверялась, всё чисто, никаких подозрений.

– Ваши слова да богу в уши. Итак, что просил передать наш общий друг и общий же командир?

– Цель – Сергей Миронович Киров. Работает группа Солодова.

– Непростой человек, достать очень сложно, уйти после акции почти невозможно. Слишком много охраны вне дома и работы, а собственно дом и работа – это и вовсе не вариант.

– Поэтому Алекс предлагает нечто новенькое. Желаете послушать?

Жандармский ротмистр желал, да ещё как. Он вообще любил всё новое и необычное, относящееся к своей работе. Потому услышанное одновременно и порадовало, и удивило. Переосмысление давно известного и, так сказать, возврат к корням.

– Как изволите говорить, использовать винтовку для стрельбы с дальней дистанции? С крыши одного из домов или из окна снятой квартиры? Любопытно!

– Охранники защитят цель от тех, кто вблизи, но не от находящихся далеко. Просто не увидят, – улыбаясь, произнесла Лариса. – Объект выходит из машины и идёт к дому или зданию обкома. Объект выходит из дома или с работы и делает сколько-то шагов до машины… Такого вида покушения просто не ждут, слишком давно его не было. Снайперы есть, а вот использовать их для такого не догадались.

– Да, позабыли про длинноствольное оружие. Все больше кинжалы, бомбы да револьверы. А ведь ещё во Франции, перед Варфоломеевской ночью, из первобытного ружья, кажись аркебузой называемого, чуть было не прикончили адмирала Колиньи, одного из гугенотских вождей. Стрелок был не очень или ружьишко хлам – того уже не узнать. В методе разочаровались и отставили в пыльный угол на несколько веков.

– А тут мы!

– Да, мы… Это действительно достойная идея. Мы проинструктируем Солодова и его группу. Как там здоровье Алекса?

– Выздоравливает. Ранение не из лёгких, хотя и не тяжёлое.

– Он сам так хотел для достоверности. Расчёт оправдался, не так ли?

Лариса кивнула, соглашаясь. Пока всё и впрямь шло согласно плану. Сложному плану, порой даже чересчур, по её мнению. Она бы предпочла двигаться вперёд чуть помедленнее. А вот Ларионов со Ставрогиным ждать хоть и умели, но не любили. Потому Павел Игнатьевич и задал интересующий его вопрос:

– Начинают прибывать новые группы. Те, которые будут внедряться в советскую армию. Они это сделают, сомнений нет, но что дальше?

– Ждать и всеми силами делать карьеру, обращать на себя внимание начальства боевой подготовкой и «преданностью делу революции». Их время придёт, но чуть позже, когда мы выйдем на отдельных представителей армии.

– Мы об этом говорили, я помню. Интересуют сроки.

– Тут только богу известно, – невесело усмехнулась Лариса. – Алекс ждёт, пока они начнут жрать друг друга, как стая крыс в запертом трюме. Готовящийся процесс над «троцкистами» должен стать началом. Страх…

– И тогда один раз предавшие испугаются до такой степени. что готовы будут предать снова. Уже новых своих хозяев. Да, это более чем возможно, Лара. И Кирова требуется устранить до окончания процесса?

– Идеально, если получится во время.

– Мы сделаем всё от нас зависящее. И ещё одно. Постарайся удерживать Алекса от попыток встреч с нами. Он слишком… искалечен в душе многолетним пребыванием тут, в СССР. Сейчас он почувствовал себя не в одиночестве и тянется к нам, к своим, к людям, которые ему близки по мыслям и делам. Но это опасно. Игра, которую он ведёт, привлекает к нему внимание важных в СССР персон. Да и тебе, красавица, нужно сократить до предела встречи с нами.

Коломенцева лишь отрицательно покачала головой, добавив к жесту слова:

– Не получится. Немного уменьшить число встреч – да. Сильно – невозможно. Скоро начнутся такие дела, по которым записками не проинструктируешь. Только живой разговор. Или телефонный.

– Тогда телефоны, – согласился жандарм. – Придётся иносказаниями выражаться. А то телефонистки на коммутаторах любят слушать чужие разговоры. И не всегда по своей инициативе.

– А то я с домашнего номера звонить стану! Да и вы легко можете составить график, на какой номер в какое время вам звонить.

– График я, конечно, составлю. Но всё равно лучше быть осторожными даже в таких делах. Не хочется вызвать подозрение из-за того, что какая-то любопытная телефонистка решила уши погреть. Пока не забыл! Со следующей группой должна прийти необычная посылка, заказанная Алексом. Ты слышала о её составе?

– Да. Это пригодится в будущем. Пули и взрывчатка иногда неуместны.

Тут Ставрогину возразить было сложно. Но заказ, который должен был быть передан – это, по его представлениям, было нечто совсем уж экзотическое. Различные яды, от довольно типичных до весьма редких. Хитроумные и очень компактные устройства, выталкивающие короткую иглу при помощи сжатого воздуха или посредством распрямляющейся пружины. Несколько одно- и двухзарядных малокалиберных пистолетов. замаскированных под совершенно безобидные предметы вроде зажигалок, ручек и портсигаров. Понимал ли он суть? Бесспорно. Сын его старого и увы покойного друга явно планировал вывести устранения врагов РОВС на совершенно новый уровень. И шансы на успешную реализацию таких вот покушений внушали. Да-с, внушали. А пока он лишь сказал.

– Посмотрим, Лариса, что принесут нам эти новинки в нашем нелёгком ремесле. Надеюсь, что мы сможем удержать под контролем джинна, выпущенного из кувшина.

– Об этом мы подумаем завтра…

Цитата из известного американского романа пришлась как нельзя более кстати, немного сняв повисшее напряжение. Теперь оба проводника воли РОВС могли продолжить разговор о деталях, ну а минут через двадцать-тридцать разойтись каждый по своим делам. А дел у них хватало.

Коллегия у Менжинского. Много я слышал про это явление, но не рассчитывал, что так скоро там окажусь. Конечно же не в качестве одного из докладчиков, это было бы чересчур. Зато в качестве сопровождающего главы ИНО, как оказалось, я уже вполне соответствую.

Каждой собаке в ОГПУ было известно о тяжелой болезни Председателя. Да и чем именно болеет Вячеслав Рудольфович также тайной не являлось. Сердце у него было ни к чёрту. Стоило помнить и про последствия того, что он в давние времена попал под колёса автомобиля. Даже самые оптимистично настроенные врачи не решили бы пообещать ему более трех, максимум пяти лет жизни. В действительности же многие из имеющих шансы занять его кресло спали и видели скорейшую смерть Менжинского, благо она и впрямь могла случиться в любой день.

Стоило ли удивляться, что почти все коллегии Председатель ОГПУ проводил у себя на квартире, приглашая туда тех, кому требовалось отдать важные распоряжения или выслушать доклады о проделанной работе. Эта коллегия исключением не стала.

Артузов, как глава ИНО, а нынче ещё и зампред, был на множестве подобных, а поэтому не преминул обрисовать мне общую картину и правила поведения.

– Вячеслав Рудольфович интеллектуал и сибарит, – наставлял меня глава Иностранного отдела за день перед коллегией. – Ненавидит отсутствие хороших манер и когда его пытаются перебивать.

– Тогда я объектом его ненависти точно не стану.

– И своеобразный юмор, которым ты, Алексей, отличаешься, ему тоже может не понравиться. Поэтому воздержись.

– Артур Христианович, я же туда как ваша тень иду. Безмолвная такая тень, теням вообще разговаривать не положено. Вы начальник отдела, вы и докладываете. Тем более тема слишком уж важная и опасная, чтобы о ней даже заикался какой-то нам начальник оперпункта.

Попытка поскромничать оказалась весьма кстати. Уже потому, что Артузов посмотрел на меня внимательно, да и заявил:

– Представление к званию начальника горотдела уже готовится. Скоро сменишь свои кубики на шпалу. Агент по особым поручениям у начальника отдела и зампреда ОГПУ со всего лишь четырьмя кубиками в петлицах – это не внушает уважения.

Я начал было, опираясь на трость, вставать, чтобы гаркнуть во всю глотку: «Служу трудовому народу!» Однако, повелительный жест Артузова заставил остаться на своём месте. Вопросительный взглядс моей стороны заставил начальство расщедриться на объяснение:

– Передо мной играть «верного сына партии» не нужно. Тебе нужна карьера и даваемая ей власть. А идеология коммунизма… Таким как ты она недоступна, – тут глава ИНО на мгновение запнулся, словно бы проглотил остаток фразы. Наверняка о том. что и ему, в общем. тоже коммунизм ни разу сам по себе не интересен. Однако вовремя спохватился, уважаю. – Ты должен смотреть и слушать.

– За кем? С какой целью?

– За всеми собравшимися. Вячеслав Рудольфович пригласил к себе на коллегию немногих: меня, Ягоду, Бокия, Молчанова, Леплевского, Паукера.

– Хм?

– Хочешь спросить, по какой причине там появишься ты? – уточнил Артузов. – Иногда кто-то из приглашённых приводит с собой помощников. Это допускается. Если коллегия не начальников отделов а по более узким вопросам, то там бывают очень разные люди. Сам со временем разберёшься.

Интересная такая оговорочка. Хотя я вовсе не против подобного. Чем ближе к главным врагам, тем больше пользы можно из этого извлечь. Вместе с тем я пока так и не понял, что именно хочет от меня начальство.

– И моя задача…

– Проследить за реакцией собравшихся на мой доклад. Меня они знают, а вот тебя нет.

– Молчанов знает.

– Едва-едва, – отмахнулся Артузов. – Сам понимаешь, Алексей, после всего случившегося я не могу быть уверенным в непричастности кого-либо. Сторонников Троцкого и его идеологии оказалось гораздо больше, чем можно было представить. Очень активных сторонников. Трилиссер, Пятаков… Кто ещё окажется не тем, за кого его принимали?

Вопрос был адресован «в никуда», поэтому я и не собирался на него отвечать. Зато в очередной раз порадовался нарастающей подозрительности внутри самого ОГПУ и особенно его верхушки. Пятакова ведь задержали, а потом и арестовали исключительно по общим подозрениям. А потом стали изучать под микроскопом, выискивая следы связей с Троцким, Трилиссером, Блюмкиным и прочими, рангом помельче. Нашли, вестимо! А как не найти, если он в Реввоенсовете состоял чуть ли не с самого начала, да и «заслугами» себя с ног до головы покрыл! А там и финансовые махинации всплыли, и странные аферы с участием зарубежных сообщников. Разбираться в осторожном режиме не стали, сразу включив «режим костоломки». Сразу же выяснилось, что любитель массовых казней сам оказался очень неустойчив не то что к битию по морде лица, но и к обычному психологическому давлению на допросах. Результат известен – признался в грехах как истинных, так и мнимых. Вот только в мнимых очень уж путался, валя всё на других. Дескать, это всё они, запутали, ироды, сбили с пути истинного, пути ленинско-сталинского единственно правильного. Наверняка надеялся на то, что многословные признания во всём, на что укажут, посодействуют дальнейшей судьбе. А это было чрезвычайно сомнительно. Красный голем чувств не ведает, охотно перемалывая всех, кто попался в его руки.

Понимали ли члены «банды красных товарищей», что выбитым признаниям грош цена? Подавляющая часть даже и не думала этим утруждаться, считая признание – любое, пусть даже сапогами выбитое – царицей доказательств. Меньшая же часть, к коим относились Артузов, сам Менжинский и кое-кто ещё – эти считали, что если доказана часть прегрешений, то остальные… это уже вторично. Всё по давней пословице: «Лес рубят – щепки летят». Привычное для носителей коммунизма представление об окружающем мире. но очень уж ошибочное. Оно работает… до поры, а потом ударяет таким рикошетом, что вероятен любой печальный исход, вплоть до летального. Но про это я говорить им не собирался, ибо с чего бы вдруг? Чем им всем хуже, тем лучше нам.

– Для того вы и собираетесь делать тот самый доклад, – без особых эмоций ответил я. – Проверка бывших соратников Льва Давидовича по Реввоенсовету не повредит. Аккуратная проверка, неспешная, без… методов давления.

– Неспешная может не получиться. Ещё одно громкое убийство или даже покушение могут стать критическими. Ты же читал очередное послание «наследников Троцкого».

– Читал. И понимаю наличие весомых доводов в пользу ускоренной проверки.

Более того, я знал, что оно выйдет задолго до его появления в печати. Нынешний Председатель РОВС продолжал развивать столь удачно зарекомендовавшее себя направление, создавая нам, агентам организации на территории СССР, шикарную дымовую завесу. Очередное послание содержало в себе требование к властям СССР и лично Сталину не доводить дело о «троцкистах-террористах» до суда. А если уж и доводить, то с непременным оправдательным приговором. Разумеется, звучало это несколько иначе, не так прямолинейно. В тексте указывалось на категорическую нехватку доказательств, выбивание признаний с помощью физического и психологического давления, напоминалось об отсутствии в СССР принципов состязательности судебного процесса и всё в этом роде. Требование восстановления коллегии присяжных, допуск иностранной прессы…

Само собой разумеется, на это власти СССР идти даже не мыслили. Потому была и угроза, что при несоблюдении выдвинутых требований «наследники Троцкого» совершат показательную казнь близкого к правителю Советского Союза человека. А то и не одного.

Провокация однозначно удалась, причём по всем фронтам. Во-первых, внимание к готовящемуся процессу со стороны всей европейской и американской прессы было гарантировано. Ну кому из акул пера не захочется первыми изложить сенсационный материал? И плевать, что иностранцам в «страну советов» доступ был практически закрыт. Имелись дипломаты, готовые за определённые услуги предоставить необходимые материалы. Дипломаты, они такие, на них даже в СССР никакой управы не было.

Во-вторых, нагнетание страха среди красной верхушки. Ведь в предъидущем письме «троцкисты» обещали отомстить исполнителям и заказчикам убийства из лидера и символа. В результате состоялось вполне себе правдоподобное покушение на меня, при котором были убиты двое чекистов, пусть и из числа рядового состава. Но обещание, как ни крути, а чуть было не выполнили. Первую его стадию. Это поневоле заставляло со всей серьёзностью отнестись к новой угрозе. Присутствующий страх… это тоже очень важно. Как только в душах и сердцах врагов поселяется страх – ты становишься гораздо ближе к победе над ними. Доказано множеством исторических примеров.

Было и «в-третьих». После появления в прессе такого рода угрозы «красная верхушка» окончательно удостоверилась в виновности подследственных. Иными словами, была устранена даже теоретическая возможность дальнейшего расследования. Настоящего, а не типичной советской профанации оного.

В общем, после всех полученных от Артузова инструкций, меня «допустили до святого». То есть до коллегии у самого Председателя ВЧК… Ой, уже ОГПУ. Хотя от смены названия нутро этой структуры не изменилось, оставшись столь же зловонным и гнилым до основания. Какие люди, такова и структура, так всегда был, так и будет в этом мире. Следовательно, сборище садистов, кокаинистов, приспособленцев, неучей и маргиналов – некоторые сотрудники успешно сочетали в себе сразу несколько пунктов из вышеперечисленного – представало в совсем уж ярких и шибко «привлекательных» красках.

Квартира Менжинского была хороша! Нет, я совершенно серьёзно, без тени иронии. В такой пристойно было бы жить и обладателю первых пяти классов «табеля о рангах». Богатство, но без пафоса, стиль, но не отдающий «мещанином во дворянстве». С ходу и не скажешь, кто именно здесь обитает. И даже увидев хозяина сего дома, многие люди не увидели бы в нём ничего особенного, не будь он им заранее представлен. Умный, начитанный, с богатым словарным запасом и изысканными манерами человек, который вполне органично бы смотрелся как за профессорской кафедрой, так и в коридорах одного из министерств той, старой империи. Не на низших уровнях, что особенно характерно. Ан нет, он был тем, кем был – очередным олицетворением самой зловещей, пожалуй, организации на всём континенте. Что ж, Вячеслав Рудольфович, знакомство наше состоялось, мне есть на что посмотреть, многое стоит понять и попробовать изучить. Ведь поняв врага своего, легче будет его переиграть.

Игра на минном поле, она же в прятки со смертью в тёмном лабиринте. Только вместо взрывчатки или чудища вроде минотавра – один тяжело больной телом, но чрезвычайно опасный человек. Самый опасный во всём ОГПУ. Это не тупологоловый наподобие Ягоды и не угодливый холуй вроде Паукера, который и вовсе не утруждал себя чтением чего-то помимо отчётов или газетных передовиц. Иной масштаб личности так сказать.

Мы с Артузовым появились не самыми первыми, но и не последними, минут за пять до назначенного срока. Тут уже присутствовали глава Секретно-политического Молчанов и неожиданно появившийся с нм начальник оперпункта Петренко, начальник шифровального отдела Бокий в гордом одиночестве и Ягода, притащивший в качестве сопровождающего не абы кого, а целого Агранова. Ныне он был полномочным представителем ОГПУ по Московской области, а по сути оставался и куратором всей «творческой интеллигенции», каковым стал ещё в начала двадцатых. Артузов говорил, что Агранов – личный протеже Ягоды, которому было обещано, в случае становления последнего Председателем ОГПУ, место начальника Секретно-Политического как минимум. А может и пост первого заместителя.

Неискренние улыбки, насквозь лживые слова, атмосфера взаимной подозрительности и надежд на скорое возвышение. И ожидание… смерти хозяина дома, старательно маскируемое, но всё же всем понятное, включая самого Менжинского.

Появились Паукер и последним Леплевский, глава Особого отдела. Первый сам по себе, второй же приволокся в сопровождении заместителя Марка Гая. В общем, собрался весь «цвет» выгребной ямы под названием ОГПУ, во всей сомнительной красе и убойном «аромате». На меня особо не смотрели, хотя несколько любопытствующих взглядов я всё же заметил. Да уж, это называется получил определённую известность своими действиями. Вдобавок меня считали не просто человеком Артузова, но и тем, кого он вознамерился «поднимать» вслед за собой. Тут это было естественным делом. Не зря же кое-кто из начальников отделов появились вместе с сопровождающими. Ну а пара скеретарей-стенографистов Менжинского присутствовали изначально. Кому-то требовалось фиксировать от и до всё произнесённое тут. Официальное мероприятие, пусть и проводимое на квартире вследствие особых обстоятельств.

Однако! Это я относительно того, что Ягода и Бокий вообще-то должны были ударно трудиться в чрезвычайных комиссиях. Тех самых, связанных с выполнением планов по заготовке зерновых и прочих сельхозпродуктов. Их я увидеть не ожидал, поэтому, улучив минутку, тихо так спросил у непосредственного начальства:

– Артух Христианович, а что тут делают товарищи Ягода и Бокий? Они же должны быть… совсем в других местах.

– Срочный вызов, – не моргнув глазом и даже не думая удивляться. ответил Артузов. – Бокий вылетел из Харькова вчера вечером, Генрих Григорьевич уже ночью из Ростова-на-Дону. Игнорировать пожелание Вячеслава Рудольфовича, отговариваясь какой-то там комиссией… Он запомнит.

– Я понимаю.

– Понимай. И смотри. Слушать тоже не забывай, Алексей. Сейчас начнётся самое главное.

– Что именно?

– Реакция на мой доклад. С Молчановым я договорился, он поддержит жёсткие меры, если они понадобятся. Пришлось пообещать… многое, – тут глава ИНО недовольно поморщился. Судя по всему, цена за поддержку оказалась выше ожидаемой, но отказаться он уже не смог. – Ягода и Бокий будут против меня, даже если я скажу, что зимой выпадет снег. Агранов, он в хвосте у Ягоды, на него поставил. Паукер… Этот как Иосиф Виссарионович скажет, своего мнения у него не было и не появится.

– Остаётся Леплевский.

– И Гай! Особые отделы есть везде, во всех округах, армиях, дивизиях, прочих частях. Если он нас поддержит…

Понимаю важность подобного. Вот как начальство глаза вверх устремило, явно позволив себе пару секунд повитать в мечтаниях. И поводы надеяться на желательный для себя исход у Артузова имелись. Уже потому, что он знал о том, кто такой Леплевский. Точнее сказать, про некоторые «милые» особенности его характера.

Израиль Моисеевич Леплевский обладал одной чертой, которую в ВЧК_ОГПУ очень высоко ценили с самого момента образования сей организации. Он был патологическим садистом. Не просто легко подписывал расстрельные приговоры и отдавал приказы с помощью пыток выбивать нужные показания. Тут нельзя было говорить даже о «железной руке, собственноручно карающей предателей революции». Это ему было… интересно, но не совсем. Другое дело – собственноручно проводимые жёсткие, точнее жестокие допросы. Лично избивал арестованных до полусмерти, порой и не до полу-, а совсем с концами. Благо отписаться было легко, никто особенно и не выяснял, отчего помер «классовый враг» или «предатель революции». По мере роста в званиях эта черта никуда не исчезала. Более того, приобретала новые формы. теперь ему было не интересно мордовать абы кого, требовались влиятельные кандидатуры, которых было особенно причтено избивать, унижать, калечить. Именно поэтому Леплевский был вполне способен поддержать инициативу проверки верхушки РККА на предмет сотрудничества с троцкисто-террористами. Я это хорошо понимал. Касаемо же Артузова… тут уверенности не имелось. Поднимать же тему в таком прямом аспекте я сейчас просто не рискнул. Мало ли как отнесётся к такому аргументу! Лучше уж оставить это у себя в голове и действовать чуть позже, по ситуации. О, само собой разумеется, не здесь! На коллегии я буду изображать живую тень главы Иностранного отдела и не более того. Буду смотреть, слушать… и делать выводы, лишь часть из которых окажется произнесённой вслух перед Артузовым.

Дзин-нь! Недавно заведённый Менжинским серебряный колокольчик оповестил всех пришедших на коллегию о том. что пора перестать заниматься собственными делами и рассаживаться по местам. Благо этих самых мест в гостиной квартиры Председателя ОГПУ хватало. Множество кресел и полукресел, в которых было удобно даже самой требовательной чекисткой заднице. И диван в восточном стиле, на котором возлежал сам Вячеслав Рудольфович, устроившись с предельно возможным для себя комфортом. Как раз сейчас он поставил колокольчик обратно на низкий столик, на коем было всё. что могло ему понадобиться и до которого легко было дотянуться, совсем не напрягаясь.

– Все собрались? – скользнув взглядом по креслам и лицам, Менжинский сам и ответил. – Все. Тогда начинаем нашу коллегию, товарищи. Особую коллегию. Главный вопрос на повестке дня – новые угрозы руководству нашей партии, исходящие от троцкистов. И их требования, к которым нужно отнестись серьёзно. Не стоит пренебрежительно улыбаться. Карл Викторович, они уже доказали, Что готовы не только говорить, но и стрелять. Один из приглашённых на коллегию товарищей получил две пули и чудом выжил.

Подкузьмил Менжинский! Теперь на меня смотрели куда более внимательно. Особенно Паукер Карл Викторович, причём без тени симпатии. Не понравилось заслуженному холую Сталина-Джугашвили, что Менжинский заставил его стереть с лица неуместную улыбку. На Председателя то ему пасть разевать никак нельзя, трусость не позволит даже за пятку укусить попытаться, а вот на меня сталинский лакей взирал так, что и тени сомнений не было. Каких? Что запомнил и при удобном случае попробует либо под дверь нагадить – метафорически, конечно – либо включить в расклад аппаратных игрищ, что тоже не есть хорошо.

– А может опасность преувеличена? – прошелестел Бокий, всегда старающийся оставаться тихим, почти незаметным, но вместе с тем претендующий на высокое положение. – Следы привели к Трилиссеру и Пятакову, исполнители убиты или скрылись. Троцкий мёртв, эти двое и не только арестованы. Некому отдавать приказы.

– Вы готовы лично доложить об этом товарищу Сталину, Глеб Иванович? – усмехнулся Молчанов. – Так давайте, идите и докладывайте! Но если произойдёт очередное убийство важного товарища, то я вам не позавидую.

– Я высказал гипотезу…

– А товарищ Артузов хочет сделать доклад, – не унимался глава Секретно-политического отдела. – Подробный, обстоятельный, посвящённый возможным угрозам от троцкистов с той стороны. откуда мы пока не готовы его встретить.

– И ради какого-то … доклада нас с Бокием оторвали от важнейшей работы! – Ягода, по обыкновению своему был груб. Недостаток образования и отсутствие культуры давали о себе знать. – Вячеслав Рудольфович, слушать жалобы Артузова я могу и потом, после…

– Будете слушать, товарищ зампред, – вежливость, приправленная ядом и угрозой, вот что было в голове главного чекиста СССР. – А если не хотите. то может быть вас устроит должность, скажем, одного из замнаркомов сельского хозяйства? Будете биться за урожай и выполнение плана сдачи зерновых. Что, уже захотели слушать? Прошу прощения, товарищи, может кто-то хочет что-то добавить?

Ох как шикарно Ягоду размазали тонким слоем по всей гостиной! Наверняка до Менжинского дошли слухи о том, что его первый зампред не просто спит и видит себя на его месте, но и уверился, что должность перейдёт к нему и только к нему. Уверившись же, окончательно обнаглел, начав выходить за пределы разумного. Вот и получил жёсткую, унизительную отповедь.

Может кого-то другого – например Бокия, Молчанова и Артузова, учившихся в тех ещё, старых, имперских университетах – Менжинский отчитывал бы по иному, но не Ягоду. Безграмотный, малокультурный и наглый, он понимал только такую вот отповедь. Впрочем, Агранов и Леплевский были ему под стать. Председатель ОГПУ это хорошо знал, потому и действовал именно таким образом, донося свою мысль до всех без исключения собравшихся, порадовав одних и изрядно огорчив других. Кого огорчил? Ягоду и его союзников, почти прямым текстом заявив, что тот не соответствует своей нынешней должности. Следовательно, шансы зампреда занять председательское кресло пусть не исчезли, но несколько усохли. Как ни крути, поддержка нынешнего Председателя значила многое, особенно в теперешней неспокойной обстановке. Там, наверху, понимали, что Менжинский рекомендует в качестве преемника того, кто подходит по профессиональным качествам, а не по происхождению и наиболее громкому и показательному следованию «линии партии». В спокойное время на такую рекомендацию Сталин-Джугашвили и его свора положили бы с пробором, но теперь, когда реально опасались за собственные красные шкуры… Дубоголовый, но верный мог ничем не помочь, в то время как профессионал-прагматик вроде того же Менжинского стал бы куда более надёжным щитом от внутренней угрозы.

Зато у тех, кто не относился в «партии Ягоды» и имели хотя бы минимальные шансы занять кресло главы ОГПУ, появился ещё один повод заново оценить свои нынешние позиции. С целью? Принять решение стоит ли самим пытать удачу или же присоединиться к кому-либо из более вероятных кандидатов. Впрочем, раньше кандидатов было двое: Ягода и Бокий. С относительно недавних пор прибавился третий – Артузов. Сейчас же шансы Ягоды заметно упали, Артузова соответственно выросли, ну а Бокий сохранял исходные позиции. Неплохой такой ребус как для присутствующего на коллегии «узкого круга», так и тех, кто не был допущен в «святая святых».

– У меня есть, – приторно сладким голосом напомнил о себе «лучший друг советской интеллигенции» Агранов. – Я хочу слышать товарища Артузова, а уже потом иметь что сказать.

– Услышите. Артур Христианович поскольку у остальных товарищей пока нет вопросов. прошу вас доложить то, о чём упоминалось в поданной на моё имя докладной записке. Только…

– Что, Вячеслав Рудольфович?

– Ограничьтесь экстрактом, а то общий объем может быть, – тут Менжинский сделал неопределённый жест. – Подробности желающие могут уточнить потом, у вас или по документам. Я могу рассчитывать на… умеренность?

– Конечно-конечно, – улыбнулся глава Иностранного отдела. – Как говорили великие древние: «Краткость – сестра таланта». Немного подождите, я сейчас приготовлюсь…

Приготовления не затянулись. Да и что там готовить то? Достать кожаную, с серебряными уголками папку для бумаг, раскрыть да и начать излагать там находящееся. Мне же и вовсе можно было расслабиться, потому как по большей части это было моё собственное творчество, пусть и переработанное Артузовым в должном ключе, для наиболее эффективного восприятия главные чекистом всея СССР. Про аспект благожелательности Артузов наверняка также не позабыл, но вот получится ли – большой вопрос.

Пошло-поехало! Глава Иностранного отдела и зампред ОГПУ начал излагать Председателю версии о возможной причастности к троцкисто-террористам не абы кого, а людей из верхушки РККА. Не абы каких, а тех, которые были в Реввоенсовете в те годы, когда этой структурой руководил Троцкий. Прямых обвинений конечно же не прозвучало, зато намёки были более чем весомые. Оставалось фактом, что проходящий по делу в качестве одного из основных обвиняемых Пятаков не просто был в РВС, но и играл там к концу гражданской войны довольно значимую роль. Связи с Троцким опять же присутствовали, равно как и благоволение последнего к «перспективному товарищу».

Если нашёлся один предатель из числа значимых персон в РВС, непосредственно связанный с Троцким, то почему бы не проверить и некоторых других на причастность? О, разумеется не всех, ведь подозревать ближайшее окружение товарища Сталина-Джугашвили было бы не просто глупо, но и абсолютно неправильно. Артузов аккуратно так прогибался перед вождём, пусть и в отсутствие оного. Гибкость спины была оценена понимающей улыбкой Менжинского и позволением дальше развивать тему, выразившемся в словах:

– Преданные делу партии не могут подозреваться в таком. Я не сомневался в том, что вы, Артур Христианович, это понимаете. Председатель Реввоенсовета товарищ Ворошилов, товарищ Будённый, иные проявившие себя товарищи. Они и Троцкий… это невозможно.

– Конечно, Вячеслав Рудольфович, – охотно согласился Артузов. – Про это я и говорю. Но бдительность и ещё раз бдительность! В отношении других, имевших в прошлом контакты с самим Троцким или его верными сподвижниками. Например, можно вспомнить…

Вспоминалось главе Иностранного отдела очень хорошо. Вот смотрел в папку, листы переворачивая, и вспоминал один факт за другим. Как тут не вспомнить, еслибольшая часть находящихся на значимых постах в Реввоенсовете естественным образом пыталась проявить себя перед главным начальником. Да и сам Троцкий старался окружать себя теми, кто разделял если и не все его идеи, то определённую часть точно. РККА, как ни крути, была в своей верхушке нашпигована если и не явными троцкистами, то уж точно сочувствующими сей идеологии. Явно об этом никто не говорил, но сей факт был своего рода «секретом полишинеля».

Я же следил. Покамест за выражениями на лицах собравшихся, но и это давало пищу для размышлений. Насчёт Молчанова вопросов не было, он поставил на Артузова в нынешнем раскладе. Ягоде с Аграновым услышанное явно не нравилось, а по причине невысокого уровня развития они и скрывать естественные душевные порывы толком не умели. Паукер, тот следил исключительно за начальством, то есть за Менжинским. Сталина здесь не было! Хотя не приходилось сомневаться, что верный лакей и почётный лизоблюд сразу помчится к спустившемуся с гор абреку не просто докладывать – стенограмму главный большевик СССР всё равно получит – а с униженной просьбой подсказать, как именно себя вести. Леплевский чуть не подпрыгивал от предвкушения возможности порыться в грязном белье высшего командного состава РККА. Не всего состава, но всё же и часть его более чем устраивала. Особенно с надеждами на то, что кого-то из бывших и действующих заправил Реввоенсовета удастся привязать к активно действующим троцкисто-террористам. Такой пир души для заправского садиста! Ну и Бокий… Этот решил прикинуться ветошью и не показывать своё отношение до поры. Значит будет выжидать, чтобы потом или примкнуть на завершающем этапе или помочь растоптать проигравшего.

Закончилось… выступление начальника Иностранного отдела, а вовсе не коллегия в целом. Менжинский был вполне удовлетворён услышанным, даже не пытаясь сей факт скрывать.

– Ваш доклад был полезным и познавательным. Артур Христианович, – благосклонно кивнув, отметил Председатель ОГПУ. – Есть мнение, что проверка товарищей из РККА, ранее связанных с Троцким, будет полезной. Я сегодня же доложу об этом самому Иосифу Виссарионовичу и рассчитываю на то, что он с пониманием отнесётся к печальной необходимости. Возражения? А дополнения? Слушаю вас. Генрих Григорьевич.

– Проводить проверки тоже будет Иностранный отдел? – Ягода едва-едва пар из ушей не пускал, прямо человек-паровоз какой-то. Хотя эмоции были мне вполне понятны, чего уж скрывать. – Это вне компетенции товарища Артузова! Я решительно хочу заявить…

– Успокойтесь, зампред, – Менжинский посмотрел на Ягоду как на беснующуюся крысу, чем несколько охладил энтузиазм бывшего ученика аптекаря. – Проверку будет производить Особый отдел. Вы же не сомневаетесь в товарище Леплевском? Или сомневаетесь?

– Я верю… в его надёжность, – процедил Ягода. – Израиль Моисеевич показал себя беспощадным к врагам партии. Но нужна осторожность. Проверки старшего комсостава вызовут брожение.

– Чего брожение? – хмыкнул Молчанов. – Закваски или чего другого? Товариш Леплевский не даст соврать, подтвердив, что не замешанным в заговорах против партии нечего бояться.

– Подтвержу! Бояться надо виновным.

А глазки то как загорелись! По сути почётному садисту всея ОГПУ объявили, что если найдутся следы заговора, то можно работать так, как он предпочитает. Молчание Менжинского, оно было крайне многозначительным. И пугающим для части из собравшихся здесь. Даже Бокий почувствовал себя несколько неуютно, хотя он то как раз всеми силами сторонился формирующегося зародыша противостояния снутриядра ОГПУ. Ох, чую я, Ягода с Аграновым будут его на свою сторону перетягивать. А это… интересно. На первый взгляд опасно, но это лишь если не знать всего расклада. Из здесь присутствующих его знаю только я, что придаёт особую пикантность происходящему.

Дальше… пошло обсуждение деталей. Ягода пытался смягчить полномочия. Которые планировалось предоставить главе Особого отдела, в чём его явно поддерживал Агранов и с оговорками Бокий. Паукер чуть ли ножками не сучил от желания, чтобы коллегия поскорее завершилась и он мог помчаться известно в каком направлении. Артузов, тот при частичной поддержке Молчанова пропихивал Леплевского, но так, чтобы ограничить его поисками подозрительного исключительно в РККА. Логично, чего уж тут скрывать. Артур Христианович осознавал, насколько может быть опасен лишённый ограничителей садист. Насмотрелся на творимое в разгар и сразу после гражданской. А он хоть и был беспринципным авантюристом и циником, но инстинкт самосохранения ещё никто не отменял.

Заканчивается всё, даже коллегия, оказавшаяся неожиданно длинной и выматывающей. Пусть я был своего рода тенью, но суть от этого не поменялась. Хотелось добраться до дома, лечь на диван, ощутить рядом присутствие Ларисы, перед которой можно не изображать того, кем я сроду не являлся и… отдыхать. Ан нет, Артузов желал кое-что обсудить. Впрочем, по причине того, что коллегия и его вымотала, тащиться с квартиры Менжинского обратно в ОГПУ он не собирался. Решил ограничиться разговором в машине, предварительно выгнав «на мороз» водителя и охранника. Этот разговор был логичен, заранее предусмотрен, вот я и не удивлялся. Удивился бы, не последуй он после прямого приказа начальства «смотреть и слушать».

– Вот такие они, коллегии у Вячеслава Рудольфовича, – кривовато улыбнулся Артузов почти сразу после того, как мы остались вдвоём в салоне авто. – Впечатлений хватило?

– Вполне. На собравшихся я посмотрел, а себя показывать мне… не по чину.

– Стремись. Нет тех вершин, которые нельзя покорить Ты и так несёшься вверх как скаковая лошадь. Но меня интересует другое.

– Я понимаю вас, Артур Христианович. Итак, вот что может быть важным. Как мне представляется, зампреду ОГПУ Ягоде не нравилось всё, что вы сделали и предложили. Он видит в вас угрозу.

– Так таки и угрозу?

– Он метит на место Менжинского, – пожал я плечами, озвучивая очевидное. – У вас есть успехи, у него их куда меньше. Вы стали зампредом, а он им всего лишь остаётся. А ещё Ягоде не нравится сама мысль о проверке на причастность к троцкизму верхушки командования армии. Это немного настораживает.

– И тебя тоже, – процедил Артузов, смотря в никуда. – Что же ты скрываешь, Генрих?

Взгляд в мою сторону, очень красноречивый. Дескать, ты этого не слышал и вообще лучше пока отставить сей нюанс в сторону. Отставить, но не забыть. Разумно, ведь нет ненужной информации и лишних гипотез. Имеются лишь несвоевременные, только так и никак иначе в системе чекистских координат.

– Продолжай. Алексей.

– Как скажете. Артур Христианович. Агранов целиком находится под влиянием Ягоды. Бокий ушёл в сторону и будет ждать.

– Но поддерживать Генриха в общих вопросах.

– Не без этого. Только эта поддержка ситуативная, не постоянная. Как и исходящая в вашу сторону от Леплевского. Глава Особого отдела себе на уме, если позволите так сказать.

– Ещё как позволю, – тут лицо Артузова на мгновение исказилось в неконтролируемой гримасе… Ненависти? Отвращения? Предчувствия? Нет, не скажу, не удалось понять. – Израиль Моисеевич высоко нацелился. Хочет получить для Особого своего отдела особые полномочия. А получив, не отдавать. Стать тем, кто контролирует лояльность армии. Он немного похож на Карла.

– Паукера? Странно…

– Ты подумай, Алексей. Хорошо подумай! Один постоянно возле товарища Сталина. Делает всё, чтобы стать незаменимым, готов даже анекдотцы ему рассказывать и кривляться, как шут при царе. Зато он начальник личной охраны Сталина, это большой вес и в ОГПУ и вне его. А Леплевский хочет стать…

Пауза. Не случайная, а специально допущенная Артузовым. Проверяет на предмет умения быстро ориентироваться? Наверное.

– Неужто главным «армейским инквизитором»? – попробовал я уловить ход мыслей главы ИНО. – Такую власть ему в руки не дадут. Опасно.

– Зато он хочет. Теперешний глава Особого отдела не великого ума человек, но хочет многого. Только он не твоя забота. Зампред ОГПУ здесь я, а ко мне прислушиваются. Шиш Леплевскому, а не та власть, которую он хочет получить.

– Не скажу. что меня это расстроит, – ухмыльнулся я. – Тем более товарищ Менжинский из всех бывших на коллегии благоволит именно вам.

– Вячеслав Рудольфович ценит результат, а не пустые слова, – довольно так произнёс Артузов. И тут же сменил тему. – Жду от тебя через два дня докладную записку о бывших на коллегии. Эмоции, поведение, что будут делать по твоему представлению. В одном экземпляре. Лично мне в руки. Понял?

– Конечно.

– Тогда можешь быть свободен.

С огромным нашим удовольствием! Не заставляя себя ждать, я выбрался из салона шикарного автомобиля Артузова. Проклятье, нога всё ещё болит, хоть далеко не так сильно, как было сначала. Теперь сесть в закреплённый за мной «форд», отдать шофёру приказ ехать домой и облегчённо выдохнуть.

Процесс пошёл, господа, процесс пошёл! Пусть начинают проверку бывших членов Реввоенсовета, ныне видных персон в РККА. И не только там, что тоже важно. Зная особенности «товарищей», слишком многие из них успели настолько отметиться связями с покойным Львом Давидовичем, что пристегнуть их к «троцкистскому заговору» будет вполне возможно. Особенно после новых убийств, ещё более громких и показательных. А они, убийства эти, будут, можно не сомневаться. Как-никак, я один из их главных организаторов.