ЖАН ФЕРНЕЛЬ

льрих из Майнца. Вам достаточно этого имени?

Вопрос был задан с хитрой иронией.

— Достаточно, господин Фернель, — задумчиво ответил Мишель. Он чуть подумал. — К сожалению, я не могу пригласить вас к себе… А что, если нам поговорить в таверне?

— Пожалуй, если только там не очень шумно.

— О, не беспокойтесь, я сам терпеть не могу шума. Я поведу вас туда, где в эти часы всегда почти пусто.

Ведя гостя по просторным, но грязным улицам квартала Ферьеру, Мишель украдкой его разглядывал. Главный медик короля Генриха Второго Жан Фернель был на вид лет шестидесяти, худ и носат. Кроме длинного носа и роскошного платья, которое он носил, ничто в нем не выдавало личности экстраординарной. Серые глаза под низким лбом отливали молочным блеском, руки с длинными пальцами постоянно дрожали. Те, кто был с ним хорошо знаком, знали, что причина этой дрожи крылась не столько в возрасте или болезни, сколько в сжигавшем его внутреннем огне, не нашедшем себе другого выхода в смысле физическом, но породившем блистательный талант.

Мишель читал его великолепную работу «De abditis rerum causis», в которой естественная магия объяснялась с таким знанием, что автору могли бы позавидовать и Корнелий Агриппа, и Парацельс. Когда Фернель утром появился у него на пороге как простой клиент, Мишель был так поражен, что выронил вазочку с вареньем.

Услышав шум, приближающийся со стороны улицы Бург-Неф и центральной церкви квартала, Мишель нахмурился.

— Лучше нам пойти другой дорогой, господин Фернель.

— Почему? Что случилось?

— Сегодня шестое июня, день причащения Святых Даров.

— Я знаю. В прежние времена его праздновали повсюду. А здесь его празднуют?

— И не только здесь. Несколько дней назад король распорядился возобновить ежегодный праздник во всей Франции. Причина очевидна: Генрих хочет бросить вызов гугенотам, которые отрицают присутствие тела Христова в обряде причастия.

Фернель кивнул.

— Его величество слишком поддался влиянию Гизов. Он не замечает, что подобные меры могут спровоцировать гражданскую войну.

— Именно так. Мне бы не хотелось присутствовать при процессии, которая приближается. Впрочем, уже поздно…

На улицу, по которой они шли, со стороны церкви Сен Мишель хлынула громко кричащая толпа. Несмотря на то что впереди шел священник с ковчегом, толпа мало походила на религиозное шествие. Все отребье салонского общества причудливо перемешалось в ней со знатью, едва стоящие на ногах пьянчужки шли бок о бок с благочестивыми матронами в шалях, с молитвенниками в руках. Кто-то кричал: «Да здравствует праздник Святых Даров!», кто-то распевал церковные гимны, но во всей этой разноголосице явно превалировали выпады против Кальвина, Лютера и гугенотов. В толпе выделялась группа совершенно обезумевших людей, которая пинками гнала перед собой голого по пояс молодого кузнеца, видимо, заподозренного в ереси. Он был весь в крови и закрывал лицо руками, чтобы хоть как-то защититься от побоев, и все время падал, но его силой поднимали на ноги.

В памяти Мишеля сразу всплыли жуткие сцены избиения евреев, которые ему приходилось видеть. Вынести этого он не мог.

— Остановитесь, что выделаете! — вне себя закричал он и хотел уже кинуться к юноше, но сильные, несмотря на дрожь, руки Фернеля схватили его за рубашку.

— Не вмешивайтесь, — шепнул ему королевский медик. — Беднягу вы все равно не спасете, а вот сами пропадете.

По счастью, шум стоял такой, что никто не услышал крика Мишеля. Он не сопротивлялся, когда Фернель повернул его лицом к стене и продержал так, пока процессия не прошла мимо.

Задыхаясь, Мишель проговорил:

— Я знаю этого кузнеца, это умный и добрый юноша, он никому не делал зла.

— Вот увидите, его не убьют, — ответил Фернель, — До этого мы пока не дошли. Хотя я все время спрашиваю себя, сколько нам осталось лет, месяцев, а может, и недель до кровавой бани.

Мишель не ответил. В его мозгу завертелись образы окровавленных шпаг, безжизненных тел, падающих звезд и горящих деревень. Он испугался, что Абразакс снова затащит его в свою космическую воронку. Но этого не случилось, и он понемногу успокоился. Было такое чувство, что он очнулся от кошмарного сна.

— Простите меня, — пробормотал он, — я совершенно не выношу жестоких зрелищ.

Фернель посмотрел на него с отеческой улыбкой.

— Почему вы извиняетесь за то, что делает вам честь? Надеюсь, что правитель этих мест тоже когда-нибудь обнаружит в себе такие чувства, — Он осторожно повернул Мишеля снова лицом к улице, — Ну, так где та таверна, в которую вы меня вели? Я хочу есть, пить и поговорить с вами о множестве вещей.

Они пошли дальше. Мишель совсем пришел в себя, хотя до полного спокойствия было еще далеко. Он чувствовал, как над городом, как невидимый туман, зависла ненависть, и от этого холод пробирал до костей. И вот что его тревожило больше всего: в его мозгу разница между видениями и реальностью уменьшалась день ото дня. Уже давно для того, чтобы достичь Абразакса, ему не требовалась ястребиная трава, а теперь и последовательность чисел становилась лишней. Не говоря уже о кольце и о связанном с ним ритуале. Если Мишель и исполнял его, то только чтобы поддержать в себе иллюзию, будто дверь, ведущую в другие небеса, он может открыть в любой момент и по своей воле.

Именно возможность взаимопроникновения разных миров и была той жестокой участью, которую Ульрих из Майнца уготовил человечеству, и появление невиданных растений стало результатом его экспериментов. И это вызывало неописуемый ужас у Мишеля. Чтобы отвлечься от страхов, он указал гостю на изящный фонтанчик на площади Платанов:

— Прочтите надпись на фонтане. Я написал ее месяц назад по просьбе городских консулов.

Фернель наклонился над треугольной плитой на металлических рожках и перевел с латыни выбитую на ней надпись:

— Если бы, ввиду человеческой изобретательности, Сенат и магистраты Салона могли снабдить горожан большим количеством вина, они, под руководством консулов Поля Антуана и Марка Паламеда, не соорудили бы за такие деньги такого плохонького фонтанчика.

Фернель рассмеялся:

— Представляю себе лица консулов, когда плиту открыли.

Мишель тоже улыбнулся.

— Да, это надо было видеть. И надо было слышать шуточки, которые отпускали зрители. Но пойдемте выпьем что-нибудь повкуснее этой водицы.

Таверна была неподалеку. Небольшая, с четырьмя столами внутри и двумя снаружи, она благоухала чесноком и вареной капустой. Камин с вертелом на подставках был достаточно широк, чтобы дым улетучивался в трубу, но в воздухе все равно веяло едким дымком. Единственными посетителями были буржуа и монах, которые о чем-то оживленно разговаривали. Немолодая проститутка, примостившись на табурете, лениво обмахивала веером вялую грудь, вывалившуюся из корсажа. Между кухней и залом деловито сновали хозяин таверны и девочка-служанка.

Мишель сунул голову внутрь, но тут же отпрянул.

— Там очень жарко, — сказал он, — давайте сядем на улице.

Фернель оглядел улицу с редкими прохожими.

— А это благоразумно? — спросил он.

— Вполне, здесь за нами никто не станет следить. Скоро все затворятся по домам и выйдут только после обеда. Не забывайте, мы в Провансе, а здесь июнь — все равно что в Париже август.

Они уселись за один из уличных столов. С колокольни раздался звон, который всего несколько лет назад означал бы «час шестой». Но теперь отсчет времени изменился, и часы отзванивали каждые шестьдесят минут. Но что такое «двенадцать часов», знали разве что звонарь, священник да очень немногие из горожан.

— Хотите есть, господин Фернель? — спросил Мишель.

— Совсем чуть-чуть, для меня еще рано. Я бы выпил чего-нибудь холодненького.

— Здесь подают только вино, другие напитки продаются на рынке.

— Пусть будет вино.

К ним сразу подошла худенькая миловидная девочка.

— Господа, сегодня у нас телятина со специями, жареные сосиски…

Мишель знаком остановил ее.

— Пока принесите хлеба, несколько маленьких кусочков мяса под уксусом и графин молодого вина. Вино охладите, насколько возможно.

— Оно ледяное, прямо из погреба, — с улыбкой отозвалась служанка, — Желаете чего-нибудь еще?

— Нет, больше ничего.

— Хорошо, сейчас принесу.

Фернель подождал, пока девочка уйдет, и пристально посмотрел на Мишеля.

— Начну без преамбул: да будет вам известно, что у меня на плече есть крестообразный шрам, который никогда не заживает.

Мишель вздрогнул.

— Значит, вы иллюминат? — глухо спросил он.

— Да, именно поэтому я и стал вас разыскивать. Как и вы, я покинул «Церковь», и, как и вас, Ульрих объявил меня предателем.

Прежде чем ответить, Мишель дождался, пока девочка принесет вино, хлеб и мясо.

— Сколько же существует иллюминатов?

— Кроме Ульриха и Пентадиуса я знаю не многих. Те, кто мне известен, группируются вокруг двора Екатерины Медичи. Это знаменитый астролог Козимо Руджери с братом Томмазо; Луи Ренье, владетель Планш, который тоже порвал с Ульрихом, но по причине того, что является гугенотом; геомант Габриэле Симеони, тот, что разъезжает между Парижем и Флоренцией. И есть еще англичанин, некий Джон Ди, о котором я только слышал и с которым ни разу не встречался.

— Да, я тоже слышал это имя, — заметил Мишель, отхлебнув немного вина. — Он блестящий врач, его не раз приглашали в Сорбонну, и занимается он проблемами кровообращения, как и Мишель Серве, бежавший в Женеву.

Мишель многозначительно улыбнулся.

— О да, Ульрих тоже специалист по кровообращению. Наверное, вы, как и я, видели анатомические страницы «Arbor Mirabilis» с крошечными нагими женщинами в сосудах.

Мишель не был уверен, стоит ли говорить о том, что у него есть копия рукописи. Он пока не понимал намерений собеседника.

— Кто вам сказал обо мне? — спросил он.

— Симеони, так называемый маг, вернее, его любовница, еще молодая, очень милая женщина.

Фернель отправил в рот кусочек мяса.

— Ее зовут Джулия.

— Джулия?

— Джулия Чибо-Варано. Она, уж не знаю каким образом, состоит в родственной связи с домом делла Ровере и большая приятельница кардинала Алессандро Фарнезе.

У Мишеля вырвалось восклицание. Он стиснул бокал, чтобы не выронить его из задрожавшей руки.

— Джулия Чибо-Варано! Снова она!

Фернель глядел на него удивленно.

— Вы с ней знакомы?

— Her, я видел ее только однажды, если не ошибаюсь, в Марселе, когда она принесла мне одну из копий «Arbor Mirabilis». Она действительно очень хороша, только тогда она была одета как судомойка. Потом я знаю, что она стала… имела отношения с моим братом Бертраном. И принесла ему много бед.

— В самом деле? — Фернель приподнял бровь. — Она говорила, что знакома с вами, но не рассказывала ни о Бертране, ни об «Arbor Mirabilis». О вас она отзывалась в высшей степени лестно.

От волнения Мишель позабыл о еде. Он спросил:

— У вас не создалось впечатления, что ей известно о существовании «Церкви»?

— О нет, — ответил Фернель с иронией, — Ведь мы говорим о женщине. Ульрих, правда, с большим пиететом относится к женщинам, но не настолько же он глуп, чтобы допустить их в свои ряды. Иллюминаты считают себя адептами рациональности, а именно этого качества женщины и лишены.

Мишель покачал головой.

— Когда-то я тоже был в этом уверен, но теперь сомневаюсь.

— Рабле, упокой, Господи, его душу, в своих книгах достаточно их изучил. Но что с вами?

Мишель вздрогнул, потом пришел в себя и прошептал:

— Почему «упокой, Господи…»? Вы хотите сказать…

— Да, он умер несколько месяцев назад. Но вы так разволновались… Вы что, были с ним знакомы?

Мишель и вправду разволновался, но постарался взять себя в руки. Он наполнил свой бокал и залпом его осушил. Потом наполнил снова.

— Да, я был с ним знаком. Но не будем об этом. — Он выпрямился, силясь удержать навернувшиеся на глаза слезы. — Но если эта Джулия Чибо-Варано не имеет отношения к иллюминатам и прислала вас ко мне, значит, у нее была на то причина.

— Было бы неточно сказать, что она послала меня к вам. Я сам решил вас разыскать, когда она дала мне прочесть некоторые из ваших сочинений.

— Какие же? — настороженно спросил Мишель.

— Прежде всего вот эти, — Фернель порылся в поясной сумке и вытащил пачку листков. Он взял верхний: — Эти стихи сочинили вы, как сказала Джулия, и некоторые из них поразили меня.

Он прочел вслух:

Cueur, vigueur, gloire, le regne changera,

De tous points contre aiant son adversaire:

Lors France enfance par mort subjuguera:

Le grand regent sera lors plus contraire.

Изменят царство сердце, слава, сила.

Со всех сторон противник подступает.

Французы смертью детство покорят,

Хоть против будет сам великий регент[39].

Мишель чувствовал, как сердце колотится в груди. Этот катрен никогда не был опубликован. В мозгу само собой всплыло имя, и так властно, что он не смог удержаться и вскрикнул:

— Жюмель!

Фернель удивленно на него посмотрел.

— Жюмель? А кто это?

— Моя жена Анна, — рассеянно пробормотал Мишель.

При других обстоятельствах он никогда не открыл бы домашнее имя жены постороннему. Но сейчас им овладело болезненное возбуждение. Он, хоть и не без труда, научился глубоко любить Жюмель и видел в ней человека, которому мог доверять. А теперь вдруг оказалось, что его записи попали в чужие руки. Кто, кроме нее, мог их распространить? Значит, несмотря на все уверения, ее предательство продолжалось! Значит, нрав и замашки потаскушки не изменились.

Фернель вгляделся в собеседника, словно поняв, какие мучения тот испытывает, потом медленно покачал головой.

— Вот увидите, вы ошибаетесь. Ваша жена не виновата.

— Но кто же тогда пустил по рукам мои записи?

Мишель даже не заметил проницательности Фернеля. Тот говорил так, словно отвечал на мысли Мишеля.

Фернель рассмеялся.

— Да вы сами! Вы сами, мой друг, пустили их по рукам!

Он налил еще вина удивленному Мишелю, справедливо полагая, что это ему не помешает.

— Вы, наверное, забыли, что отдали рукопись с пророчествами печатнику в Лионе, некоему Боному? Он и распространил этот катрен да и многие другие. И жена ваша тут ни при чем.

Мишель быстро осушил бокал.

— Но что Боному с этих катренов? — все еще неуверенно спросил он.

— Все очень просто. Печатней Бонома в Лионе часто пользуются гугеноты для издания своих брошюр. А мать Джулии, Катерина Чибо-Варано, связана с лионскими кальвинистами. Теперь понимаете, в чем дело? — Он указал на пачку страниц. — Видите, это же не ваша рука. Это копия.

Мишель одновременно почувствовал и облегчение, и укол совести за то, что заподозрил Жюмель в обмане, и страх оттого, что стал объектом чужого внимания. Он нервно сглотнул.

— Почему эти стихи вас так поразили? — спросил он, надеясь пустить разговор по другому руслу.

— В них предсказывается смерть Генриха Второго. Это о нем вы говорите «сердце, сила и слава», ведь так?

— Так; по крайней мере, думаю, что так.

— Ну а то, что Франция со всех сторон окружена врагами, очевидно для всех. Но вы еще предсказываете, что после смерти короля мальчик, который ему наследует, неизбежно получит покоренную и разбитую страну.

— Наследнику трона девять лет.

— И источником еще больших неприятностей будет другой кандидат на трон, которому сейчас больше доверяют: а именно Антуан де Бурбон, король Наварры. Я правильно излагаю вашу мысль?

— Да, но это не моя мысль. Когда я все это пишу, я только претворяю в стихотворные строки свои видения. Поэтому я никогда ни в чем не уверен.

Фернель улыбнулся.

— Прекрасно вас понимаю. Я занимаюсь… то есть занимался… магией зеркал, которой Ульрих, наверное, обучал и вас. И у меня тоже были видения, даже в деталях схожие с вашими. Однако… — Он подался вперед. — Я знал, что Ульрих из Майнца строжайше запретил всем нам, иллюминатам и бывшим иллюминатам, обнародовать результаты, полученные с помощью техник, которым он нас обучал. Ваши катрены напечатаны, значит, вы отважились нарушить запрет. Как только я это понял, я сразу же помчался в Салон с первым дилижансом.

— Думаю, с целью предупредить меня.

— Нет, чтобы вас ободрить и уверить, что вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку. Может, я и не смогу сделать для вас много, но я в силах организовать помощь на разных уровнях. Например, обеспечить защиту со стороны королевы, чтобы вы могли продолжать исследования, не боясь стесненности в средствах.

Застигнутый неожиданным воспоминанием, Мишель зажмурился.

— Господин Фернель, у меня есть талисман, который, думаю, был предназначен для Екатерины Медичи. На одной его стороне явственно читается имя Freneil. Это, случайно, не анаграмма вашего имени с буквой i вместо J?[40]

Углы губ старого мага поползли вниз.

— А вам, случайно, не Денис Захария отдал этот талисман?

— Да, Захария был моим другом. Значит, я угадал.

— Угадали. На самом деле слово Freneil — старинное еврейское заклинание от порчи. Я выбрал его, потому что оно похоже на анаграмму моего имени, и выбил его на медальоне, предназначенном для королевы. — Фернель вспомнил, что на тарелке осталось еще мясо, и положил кусочек в рот. — Вот хороший предлог для вас представиться королеве: преподнести ей этот медальон.

— А какова судьба Дениса Захарии?

— Жив-здоров, купается в почестях при наваррском дворе. Говорят, ему удалось получить золото. — Фернель пожал плечами. — Но вернемся к нам с вами, господин де Нотрдам. Есть еще и другие способы помочь вам. У меня нет ни сил, ни молодости, чтобы противостоять Ульриху, а вы, на мой взгляд, обладаете обоими этими дарами. Пора вам выходить на свет божий и становиться великим магом. То, чем вы являетесь на сегодняшний день, — ничто в сравнении с вашими возможностями.

— Не знаю, способен ли я… — начал Мишель.

— Конечно способны! В вас сочетаются великие традиции каббалы с утонченной оккультной философией Европы. Кроме того, Ульрих посвятил вас в тайны александрийского гностицизма. По силе вы почти равны ему, хотя пока этого и не сознаете.

Лицо Фернеля омрачилось, приобретя суровое и властное выражение.

— Я могу предоставить вам то, чего вам недостает: инструменты для вычисления и предсказания прихода эры восьмого неба, точные даты всех парадов планет, забытые заклинания для входа в Абразакс. И прежде всего, ключ к прочтению рукописи, которой вы владеете.

Мишель был так взволнован, что ему пришлось снова налить себе вина. Руки у него дрожали, как у Фернеля, но по другой причине.

— Скажите мне одну вещь, господин Фернель, — прошептал он, — Что явилось причиной вашей неприязни к Ульриху?

— Это не неприязнь. — Лицо старика слегка разгладилось. — Видите ли, господин де Нотрдам, мы живем на стыке двух эпох. Наши дедовские представления о науке еще действуют, но их готовы заменить новые. Уже и теперь многие придерживаются взгляда, что Земля — вовсе не центр мироздания, что небо не состоит из сфер и что микрокосмос не является отражением макрокосмоса. С моей точки зрения, эти новые взгляды обязательно победят, а Ульрих — символ всего того, что обречено на поражение.

— Но ведь и мы разделяем его идеи!

— Пока да. Но нарождается новый тип человека, и Вселенная будет менять структуру под него.

Фернель вздохнул.

— Ульрих это сознает, оттого и злится. Он хочет резким поворотом событий уничтожить человечество. Наша задача — не позволить ему это сделать. Лучше уж иметь космос, организованный по-другому, чем написано в наших книгах, нежели дождаться конца человеческого рода.

Загрузка...