Обман

ГУГЕНОТЫ

не очень жаль, мадам, но об этом не может быть и речи, — отрезал кардинал де Турнон, ожидая, пока расплавится сургуч в кастрюльке, которую паж поставил на огонь. — Маршал Пьетро Строцци, заклятый враг флорентийского правительства, и в самом деле отбыл на войну вместе с королем Генрихом. Но Екатерина Медичи всегда поддерживала врагов Козимо во Франции. Я помню, как она расплакалась, узнав об убийстве Лорензаччо в Венеции. Как же я смогу просить ее об амнистии Пьетро Джелидо, правой руки Козимо?

Катерина Чибо-Варано почувствовала, как глаза наполнились слезами. Она поморгала, чтобы стряхнуть их с ресниц, но они потекли еще сильнее. Влюбившись, она стала слишком чувствительной. Чтобы скрыть смятение, ей пришлось наклонить голову.

— А герцог де Гиз не может вмешаться? Он как раз вошел в силу при французском дворе. Не думаю, чтобы его совсем не интересовало, что происходит в Венеции…

— Это было бы еще хуже.

Сургуч наконец расплавился, и над ним вился дымок с острым, приятным запахом. Кардинал протянул пажу личную печать и письмо, адресованное Козимо Медичи.

— Во-первых, герцог де Гиз тоже на войне, во-вторых, он убежденный католик. А на Пьетро Джелидо, помимо ранения офицера его величества, лежит обвинение в лютеранстве. Надеюсь, вы понимаете, как это опасно в наше время. Никто при дворе и пальцем не пошевелит ради вашего друга.

— Но Генрих Второй объявил о своем согласии с принципами лютеранства.

Турнон улыбнулся.

— Вы и вправду наивны. Уж не думаете ли вы, что наши периодические соглашения с берберскими пиратами означают симпатию к магометанству?

Он взял конверт из рук пажа, проверил точность и глубину оттиска печати и, оставшись доволен, положил конверт перед собой.

— Внешняя политика, мадам, порой вынуждена двигаться совершенно иррациональными путями. Любые альянсы годятся, если речь идет о защите или о расширении границ. Совсем другое дело — политика внутренняя.

— Словом, надежды нет? — с тоской прошептала герцогиня.

Кардинал бросил на нее отеческий взгляд, озаривший светом тонкие, правильные черты его лица, обрамленного гривой седых волос.

— Ну почему же? Все очень просто: если ваша дочь снимет с брата Джелидо обвинение в лютеранстве, останется только ранение офицера, а с этим мы легко справимся.

Катерина закусила губы.

— Джулия не хочет.

— И вы пустили в ход все методы давления, какими располагаете? Ведь прежде всего вы ее мать.

— Да, но она непреклонна. Она убеждена, что действует ради моего блага.

— Ну вот, вы сами видите, что я ничего не могу сделать.

Катерина без сил откинулась на спинку стула. Она возлагала большие надежды на эту беседу в элегантном епископском палаццо в Лионе, которое до прошлого года принадлежало Ипполиту д'Эсте. Карьера де Турнона началась именно в этом городе во время войны с Пьемонтом. Теперь он стал епископом и управлял аббатством Эней, самым богатым в регионе. Отсюда он, после короткого безвременья, наступившего после смерти Павла Третьего, управлял внешней политикой Франции.

Паж погасил огонь в печи, забрал все еще пыхтящую кастрюльку с сургучом и с поклоном вышел. По дороге он поднял пропитанную терпентином штору, закрывавшую единственное в гостиной окно. Теплое майское солнце осветило комнату, и картины, гобелены и бархат заиграли яркими цветами.

Благожелательное лицо кардинала слегка омрачилось.

— Теперь, герцогиня, перейдем к более важным вещам. В письме Козимо Медичи, которое вы мне привезли, меня более всего заинтересовала одна фраза: «Я не сделаю ни одного движения в ущерб его величеству». Я расценил ее как декларацию нейтралитета.

Уже успевшая взять себя в руки Катерина энергично отозвалась:

— Это так и есть. Козимо не хочет войны с Францией.

— Франция тоже не расположена с ним воевать. Это ясно сказано в ответе, который я вам доверяю. Однако всем известно, что Козимо Медичи двойными узами связан с Карлом Пятым и никогда не осмелится изменить Испании.

— Это так, да он и сам этого не отрицает. Поэтому он предлагает не альянс, а договор о взаимном ненападении.

— Я ценю вашу искренность, но такие договоры весьма недолговечны, а мой король нуждается в более конкретных обещаниях. Поэтому я решил не полагаться на дипломатическую почту, а доверить письмо к Козимо вам. Хватит у вас на это сил?

Катерина очень удивилась и уточнила:

— Я сделаю все, что пожелаете, ваше преосвященство. Но вы прекрасно знаете, что на мне тяготеет отлучение…

— О котором никто не помнит.

— Но о нем помню я и, конечно же, помнит Козимо: не думаю, что он разрешит мне въезд в Тоскану. Он пользуется моими услугами только на расстоянии. Прямым же его агентом как раз и был Пьетро Джелидо.

Турнон подумал несколько мгновений, потом сказал:

— Вы правы, может, и нет нужды вам самой ехать в Тоскану. Вы не слышали разговоров о страсти Козимо Медичи к астрологии и оккультным наукам?

— Нет, я ничего об этом не знаю.

— Он настолько этим увлечен, что с помощью услужливых астрологов поменял свой знак зодиака с Близнецов на Козерога. Один из них, Габриэле Симеони, постоянно курсирует между Флоренцией и французским двором и часто бывает в Лионе. Если вы не чувствуете себя готовой отправиться к Козимо самой, можете передать письмо ему.

— Почему именно я? Простите, ваше преосвященство, но если вы с ним знакомы, то почему бы вам самому не передать письмо?

Лицо Турнона расплылось в благодушной улыбке.

— Ну же, герцогиня, проявите проницательность! Я ведь только что сказал, что этот Симеони принят при дворе Екатерины Медичи вместе с остальными магами, алхимиками и колдунами. Разве вы не ищете человека, который смог бы заинтересовать королеву судьбой дорогого вам монаха? Может, Симеони и есть тот самый человек.

Катерина была тронута. Впервые для нее старались что-то сделать, а взамен просили так мало. Глаза ее снова наполнились влагой. Она поднялась, взяла у кардинала письмо и постаралась внимательно запомнить, где и как найти Габриэле Симеони, когда он снова появится в Лионе. Потом склонилась в прощальном поклоне, прикрыв рукой вырез платья. Когда-то такой жест был бы для нее немыслим, а теперь сделался привычным, потому что складки на стареющей коже становились все глубже. Кардинал же усмотрел в нем почтение к своей особе.

Турнон вызвался проводить ее до выхода из епископства.

— Конечно, Симеони нельзя полностью доверять, — сказал он у порога. — Но он честолюбив и, чтобы угодить Козимо, готов на все, даже выказать себя честным человеком. Симеони способен на любую выходку: он встанет на защиту брата Джелидо, лишь бы только его заметили при дворе.

Катерина слабо улыбнулась.

— Не знаю, как выразить вам мою благодарность, ваше преосвященство. Несмотря на все мои тяжкие преступления, вы так добры ко мне.

— Герцогиня, в обличье дипломата я ежедневно совершаю гораздо более тяжкие преступления. Чаша весов с моими преступлениями перетянет вашу. Можете считать меня вашим искренним другом еще и поэтому.

Катерина спустилась по ступеням палаццо и подошла к ожидавшей ее коляске. Кучер, прислонясь к открытой дверце, насвистывал и разглядывал кишащую на площади толпу. При виде герцогини он встрепенулся и приосанился.

— Куда вас отвезти, герцогиня?

— В квартал ткачей.

Кучер заколебался.

— Но это место не для дамы!

— Вы что, боитесь?

— Я-то не боюсь, а вот вы…

— Я тоже. Поехали.

Миновав кварталы аристократов и буржуа, они въехали в рабочий квартал. Первые улицы выглядели вполне прилично. Общая работа вынуждала ткачей жить в одном квартале, но жилища их различались согласно внутренней профессиональной иерархии. Коляска ехала мимо маленьких лавочек и крупных мануфактур, мимо мастерских красильщиков, вытянувшихся вдоль Роны. По дороге попадались и аккуратные дома, и жалкие лачуги с соломенными крышами и покосившимися балками. И общей для всего района была необыкновенная грязь на улицах, но которым текли ручьи нечистот, окрашенных в разные цвета.

Многочисленные таверны отличались неопрятностью, тем не менее изобилия проституток, нищих и прочих темных личностей на порогах не было. Днем они предпочитали промышлять в более прибыльных районах города. Зато заполняли таверны по вечерам, когда в свои жилища возвращались рабочие, у которых раз в неделю в карманах водились деньги. Определенную опасность для женщин более высокого общественного ранга представляли собой рабочие, искалеченные на производстве, или безработные, основную пищу которых составляло вино, купленное неизвестно на какие средства.

В Лионе производили такни среднего качества. Они не отличались ни роскошью фламандских, ни дешевизной и практичностью флорентийских. В силу этого городская ткацкая индустрия часто претерпевала кризисы, из которых выходила, урезая рабочим зарплату или вовсе увольняя и обрекая на нищету. Отчасти из-за постоянного отстаивания своих экономических интересов, отчасти от воздействия алкоголя, кварталы ткачей всегда находились в брожении. Поэтому не случайно здесь на улицах часто попадались верховые патрули.

Катерина подождала, пока проедет такой патруль, и вышла из коляски. Кучер отказывался ее дожидаться, и ему пришлось пообещать щедрые чаевые. Герцогиня очутилась в кривом переулке, среди одноэтажных домишек из неотесанного камня.

Ей пришлось приподнять края юбки, чтобы не запачкать ее уличными нечистотами. Следующим этапом короткого «крестного пути» было кривлянье и улюлюканье мальчишек, которые возились в грязи, от души наслаждаясь жизнью. Наконец она оказалась перед лачугой, такой же жалкой, как и остальные, только чуть менее запущенной. Вместо двери висела выцветшая занавеска. Герцогиня отодвинула ее и вошла.

В просто обставленной, чуть темноватой комнате у стола сидел Пьетро Джелидо и беседовал с каким-то господином в черном костюме, с тонким бледным лицом. При виде Катерины незнакомец вскочил и вежливо поклонился. В отличие от него старая служанка, зажигавшая свечу в нише перед образом, даже не обернулась.

— Катерина, позвольте представить вам Мигеля де Виллануэва, испанского философа, которого во Франции называют Мишель Серве. — Он обернулся к гостю. — Сеньор, это Катерина Чибо-Варано, флорентийка. Она не разделяет моей веры, но немало пострадала по вине пап, которые подвергли ее отлучению. В сущности, она такая же изгнанница, как и вы.

Испанец снова поклонился.

— Герцогиня, если при всех ваших бедах вы сумели сохранить такую красоту, значит, Господь открыто поддерживает тех, кто у Рима в немилости.

Катерину покорили и слова, и изысканность, с которой их произнесли. Всего несколько лет назад комплименты ее не волновали, зато теперь она в них остро нуждалась. Она с ослепительной улыбкой повернулась к философу:

— Чувствую, что помешала вашей беседе, и мне, право, очень жаль. Если пожелаете, я могу вас покинуть.

— О, я вовсе этого не желаю, — галантно ответил Серве.

Пьетро Джелидо указал Катерине на колченогий стул.

— Садитесь, нам осталось обсудить совсем немного. В нашей беседе нет ничего такого, что вы не могли бы слушать.

Катерина постаралась сесть в тени, так, чтобы испанец ее видел, но чтобы морщины у нее под глазами и у рта не бросались ему в глаза. Пьетро Джелидо подождал, пока она усядется, потом указал служанке на пустой графин.

— Мария Луиза, принесите еще вина! — Потом внимательно поглядел на Серве. — Как я уже говорил, вес, который мы обрели нынче во Франции, не избавляет нас от преследований, Мне доподлинно известно, что двое архиепископов из четырнадцати и девять епископов из ста одного готовы обратиться в кальвинизм. Мы располагаем также двадцатью священниками, проживающими в разных местах Франции. Один из главных консисториев находится в Лионе, однако, сами видите, я вынужден принимать вас в лачуге. Даже синоду провинций негде собираться, кроме как в таких неприглядных местах. А для того, чтобы созвать национальный синод, нам потребуются годы.

Мишель Серве кивнул.

— Понимаю. И так повсюду?

— К счастью, нет. Не во всех провинциях выполняются приказы Генриха Второго, и не везде инквизиции удается внедрить свою шпионскую сеть. Но здесь, в Лионе, действует главный инквизитор Франции Матье Ори. Вам о нем кое-что известно.

— Да, это фанатик, способный на любую жестокость. К сожалению, он одарен необычайно тонким умом, и это выделяет его из общей массы священников и инквизиторов. — Серве соединил кончики пальцев. — Брат Джелидо, бежав во Францию от испанской инквизиции, я надеялся найти здесь более толерантный климат, но убедился, что это не так. По счастью, я нашел здесь сильное сообщество гугенотов, способное противостоять папским догмам. Я прошу вашей помощи, друг мой. Не вашей лично, а помощи той сети взаимовыручки, которой располагают французские протестанты.

В этот момент вошла служанка с графином вина и поставила его на стол. Однако никто к вину не прикоснулся. Пьетро Джелидо наморщил лоб.

— Именно ради дружбы я бы и хотел быть искренним. Я прочел рукопись, которую вы мне привезли: «Возвращение христианства». Не знаю, удалось ли вам найти издательство…

— Пока нет. Все типографы мне пока отказали. Я надеялся найти какого-нибудь смельчака здесь, в Лионе.

— Понятно. Но должен вас огорчить: никто за это не возьмется, ибо ваша рукопись — сплошное богохульство. Вы отрицаете божественную природу Христа. Вы нашли сочувствие у нас, реформаторов, потому что мы тоже считаем, что вино причастия не может быть кровью Спасителя. Но это единственное, в чем мы сходимся. Не питайте иллюзий: в наших глазах все ваши теории отмечены тяжким грехом, и вы не найдете понимания у нас, как не нашли его у католиков.

Пьетро Джелидо говорил жестко, но глаза Серве, время от времени обращавшиеся к Катерине, успокаивались и теплели.

— Я не претендую на то, чтобы вы разделяли мою позицию, — вежливо сказал он. — Я обратился к вам, гугенотам, потому, что вы тоже жертвы нетерпимости, которая в любой миг может обрушиться на меня. Я обращаюсь к вашему христианскому милосердию и свободе мысли, которую вы так мужественно защищаете. Поможете ли вы мне в случае необходимости добраться до Женевы или другого немецкого княжества с лютеранским вероисповеданием? Разумеется, кроме тех, у кого соглашение с Генрихом Вторым.

Катерина почувствовала огромную симпатию к этому человеку, который все чаще бросал в ее сторону восхищенные и слегка развязные взгляды. Она умоляюще посмотрела на Пьетро Джелидо.

— Помогите ему, Пьетро! Ясно, он этого заслуживает! Вам это ничего не стоит, а для многих послужит доказательством того, что вы делаете доброе дело.

Серве послал даме ослепительную улыбку.

— Мадам, вы так же великодушны, как и прекрасны. Я буду вечно вам благодарен.

Помимо воли Катерина слегка покраснела.

У Пьетро Джелидо заходили желваки на скулах, и он процедил сквозь зубы:

— Ладно. Учитывая, что вы просите за него с такой страстью… — Он взглянул на Серве и решительно сказал: — Сударь, в случае опасности можете рассчитывать на безусловную поддержку реформатской церкви Франции в достижении безопасного места. А теперь идите и старайтесь держаться поближе к стенам. В этих трущобах уже наверняка заметили ваше элегантное платье. Остерегайтесь шпионов Ори. Они шныряют повсюду.

Серве поднялся.

— Не беспокойтесь, я буду осторожен.

— И на будущее тоже. Если я понадоблюсь, вы знаете, где меня найти. Только потрудитесь явиться в костюме нищего или рабочего.

— Непременно. Нет нужды говорить, насколько я вам благодарен. — Серве поклонился сначала Пьетро Джелидо, потом герцогине. — Что же до вас, мадам… Когда я занимался медициной и изучал систему кровообращения, я повидал много сердец, но такого прекрасного — никогда. И ни одно сердце не умеет, как ваше, заставить другие сердца трепетать с ним в унисон.

Комплимент прозвучал странно, даже неуклюже, но Катерину тронул необычайно. Она бы почувствовала, как задрожали у нее ноги, если бы не отвлеклась на внезапно возникшее видение. Ей привиделся Кардано, который бежал по долине близ Павии и что-то кричал, а что — она не могла разобрать. Почему Кардано? Может, потому, что он был врачом, как и Серве?

Она осталась сидеть и смущенно поклонилась испанцу, а он взял ее руку и нежно поцеловал.

Пьетро Джелидо на несколько мгновений застыл со скрещенными на груди руками, потом сделал знак служанке:

— Уходи, исчезни! Спустись в погреб или еще куда, но быстро!

Женщина повиновалась. Несмотря на смущение, Катерина поняла, что приближается буря. Она постаралась заговорить с легкостью, но поняла, что совладать с голосом не удастся:

— Я была у кардинала. Мне необходимо встретиться с одним магом, неким Симеони, который…

Пьетро Джелидо подошел и нацелил на нее дрожащий от гнева палец. Он был в бешенстве.

— Вы! Вы отдаете себе отчет, что вы шлюха из таверны? Отдаете?

Катерина испуганно отшатнулась.

— Почему ты… почему вы так со мной разговариваете? Что плохого я сделала?

— Вы при каждом случае повторяете, что любите меня, что я для вас — все. А потом, едва заезжий красавчик заставит вас на миг позабыть о том, что вы старуха, тут же начинаете строить ему глазки. Думаете, я не заметил, что вы специально сели так, чтобы не было видно ваших морщин? Как размалеванная проститутка, что таскается по кабакам…

Катерина расплакалась. Она закрыла лицо руками и опустила голову на грудь, в надежде, что волосы, упав вниз, прикроют ее беззащитность. В попытке хоть как-то сохранить достоинство ей удалось пробормотать:

— Ты… никогда не хотел моей любви. Ты всегда меня отталкивал, кроме тех случаев, когда ревновал.

— Я никогда не добивался от вас любви плотской и грешной и никогда не стану добиваться. Да и какую любовь вы можете мне дать, в вашем возрасте? — Пьетро Джелидо возвысил голос: — Какую? Отвечайте!

Катерина рыдала, упав головой на стол. Пропасть ужаса поглотила ее. Но она чувствовала, что зло, которое причиняет ей сейчас Пьетро Джелидо, — в каком-то смысле форма близости. Если она совсем откажется от собственного достоинства, может, тогда… Но на это она не была способна, хотя внутренний, совсем чужой, голос настойчиво этого требовал.

Она вдруг подняла залитое слезами лицо.

— Правда, я согрешила. Казните меня, накажите, как захотите.

Это был отчаянный призыв хоть к какому-то общению, пусть основанному на боли, которое позволило бы избыть тоску. Но разжалобить Пьетро Джелидо было невозможно. Он отрицательно покачал головой.

— Вы что-то часто об этом просите. Искупайте вину сами, я вам в этом не помощник, — Он указал на графин. — Пейте, пейте допьяна. Может, хоть это вам поможет избавиться от роли юной соблазнительницы. В пьяном виде вы будете не так смешны, как несколько минут назад.

Катерина машинально протянула руку к стакану. Она снова услышала, как Кардано что-то говорит о Беллерофонте и Прете[32], но ничего не поняла. Понимала только, что притаившийся где-то вдали Молинас внушал ей, что она должна себя страшно покарать.