Нулевой след

Минус один

Рассчитываясь с водителем такси купюрами евро, которые ей выдал банкомат на Северном Вокзале, она услышала как Милгрим сказал — Лиственно-зеленый.

— Что? — она повернулась к нему.

Он уже почти выбрался из такси, сжимая сумку в руках.

— Помните в универмаге Оксфорд Стрит? Лиственно-зеленые брюки. Тот же мужчина. Только что прошел. — сказал он.

— Куда мы идем? — присутствие второй его чуткой и нервной сущности остро чувствовалась теперь. Ее острота была как будь-то слегка придавлена наполовину уже здоровым организмом Милгрима. Хотя сам он выглядел как животное, принюхивавшееся к запахам, витающим в воздухе.

— Оставьте сдачу себе, — сказала она водителю, подтолкнула Милгрима из машины и вытянула наружу свою сумку. Закрыла дверь и такси уехало, оставив их на тротуаре.

— Ты уверен?

— Кто-то за нами наблюдает.

— Бигенд?

— Не знаю. Идите.

— Что ты будешь делать?

— Я буду смотреть.

— Это обязательно?

— Можно мне твой компьютер?

Холлис наклонилась, расстегнула боковую сторону сумки и достала свой Мак. Он засунул его подмышку как папку. Она видела мягкое мигание вернувшейся неопределенности. Она подумала что так он пытается замаскироваться, интересно что бы это значило.

— Зайди внутрь пожалуйста, — сказал он.

— Евро, — ответила она, передав ему несколько купюр.

Она развернулась и покатила свою сумку через мостовую к толпе, скапливающейся на входе. Может Милгриму что-то мерещится? Возможно, хотя с другой стороны у Бигенда несомненно имеется талант привлекать к себе внимание в наиболее нежелательных формах, а затем следовать за тем, за чем наблюдают его наблюдатели. В точности кстати то, чем сейчас и занимался Милгрим. Она оглянулась, надеясь увидеть его, но он исчез.

Она заплатила пять евро за вход девушке японке и ее попросили сдать сумку.

Сквозь арки было видно мощеный двор. Молодые женщины курили сигареты, делая это совершенно естественно и глубоко привлекательно.

Салон Дю Винтаж сам по себе размещался в реконструированном здании семнадцатого века, частью которого как раз и был двор, представлявший собой десятилетней давности идею гладкой современности, ровно обернутую старой тканью.

Каждое второе или третье лицо в ее поле зрения было Японским, и в основном они перемещались примерно в одном направлении. Она двинулась за ними по минималистской лестнице светлого Скандинавского дерева, и попала в первую из двух очень больших светлых комнат, где над ровными рядами стоек с одеждой, и покрытыми стеклом столами и фрагментами старинной мебели ярко сияли люстры.

В этом году Салон был посвящен восьмидесятым. Об этом ей сообщили страницы, найденные Гуглем. Она всегда ощущала себя странно, когда время, в котором она жила называли периодом и посвящали ему выставки и инсталляции. Это вводило ее в размышления, а вдруг она сейчас живет в еще одном периоде и как же его потом будут называть. Ей показалось что первые десятилетия текущего века еще не обзавелись какой-либо конкретно осязаемой номенклатуры. Разглядывая относительно недавние образцы одежды она испытывала странные ощущения. Она догадалась что бессознательно переосмысляет моду своего собственного прошлого, трансформируя ее во что-то более современное. Насколько она ее помнила, вещи раньше не были такими. Линия плеч стала своеобразной, кайма и талия находились не там, где она привыкла их видеть

Это не были ее собственные Восьмидесятые. В них не было ничего похожего натех Готье, Мюглера, Алайя и Монтана, чья версия тех времен была представлена здесь в одежде.

Она повернула к себе написанный от руки ценник на курточке Мюглер из шерсти тутовой шелковицы. Она подумала что если бы Хайди приехала сюда, и если бы она захотела купить эти вещи, хотя она конечно же не захотела бы, то кредитки ее придурка обнулились бы в течение часа, причем все добытые приобретения легко поместились бы всего в одно такси.

Она посмотрела вверх затем и вздрогнула, увидев свой портрет, работы Антона Корбижна 1996 года, увеличенного и подвешенного над стойкой Мюглера на прозрачной леске. Анахронизм, подумала она. Это тоже не ее век.

Стремительно отошла от портрета, по пути отказалась от примерки Мюглера. Повернула назад и достала свой АйФон. Бигенд похоже взял трубку не успев еще услышать ни одного звонка.

— У вас здесь есть еще кто-нибудь Хьюбертус?

— Нет, — ответил он. — А должен быть?

— А в Селфриджес вы не отправляли кого-нибудь понаблюдать за нами?

— Нет.

— Милгрим думает что он видел здесь кого-то, кого видел тогда и там.

— Я думаю такое всегда возможно. Я не сообщал Парижскому офису о вашем визите. Вам нужна какая-то компания?

— Нет. Я просто проверяла.

— Для меня у вас есть что-нибудь?

— Еще нет. Я только приехала сюда. Спасибо.

Она нажала отбой не дав ему попрощаться. Стоя так с зажатым в руке телефоном на уровне уха она вдруг осознала знаковую природу ее бессознательной позы. Огромная часть языка жестов публичных мест, которые когда-то относились к сигаретам, теперь задействовала и телефоны. Человеческие фигурки заполонившие улицу чуть дальше, стояли в совершенно знакомых позах, хотя больше и не курили. Женщина на портрете Корбижна никогда такого не видела.

Номер, который дал ей Клэмми прошлой ночью пропустил несколько звонков, прежде чем ей ответили. — Да?

— Джордж? Это Холлис Генри. Мы встречались в Корпусе, когда Рэг там жил.

— Да, — сказал он. — Клэмми звонил мне. Вы хотите поговорить с Мере.

— Хочу, да.

— А вы здесь?

— Да.

— Боюсь что это невозможно. — Джордж говорил скорее как молодой адвокат, нежели как клавишник Боллардов.

— Она не хочет об этом говорить?

— Нет.

— Извини, — сказала она.

— Да нет же, — сказал он, — не совсем так. Она продала весь товар, который привезла из Мельбурна, Шанели. Токийским дилерам. Они увели ее на обед. Оставила меня присматривать за стендом.

Холлис отвела АйФон от уха и вздохнула с облегчением, затем снова вернула его к уху. — Она не откажется поговорить со мной после?

— Конечно нет. Она любит твою музыку. Ее мать твоя фанатка. Ты где?

— На втором этаже. Недалеко от лестницы.

— Ты видела там твой протрет?

— Да, — сказала она, — Я заметила его.

— Мы в самом конце. Я сейчас тебя найду.

— Спасибо. — Она пошла дальше, мимо выставки рабочей джинсовой одежды, которая не была похожа на одежду восьмидесятых. Все образцы похоже были старше продавца на стенде насколько она могла судить с высоты своих сорока лет. Он пристально смотрел на нее, пока она проходила, видимо разглядывал куртку Хаундс.

Олдувай Джорджа она обнаружила на задах архипелага прозрачной надувной оранжевой мебели, которая тоже не выглядела обломком восьмидесятых. Он улыбался, как аккуратная и привлекательная обезьяна в джинсах и плаще цвета хаки.

— Как ты?

— Спасибо, неплохо, — ответила она, пожимая его руку. — А ты?

— С момента, когда толпа Токийцев утащила Мере, ко мне никто не подходил. Видимо я нифига не гений торговли.

Инчмэйл назвал Джорджа «Оксфорд», когда она надавила на него прошлой ночью. Колледж Баллиол он окончил со степенью ПЗС. Это она хорошо запомнила, хотя и не имела ни малейшего понятия что бы это могло означать. Единственное, что она хорошо понимала, так это что Джордж был просто таки монструозно сверобразованным для своего нынешнего нанимателя. — Никому не говори, — добавил Инчмэйл.

— Это конечно полезная штука, но не для тебя, — сказала Холлис, увидев восемь очень изящных костюмов, крой которых точно копировал крой Шанель. Костюмы демонстрировались на фоне угольно-серых силуэтов одежды, и похоже что больше складских запасов у Меридит Овертон не было.

Все было скроено из каких-то толстых тканей, рисунок которых был похож на сильно увеличенную «куриную лапку», выполненной в комбинации горячо-оранжевого и горчичного цветов. Холлис смутно помнила кухонные рукавицы сделанные из похожего материала, похожей толщины. Она только один раз видела чтобы похожий костюм на ком-то хорошо сидел, это было в Каннах. Все это очень индивидуально, подумала она, потому что некоторые вещи решительно не сочетаются с формами тела. Сейчас она заметила что все экземпляры одежды нанизаны на тонкий стальной тросик, покрытый сверху прозрачным пластиком.

— Они что? Очень дорогие?

— Надеюсь да. Она купила их на распродаже имущества в Сиднее. Сделаны они были в ранних восьмидесятых, для жены очень обеспеченного застройщика. Эксклюзивные ткани. Кутюрье. У продавцов не было никаких идей на их счет, но в конечном итоге все сложилось удачно, продать их можно либо здесь, либо в Токио. А все крупные японские закупщики тусуются здесь сегодня, ну и Париж добавляет собственного антуража. К тому же похоже костюмы эти здесь и сшили.

— Она была очень маленькой, — сказала Холлис, собравшись было потрогать обшитую тканью пуговицу, но остановилась.

— Хочешь посмотреть на фото, где она в одном из этих костюмов?

— А можно?

— Мере нашла их в Австралийских глянцевых журналах. Ну и немного видео.

— Нет, спасибо, — сказала Холлис, восемь ярких костюмных форм вдруг показались ей чем-то вроде надгробных статуй, энергетических объектов ушедшей шаманки, оккультно заряженных и готовых к использованию в ритуалах.

— Еще были сумочки и кошельки. Как новые. Они где-то здесь, но она решила не показывать их. Поскольку они не такие дорогие, она просто показывает их и убирает. Не хочет чтобы их разглядывали профессионалы.

— Клэмми не рассказывал тебе почему я здесь Джордж?

— Конкретно нет, но теперь, когда ты здесь, я догадываюсь что дело в твоей куртке.

Она почувствовала себя странно, услышав что кто-то, за пределами поля зрения Бигенда и не Клэмми, знает о Хаундсе.

— Ты об этом много знаешь?

— Не больше, чем Клэмми, пожалуй. Мере об этом сильно не распространяется. Такого рода бизнес делается лучше, когда секреты остаются секретами.

— Как это?

— Настоящих покупателей не так много. А серьезных дилеров уже немало.

Он понравился ей, когда она встретила его в Корпусе, и сейчас он продолжал ей нравится.

— Клэмми сказал что Мере познакомилась с кем-то, когда училась на обувном факультете в колледже в Лондоне, — сказала она, решив рассказать ему это. Как обычно, этим она сама себя удивила, но начав однажды, остановиться уже не могла. — С кем-то, кто связан с Габриэль Хаундс.

— Может быть, — Джордж улыбнулся. Пропорции его черепа были странно-реверсивными, челюсти и скулы массивными, брови тяжелыми, лоб был не шире двух пальцев от бровей до плотных как вязаная шапочка волос. — Но я лучше не буду распространяться на этот счет.

— Вы давно вместе?

— Чуть раньше, чем Клэмми встретил ее в Мельбурне. Может быть это не правда, но я уже тогда любил ее. Она утверждает что в тот момент чувство не было взаимным, но я в этом сомневаюсь. — Он улыбнулся.

— Она вернулась жить в Лондон? Или сюда?

— В Мельбурн.

— Это действительно очень далеко.

— Действительно. — Он нахмурился.

— Про Инчмэйла, — сказал он, — раз уж ты здесь.

— Да?

— Он очень жесток с Клэмми, когда запись идет хреново. Я поэтому и свалил оттуда.

— Да?

— Можешь что-нибудь посоветовать? Что угодно, что могло бы облегчить работу с ним?

— Вы скоро уедете в Аризону, — сказала она. — В Тусон. Там очень маленькая студия, которой владеет любимый инженер Инчмэйла. С вашими плохими Лондонскими записями они сначала сделают что-нибудь весьма тревожное. Пусть делают. Затем вы перезапишете весь альбом. Очень быстро и практически безболезненно. Я думаю результатом вы будете очень довольны. Я уже говорила это Клэмми, но мне показалось что он меня не понял.

— С первым альбомом, который он продюсировал для нас, было по другому, а тогда мы были немного ближе к Тусону.

— В терминах процесса Инчмэйла, в тот момент вы еще не были готовы к Тусону. Это произошло только сейчас. Ну или почти произошло.

— Спасибо, — ответил он, — это хорошая новость.

— Звони мне, если тебя все достанет. Это обязательно произойдет. И Клэмми тоже будет в раздрае. Но если вы поможете ему, и доверите ему это, то все будет правильно и альбом получится. Он конечно не очень дипломатичен большую часть времени, а порой становится просто невыносим, по мере того, как ты углубляешься с ним в процесс. Когда Мере может вернуться?

Он посмотрел на очень большие наручные часы, цвета детской игрушечной пожарной машины. — Она уже час как ушла. Не знаю на самом деле. Я и сам был бы рад ее возвращению. Умираю хочу кофе.

— Кафе во дворе?

— Ну да. Большой черный?

— Я принесу, — сказала она.

— Там есть лифт, — показал он.

— Спасибо.

Лифт был немецким, с интерьером из нержавеющей стали, философски он мог бы оппонировать лифту Корпуса, хотя и не значительно. Она нажала 1, а когда индикатор этажей показал 0 поняла что на самом деле нажала -1.

Дверь открылась в тусклой, освещенной голубым пустоте и полной тишине.

Она вышла.

Древние каменные своды, вплоть до выхода на улицу, освещенные скрытыми как на танцполе светильниками, установленными где-то внизу. Небольшой импровизированный загон из запасного инвентаря и выставочного оборудования Салон Дю Винтаж, на голом каменном полу, выглядел крошечным в сравнении с арками сводов. Складные хромированные стойки для образцов и несколько платяных форм, выглядевших в этом свете как картины Дали.

Все чрезвычайно и удивительно неожиданно.

И к тому же в дальнем конце помещения, под голубыми сводами, спускающаяся по лестнице фигура человека, о котором говорил Милгрим. Короткополая шляпа, и короткая черная куртка застегнутая под подбородок.

Он увидел ее.

Она шагнула назад, в лифт и нажала 0.