Нф-100: Псы кармы, блюстители кармы. Весь роман целиком

Глава 24.

Сван.

Катерина привезла меня в один из частных райончиков Краснодара. Маленькие домики вперемешку с дворцами покрывали площадь гектаров в пять. Мы свернули с оживленной дороги, проехали метров триста и остановились на пересечении двух улиц. Когда-то здесь стояла небольшая хибарка, каких полно в центре города. Потом ее и ее полузавалившихся соседок скупили, и построили ресторанчик, мини-казино и сауну с кабинетами. Сейчас перед нами стоял небольшой замок из желтого кирпича - со стрельчатыми окнами на башенках и зубьями на глухих крепостных стенах. Катерина повела меня мимо главного входа, мимо вазонов с мертвыми елями куда-то вбок, где обнаружился погребок с вывеской: "У Водяного".

Вход в подвал был выложен диким камнем. Ступеньки уходили в тяжелый, клубящийся зеленоватый туман. Должно быть, он подсвечен какой-то лазерной установкой. Ощущение, будто погружаешься в темное, парящее болото. Ноги исчезают в зеленом мареве, потом оно поднимается выше и выше, пока, наконец, не ныряешь в него с головой. Внизу темно, он очертания стен видны отлично. Здесь они покрыты чем-то вроде мха, слегла фосфоресцирующего. Впереди метров десять коридора и треугольный проем двери, из которого льется переменчивый красный свет.

- Дизайнера из Питера вызывали, - сказала Катерина. - Нравится?

- Не очень.

- Мне тоже.

- Ираклий - хозяин этого... замка?

- И не только.

Сам погребок оказался не банальным - по углам деревянные столы на ножках из толстых, необструганных кривых поленьев. Потолок весь в светящихся огоньках - "гнилушках". Свод его низкий, полукруглый, к нему прикреплено то, что должно по замыслу дизайнера попадать в болото: колесо от телеги, старый самовар, керосиновая лампа, скелеты - два человеческих и один собачий. На столах островки света - стеклянные лампы, в которых плещет живой огонь. В стенах сводчатые ниши. Самые глубокие зашторены, там, должно быть, отдельные кабинеты. В те, что поменьше, встроены огромные аквариумы.

- А где бар или что-то в этом роде? - спросил я.

- Бар в таком месте? - усмехнулась Катя, - Ты, наверное, ни разу не попадал в болото. Там можно встретить разве что барменов, которые не угодили клиентам. Все - и еда, и напитки приносится из той двери, - она указала на провал слева. Рядом с ним стоял официант - высокий мужик во фраке. Сначала я удивился - под обстановку больше подошел бы наряд какого-нибудь вурдалака. Но потом глянул на лицо официанта - обтянутый серой кожей череп с горящими глазами. С таким лицом костюм вурдалака ни к чему.

- Ему не боятся давать заказы?

- Что ты... Вартан - добрейший человек. У него порфирия, недостаток красных телец в крови, плюс какое-то генетическое нарушение, из-за чего не растут волосы. Днем он спит здесь же - не выносит солнечный свет. Редчайший случай, Ираклий был счастлив, когда нашел его.

- Счастлив?!

- Он любит редкие и красивые вещи. Даже если они красивы... по-особенному.

- А ты?

- Что я?

- Редкая или красивая вещь?

Она не ответила, кивнула официанту, и тот скрылся. Через минуту появился и кивнул в ответ, видать, нас ждали. За пологом оказался проход, заканчивавшийся тяжелой дверью. Комната, куда мы попали, была довольно большой. Круглая зала диаметром примерно в пятнадцать метров. Высота свода метров пять. Вдоль одной из стен стоял полукруглый стол все в том же "неоструганном" стиле. Стулья, вырезанные из цельных кусков дерева, с соломенными подушками и соломенными же мягкими подлокотниками. Несколько низких кушеток придвинуты к противоположной стене, в которой скалился черной беззубой пастью камин. Такой большой, что можно было зажарить барана. Прямо над головой - круглое отверстие без стекла. В него, наверное, уже заглядывали звезды, но их мешал увидеть желтый свет натриевых ламп, тянувшихся по стенам этого зала.

Четверо мужчин сидели у ближайшего к нам края стола. Я посмотрел на них, пытаясь определить, кто же здесь Ираклий. Каждый воспринимает имена на свой лад. Есть девушки, которые мне кажутся типичными Аленами, тогда как другим и в голову не приходит назвать их так. Не могу сказать, что я силен в определении имен по внешности. Но пытаюсь делать это постоянно.

По моему, Ираклием мог называться невысокий мужчина в белой рубахе, с загаром кварцевого происхождения, обширной лысиной, волосатыми сверх меры руками и с глазами зелеными, как бутылка пива "Хадыженское". На его левом мизинце был белый перстень с куском смоляного агата. Он сидел, полуобернувшись, и разглядывал меня с небрежением. Трое парней рядом с ним, все кавказцы, были слишком молоды, чтобы тянуть на главного. Хотя... я пригляделся к одному, лет тридцати, но с каким-то изможденным, и будто посеченным скальпелем лицом. Резкие борозды тянулись от крыльев носа к углам рта. Сам нос был крупный, узкий между бровями, расширяющийся книзу и над губой нависающий толстой каплей пористой плоти. Глазные яблоки большие, чуть выкаченные, веки будто не желают сходиться на них, и когда хозяин моргает, натягиваются с трудом, как две влажные пергаментные шторки. Радужка палевая с черной точкой сжавшегося зрачка. Лоб высокий, зачесанные к затылку волосы масляно поблескивают. На лбу от левого виска к середине тянется кривой шрам. Нет, этот человек явно старше тридцати. Уж не он ли тот "водяной", к которому приглашает вывеска над входом?

Я постарался вглядеться в мужчину внимательнее, понимая, что так же пристально он рассматривает и меня. И тут пелену сознания прорвало: на месте человека с иссеченным лицом вился и кружил смерч: матово-серый, как хромированная сталь. С черными прожилками, проявляющимися на поверхности и тут же исчезающими, будто черные молнии или пульсирующие венозные дорожки. Вокруг смерча на небольшом отдалении светилось облако искрящихся синих линий. Они должны были скрывать его от меня, но

я видел как бы три картинки отдельно: человек в черной рубахе с вышитым золотом воротнике, смерч в прожилках и светящийся кокон накладывались, не мешая воспринимать все по отдельности, и не заслоняя друг друга.

Я огляделся, опасаясь, что при малейшем движении картина рассеется, как это было, когда я увидел в кафе смерч-Катерину. Но нет, она оставалась прежней. Трое других мужчин были простыми людьми, молодые парни тускло полыхали зеленым и желтым, мужик, которого я сперва нарек Ираклием, почти не светился. Ручейки вокруг него походили на липкие струйки сиреневого желе, и я понял, что жить ему осталось совсем чуть-чуть.

- Хорошо, Рам, - сказал лысому человек в черной рубахе, - считай, что мы с тобой договорились. Спасибо, что пришел, не побрезговал моим домом.

Мужчины встали обнялись, прошли к двери, Рам и один из парней скрылись. Второй остался у входа. Мужик, на котором кроме шелковой рубахи были еще и белые шелковые же свободные брюки, вернулся обратно. Он был высоким, примерно на десять сантиметров выше моих метра восьмидесяти. Сел, и только тогда обратился ко мне:

- Полагаю, ты уже понял, что я - Ираклий, - сказал он, - теперь спрашивай.

Я покосился на Катерину. Она была напряженной, будто привела на очень важный экзамен своего сына и боится, что сейчас тот опозорит ее своим невежеством. Я молчал. Почему-то чувствовал, что опасности нет, и пристегнутая к голени кобура не будет открыта.

- А твой друг не очень-то разговорчив, Сэра, - сказал Ираклий, обращаясь к моей спутнице, - ты разве не обрисовала ему его проблему?

- Я все рассказала, - Катя-Сэра (интересно, какое из этих имен настоящее) нервно покосилась на меня.

- Тогда, должно быть, у него крепкая психика, да и упрямства хватает, - голос у Ираклия был глухой, под стать подвалу. Я видел, как звуки его вытекают из центра вращающейся воронки, это было завораживающее зрелище.

- Я не очень верю в то, что мне рассказали, - вымолвил я наконец.

- Ты полагаешь, у меня есть время дурачить юнцов страшными байками, - Ираклий удивился, - если бы ты мог, то заметил бы, что сейчас на тебе почти нет линий судьбы. У меня есть, у этого парня у двери есть. Даже у того дурака Рама, что мнит себя равным мне, их и то больше, чем у тебя. Мне на тебя плевать. Но Сэра - дочь моего товарища. Она попросила, и я согласился взять тебя в ученики.

- Что мне придется делать?

- Пока немногое. А там посмотрим. Но не играй со мной - если ослушаешься, умрешь. Либо сам, если еще не научишься питаться, либо с моей помощью. Но, по сути, ты уже мертвец, поэтому никто ничего не теряет. Мой срок - пять лет. Потом ступай, куда хочешь.

- Я не хотел бы попасть в ситуацию, когда придется поступать против совести.

После этого Ираклий изучал меня, наверное, минуты две.

- Хорошо сформулировал, - наконец, произнес он, - Я тоже постараюсь сформулировать так, чтобы вопросов не осталось. Выбирая нашу жизнь, ты уже поступаешь против совести - обычного человека. Многим из нормальных за всю жизнь не приходится делать выбора - убить, чтобы выжить, или умереть. Тебе его избежать не удастся. Мы - хищники этого мира. Мы пьем кровь и едим сырое мясо. И тот, кто попробовал такую жизнь, не променяет ее ни на что. Тебе лишь кажется, что так сложно лишить жизни несчастное существо, не властное над своей судьбой. На самом деле ты почти готов к этому, - Ираклий усмехнулся и указал на спрятанный под брючиной "дерринджер", - убьешь хоть раз, и поймешь, что все эти сантименты чушь. Сейчас тебя устраивает существование обычного человека. Да, оно спокойнее. Но в нем нет красок, нет сока, нет чувств - лишь их суррогаты. Мы же пьем жизнь полными горстями, мы наполнены ей до предела. Нам не указ сам Бог с его Законами, мы существуем ему вопреки!

Он резко оборвал свою речь, сверля меня взглядом.

- Я должен подумать, - сказал я.

- Думай, - хозяин Кати-Сэры сделал жест, будто отпускал меня, - только не затягивай. У тебя день-другой, не больше.

Я постарался не подать виду, как ударили по мне его слова. Еще раз оглядел сводчатый зал, собираясь направиться к двери. И замер, пораженный. У самого камина в воздухе покачивался столб золотистого цвета. Точно такой же, как тот, через который я попал в "заколдованный лес". Я чуть отклонил голову, и столб исчез. Занял прежнюю позицию - вернулся снова. Это новое обстоятельство так увлекло меня, что я забыл, где нахожусь. Сделал к светящемуся столбу шаг и еще один, не теряя его из виду. Сзади раздался негромкий голос Ираклия:

- Дверь с другой стороны.

Но я подошел к потайной дверце, остановившись всего в метре. От нее исходили ни с чем не сравнимые теплота и покой. Такое не спутаешь - это еще один ход в иной мир, который почему-то оказался именно здесь. Шагнуть и исчезнуть? То-то они удивятся. Недавно я проверил то окошко в "заколдованный лес", что обнаружил в Первомайском парке. Зашел, побродил полчаса в вечном полдне золотистой опушки, и вернулся обратно, просто пожелав оказаться в Краснодаре. Очутился под елкой в километре к западу, у кинотеатра "Аврора". Должно быть, вынырнул из воздуха - целовавшаяся в метре от меня парочка сильно испугалась.

- Извини, - сказал я Ираклию, - мне показался интересным твой камин. Кто его делал?

Я с притворным любопытством разглядывал вырезанные по бокам черного зева рисунки: фигурки людей, животных - кажется, даже одной кошки, несколько закоптившихся пентаграмм.

- Один мастер, хороший, но со странностями. Все эти картинки... Впрочем, гостям нравится.

- Можно задать еще один вопрос?

Ираклий развернул ладони - мол, все, что хочешь. Похоже, мое нежелание уходить пока еще не слишком раздражало его.

- Мне показалось, что однажды я попал в другой мир. Просто шел по улице и оказался там, где мне быть, вроде как, не следовало. Все кругом изменилось. Только что зима и темнота и вдруг - осень и солнце. Известно ли вам о таком?

- Я не знаю, - Ираклий покачал прилизанной головой, в его глазах зажглись странные, непонятые мною огоньки, - слышу впервые. Судить не берусь. Возможно, ты просто на время тронулся. Трансформируешься до конца, и видения пройдут. А, может, и правда видишь то, чего другие не замечают. Будет понятно, когда переживешь кризис. Если переживешь, конечно.

...Катя отвезла меня домой, проводила до самой двери, будто это я был девчонкой. Я не возражал. Мне было не до того.

Когда мы выходили из погреба, я столкнулся с человеком, которого ожидал увидеть меньше всего. С улицы в туманное марево шагнул Ашот. На нем было тяжелое кожаное пальто до пят и кепка, по размерам лишь чуть-чуть уступавшая классическому "аэродрому". С ним под руку шла какая-то девица. Я как раз поднимался по ступенькам, красноватый свет из подвала бил мне в спину, оставляя от моей персоны лишь силуэт. Отступил к стене, пропуская Ашота. Проходя мимо, он взглянул на меня. Не знаю, разглядел или нет, но как-то странно втянул ноздрями воздух, будто хрюкнул.

- Кто этот мужчина? - спросил я Катю, усевшись в машину.

- Не знаю, ходит тут... Девчонку знаю - та еще шалава. Недавно на Ростовском шоссе дальнобойщиков цепляла. Дешевка.

Больше мы на эту тему не разговаривали. Да и вообще до самого моего дома не произнесли и десятка слов. На пороге Катя спросила:

- Пустишь?

Я был готов к этому. В конце концов, она считала, что спасает меня, а значит, рассчитывала на компенсацию. Я не знал, приму ли предложение Ираклия. Но по-своему она проявила во мне участие. И еще, мне многое оставалось неясным, а лишаться такого информатора не хотелось. Поначалу я думал, что мне будет противно ложиться в постель с "паучихой". Но ничего - пережил...

Я встал с кровати, стараясь поскорее облечь свои голые ягодицы в трусы, и пошел в ванную. Тер себя мочалкой под горячими ножами воды и размышлял о том, как выяснить, есть ли среди трансов те, кто никогда не убивает. Если да, рискованную игру с Ираклием можно продолжать. А если нет? Что делать тогда?

В спальне было темно, наверное, Катерина спала. Я потянулся к выключателю, но нажать не успел - голубоватый, неверный свет ночника вспыхнул сам. Кати на кровати не было. Она стояла в углу у моего любимого "плюшевого" кресла, на котором восседал Ираклий. Транс поигрывал набалдашником черной трости, а другой рукой гладил по голове деревянного кабана - главную достопримечательность этой спальни. После меня, конечно.

Кроме Ираклия здесь были и другие непрошенные гости. Двое парней из "группы поддержки" и... Ашотик. Ситуация становилась все интересней. Неужели этот тип из-за восьми сотен баксов решился просить помощи у такого "крутяка"? Или они родственники?

- Ты веришь в судьбу, Ваня? - Ираклий заговорил так, словно мы не расставались ни на минуту и все еще сидели в его уютном подземелье.

- Похоже на "Ты веришь в судьбу, Нео", - усмехнулся я, пытаясь сохранять спокойствие.

Ираклий кивнул:

- Любишь "Матрицу". Я тоже. Знаешь, почему она производит такое впечатление? Потому, что отражает реальную картину мира. В фильме мы рождаемся и живем во сне, несвободные, подключенные в Матрице. В реальности - наши бессмертные души, воплотившись в физические тела, тоже как будто попадают в тюрьму. Там для освобождения нужно, чтобы кто-то уже свободный протянул руку помощи. И тогда ты приобретешь силы, превосходящие те, что отпущены простым людям. В реальности я помогаю тебе стать хозяином самого себя. Так ты веришь в судьбу, Ваня?

- Отчасти. Что-то наверняка предопределено, вот только кем и как - не разобрать.

- А я верю. На все сто процентов. Типичный пример - наша встреча, она была предопределена. Ты встретил мою воспитанницу. Она могла пройти мимо, но захотела помочь, поставить тебя на одну ступень с собой. Но если бы этого не произошло, нас свел бы Ашот. Ты ведь с ним знаком, не так ли...

- В университете вместе учились.

- Ну вот. Не виделись, наверное, целую вечность. Соскучились... А недавно снова встретились, причем, ты об этом знал, а он нет. Так ведь?

- Я столкнулся с ним, когда выходил из твоего погребка.

Ираклий слегка поморщился:

- Я имел ввиду тот раз, когда вы с друзьями почистили ему кармашки. То, что вы взяли, принадлежало мне.

Я понял его не сразу. Что такого мы взяли, ради чего стоило приезжать самому? Послал бы своих головорезов, они бы выбили из меня все, что надо. Или наши отношения Ираклий считает особенными?

- С чего ты взял, что я чистил ему карманы? - поинтересовался я, чтобы потянуть время. Ясно было, что нас вычислили по кроссовку Боба.

- Вы выронили бакс с номером телефона, - подтвердил Ашот. - Твоего американца в общаге уже нет. Но тебя и этого толстяка нам заложили. Вы в последнее время часто встречались, а у америкоса здесь больше нет друзей...

- Итак, где он? - Ираклий прервал Ашота на полуслове. Мне показалось, что бывший сосед по общаге не в большой чести у босса.

Я прикрыл глаза, пытаясь настроиться и снова увидеть нити. Не получилось.

- О чем ты говоришь?

- Ну, хорошо, - мой непрошенный гость медленно поднялся из глубин кресла и сделал два шага ко мне. Посмотрел в глаза - пристально, серьезно и без угрозы, - Он - это небольшой медальон из метеоритного железа. Его нашли в Якутии в начале века. Русские рыбаки промышляли на реке Махотка и услышали от местных о странной громовой поляне, в которую каждую грозу бьют молнии. Эти люди отправились туда и обнаружили, что земля в одном месте прямо оплавилась от таких ударов. На глубине примерно в метр они нашли медальон с изображением какой-то многорукой клыкастой бестии. Рыбаки передали его учителю в ближайшем населенном пункте, тот как раз ехал в Санкт-Перербург и собирался показать находку столичным специалистам. Но по дороге беднягу убило молнией. Медальон пролежал пару лет в жандармерии, куда доставили все, что от учителя осталось. А потом здание сгорело - в него тоже попала молния. Но сама вещица, что удивительно, сохранилась. Один из жандармов, знавший историю находки, продал ее какому-то манчжурскому купцу. И медальон пошел гулять из одной коллекции в другую. За этот век от удара молнии погибло, насколько мне известно, восемь его хозяев. Я потратил немало денег, чтобы выяснить, у кого находилась вещица, и перекупил ее. На прошлой неделе медальон доставили в Краснодар. Меня в городе не было, и посылку у курьера забрал Ашот. А вечером в тот же день на него напали вы...

- У него в кошельке было восемьсот баксов и пара тысяч рублей, - я решил идти напрямую, другого выхода, похоже, не оставалось, - Он задолжал Бобу еще несколько лет назад, парень его выручил, а он не вернул долг. Так что мы имели право на эти деньги. Никакого медальона при нем не было.

Ираклий снова вернулся в кресло. Театрально приложил ладонь ко лбу, будто у него заболела голова. И усталым голосом сказал:

- Верни мне мою вещь, Ваня. Пока не поздно.

- С чего мне врать?

Ираклий пожал плечами:

- Вариантов немало. К примеру, ты действовал по чьей-то наводке, отдал медальон заказчику и теперь не в силах ничего изменить. Потому и толкаешь мне это фуфло, несмотря на то, что жизнь твоя ничего уже не стоит. С жертвами трансов такое бывает - события ведут их от вехи к вехе, от одного стечения обстоятельств к другому, как овцу на убой. И в итоге завязывается такой Гордиев узел, распутать который можно лишь ударом меча - по шее жертвы.

Я ничего не ответил. Только в упор разглядывал Ашота, пялившегося в ответ своими непроницаемыми карими буркалами.

- А что если врет Ашот? - наконец, спросил я.

Ираклий покачал головой:

- Он не стал бы, поверь, - он снова примолк, весь олицетворение скорби по поводу моего упрямства. Катерина, присевшая на подлокотник кресла, шумно вздохнула. На меня она старалась не смотреть, разглядывала горшок с пальмой в углу и время от времени беспокойно поеживалась.

- Он небольшой, примерно с твою ладонь, Ашот говорит, что положил его в "лопатник". Немного неуважительное отношение к такой вещи, но, в конце концов, не оправа красит дорогой бриллиант. Ты мог и не заметить его. Возможно, кто-то из твоих друзей...

- Нет. Я бы знал.

Ираклий внезапно встал, оперся тростью в пол и посмотрел на меня взглядом, в котором не оставалось уже ни "отцовского" укора, ни меланхолических раздумий о путях, сводящих людей, ни, увы, жалости.

- Завтра вечером ты доставишь мне его. Я не сказал тебе еще одной вещи - это мой подарок одному очень уважаемому человеку. Он знает, какой подарок готовится для него, и это не оставляет мне выбора. Если медальона не будет, ты и твои друзья умрете. Не обнадеживай себя, мы знаем двоих из них, выясним, и кто был третьим.

Ираклий перекинул трость в левую руку, а правой вытащил из-под пиджака пистолет.

- Тебе, я вижу, нравятся свиньи? - он кивнул на моего кабана, навел ствол и в упор выстрелил ему в голову. Во все стороны брызнули щепы, - а я их ненавижу.

Они двинулись к выходу, проходя мимо, Катерина бросила мне: "Дебил...".

В голливудских фильмах после такой драматической сцены тут же следует другая - чтобы не смазывать эффект. В жизни Ираклий и его команда минут на пять застряли в моем не шибко широком коридоре, не рассчитанном на прохождение сразу стольких амбалов одновременно. Кате наступили на ногу, и очередной "дебил" прозвучал уже не в мой адрес. Несмотря на серьезность положения, я не смог сдержать улыбку.

Наконец, они убрались. Я пошел в холл, взял из бара недопитую бутылку коньяка "Черный аист" и прикончил ее в три глотка. Потом позвонил Мею.

- С ума сошел... - раздался на том конце провода заспанный голос, - не мог до утра подождать?

- Не мог. Мей, скажи своим, чтобы еще на пару неделек у родни задержались - не стоит им возвращаться.

- Что? - он не понял, - Ты о чем, Сван? Слушай, тут такое дело... Даник умер. И нам... ну, в общем, поговорить надо серьезно... Постой! Почему моим не возвращаться, что случилось?!

Кажется, он, наконец, проснулся.

-------------------------------------------------------------------------------

- Да не было там никакого медальона! Он же тяжеленный должен быть - как можно не заметить! - Мей в крайней возбуждении в пятидесятый раз обежал комнату, - кто еще смотрел?

- Ты что? Думаешь Ванька мог потихоньку спереть? Но когда?! Ты ведь лопатник у Ашота вытащил, он у тебя был все время.

- Может, в машине. Я передал кошелек Бобу. ...

- Ну да! Когда мы подальше отъехали, Боб мне его отдал, и я его выпотрошил. Ничего там не было кроме денег, визиток и всякого мусора.

Мы замолчали. Я сосредоточенно ковырял окурком дно пепельницы. Мой рассказ о визите Ираклия произвел на Мея куда большее впечатление, чем то, что он поведал мне о Данике. Я не испугался, не впал в истерику и не озлился на товарища за то, что он стал причиной моей беды. Я все еще не верил в свою смерть - ни капельки! Чувство, что все будет так, как надо, не покидало меня. Глубокое, теплое, неистребимое чувство ПРАВИЛЬНОСТИ происходящего. Было только очень жаль маленького, порою выглядевшего нелепым паренька, который обрел огромную силу - уйти из жизни, чтобы не причинять вреда. Смогу ли я поступить так же? Не уверен.

А потом я порадовался за то, что Даник смог нам помочь, пусть только советом. Едва Мей передал мне его слова о подпитке, я постарался проверить их. Так все и оказалось - тонкая струйка энергии тянулась от Мея ко мне, наматываясь на странный комковатый туман, покрывавший мое тело.

Попытка оглядеть самого себя принесла необычное ощущение - угол зрения изменился, как будто точка, в которой находились мои глаза, переместилась и оказалась примерно в полуметре над теменем. Туман, как стая тяжелых грозовых туч, медленно полз по орбите, создавая вокруг меня что-то вроде кокона. Только не светящегося, а угрюмого, пугающего своей мрачной непроницаемостью. На расстоянии сантиметров в сорок - так, во всяком случае, мне казалось - вокруг него вились тонкие нити кармы. Блеклые, выцветшие. Иногда нить касалась серых клубов, пропадала, а через время появлялась опять, став еще тоньше и еще бесцветнее. Серость, окружавшая меня, будто слизывала ее.

У Мея с энергией дела обстояли получше: серость уже поселилась за наброшенной на него зеленовато-голубой паутиной, но еще не начала пожирать ее. Линии были слабыми, струились вяло. В них наблюдалась редкая пульсация: медленно, с большими промежутками они то разгорались сильнее, то бледнели и затухали. Каждый раз, когда их свет становился слабее, мой желудок испуганно сжимался. Но вскоре я понял, что в этом есть какой-то свой ритм, будто билось усталое сердце - может, уже не способное перенести тяжелые нагрузки, но которое еще прослужит для хозяина десятки лет.

Сперва я не знал, что мне делать. Было очень тоскливо наблюдать - вот бежит струйка крови от друга, питая тебя и убивая его. И ты беспомощен это изменить. Ираклий говорил, нужно время, много времени, чтобы научиться управлять этими клочьями тумана - своим НАСТОЯЩИМ телом. У меня его не было. Вид блекнущих полос ясно говорил - мой друг на грани, и если поскорее не прервать наш контакт, может переступить за нее. Возможно, лично я уже прошел свою дорожку до конца, сорвался с обрыва и лечу вниз. Но тянуть туда же Николая я не хотел.

От серого тела Ираклия мое отличала скорость и плотность движения тумана. У транса она была такой, что он казался литой воронкой из прочнейшей стали. Я постарался ускорить движение "облаков" вокруг себя. Мей в это время на кухне варил кофе. Я чувствовал его сквозь стены - должно быть, благодаря нашей связи. Он чертыхался и дважды обжегся. А один раз уронил турку, залил огонь и минут пятнадцать оттирал заляпанную кофейной жижей плиту. Поэтому у меня было время сконцентрироваться и попытаться решить непростую задачу - "разогнать" тучи.

Но как я ни приказывал им бежать быстрее, в их движении не чувствовалось никаких изменений. Они были словно каменные глыбы, как куски породы в хвосте гигантской кометы, которые летят по своей траектории, равнодушные к попыткам легкого солнечного ветра склонить их в сторону. Я был упрям и приказал себе не отчаиваться. Но когда Мей наконец явился в комнату с двумя чашками в черных потеках, у меня все еще ничего не вышло. Я выпил горячую бурду, которую он приготовил, и попробовал снова.

- Что ты делаешь? - спросил Мей, заметив мой не видящий взгляд.

- Пытаюсь оборвать контакт с тобой.

- Но ведь... - он осекся, потом спросил, - и насколько он крепок?

- Для меня - очень, я ведь никогда не занимался подобным. Но я стараюсь.

Мой друг кивнул. Я видел, что мои слова его взволновали. Что тому было причиной, я так и не понял - ведь он знал о контакте, сам рассказал мне о нем. Может, не отнесся к словам Даньки всерьез? Другого объяснения у меня не было.

- Я схожу за хлебом, может, на расстоянии легче будет... - задумчиво сказал Мей.

- Иди, - сказал я.

Он ушел, его кокон я уже не видел, но зеленовато-голубая нить потянулась в пустоту, не прерываясь. Катерина не соврала, контакту расстояние не помеха.

Я попробовал другой способ. Сконцентрировался на одном-единственном облаке, самом крупном и самом темном из всех. Представил, что эта часть меня и есть я весь, без остатка. Мне случалось проделывать нечто похожее, когда занимался медитацией: убрать все мысли, успокоиться, изгнать из сознания вечно спорящие голоса рассудка, а потом сконцентрироваться на чем-то одном. Это трудно, попытки решить дело грубым усилием ведут к тому, что мысли возвращаются с удвоенной мощью. Нужно уловить момент тишины и задержаться в нем, не отвлекаясь ни на мгновение, и тогда они умолкнут сами. Мне это удалось. Разум прекратил пережевывать бесконечную мысленную жвачку, и пришла тишина. Оставалась лишь она и моя воля, погрузившаяся в серую тучу-спутник.

Я ощутил его маленькую грозную силу, готовую разразиться снопом из черных молний, услышал треск напряженных молекул, всем существом своим вобрал звенящий грозовой запах.

Пространство тучи было неоднородным, оно состояло из тумана разной плотности и силы заряда, и на стыках между этими клубками материи вибрировало и стремилось к разрешению. Кое-где между участками с разным "давлением" возникало что-то вроде маленьких смерчей. Я коснулся одного из них и вдруг понял, что это и есть ключ. Я стал растить этот смерч, понемногу, будто сухие веточки в костерок посылая в него клубки тумана. После каждой новой порции смерч замирал, а потом чуть-чуть увеличивался. Вот он вырос вдвое, втрое, смог одолеть и переварить целую маленькую грозу со всеми ее неродившимися молниями, и они, наконец, распустились в ветвистый ослепительно-черный букет.

- Ты как здесь?... - я не заметил, что вернулся Мей, вздрогнул от его голоса, но не позволил себе отвлечься. Смерч был уже так велик, что вобрал в себя тучу целиком. Я ощущал его как часть своего тела - еще более реальную, чем рука или нога. Соседние облака приближались к нему, стремясь влиться в бешеный хоровод, и тогда я потянулся вперед, сужая и удлиняя вращающееся жерло. На самом его конце кружились несколько полюсов с противоположными зарядами. И тут я понял, что делать с линией судьбы Мея. Горловина вихря приблизилась к ней и вобрала в себя. На несколько мгновений нить напряглась, затем потянулась ко мне гораздо быстрее, накручиваясь на воронку, как на веретено. Я понял, что в несколько минут могу сейчас "размотать" весь кокон Мея.

Но тут заряды в горловине смерча сошлись, и молнии ломанным черным узором иссекли линию судьбы. Будто клацнула многозубая пасть рыбы-удильщика, перекусывая все, что попало в захват. Обрубок энергетического тока, извиваясь, словно раненная змея, втянулся в кокон Мея.

Я немного отдохнул, ослабив контроль над вихрем. Он позволил сделать это, будто даже рад был, что ему разрешили жить своей жизнью. Потом медленно расширил воронку - как можно сильней, бросая в нее почти все серые клубы, что меня окружали. Переместил ее основание с уровня груди ко лбу, а подом "надел", будто огромный чулок, на голову, плечи, торс. Лишь однажды все едва не пошло прахом - когда снова столкнулись разнополюсные заряды. Их было много, и они выдали такой сноп молний, что те едва не разорвали ткань смерча. Я почувствовал, что он готов снова рассыпаться на туманные клочья, но сумел удержать его в движении. А еще минут через пять то, что вращалось вокруг меня, уже почти не отличалось от вихря Ираклия.

- Кажется, получилось...

......................................................................

Часов в двенадцать мы с Николаем покинули его квартиру и разошлись в разные стороны. Телефон Мея отключили, видимо, за неуплату, вскоре после моего утреннего звонка. И он отправился звонить родным на переговорный пункт, а заодно платить за телефон и квартиру - судя по цифрам в лежавшей на кухонном столе квитанции, расчеты с коммунальщиками мой друг тоже запустил. Я же пошел в общагу, где обитал Бац. Мей говорил, что они расстались на вокзале - Бац раздумывал, не отправиться ли к отцу, и остался ждать электричку.

Мать Игоря умерла, а бросивший их давным-давно папаша проживал в соседней Адыгее. Бац наведывался туда раз в пару лет - у старика была другая семья, да и отношения как-то не особо ладились. Вот я и решил сходить в общагу - проверить, не передумал ли Игорь ехать. Здесь и произошло то, что дало мне надежду выпутаться из этой истории.

...Общежитовские вахтеры делятся на четыре категории. Первая, мужская - это почти всегда отставные военные. Но они так редки, что я знаю о них лишь понаслышке. Прочие три - исключительно женские. Категория "а" - бородавчатые стервы. Лица этих старух крайне редко выражают что-либо, кроме непреклонности. Такая ни за что не пустит после одиннадцати, каким бы заунывным не был твой речитатив о вечно ломающихся трамваях. Быть может, к их черствым сердцам и можно найти ключик, но только со временем и при искреннем подходе. А откуда, скажите, его взять? Бородавки и прочие санкционированные временем наросты - их опознавательный знак. А, кроме того, прямая спина, кривой рот уголками вниз и окаменелость лица. Увидели такую - не вздумайте задержаться у подружек после одиннадцати. Вернуть оставленный на вахте паспорт будет сложнее, чем агенту Малдеру раздобыть очередные "секретные файлы".

Категория "б" - ни рыба, ни мясо. С кем-то дружат и им прощают мелкие провинности, кого-то не любят и пытаются напакостить. В общем, личности не одиозные и тем более не харизматичные.

В группу "в" попадает самый редкий тип бабушек-божих одуванчиков, которые рады всем студентам, любуются до слез умиления на их полупьяную молодость и все им, дуракам, прощают. Эти войдут в положение, помогут, позволят, откроют дверь общаги в три часа ночи, поверив в любую невероятную историю. Увы, век таких старушек за вахтовым столом недолог. Сострадание и коварная мысль "я сама была такою, дай Бог памяти, сколько лет тому назад" подтачивают их здоровье, и без того слабое от переживаний за детей, внуков и прочую непутевую родню. А беспокойные ночи с этими бесконечными: "Василисочка Ивановначка! Откройте, пожалуйста! У меня мама проездом была в двенадцать часов на вокзале - два месяца не видались, исстрадалось дочкино сердце - не могла не поехать!" И бежит "Василисочка Ивановначка", чуть трясущимися от умиления руками поворачивать ключ в замке, снимать пудовые запоры. Память у нее уже не та, старшекурсники подшучивают над ней, третий месяц кряду рассказывая один и тот же анекдот. И не помнит она, что всего три недели назад мама уже была проездом на вокзале. Только тогда та же самая электричка почему-то пришла на два часа позже, и от заботливой дочки еще сильнее, чем сейчас, пахло спиртным...

А потом в эту крашенную-перекрашенную дверь постучится кто-то еще, и опять прозвучит призыв к "Василисочке..." и история повторится раз десять до самого утра. Будь она из категории "а", спала бы спокойно в своей каморке, успокоенная простой мыслью: если водка замерзает при 24,5 градусах ниже нуля, а студент пил до полуночи, то при температуре минус десять до утра с ним ничего не случится.

Но нашей Василисочке такая мысль не приходит, природа дала ей доброе сердце. Правда, через пару лет работы сердце это недвусмысленно намекнет на то, что оно мягкое, не железное. И то, что студенту хорошо, пенсионеру - смерть. А значит, пора уходить. Со слезами на глазах попрощается она со своими "ребятушками", со слезами придет домой, сокрушаясь, что теперь оторвана от яркой молодой жизни. Но пройдут две спокойные ночи, и теперь уже калачом маковым не заманишь ее на вахту - не то, что копеечной зарплатой.

А студенты еще не раз вспомнят у закрытой двери "свою Василису". И говорить: "Памятник таким ставить надо!"

Но не надо памятников - они статичны, в граните и бронзе легко потерять душевную теплоту, и черты Василис могут стать похожи на черты их бородавчатых товарок. Лучше бы не будить по ночам, проявить побольше чуткости, но кто из нас в двадцать лет страдает ее избытком?

Тетя Люба, дежурившая сегодня на вахте, не относилась ни к стервам, ни к Василисам. Она была из категории "б", но ушлых "б", и дружила со студентами по расчету. Расчет велся шоколадками, которые покупались у старушек на рынке возле общаг, и тем же старушкам возвращались спустя сутки. Тетя Люба страдала легкой формой диабета, и сладкое ей было противопоказано.

Взаимовыгодная торговля поблажками у этой женщины была поставлена на широкую ногу. Доходило до смешного. Годами спекулировавшие у общаг бабули знали в лицо чуть ли не всех студентов. И когда те просили: "Какую-нибудь не очень дорогую шоколадку", - спрашивали: "Любахе на вахту несешь?". Если ответ был положительный, покупателю давался самый залежалый товар, срок годности на который давно истек. Бац рассказывал, что одну шоколадку "Аленку" лично он приносил тете Любе трижды. А его сосед по секции даже пострадал из-за такой вот "разменной монеты". Он не знал, что сегодня тетя Люба сменилась и вместо нее вход в общагу охраняет настоящий монстр. Купил "Ореховый", две плиты, и остался с ними ночью на улице. Прежде чем лезть домой по балконам он выпил пива, закусил "Ореховым", а потом все утро не выходил из секционного туалета...

- Не было твоего Игорька. Вчера с утра появился - я как раз заступала, Галину Аркадьевну подменяла - а с тех пор ни слуху ни духу... - сообщила мне тетя Люба, когда я спросил ее про Баца, и как-то странно замялась.

В другой раз я не обратил бы внимания, но беспокойство за друга сделало меня более чутким. Женщина выглядела так, будто раздумывает, выложить мне какую-то дополнительную информацию или нет. Я задержался у ее конторки, заговорил о какой-то ерунде, наблюдая, как разрастаются следы сомнения на лице вахтерши.

- Вспомнила я... - прервала она, наконец, мои рассуждения на тему "до чего дерьмократы страну довели!", - сегодня с утра двое приходили. То ли армяне, то ли чечены... Игоря спрашивали, сказали, что учатся у него. И очень им встретиться надо, зачет сдать.

- Больше ничего не спрашивали? - я внимательно всматривался в лицо женщины.

- Ничего. Вот те крест! - ни к месту побожилась она, и это возбудило во мне новые подозрения.

Вполне вероятно, что те двое посулили ей что-то, а, может, и пригрозили. Как говорится, или Верещагин возьмет мзду, или мы дадим ему мзды! Мне хотелось узнать, о чем же она говорила с визитерами.

- А они не спрашивали, где живет родня Игоря, как ее найти?

- Нет, что ты. Да я и не знаю.

Возможно, так оно и было. Но если нет... с Игорем могла случиться беда.

Я изо всех сил пытался уловить хоть что-то на лице тети Любы. Но оно было угодливо-непроницаемым. Я прикрыл глаза, стараясь посмотреть на нее, как недавно смотрел на Мея. Увидеть ее защитный кокон, оглядеть энергетическую структуру. Может, это даст ответ. Ничего не получилось. Нет, линии я увидел, они проступили сквозь обычный мир так быстро, как никогда раньше. Но несомненный прогресс не обрадовал меня, потому что сейчас от моего умения не было проку. Я разглядывал мутные желтоватые токи чужой силы, достаточно мощные, чтобы сделать вывод - на своем месте тетя Люба просидит еще очень долго. Я мог прикоснуться к ним и взять часть из них, но не хотел поддаваться соблазну. А потом меня посетила простая мысль: "В последний месяц у нас с Меем установилась почти телепатическая связь. Я угадывал его желания и мысли, чувствовал, где он сейчас находится. Что если это происходило потому, что я тянул из него силы?"

Я перевел разговор на очередную ничего не значащую тему. Тетя Люба тут же расслабилась и позволила увлечь себя трепотней о ценах и телесериалах. Вскоре от меня требовалось только слушать. Мимо проходили люди, бросали свои "здравствуйте, я в 315-ю", оставляли документы. А я пытался сконцентрироваться на маленькой воронке, которой потянулся к женщине. Мини-вихрь коснулся ее кокона и потянул сразу ворох нитей, будто я влез рукой в паутину.

На меня хлынул поток чужих чувств и эмоций, настолько ошеломляющий, что я едва не был смыт им. Но нашел в себе силы отвлечься. Я ощутил, как воспринимает мир тетя Люба - в столь сложной и противоречивой гамме, которая, пожалуй, сознательно не воспринималась и ей самой. Это было как влезть в чужую одежду - местами давит, местами колит, кое-где ощущаешь непривычную свободу. В целом жутко неудобно, но как-то очень остро и весело. Но все это оставалось на уровне ощущений, причем почти телесных. Узнать мысли тети Любы я не мог.

Я отсек все лишние линии кармы, оставив лишь тонкий ручеек, медленно сочившийся по моему щупальцу. Он позволял поддерживать контакт и подпитывал меня, но вряд ле мог нанести ей серьезный урон. Я искал зацепку, обшаривая своими новыми органами чувств ее кокон вдоль и поперек. Нашел несколько дыр - две напротив почек и одну у правого колена.

- Почки-то побаливают? - Неожиданно для самого себя спросил я, прервав ее рассказ о том, что соседи за стеной завели пианино и вот уже третий год подряд разучивают ламбаду. Против самой песни тетя Люба ничего не имела, поскольку была фанатом латиноамериканских сериалов. Но соседи почему-то играли исключительно по выходным в час ночи, что порой пугало одинокую женщину. В отместку она даже решила подкопить денег и купить французский рожок. По ее информации, штука эта была достаточно громкой и при недостатке музыкального образования - а у тети Любы его не было вообще - способна была отвадить от ламбады кого угодно.

- Почки? А откуда ты знаешь? Я никому не говорила... - на ее лице удивление быстро сменилось подозрительностью, - тебе эта корова Зинка сказала?

Зинка была сменщицей тети Любы. Она жила с ней в одном доме, в соседнем подъезде, так же была одинока, и так же отличалась чрезмерной любовью к сплетням. Друг к другу почтенные дамы испытывали здоровую неприязнь двух старых кошелок, каждая из которых считает, что ее товарка "много о себе думает". Хотя, судя по тому, как часто они рассказывали слушателям о проделках "этой курицы (коровы, борова, идиотки и т.д.)" друг о друге они думали чаще, чем о себе. Поговаривали, что Зинка увела когда-то мужа у тети Любы. Но куда он делся от нее самой, история умалчивала.

- Да нет, что вы? Просто вам бы обследование пройти. Мой друг медик мне о признаках почечных заболеваний как-то рассказывал. Мне показалось, что у вас такие есть...

Я видел, что моя речь ее не убедила. И решил усилить эффект:

- Вот и колено у вас. Разве не болит?

- И колено, - эхом повторила тетя Люба, - остеопороз у меня. Точно, стерва, всем растрепала!

Ее гнев и недоверие стали настолько сильными, что мне показалось, будто я увидел их своими глазами, ощутил физическое выражение этих эмоций. Бледная мутная тень, похожая на воронку, что теперь окружала меня, слабо просвечивала сквозь нити ее кармы. Своим сужавшимся жерлом она упиралась в область солнечного сплетения. Меня даже в пот бросило, когда я понял, что это и есть то, что я искал.

Я старался разглядеть этот новый - эмоциональный - вихрь, сузил свое внимание, превратил его в инструмент, нацеленный только на него. Вихрь будто поднимался из водной глуби: сначала просто пятно, затем воронка, потом нечто, похожее на стаю жужжащих мух, рывками меняющую свою конфигурацию. И, наконец, эмоция проступила вся - вместе с целым новым слоем, прежде мною не виданным. Я сразу понял, что это за слой - тот, в котором обитают наши мысли. В своих нерегулярных занятиях йогой мне не удалось достичь состояния, когда я мог видеть их материальные сущности - маленьких хищников, полуразумных или лишенных разума, жадно присасывающихся к нам и пьющих энергию. Но теперь сомнений не было.

Помимо недоверия и гнева тетю Любу обуревали еще несколько десятков всякого рода воронок, присосавшихся к ее глазам, ушам, темени, груди и животу.

Но как же мне отличить, правду или ложь она говорит! Стараясь по неосторожности не разрушить хрупкую картину ее внутреннего мира, я решился на авантюру:

- А те ребята, что приходили за Игорем, они вам телефона не оставили?

Тетя Люба была озадачена. В районе пупка у нее родились две маленькие плоские вороночки. Они были неустойчивыми, их тянуло то в одну, то в другую сторону. Я коснулся их сознанием и понял, что сейчас женщина солжет.

- Что это ты вдруг? Нет, конечно. Разве ж я бы не сказала...

- И денег не обещали, если сообщите, что Игорь вернулся? - продолжал я.

- Да как тебе не стыдно!? Чтобы я... - вороночки выросли одним мощным толчком, теперь это было два вихря беспокойства, от них исходила зудящая вибрация. Она пронзала все тело женщины, как-то изменяя процессы в нем. Теперь я был убежден, что тетя Люба врала, оттого-то в ее мысленном пространстве и стало вдруг серо и тревожно.

- Спасибо вам, - сказал я, - вы не поверите, но вы нам очень помогли.

Озадаченная женщина, должно быть, еще долго смотрела мне вслед. Последнее, что я ощутил, уже удалившись от общаги метров на двадцать, и обрывая контакт - ее облегчение от моего ухода. А ведь она действительно помогла. Теперь мне было с чем идти к Ираклию.