Нф-100: Псы кармы, блюстители кармы. Весь роман целиком

Глава 14.

Мей.

В дверь звонили самым беспардонным образом - резко и длинно. Механический соловей, заключенный в белую коробочку над притолокой, разрывался так, словно его собирались бросить в кипяток. По десятибалльной шкале нетерпения этот звонок тянул на все двенадцать.

- Иду, - я запахнул продранный женин халат (мой собственный был вот уже пару месяцев как потерян где-то в недрах ее бельевого шкафа), и поспешил к двери - прекратить это издевательство.

Как назло окурок, в спешке брошенный в пепельницу, выпал из нее на пол. Пришлось искать его, туша маленькие пожары на ковре. И возвращать в "последнее пристанище", где томился в ожидании путешествия в преисподнюю - мусоропровод - с десяток докуренных до самого фильтра собратьев. Туда им и дорога - раз гробят мое здоровье, рая они все равно не заслуживают.

Соловей продолжал верещать, выбивая из моей головы остатки рабочей тишины. Зато в животе разгоралось приятное предчувствие - как я сейчас разберусь с придурком, который устроил всю эту какофонию. Но когда я открыл дверь, все мои мстительные намерения улетучились. За порогом стоял Боб, мой американский друг, покинувший наши гостеприимные воды восемь месяцев назад и с тех пор бросивший якорь где-то в районе Туманного Альбиона. А хулиганил он просто потому, что заснул, опершись головой о звонок.

- Вовка!

Мой друг что-то доверчиво промукал в ответ. Я втащил его в квартиру, благо при своих метре девяносто он был худым и легким. На диван Боб попадать не хотел - таинственным образом его тело, которому я придавал вполне определенное направление, трижды соскальзывало мимо него на пол. В итоге там я американца и оставил, а сам снова принялся за работу. Когда я пишу, время обычно течет быстро - если процесс идет. Сегодня - как и все последние дни - он не шел, а, скорее, плелся; и я с нетерпением поглядывал на явившуюся ко мне заграничную жертву алкоголизма, пробуждение которой означало перерыв в литературных самоистязаниях. Но Боб, которого мы называли Вовкой-Американцем, лишь тихонько посвистывал, портил воздух и делал попытки завернуться в ковер, а просыпаться все не собирался.

История наших отношений близка к оригинальной. Американец приехал из Америки в возрасте двадцати четырех лет, когда нам - мне, Бацу, Свану и Копчику - было по двадцать. У себя он был музыкантом, но попал в аварию и повредил лицевую мышцу - о карьере саксофониста пришлось забыть. Боб занялся изучением русского языка - кто-то из предков был выходцем из России. А потом приехал к нам для языковой практики. Попросил поселить его в комнате с русским парнем - им как раз и оказался ваш покорный слуга. Поначалу я такому соседству не слишком обрадовался: все знают, что иностранцы бывают разные, но большинство - с придурью. Но потом выяснилось, что с сожителем по комнате мне повезло. Парень он был спокойный, без вредных привычек (этот недостаток мы в итоге исправили) и, в отличие от прочих заграничных студентов, бывших обычно старше их русских соседей, не стремился насадить в совместном быту свои порядки. Наоборот, Боб сам хотел влиться в ряды русских, да так, что вскоре вообще отказался общаться со своими соотечественниками. Как он нам объяснил - чтобы не покидать изучаемой языковой и культурной среды.

Впрочем, отношения со своими у него как-то сразу не заладились. В первый день он обнаружил в своей кровати тараканов. Прихлопнув одного тапком, он взял его за лапу и понес показывать американкам со словами: "Я знаю! Это по русски будет называться - тело таракана." Девушки визжали и отказывались разделять его лингвистический восторг. Вовку такая реакция обидела, и он с головой ушел в работу - то есть в общение с нами.

Его подход к изучению языка путем "вживания" был эффективен. Уже первые недели принесли свои плоды. Однажды я застал Боба, сидящим перед окном в своей комнате, и задумчиво натягивающим верхнюю губу на подбородок.

- Странно, - объяснил он мне свои действия, - у вас по-русски одни и те же слова обозначают противоположные вещи.

- Это как, - удивился я.

- Например, "хороший" и "плохой" - тут все ясно. А "молоток" и "гвоздобой"? Когда о предмете, это одно и то же. Когда о человеке - нет. Вот недавно Ваня тебя "гвоздобоем" назвал за то, что ты на зачет со шпорами опоздал. И это не то же, что "молоток"...

Но венцом лингвистических открытий Боба стала история с зеркалом. У нашего закордонного друга были большие проблемы с мягким произношением буквы "л". В английском-то "л" есть только твердая. Наш друг часами простаивал перед зеркалом, положив руки на его раму - следил за артикуляцией, и выговаривал: "лягушка, калякать, слямзить". Выходило "лагушка, калакать, сламзить". Успех пришел неожиданно - когда гвоздик, на котором висел общаговский инвентарь, не выдержал, вырвался из хлипкой стены, и тяжелая конструкция из дерева и стекла рухнула Бобу на ногу. "Ай, б...дь!!!" - выкрикнул он, и обозначенные троеточием звуки были тем самым чисто русским "ля", которого он добивался.

- Хочешь говорить по-русски, делай как русские! - пришел к выводу Боб и тем же вечером напился. Не употреблявший прежде ничего, крепче кока-колы, американец выдул с полстакана портвейна, и улетел так, что три часа играл нам на воображаемом саксофоне, с ногами забравшись на холодильник. С утра он сообщил, что болен "птичьей" болезнью:

- У меня... перепел.

Сначала мы поправили его произношение, а потом и здоровье - остатками портвейна.

В общем, акклиматизация шла вполне успешно, язык Боб освоил, а нам всем стал другом. После двух лет стажировки он на год отбыл на родину, потом вернулся в Россию еще на полтора: работал в универе на факультете американистики; а потом - до сего дня - снова исчез месяцев на восемь.

- Коля, - раздался хриплый глас из глубин ковра. Мой гость все же умудрился в него завернуться. - Я снова у вас и опять нажрался.

- В свинью, Боб. Каким ветром?

Боб рассказал мне о злодейке-судьбе, которая довела его до положения риз, только после того, как я отпоил его поочередно холодным пивом и горячим супом. Как выяснилось, в нашем городе американец появился еще два дня назад. И тут же отбыл в Усть-Лабинск - маленький городишко неподалеку, где ждала его любимая. За ней он сорвался из Англии на две недели раньше намеченного срока, естественно, по своей буржуйской привычке не забыв предупредить Людочку (в этом слове "ль" он выговаривал так мягко, как только может глубоко влюбленный человек) телеграммой. После почти трагических событий в Варшаве Боба продолжали преследовать неприятности. В поезде, уже на территории России, из закрытого купе у него сперли кошелек. Правда американец - стреляный воробей - уже давно не перевозил всю наличность в одном месте. У него остались кроссовки, под стельками которых в пахучих недрах сохранилась заначка в пятьсот "зеленых". Я даже вспомнил этих динозавров американского кроссовкостроения - в них Боб прибыл к нам в страну впервые. Итак, он сошел на центральном Ж/Д вокзале ранним утром, посетил университет, чтобы договориться с руководством о жилье и сообщить о возможной смене своего семейного положения. А вечером отбыл в Усть-Лабинск. Нехорошее настроение начало мучить его еще на вокзале. Во-первых, телефон у Людочки не отвечал, во-вторых, выводила из себя катавасия с графиком движения поездов. Позвонив в справочную, Боб узнал, что поезд на Усть-Лабинск уходит в 18.00. Уже на вокзале табло сообщило ему, что время отправления - 18.45. А билет в кассе продали на 19.28.

Боб убил время, сидя в теплом зале ожидания и слушая тоскливые возгласы продавца вокзальной литературы:

- "Здоровье" 20 рублей, "Жизнь" 7 рублей, "СПИД" 5 рублей. Берете "жизнь" и "здоровье" от нас "СПИД" бесплатно.

Он съел в буфете пирожок, отогнал нескольких "одеялок вокзальных", как почему-то называл попрошаек, и наконец уселся в плацкартный вагон. Увы, время отправления подошло, но поезд не тронулся. Не тронулся он и через пол часа. Весь этот срок одуревшие от запахов жженой смазки и немытых туалетов пассажиры обсуждали пенсии и правительство, а один старичок вскакивал каждые пять минут и громогласно спрашивал:

- Ну вот, поезд, все мы тут уже собрались, а ты почему не едешь?!

После чего жертва вокзальной безалаберности усаживалась на место и снова начинала тяжко вздыхать о нелегкостях пенсионерской жизни.

К станции Усть-Лабинска поезд подкатил во тьме. Автобусы, и так-то в этом городке считавшиеся вымирающим видом транспорта, не ходили. Боб еще раз безрезультатно отзвонился Людочке из автомата и двинулся в путь пешком. Дом ее родителей был темен и пуст. Только лаяла из будки промерзшая до костей собака. Боб походил вокруг, недоумевая, неужели обе телеграммы, одна посланная из Лондона, другая - из Москвы, не дошли. Выходило, что так. Рядом с домом он обнаружил свежие следы от машины - суда по всему, родительской "Таврии". Значит, хозяева недавно куда-то уехали. Прождав полчаса в надежде на их возвращение, Боб двинулся обратно на станцию: холодно было нестерпимо, да и собака, лаявшая не переставая, начинала уже задыхаться. План был - поспать на вокзале до утра и предпринять вторую попытку. Но ему суждено было осуществиться лишь наполовину. За ночь утомленного долгой дорогой Боба будили шесть раз. Четыре - милицейские патрули, каждый из которых подолгу рассматривал паспорт американца, а потом задавал классический вопрос: "Сколько стоит у вас в Штатах пачка "Марлборо". В первый раз Боб ответил правду - пять баксов. Но потом решил мстить - с каждым новым патрулем накидывал к цене по одному "зеленому". Последний сержант, возвращая паспорт, со вздохом почесал под форменной фуражкой и сказал Бобу, что не поедет в Америку.

Дважды Вовку тревожил такой же сиделец, как и он, только престарелый, неопрятный и немного свихнувшийся. Он постоянно вздыхал, покачивался на лавке из стороны в сторону, не отрывая глаз от табло с расписанием движения, и причитая по поводу опоздания своего поезда. Глядя на него, можно было решить, что он родился и состарился на этой лавке и уже не чает с нее убраться. Вопрос о цене на "Марлборо" мужика не мучил, его занимало нечто более важное. Ровно в пять часов утра он ткнул Боба крепким пальцем в бок и спросил:

- Сколько времени?

- Пять, - пробормотал Боб.

- Неправильно! - заявил сиделец, и переадресовал вопрос дремавшей рядом с ним бабке с огромным баулом.

Та подтвердила, что сейчас пять часов утра, и услышала в ответ: "Неправильно!". После чего между двумя людьми, уставшими от долгого сидения на неудобных лавках, плохого вокзального духа, трескотни игровых автоматов и мерцания неверного света пожелтевших на службе лампочек, разгорелся спор. Под него Боб прикорнул было, но тут же получил новый тычок в бок - сиделец призвал его в свидетели:

- Сколько времени, ты сказал?

Боб глянул на часы:

- Половина шестого.

- Я же вам говорил! - торжествующе воскликнул мужик, свернулся калачиком в своем ватнике и, наконец, уснул.

А у Боба сон как рукой сняло. Он вышел на улицу и двинулся к дому любимой. Замутненное станционными миазмами сознание на воздухе прояснилось, по телу разлился утренний бодрячок. Боб весело шагал, попирая своими "кроссами" сорок пятого размера предрассветный полумрак и серые лужи, и в полголоса декламируя считалку из "Алисы в стране чудес":

"Humpti-Dumpti sits on the wall,

Humpti-Dumpti had great fall.

All kings horses & all kings men,

Cannot Humpti-Dumpti gether again..."

(Шалтай-Болтай сидел на стене,

Шатай-Болтай свалился во сне.

Вся королевская конница, вся королевская рать

Не могут Шалтая, не могут Болтая,

Не могут Шалтая-Болтая собрать.)

- Студент, что-ли?! - Из проулка прямо перед Вовкой вывалились три здоровенные качающиеся фигуры. Сырой и холодный туман вмиг потеплел от запаха пота, машинного масла и богатырского дыхания. - По-немецки говоришь...

Боб присел на месте. Нарваться в столь безлюдный час на троих здоровенных колхозников, которым вполне могло не хватать на выпивку, в его планы не входило. Ближайший к нему мужик - даже в тумане видно было, насколько он рыжий и конопатый - показал гниловатые зубы:

- Гуляешь, студент?

- Да, - Вовка лихорадочно размышлял, как построить линию поведения. Постараться скрыть акцент или наоборот упирать на свою заграничность? "Может, посмотрят паспорт, скажу, что пачка "Марлборо" стоит полдоллара, но сейчас в Америке модно курить "Приму" и разойдемся по-хорошему?..."

- А мы тоже гуляем! - выкрикнул из-за спины рыжего тощий детина поменьше, - Раз ты студент, значит, в курсе. Где здесь Полярная? А то мы ларек с водкой найти не можем.

- Не знаю, я не местный.

Троица загоготала:

- Шо, настолько не местный?!

- Я из Америки, - Вовка решил делать упор на дружбу народов, - Я не знаю, какие тут у вас улицы.

Мужики развеселились еще сильнее:

- Да какие улицы, звезда Полярная где? Мы решили по звездам ориентироваться. А тебя каким ветром занесло? Ты че, белый эмигрант - вон как по-нашему шпаришь?

У Боба немного отлегло от сердца. Похоже, международный скандал с мордобитием откладывался. Он объяснил мужикам, что приехал работать в краевой центр, а здесь в Усть-Лабинске у него девчонка. Через минут десять лабинско-американская дружба окрепла настолько, что Боб был вынужден оказывать гуманитарную помощь в покупке самогона. Едва его новые друзья осознали, что перспектива продолжения банкета вполне реальна, как тут же безо всякой Полярной нашли черный домишко с покосившимися ставнями и вынесли оттуда четверть первача. Отказаться от дегустации не получилось:

- Ты что! - подозрительно сощурился всклокоченный коренастый механизатор, которого друзья называли Трефаном, - А вдруг ты нас отравить хочешь? Умотаешь потом в свою Америку и ищи свищи.

Он сурово оглядел Боба затем с нежностью - четверть, за которой, кстати сказать, сам сходил и с тех пор не выпускал из рук.

"В конце концов, я проехал через всю Европу, замерз и меня здесь никто не ждет!", - решил Боб и взял из рук Трефана наполненный раскладной стаканчик, настолько старый, что, должно быть, довел до цирроза печени не одно поколение усть-лабинских механизаторов.

...К дому Людочки Боб добрался, когда туман уже совсем размело и бледное светило гоняло солнечные зайчики по поверхности коричневых луж. Проклятый самогон сделал свое дело - ноги слушались американца с трудом, а вот глаза совсем отказывались повиноваться. Левый постоянно сносило в сторону, отчего домов, луж, остовов деревьев и фонарных столбов время от времени становилось больше. От собственного запаха Боба мутило, и он успел обтошнить как минимум три забора. В последнем случае это не понравилось хозяйской собаке, она сумела просунуть морду сквозь частокол стальных прутьев и прорвать ему штаны.

Дом Люды был угловой, из белого кирпича под крышей из металлочерепицы - родители Вовкиной любимой крутили какие-то дела с оптовой торговлей сельхоз-товарами и на жизнь не жаловались. Прежде чем появиться перед входом, американец насобирал снега с заборов, умылся им, пожевал сосновых иголок - в общем, как мог вернул себе утраченный в компании пьяных трактористов джентельменский вид. Из-за угла глухого железного забора он вышел твердой походкой уверенного в своих ногах человека. И едва не сел на размякшую землю.

У ворот Людочкиного дома стоял забрызганный по самую крышу белый "Нисан", а владелец машины - крепкий парень в цветастой кожаной куртке - стоял у калитки вполоборота к Бобу и целовал его возлюбленную. Первым делом американец сжал кулаки и хотел, было, броситься на этого русского медведя, чтобы отбить у него девчонку вместе с почками. Но руки его опустились сами собой, потому что он увидел - глаза у Люды были закрыты. При всей своей неопытности Боб знал: когда девушка против, она не закрывает глаза. Она смотрит в оба, выжидая момент, когда ваша атака ослабнет, чтобы тут же нанести контрудар между ног.

Боб не стал дожидаться, когда серые очи любимой откроются. Не хотелось видеть, как постепенно с них сойдет томная пелена от поцелуя, а потом в расширившихся зрачках отразится его нелепая, ошеломленная фигура. Он отступил назад, скрываясь за забором. Алкогольные пары куда-то улетучились, он чувствовал себя гадко трезвым - сразу во всех смыслах. Вспомнились ее письма, в последние месяца три ставшие необъяснимо безликими, ее попытки уйти от обсуждения их дальнейшей судьбы - это вечное "поживем - увидим...". Ее голос по телефону, в котором нет-нет, да и проскальзывали нотки неуверенности - он не понимал в чем. Оказывается, вот в чем...

Почему же она не написала раньше, не дала телеграмму, не позвонила, в конце концов? Раздумывала, что выбрать - местного "упакованного" паренька или хахаля из-за границы? Где обустроить дальнейшую жизнь - в своем Мухосранске или в Соединенных Штатах? А может, просто уехали предки, и девчонка решила немного поразвлечься - вдруг больше не доведется? Времени он не ощущал - так и стоял, неизвестно сколько, пока за углом не стукнула калитка и "Нисан", мягко повизгивая, не укатил прочь. Боб отлип от забора, преодолел краткую вспышку досады и желания пойти к ней - посмотреть, как она его встретит, что скажет, а потом выложить, что сам о ней думает. Потом развернулся и пошел туда, где, как ему чудилось, все еще слышались хриплые оры недавних собутыльников...

- Ну, и что, не пошел ты к ней больше? - я протянул Бобу вторую бутылку пива. Он приложил ее ко лбу и только через минуту-другую использовал по назначению. Я отошел к холодильнику, чтобы взять чего-нибудь и себе.

- Выпил и вернулся, - голос у Боба все еще был безжизненным, - потребовал, чтобы вернула кольцо и три тысячи долларов.

- Каких долларов?

- Которые я потратил, пока мотался к ней.

У меня наступил временный ступор. Ну ни хрена себе! Выставить девке счет за то, что она его бросила! Я-то думал, что Россия изменила нашего америкоса. Но видимо, этого из них, буржуев, не вытравить.

Я не знал, что сказать - стоял и тупо пялился в кастрюлю с тем самым борщом, который жрал серый остроухий пришелец. Борщ скис сразу же, как тот тип ускользнул в окно, но я его не выбрасывал. Бог знает, почему. Наверное, держал в качестве вещественного доказательства. Боб молчал. Пауза затягивалась. Наконец холодильник противно пискнул, требуя уважительного отношения к его труду, и я захлопнул дверцу.

Проклятый янки улыбался во всю ширь своей американкой морды:

- Поверил...

- Ну и гад ты, Вовка, - в сердцах, но с большим облегчением сказал я, - шуточки тоже... Ни черта я не поверил!

- Ну-ну... Аж дырку в морозилке глазами сделал, - он поставил "Жигулевское" на пол, растянулся на диване и блаженно хрустнул суставами. Похоже, жизнь возвращалась в этого худого Дона Кихота, проскакавшего за любимой Дульсинеей пол-Европы и нашедшего ее в объятьях коварного Санчо Панса.

- Ну, что собираешься дальше делать?

Боб пожал плечами:

- Сперва за пивом пойдем, а потом - по девушкам. Я угощаю.

Я со вздохом взглянул на компьютер, он швырял в меня пригоршни звезд экранной заставки. Жена возвращается через неделю, работа сделана едва ли на половину, вчера снова видел серые тени над окном в доме напротив, а сегодня там чего-то выясняет милиция. Да, работа сделана едва на половину... Но я чувствовал, что мне надо, очень надо отдохнуть. Может тогда проклятая книга наконец-то сдвинется с мертвой точки.

- Нет, Вовчик. Работы до черта. Извини... не представляешь, как хочется оторваться, но если через неделю не сдам рукопись, мне кранты...

- Тогда я буду спать, - легко согласился американец, - еще два дня - до понедельника, я абсолютно свободен. Я теперь вообще - абсолютно свободен.