Неживой

Глава 4 Зильда

Зильду трясло.

Ей уже давно не было холодно, только пальцы на руках стали дубовыми и непослушными. Их больше не кололи иглами, они не тряслись, пульсации боли в них почти утихли и лишь иногда доносились по телу едва слышимым эхом. Её ноги привыкли к плотному, словно мелкий песок, снегу и скользким пятнам обледенелой земли. Кожу больше не жгло огнём, её уши и нос стали словно чужими, но холода больше не чувствовали.

Ей уже не было страшно. За эти день и ночь страха было столько, что он в какой-то момент вывалился из неё, словно грош из дырявого кошелька.

Зильду трясло от усталости, слишком много она отдала сил. Но она продолжала идти.

Зильда очень хотела жить.

Снег безостановочно сыпал с неба крупными хлопьями и был похож на пепел, в день, когда сожгли Василевск. Идти становилось всё сложнее, словно не снег это был, а болото. Он не желал отдавать стопы, приходилось бороться за каждый шаг.

Туман и не думал отступать и вместе с метелью лишал её последних ориентиров. В нём она видела тени. Размытые движенья вдалеке между деревьями, замирающие, как только она поворачивала голову и всматривалась. То ли были они были частью кошмарного сна, то ли снег так поглощал звуки, что не было слышно и скрипа ветки. Только её дыханье. Слишком уж тихо. Там ничего нет. Нужно успокоиться.

Одна из теней, чуть подольше задержалась на горизонте, и она разглядела пушистую гриву и покачивание конской шеи. Узнала и бросилась, даже не успев осознать полыхнувшую внутри надежду. Но вместо своего Огонька нашла недвижимые конские кости в корнях старого дерева. Вряд ли его… Только если этот дурак побрёл за ними…

Она почти разревелась от этой мысли и услышала смех. Мерзкий, хриплый и протяжный. Туман специально расступился перед идолом, вырезанном на одном из деревьев. Хищная улыбка из треугольных зубов и взгляд исподлобья предназначался именно ей. Она отшатнулась, бросилась прочь.

И окончательно заплутала. Лес из редких деревьев, присыпанных пеплом, показался ей лабиринтом из которого уже нет выхода.

Она не спала уже два дня и серьёзно думала о том, что было бы уже неплохо облокотиться об какое-нибудь дерево, опереться на саблю, закинуть голову повыше и вмерзнуть в него. Чтобы когда её найдут, если найдут вообще, она выглядела поприличнее. Замёрзшие покойники обычное такие страшненькие и неблагородные… Но чувствовала внутри — до этого не дойдёт. От неё вообще ничего не найдут, потому что последнее что она увидит — это чёрное, кошмарное нутро твари ведущее даже не в Пекло, а прямо в холодную и сумрачную Навь, где нет ничего и где она останется навечно.

И это виденье заставляло её бороться дальше и идти.

Зильда очень хотела жить.

От неожиданности Зильда отшатнулась и упала. Несуразное красное пятно вдруг разорвало молочно-пепельную дымку тумана переходящего в снег. Оно возникло, словно из ниоткуда, и поначалу показалось лишь частью этого бесконечного кошмарного сна.

Прямо перед ней, на расстоянии вытянутой руки стоял высокий шатёр, обтянутый красным бархатом, расписанным узорами из золотой нити. Зильда протянула руку и недоверчиво провела по ткани, которая по её воспоминаниям обычно была прохладной и удивительно гладкой. Пальцы почти ничего не почувствовали. Но, по крайней мере, это не было виденьём. Шатёр действительно было там.

Из его верха шёл столбик едва заметного дыма. Если вокруг него и были какие-то следы, то их давно засыпало. Зильда обошла постройку вокруг, нашла вход, стиснула непослушные пальцы, так и не поняла, смогут ли они удержать саблю при ударе, дёрнула полог и смело вошла внутрь.

— Зи… Зи… Зигой? — прошептала она, опустив оружие.

У небольшого очага в центре сидел лидер таёжных охотников. Бледный и лишённый былой жизни и спеси, он даже не поднял на неё голову, лишь спокойно смотрел на огонь и едва дышал.

— Живой… — пробормотала Зильда, захлопнула за собой полог, кинула саблю к огню, с трудом справилась с перчатками и уставилась на свои руки.

Плохо дело.

Закрыла глаза на мгновенье, собралась, выдохнула, увидела раскиданные поленья по всему полу, схватила пару, кинула в огонь, присела рядом, справилась с сапогами и потянулась всем, чем могла ближе к огню. Зигой даже не поднял на неё глаза.

Через минуты две она заскулила, а ещё через минуту тихо завыла от боли. Ладони и пальцы медленно меняли свой цвет, с нездоровой белизны до цвета ранней зари.

— Ты ранен, камыс вонючий? — стискивая ходящие ходуном зубы, прошипела Зильда.

Кольчуга на охотнике была продрана, из поддоспешника оголилась набивка, его лицо было в ссадинах, но открытых и кровоточащих ран не было видно.

— Чего молчишь, волк? Отвечай мне!

Зильда попыталась схватить полено и запустить в Зигоя, но от движенья её руку словно ударили хлыстом, она сложилась до земли и прижала её к груди.

— Выпить-то у тебя есть? — прохрипела Зильда, когда боль стиха. — Знаю, что есть. Падкие вы на эту дрянь. Где? Отвечай, собака…

Зильда прищурила глаза, оглядывая молчавшего камыса, и заметила, что щёки его впали, а волосы и усы посерели. Так люди выглядели в последние дни, когда их забирала чума.

— Тоже плох ты, посмотрю. Нам обоим досталось, — Зильда всё равно решила говорить с ним. Хоть как-то, но это отвлекало от боли. — Не спешил, зверолов. А мы спешили. Бежали по лесам и улюлюкали, как племя троглодитов. Уже делили золото князя. Чёрт бы его подрал. Пришли к деревне уже затемно. Еды взяли в домах и погребах, и горилку нашли, закопанную. Ха-хах, нам не впервой так у селян искать, всё углы знаем куда прячут, везде всё одинаково. Приняли для храбрости, поразнесли всё, что увидели, но ни зверюгу, ни добычи добротной не нашли. Темно стало, хоть глаза выколи. Заночевать решили, хоть немного зенки сомкнуть с дороги, а по первой заре пошли бы зверюгу на части кроить. В старом амбаре всё схоронились, на соломе-то сподобнее спать, дверь на всякий Забоем подпёрли, вдруг какое лихо заглянет, ещё немного приняли, и на боковую. Часа два поспали… А потом завыло оно. Стоит вдалеке где-то и воет. У-у-у, у-у-у. Не как волк, ой нет, Зигой… а как чёрт, у которого лапу твоим капканом прижало, да ещё и затосковал по Пеклу своему, бедняга. Никогда такой тоски не слышала. Какой тут сон. Кровь в жилах стынет. Мои трухатить стали понемногу. Непривычно им было с силой нечистой дело иметь. Хотя, как мне думается, мы в одних котлах по соседству вариться будем. И потом, вместе с тем же чёртом, в походы на земь ходить и крестьян изводить по ночам… Как могла своих собирала в кучу, но знаешь… они как зелёные совсем стали, что огня и меча никогда не видели. Жались ко мне как дети. А я что? Мне-то не к кому жаться.

Зильда вздохнула, покачала головой и снова посмотрела на камыса. Огоньки от потрёскивающего кострища отражались у него в зрачках, он не моргал совсем. Зильда притянула к себе одну из шкур, разбросанных по полу, подстелила под зад, чтоб стало теплее, а другую накинула себе на плечи. И продолжила:

— Тихоня масла достал. Из веток, соломы, тряпок и досок по быстрому накрутили факелов, приняли для храбрости, подожгли, да вышли толпой из амбара. Пошли искать дрянь эту по округе. И нашли. У погоста деревенского, ну кто бы мог подумать, ха, где ж чёрту-то ещё ошиваться. Ух, и страшный выблядак. Мелкий, чёрный весь, как будто из жопы вылез, хлебальника считай нет, дырки проковыряли под глаза и рот, да успокоились. Руки-ноги как у нас, волос нет, тебе бы не понравился, не твоих кровей, хоть и страшный, ха-ха-хах. Стоит, значит, упёр одну ногу в камень, раскорячился, яки бард важный или кот мартовский, и орёт дурниной на Луну, на нас внимания не обращает. Забой с ним долго ворковать не стал. Хмыкнул, мать его припомнил, подошёл к нему, да дубину на висок опустил с размаху. Ну и как обычно бывает, хрустнула головушка и на бок упала безвольно на коже болтаться. Только вот не умерло оно, как обычно бывает. Захрипело, да зенками заморгало на Забоя. Удивилось что ли? Чего ж с таким рылом-то дубине удивляться? Вот и встретились, как говорится… Забой неладное сообразил, копьё сразу перехватил у Тихони и для верности грудину бесу этому пробил насквозь… Оно и не почуяло, что у него в груди дырень и древко торчит. Тихоня тут же факелом в него ткнул, да маслом облил. Как обычно сообразил, подлец мелкий, как гадину извести. Пока горело оно, ещё пуще выло. Я уж напряглась, что и огонь ему до шишки, но он затихло и упало. Как догорело — ничего от него и не осталось. Грязь какая-то слипшаяся, дерьмистая, да то ли кости, то ли ветки. Мы ажно расстроились всё. Князю то показать нечего, никакой туши али башки на стену не завешать. Ну… так тебе скажу. Не первый раз у нас такой казус случается. Мы обычно с огоньком работу делаем, и огонёк этот бывало пожаром оборачивался.

Зильда зевнула. Руки, ноги, бедра, плечи и кожа головы её теперь словно кипятились на медленном огне, но это было уже не так больно, как в первые часы, когда она замерзала и в первые минуты, когда отогревалась. От тепла ей захотелось спать, и она снова поняла, что устала. Не просто устала, а устала так, что сама жизнь вот-вот выпадет из её нутра, и что в это нутро уже забираются холодные могильные пальцы вечной Нави.

Но Зильда ещё не решила, будет ли она спать. Может быть, сон даст ей сил уйти отсюда. А может, пока она спит эта тварь заберёт её. Как забрала остальных…

Зильда разворошила шкуры и сундуки, нашла перчатки с мехом, сапоги и одеяло, кучу бесполезных теперь золотых и серебряных украшений и дурнопахнущую камыскую походную жратву. В досаде она пнула один из сундуков, он опрокинулся, одежда из него сползла наружу и из рукава меховой куртки со звоном выкатилась бутылка с бледной жидкостью.

— Ну я и ду-у-ра, — протянула Зильда и рассмеялась. — Конечно же, ты её закрысил подальше, чтоб твои грязнули не выпили. Живём теперь!

Морщась от боли, Зильда отвернула зубами пробку, выхаркнула её в стенку шатра, достала из сундука роскошный платок, аккуратно облила его горилкой и, поскуливая, протёрла руки и ноги.

— Ух, и хорошо пошла! — прошептала она, сделав два больших глотка, и стиснула зубы, сдерживая рвотный позыв.

Стало теплее и веселее. Она вмиг захмелела. Побоявшись сломать зубы об окаменевшую на вид лепёшку, она куснула нечто продолговатое и причудливое, пожевала и выплюнула.

— Члён чёрта болотного и тот, наверное, вкуснее будет, — озвучила она, скривилась и повернулась к Зигою. — Как вы живете, тандыры вонючие, на таких харчах? Умереть же лучше! Женой меня звал к себе ещё… Эх ты, оглобля!

Зильда умирать не хотела, сделала ещё два глотка, заснула ещё кусок в глотку, давясь и кряхтя, прожевала и заставила себя проглотить. Потом ещё один и ещё.

— Мы в деревне остановились, думали что делать, и пить начали, — сказала Зильда, вернувшись к огню и морщась от непривычного вкуса на губах, который даже горилка перебить не смогла. — Спать уже никому не хотелось. Домишко одно ветхое подожгли, чтоб светлее стало. Нам-то и не привыкать с голой жопой оставаться. Сидели, ворковали, куда дальше податься. К князю не вариант был возвращаться, тут-то мы и не виноватые, но лица у нас такие, сам знаешь, подвох бы почувствовал, даже ежели и не виноватые мы. Казнил бы нас, как пить дать. Сидели-сидели, ещё до зари никак час был, а тут оно снова завыло. На этот раз повыло коротко, да заткнулось. Глаза-то у нас и загорелись, ежели оно не одно, то, стало быть, и награды мы не лишились. Вторую зверюгу изловим, верёвками повяжем, волочило смастерим из досок, да к князю отвезём. Пускай посмотрит сам на это диво дивное, трахается с ним или чем там князья занимаются, да от награды и нас родных, уже не отмажется. Так и порешили, факелы в зубы взяли, верёвки достали да в лес понеслись, лихо лихое ловить. К погосту кинулись, к амбару, к речке — нигде нету. Тут-то Беззубый и говорит: «Хозяйка, а Забой-то где? Не видно его что-то. С нами же был». Звать его начали. Забой, Забой, кричим, а он и не отзывается, ни баса не слышно его, не хмыканий. Нашли его у колодца. Без башки совсем. Я тогда ещё не труханула. Злость меня взяла за Забоя. Мы его с каторги увели, три золотых за его здоровую башку вмятую и пузо неугомонное отдали. Ни разу не пожалели. С кулака коня останавливал. Копья и стрелы ему что зубочистки. Дуэлянты и склочники на него и не смотрели, боялись. Места живого не было, а он всё не дох, каждый раз поправлялся. Никто с ним совладать не мог. А эта тварина смогла. Да ещё так, что не пискнул.

Зильда горько выдохнула и смахнула проступившие слёзы. Зигой так и не пошевелился.

— Взвыли мы, да бросились кто куда зверюгу рубить. То там, то здесь факел мелькает, да сабля блестит. То там, то тут крик. Загоняй! Лови! Вот там видел! Убил! Поймал! Тишина. А потом снова вой. И снова крики. А я с Тихоней без кипиша пошла всё обходить. Нету ни следа. Тут Тихоня занервничал. На уши показывает, мол, слушай. Я слушаю, а криков-то и не слышно уже. Вообще ничего не слышно. Тихо. Как в могиле. Заря первая зацвела. Из-за дома к нам Беззубый вышел. Упал прям перед нами, рукой пытался в пузо назад кишки свои убрать. Прохрипел что-то, я не разобрала, да дух испустил. Тихоня посмотрел на меня, а я у него такие глаза никогда не видела. И бросился наутёк. Меня бросил. С ума что ли поехал? Вот урод. А я что? А я саблю в руку взяла и тихонько так чертыхнулась, да пошла осторожненько из деревни пешкодралом. Ой зря я Огонька оставила, дура… Молилась, не скрою. Знаешь, долго так шла, а чувство, что мне сейчас в глотку вопьётся, так и не проходило. В какие-то моменты страх так брал, что бежала во весь опор, пока дышло наружу не просилось и в глазах не темнело. Замечать начала, что лес он не зелёный, как обычно, а хмурый какой-то. Не дышит ветрами и ветками не качает. А как замер. Чужой лес. Вышла на поляну. А на ней знак какой-то колдовской какой-то из веток сложенный. Похоже на то, что после первой зверюги осталось. Я круг по груди провела, да пошла прочь. И к погосту вышла. К тому, где мы первого сожгли. Кругами ходила. Не могла я сама кругами ходить! Всю жизнь хожу по местам лихим, знаю, как не закрутиться и вперёд уйти. Нечистая меня запутала, как пить дать. Я назад в лес бросилась. И ещё потом. И ещё. Что день, что ночь. Так и ходила кругами, пока снег не пошёл. Нашла Тихоню. Жалко смотреть на него было. Мелкий был, но псом бешеным всегда бросался, плевать кто пред ним и сколько. Вот он-то уж точно ни меча, ни смерти не боялся. Танцевал с ними, как с родными. Из Васильевска с ним вышли. А тут лицо, как у юнца, которого от сиськи оторвали и первый раз пожарища занюхал…

Уголёк от кострища треснул, взорвался и угодил на штанину Зигоя. Пока он горел и прожигал его до мяса, Зигой не шевелился.

— Да, что с тобой, собака?! — закричала на него Зильда, слезы брызнули у неё из глаз. — Слышишь меня, ты? Ты тут последний живой человек! Никого больше нет! Скажи мне хоть слово! Ну! Говори со мной!

Зильда рывком встала, подошла к охотнику, наотмашь ударила его, забыв о боли, ещё раз и ещё, а он мотался от её ударов, как стремя без ноги. Она закричала, опрокинула его наземь, забралась сверху и начала царапать и щипать его. Слезы градом лились с её лица на его лицо и вдруг он моргнул.

— Баба… — произнёс он тихо, огляделся и попытался встать.

— Ты живой, — улыбнулась Зильда, слезла с него и утёрла слезы. Чертыхаясь, подобрала с пола бутылку, вернулась к нему, уселась рядом, запрокинула голову и влила ему в губы. — Давай, родной, пей. Пей, как в последний раз пьёшь. Может, это он и есть. Пей же, пёс.

Кожа камыса начала розоветь, в глазах появилась жизнь, и он мотнул усами, скривившись от жара огненной воды.

— Зря ты пришла сюда, — сказал он, сел и снова уставился на огонь. Не сводя с него глаз он подкинул туда ещё полено.

— Ты как живой-то оказался? Почему?

— В жильё доброго человека злой дух никогда просто так не войдёт. Только обманом. Я тебя не пускал. Стало быть, ты человек живой. Зря ты сюда пришла.

— Твои где? Охотники где?

— Все полегли. Кроме Хэргэка, если послушал. А я вот шатёр поставил. Никогда не прятался. Но поставил. Больше нельзя было сделать.

— Ты ранен?

— Да нет, — Зигой провёл рукой по пузу. — Помяло меня, конечно, но куда хуже мяли. Как так вышло, сам не знаю.

— А твои-то где? Мужики где?

— Нету их, — Зигой подтянул непослушные руки и сомкнул их в замок. — Надо было домой идти.

— Так пойдём, — взмолилась Зильда. — Пойдём домой, миленький. Я согласная. Только забери меня.

— Не дойду уже. Здесь сидим. Может прояснится всё. А может нет, — Зигой загадочно замолк.

— Хочешь сказать, мы тут в безопасности?

Камыс не ответил, только пожал плечами. Зильда оглянулась на полог и поближе подгребла саблю.

— Что оно с тобой сотворило? Ты не в себе был, пока я в тебя горилки не залила.

— Не знаю. Замёрз внутри. В себя ушёл. А там ничего не было. Даже страха. У нас говорят — злой дух страхом сыт, не кровью. Так наверное было, — камыс безучастно посмотрел вверх, на дымовую трубу и крышу. — Снег ещё идёт?

— Да.

Они помолчали. Зильда ещё пригубила, бутылка почти кончилась.

— Что делать-то будем? — спросила она.

— Можно ещё за дровами сходить.

— И?

— И всё. Не хочу уже домой.

— Как это не хочешь? — закричала на него Зильда. — Ты что, пёс, сдался? Тут хочешь остаться?

— Не дойду всё равно. Какая разница? Хэргэк посмотрит за моими. Скажет, я хорошо умер. Ты не ищи смерти, она тебя сама поцелует когда надо будет. Тут посиди у костра. Дом не твой, но тебе здесь почти что и рады.

— Да что ты мелешь? Ты же Зигой. Поймал там кого-то и убил много кого. Усы вон какие отрастил смешные, а никто их у тебя не оттяпал. Нос такой, но видать не ломал никто за твою смесь собачью, а ведь знаю сама — желающих много было. Не будем мы так умирать. Или прорвёмся или в бою подохнём с зубами на горле этой твари. Слышал меня?

Зигой не ответил и снова уставился на огонь.

— Ты что, мать твою шлюху, оглох? Бабам у тебя слова не давали, да? А сам сидит посмешищё.

Зильда поднялась на ноги, подошла к камысу, занесла над ним саблю и замерла.

— Ух, я тебя! — закричала она, дёрнула рукой, но саблю не опустила.

Зигой так и смотрел в огонь, и второй рукой она наотмашь ударила его по щеке. Но на этот раз она шевельнулся и грубо схватил её за запястье.

— Обморозилась же, дурная, — тихо сказал, смотря на её ладонь. — Надо лечить будет. Или плохо.

Зильда попробовала вырвать руку, он не отпустил и от слабости она рухнула рядом на колени.

Зигой отвёл взгляд от костра и смотрел на неё, лежащую рядом. Она тихонько хихикнула, рассматривая его усы.

— Наверное… и правда уже нет никакой разницы, — сказала она и прижалась к нему. Удушливый его запах почти исчез, он пах словно ребёнок-дворянин, который хорошо питался и каждый день принимал ванну. Почти что ничем.

Там где она прильнула к нему, она почувствовала, что могильный холод в нём отступает и возвращает место жизни. Почувствовал и он. Посмотрел на неё… посмотрел так, как было нужно.

Она схватила его за воротник, подтянулась на нём, забралась сверху, опрокинула на землю и впилась губами.

Снег так и падал крупными хлопьями.