Не тот год

Глава 9

ГЛАВА 9

— Красные на улице! Большевики атакуют! — под сводами клуба разнёсся очередной крик. Несколько человек, всё ещё контролирующие окна, открыли частую стрельбу по улице. Откуда-то сверху свирепо застрекотал пулемёт.

— Твою ж мать, — выругался я под нос и одной длинной очередью перечеркнул сразу два окна, возле которых толпились гитлеровцы. После чего бросился к лестнице. Идти пришлось буквально по телам парочки, подстреленных мной последними. Раненый к этому времени почти затих. Стонал совсем тихо. Но стоило мне наступить на него, как заорал протяжно и надрывно.

— Да сдохни ты уже, — зло сказал я ему. На миг остановился, почти приставил срез ствола автомата к его голове и надавил на спусковой крючок, и крик как обрезало. Возле двери я замер, сменил магазин в «шмайсере» на полный и от живота двумя длинными очередями опустошил его, стреляя сквозь дверь веером на уровне паха. Звук пулемёта тут же стих. От ударов пуль дверь чуть приоткрылась. В образовавшуюся щель я закинул гранату и быстро дар дёру обратно по лестнице. Взрыв нагнал меня уже на первом этаже.

И тут же несколько раз грохнуло в зале. Вокруг меня зло прожужжали осколки, чуть не зацепив. Пришлось плюхаться на пол и ужом отползать в угол подальше от окон, через которые в клуб забросили гранаты защитники крепости. Оттуда я принялся стрелять по гитлеровцам, не подпуская их к окнам и не давая нормально дать отпор красноармейцам. А те показались уже через минуту.

А дальше я выпал из боя, попав под откат. В этот раз заговор продержался совсем недолго. Может, причина в лёгкой ране на боку? Царапина, а ты ж погляди. Атака бойцов случилась вовремя. С немцами в клубе очень быстро покончили. Мне даже не пришлось вмешиваться. Последние выстрелы в клубе ещё звучали, когда рядом со мной нарисовался чумазый боец с перебинтованной головой и в нательной рубашке вместе гимнастёрки. Увидев меня, он чуть не выстрелил.

— Свои! — успел крикнуть я.

— Товарищ лейтенант, он здесь! — опознав во мне союзника, издал зычный возглас боец.

Через несколько секунд рядом со мной уже стоял лейтенант энкавэдэшник.

— Живой? — быстро спросил он меня.

— Как видишь.

— У вас кровь, — влез в беседу боец и ткнул пальцем в правый бок. Машинально проведя там ладонью, я почувствовал, что там всё мокро и липко. А когда взглянул на пальцы, то увидел, что они все в крови.

— Царапина, — хмыкнул я.

— Перевязать, — торопливо приказал лейтенант красноармейцу и умчался налаживать оборону в клубе.

Мне повезло. Пуля пропахала кожу и слегка жировую прокладку на боку под рёбрами. Было очень больно, но на подвижности это не сказывалось. Силы тоже не уходили.

— Лихо ты, Андрей, — возле меня вновь возник лейтенант, успевший оценить ситуацию. — Ты один половину немцев перебил и успокоил их пулемёты.

— Ну а чо, могём! — криво усмехнулся я.

С исчезновением укрепляющего заговора и новым ранением в груди вновь дала о себе знать божественная колючка. Хм, а не может так быть, что и она повлияла на время действия заклинания? Нужно что-то с этим делать. И поскорее. Может так статься, что рана — это знак свыше. Мол, должо-ок!

Но на мой взгляд это я сам себя накручиваю. Прошло всего несколько часов после использования заговора с именем Велеса. Ну, не может быть так, что требуется исполнить обещание в этот же день. Иначе бы в Книге об этом обязательно упоминалось. А этого там не было.

Из клуба я ушёл, передислоцируясь обратно в казармы, где сидело командование обороны крепости. Лейтенант НКВД уединился с Фоминым и Семененко и о чём-то с ними болтал несколько минут. Хотя, почему о чём-то? О ком-то, обо мне.

После полудня по рации пришли несколько сообщений от других подразделений, обороняющихся в разных концах крепости. Все сообщали о том, что немцы отступают с уже захваченных позиций. Об этом же докладывали наблюдатели и снайперы с крыш зданий.

Окружающих меня людей охватила волна ликования. Все посчитали, что причина отступления в подходе наших дивизий к крепости.

— Андрей, я смотрю, ты не разделяешь общих чувств, — негромко заметил Фомин, подойдя ко мне.

— Помните, что я вам говорил про анализ ситуации? Про отход гитлеровцев с части позиций?

Он и так не выглядел весёлым, а тут и вовсе помрачнел:

— Будет артналёт?

— Да, товарищ комиссар. Или самолёты с бомбами.

Я хотел подбодрить его, сказав, что гарнизон крепости стал первым, чьи усилия заставили немцев впервые с начала войны отдать приказ об отступлении. Но подумав, решил промолчать. Так себе поддержка, если начистоту.

Вместо ожидаемого обстрела немцы включили десяток репродукторов, через которые принялись передавать призывы сдаваться в плен. Обещали медицинскую помощь, еду и воду с отдыхом. Лили в уши, что справедливая и благородная Германия воюет только с большевиками и комиссарами, а простой народ, обманутый коммунистами, не только не трогает, но наоборот защищает.

— Ну-ну, защитнички хреновы нашлись, — вырвалось у меня. — Евроинтеграторы грёбаные.

— Не веришь им? — спросил Фомин, который так и норовил почаще бывать рядом со мной.

— В Германии написан генеральный план, получивший название «Ост». В нём подробно расписано планомерное уничтожение всех славян с последующим заселением освободившихся территорий чистокровными арийцами, — ответил я ему. — Все, кто решит сдастся или невольно попадёт в плен окажется в концлагере, где будет в самом скором времени убит. Этот же план уже расписал уровень грамотности будущих рабов. Самый низкий насколько возможно.

— Концлагеря? Как в империалистическую и позже у поляков? — проявил неплохие знания мой собеседник.

— Даже хуже.

Станции звуковещания проработали около двух часов. За это время от наблюдателей пришли доклады, что видели несколько десятков человек, которые шли в стороны мостов с поднятыми руками и с белыми тряпками. В основном это были гражданские, женщины с детьми, и совсем малое число военнослужащих РККА.

Как только стихли репродукторы в воздухе загудели снаряды и мины. Земля и стены затряслись от мощных разрывов. С потолка посыпалась пыль, какие-то камешки, кусочки раствора. В окна полетели осколки и куски камней с кирпичами. несколько раз снаряды попадали в крыши, пробивали перекрытия второго этажа и взрывались на первом.

У некоторых людей шла кровь из ушей и носа. Многие женщины с детьми и раненые теряли сознание. Меня и самого пару раз капитально встряхивало. Так, что начинала кружиться голова и появлялась лёгкая тошнота.

Ночь прошла относительно тихо. Немцы были заняты обустройством позиций на внешних валах. Ставили там пулемётные точки, миномёты и кое-где прожекторы. Всю ночь в небо взмывали осветительные ракеты, отчего было очень светло. На улице за территорией цитадели можно было бы читать книги при таком освещении. Защитники крепости занимались почти тем же: собирали оружие, раскапывали арсеналы, искали продукты, воду и медикаменты, сооружали укрепления.

Утро стало точной копией утра двадцать второго июня. Со стороны немцев раздались залпы десятков орудий и миномётов. Около девяти утра снаряды прекратили лететь. Вместо них заработали вчерашние громкоговорители, принявшись повторять вчерашнюю «песенку».

— Нужно выпустить женщин с детьми, — предложил Зубачёв. — Здесь их ждёт гибель. А ещё это создаёт лишнюю нагрузку на гарнизон. Воды и еды уже почти нет. А вид страдающих детей плохо влияет на бойцов.

В основном в подвалах находились члены семей командиров и старослужащих красноармейцев.

— Андрей, ты что скажешь? — посмотрел на меня Фомин.

Я пожал плечами. Говорить ничего не хотелось, но от меня ждали ответа.

— Будет лучше сделать так, как предложил товарищ капитан. От себя же хочу добавить, чтобы женщины не сообщали немцам своих настоящих данных и научили этому детей. Пусть представятся жёнами местных рабочих, поварихами, швеями, хозяевами квартир, которые сдают дома комсоставу и так далее.

— Зачем? — поинтересовался у меня капитан.

— Простых женщин немцы отпустят после беглого допроса. Или вообще их допрашивать не станут. А вот семьи комсостава обязательно оставят у себя. Запрут в какую-нибудь тюрьму или лагерь, чтобы потом использовать для давления на вас. Ну, или ещё как-то. Например, для показательной казни с целью устрашения других, — произнёс я.

— Не все среди немцев дураки, чтобы купиться на такую уловку. Да и проговориться может кто-то, — покачал головой Зубачёв.

— Пусть женщины говорят, что ваши семьи остались с вами и детей тоже оставили. Гитлеровцы считают, что все коммунисты настоящие фанатики. Этот образ должен сыграть нам на руку.

Эти мои слова вызвали почти у всех окружающих недовольную гримасу. Но никто из них не вспылил и не стал бросаться в мой адрес обвинениями или упрёками. Или смертельно устали, что даже на подобное сил не оставалось, или внутренне были согласны со мной.

В общем, наши с Зубачёвым предложения были приняты. С женщинами всё вышло не очень легко. Насилу удалось убедить их уйти и выдавать себя за других. Зато потом они даже кое-какую маскировку сделали. Кто-то обрезал волосы, кто-то светлый цвет извазюкал в саже. Все без исключения испачкали лица и руки. Под толстым слоем грязи их теперь родная мать не узнала бы. С детьми было сложнее. Оставалось надеяться, что гитлеровцы сожрут ту дезу, которую им планируется скормить. В противном случае многие женщины и дети обречены. Я внезапно вспомнил вставку диктора в одном из фильмов про Великую Отечественную, в которой он сообщил, что многие семьи комсостава Брестской крепости были расстреляны в конце сорок первого и в сорок втором годах.

Не только на наших позициях обороняющиеся решили воспользоваться предложением гитлеровцев. Наблюдатели и снайперы с крыш и с макушек деревьев сообщили, что видели несколько групп женщин с детьми, которые вылезали из дымящихся развалин и брели в сторону мостов и ворот, выходящих из крепости.

Но не только женщины согласились пойти в руки немцев. Было очень много и красноармейцев. К моему удивлению эта новость не заставила командиров скрипеть зубами от бешенства.

Тот самый лейтенант НКВД, с которым я штурмовал клуб (автобатовец, к сожалению, погиб в том бою) пояснил, что поступок бойцов в чём-то ожидаем.

— Тут много призванных с западных районов, которые два года назад были под поляками, а советскими гражданами стали меньше года назад, — сказал он мне. — Сражаться и умирать за нашу страну они не хотят. Знал бы ты, сколько мелких и не очень диверсий они совершили. От сахара с солью в бензобаках машин, до поджогов складов с арсеналами. Некоторые специально рвали одежду, чтобы получить новую. Мол, заставили большевиков потратить деньги. Другие портили свои сапоги с той же целью. Правда, потом приходилось ходить во всём заштопанном или старом, завалявшемся в каптёрке.

— И их оставили на границе? — спросил я.

— Понемногу отводили подальше в разные части. Но отчего-то медленно, — ответил он и после секундной паузы добавил. — Как специально.

Тут пришлось прерваться из-за начавшегося артобстрела. Земля и стены загудели и задрожали. Два или три раза взрывалось нечто настолько огромное, что земля била нам в ноги, словно мы спрыгивали со стульев. У многих вновь пошла кровь из носа и ушей. И почти все мы получили лёгкую контузию.

Кто-то испуганно крикнул, что взорвались склады с боеприпасами на территории крепости. И я даже в первый момент был с ними согласен. Пока не вспомнил про немецкую любовь к гигантизму, особенно в оружейных делах. А потом в памяти всплыли эпизоды про участие в обстреле крепости редчайших артиллерийских установок типа «Карл». Одна из них, кажется, единственная уцелевшая в войне, стоит в Кубинке. Их снаряды весили под две тонны. Скорее всего, эти разрывы принадлежат им.

«Вот бы грохнуть хотя бы одну такую пушку. Гитлера от злости инфаркт хватит», — подумал я, приходя в себя после оглушения.

Обстрел продолжался до темноты. Несколько раз прерывался для того, чтобы озвучить очередное предложение сдаться в плен. В эти минуты я выбирался из подвала и осматривался. Картина с каждым разом выглядела всё удручающе и удручающе. Крепкие стены построек выдержали прилёты снарядов и мин. Но вот крыши, окна, межэтажные перекрытия почти везде были уничтожены и охвачены огнём. Всё в округе было затянуто дымом. Огонь вырывался из пустых оконных проёмов. Горела искорёженная техника, горели деревья, горел, казалось, сам воздух. Железные ограды были сломаны, погнуты и блестели слоем жирной сажи. Казалось, что выжили только мы в своём подвале. Смертоносное железо смело всё во дворах цитадели и в фортах. Но ночью к нам пришли связные из других мест. От них мы узнали, что гарнизон крепости продолжает сражаться. Остались сотни тех, кто был готов навсегда лечь в землю, но до конца выполнить свой долг защитника отчизны.

— Нужно набрать воды, — сказал Зубачёв и обвёл нас всех взглядом. — Для пулемётов и для раненых. Нужны добровольцы. Их будем прикрывать ружейно-пулемётным огнём.

Я шагнул вперёд:

— Товарищ капитан, я всё сделаю один и тихо. Мне нужны только вместительные ёмкости. Лучше канистры, чтобы не расплескать воду. Буду подносить к стене, оттуда из пусть забирают бойцы.

Стоило мне это сказать, как десятки взглядов скрестились на мне.

— Хорошо, — хрипло произнёс капитан. — Светлов, возьми шесть человек и пулемёт, будешь прикрывать Андрея.

— Слушаюсь, — чётко ответил младший лейтенант, командующий одним из прибившихся к нам днем отрядов, чьи позиции особенно сильно были подвергнуты обстрелу немецких орудий.

С тарой под воду возникли проблемы. С большим трудом мне нашли одну большую на двадцать литров канистру из жести, крашенную тёмно-зелёной краской, три ведра, огромный медный чайник с рифлёными боками и тонким, высоким, изогнутым носиком. От котелков я отказался по причине их размера. Их с собой взяли мои попутчики.

До стены мы добрались без проблем. А вот дальше взлетающие осветительные ракеты превратили чистую полосу открытой местности до реки в натуральную красную дорожку для звёзд под лучами софитов.

— Ждите меня здесь. Не шуметь и не светиться, — дал я последние наставления попутчикам.

— Андрей, ты…

Не став дожидаться полной фразы Светлова, я шагнул в тень к стене и быстро прошептал наговор на невидимость.

Канистру я приспособил на ремне за спину, в руки взял по ведру. И быстро пошёл к воде. На рефлексах гнулся, стараясь сделать силуэт менее заметным. Тут же одёргивал себя, напоминая про заговор, но хватало самовнушения на пару секунд.

Сразу набирать воду не стал. Пришлось пройти с сотню метров вдоль берега, чтобы найти чистое от мёртвых тел место. О том, что в воде и без того хватает покойников и крови старался не думать.

'С канистрой промашка, блин, — с досадой подумал я, смотря на то, как вода медленно и с тихими бульками проходит через узкую горловину. — Лучше бы чайник взял.

С вёдрами всё вышло намного проще и быстрее.

Вернувшись обратно, я поставил свою ношу рядом с товарищами, захватил чайник с третьим ведром и ушёл незамеченным.

— Андрей, да твою ж мать, Андрей! Что за детские выкрутасы⁈ — услышал я яростный шёпот младшего лейтенанта, когда приблизился к укрытию товарищей. Полагаю, тот решил, что я с ним дурачусь, играю в прятки, демонстрируя свои способности матёрого разведчика.

Поставив свою ношу рядом с ранее наполненными ёмкостями, я достал из кармана несколько сложенных квадратиком листов бумаги и химический карандаш. Эти вещи я подобрал днём во время разведывательных вылазок. Но не суть. Оторвав клочок от одного листа, я быстро написал несколько слов, потом положил внутрь бумажки камешек, поднятый с земли, смял её и кинул в командира. Тот, почувствовав слабый удар, запнулся на середине слова и схватился за оружие. Взгляд его соскочил вниз, на белеющий на земле бумажный комочек. Наклонившись, он его поднял, развернул, вытряхнул камешек и быстро пробежался глазами по корявым строчкам, начерканных мной.

— Ну, Андрей, — покачал он головой. — Бойцы, берём воду и относим к нашим. Потом возвращаемся.

Я наполнил все ёмкости, которые люди сумели отыскать в казарме. Круглые котелки пришлось вешать на ручку от швабры по десятку за раз. А затем очень аккуратно нести две таких конструкции в каждой руке. Зато за каких-то полчаса я обеспечил весь наш немаленький отряд водой на пару дней. Разумеется, с учётом жёсткой экономии. Завтра, точнее уже сегодня немцы обязательно повторят штурм первого дня. Обстрелы из артиллерии серьёзно повредили укрепления, убили многих защитников и сильно ударили по боевому духу. Гитлеровцы это знают и потому будут рассчитывать на успех своей атаки.

«Хм, а если сбить им настрой?», — вдруг пришла мне в голову интересная мысль, когда я возвращался с очередной партией воды на импровизированных коромыслах. К слову сказать, заговор на невидимость проработал намного дольше, чем при штурме полкового клуба. Сейчас меня прикрывает уже второй. Правда, откат перед ним всё также был очень неприятным. Но я уже стал к этому состоянию привыкать.

К этому времени край неба окрасился едва заметной полоской будущего рассвета. Ещё час, а то и того меньше, и тьма отступит. С другой стороны, с учётом освещения, устроенного оккупантами, рассвет можно в расчёт не брать. Только как психологический момент и усталость врагов.

Главным минусом такого решения было малое время действия заговора. Я уже порядком потратился пока ходил за водой туда-сюда. А если рискнуть и ещё раз повторить заговор, не дожидаясь пока прекратят действовать текущие чары? Вот только не загнусь ли я потом от отката?

И всё же я решил рискнуть. Быстро отбарабанил знакомые строчки, прося Перуна отвести от меня чужое внимание, помочь слиться с окружающим миром. И всё сработало! Я почувствовал, как по телу прошла странная волна, которая одновременно морозила и обжигала.

«Ох, чую, что откат меня будет ждать тот ещё, — подумал я, нервно передёргивая плечами. — Теперь главное — это не свалится прямо в немецких окопах».

Следующим наговором стал тот, который увеличивал мои физические возможности. Как уже выяснил на собственной шкуре, он не только делал меня быстрее, сильнее, точнее и внимательнее, но и улучшал настроение с самочувствием.

Перед тем, как уйти, скажем так, в рейд за зипунами я написал очередную записку и кинул её Светлову. Тот, едва прочитав строчки, тут же принялся упрашивать, грозить и приказывать. Но мне было не до него. Да, с одной стороны я нарушал основу армейского существования — дисциплину и суть командования. Но с другой, только я знал все свои возможности и мог правильно ими распорядиться. За прошедшие два дня с начала войны я один уничтожил около сотни гитлеровцев. Подобным похвастаться не мог никто. Расскажи я всё командирам, и в лучшем случае они стали бы тянуть резину, решая как и где задействовать меня. Да и то стали бы действовать так, как привыкли. Метко стреляешь? Так иди на крышу с винтовкой и поработай снайпером.