Не тот год

Глава 5

ГЛАВА 5

Глаза не открывались, самочувствие было отвратительным, а внутри тела и вокруг него находилась боль. Захотелось застонать, позвать на помощь, пошевелиться, да хоть что-то сделать… и не смог. Толком даже тело не ощущал, только боль, боль, боль. Она буквально поглощала меня, сжирала, занимала всего меня, сжигала любую мысль.

Но было и ещё что-то. Нечто странное, неотделимое от меня и одновременно кажущееся чуждым, не моим. Оно пробилось через боль. Через какое-то время до меня дошло, что это восстановилась энергия, которая поселилась во мне после ритуала с Книгой. А следом пришло понимание, что теперь я могу использовать наговоры, которые успел запомнить.

«Как же там, чёрт… а-а, вот оно. Троян, Троян, спали мою боль-хворобу, забери немочь, дай здравие, от круга, от солнца, тебе во славу!», — мысленно произнёс я. Это была моя последняя здравая мысль. После чего провалился в черноту забытья.

Когда вновь пришёл в себя, то почувствовал себя лучше. Намного. Ко мне вернулось ощущение тела. Прежняя яростная и всепоглощающая боль пропала. Если ранее меня терзала стая собак, то сейчас царапала и покусывала кошка, играясь.

Стоило мне зашевелиться, как рядом кто-то по-женски охнул и что-то забормотал. Слов, увы, не разобрал. А сам что-то сказать не мог отчего-то. Рот был будто закрыт кляпом.

Кто-то как услышал мои мысли. Ощутил на губах влагу. Всего несколько капель, но их хватило, чтобы смочить губы. Корка на них размякла, и я смог приоткрыть рот. И первое, что вырвалось:

— Пить…

— Бу-бу-бу, — пробубнила невидимая женщина. К губам аккуратно прикоснулось что-то твёрдое. Возможно, носик поилки для тяжёлых больных, каким я и являюсь на данный момент. Первый глоток воды я едва ощутил. Влага впиталась в пересохший язык, в нёбо, в дёсны. После него был второй, третий…

Стоило телу получить так необходимую ему воду, как организм включился. Первым вернулся слух, за ним зрение и последней заработала речь.

— Где я? — с трудом и очень тихо произнёс я.

— В госпитале, милок. Вчера тебя привезли всего пораненного и страсть каким обожжённым, — ответила женщина, которая поила меня из небольшого белого чайничка, кажется, фарфорового или керамического, с длинным тонким носиком. Подробно рассмотреть собеседницу не получалось. Зрение было размытым, словно я вынырнул из воды или нацепил на нос дедовы очки с диоптриями + 7.

— Как… я… тут… оказался?

— Привезли тебя к нам в большой спешке. На вас с бойцами напали бандиты. Кого-то убили. Слышала, что высокого командира из энкавэдэ тяжко ранили. Ну, и тебя. Командира-то увезли на аэродром и повезли чуть ли не в саму Москву, а тебя приказали к лучшему доктору отправить. А такой у нас только товарищ Голиков. А он уехал в крепость в госпиталь…

— Зинаида Марковна, — внезапно раздался чуть поодаль мужской голос, — как он?

— Очнулся, Владимир Алексеевич. Я его напоила только что.

— Много?

— Да со стакан будет.

— Тогда пока хватит.

Новым участником оказался тот самый лучший доктор Голиков Владимир Алексеевич. Специализировался он по ожоговым травмам. В ходе разговора с ним я узнал, что во время нападения попал под бутылку с самодельной горючей смесью из бензина. Горючая жидкость облила меня всего спереди и вспыхнула. Находился я в этот момент в легковой машине, и из-за этого пострадал очень сильно. Ожоги получил по всему телу: голова, лицо, шея, руки, живот с ногами, а ещё и дыхательные пути. Никто не верил, что я выживу. Даже просто пережить дорогу из больницы в больницу я по всем признакам не должен был. Пока меня доставили с места нападения к первому врачу, пока перевезли к другому. Потом узнали о приказе раненого майора НКВД, что меня нужно хоть с того света забрать и поставить в строй и отправили в брестскую крепость к Голикову. Другого подходящего специалиста по моим проблемам на пару сотен километров в округе не было. Времени на всё это ушло уйма.

«Как же так? Почему я ничего не помню про нападение? — задумался я, слушая рассказ доктора. — Это из-за шока? Травматическая амнезия? Разум решил убрать страшные воспоминания о том моменте, когда горел заживо?».

А вот почему выжил — это известно. Но только мне одному. Спас меня тот самый первый наговор, который я наложил на себя ещё в будущем. Перед переходом решил подстраховаться и защитить свою жизнь. Судя по тому, что мне досталось по полной и неизвестно как быстро восстановлюсь, наговор я выбрал не самый удачный. Жизнь-то он мне спас, тут и спорить не имеет смысла, да вот только уложил в больничную койку чуть ли не калекой. Впрочем, никакого ужаса от ситуации не было. Лёгкий страх, досада со злостью были, но не ужас. Я владел достаточным количеством наговоров и заговоров, чтобы быть уверенным — выздоровею! Вон всего несколько часов назад во мне чуть душа теплилась. Сил хватило только на одно заклинание. А сейчас чувствую себя на порядок лучше. Силы появились в том числе и на беседу с доктором. Вот только память… с ней имелись проблемы.

С другой стороны, встречу с майором и наш с ним долгий разговор я отлично помнил. На тот момент я был счастлив, что меня не посчитали сумасшедшим, шпионом или просто странным человеком со странными вещами, от которого следует избавиться, от греха. Сейчас же, всё хорошенько взвесив и проанализировав, вдруг подумал, что сотрудник самой пугающей структуры Советского Союза вёл себя так, словно искал встречи со мной и был рад, что она, наконец-то, состоялась. Такое хорошее отношение, покладистость и дружелюбие свалить на технические новинки, оказавшиеся при мне, так просто не могу.

А вдруг здесь тоже нашли Книгу Волхвов и как-то с её помощью сумели перетащить меня в своё время, выдернув из потока-пути, по которому я двигался в одна тысяча девятисотый? Именно потому и сгорела моя Книга, так как находиться двум подобным артефактам в одной вселенной нельзя? А этот майор один из ищеек, отправленных на поиски меня или подобных мне. Если всё так или хотя бы близко, то становится понятно отношение энкавэдэшника ко мне. На фоне его порученца лейтенанта, который явно не был введён в курс дела, поведение «комбрига» заметно выбивается.

«Чёрт, а ведь у меня почти никаких данных в телефоне по Великой Отечественной и нет, — с досадой подумал я. Всё, что узнал от меня майор — это мои личные знания. — Вот они удивятся, когда начнут копаться в сотовом и найдут гигабайты инфы по царскому дореволюционному времени. М-да, нехорошо выйдет. Ещё понапридумывают про меня всякого-разного. Хоть не возвращайся к ним первое время».

— Вы что-то сказали? — отвлёк меня от тяжких дум Голиков, который продолжал вещать что-то о моём состоянии, необычном заживлении ожогов и уникально-ураганном выздоровлении, пока я витал в других эмпиреях, далёких от моих ран, госпиталя и доктора.

— Нет, я молчал. Думаю над тем, как скоро смогу встать на ноги, — с трудом ответил я ему.

— Не скоро. Я сегодня же передам сообщение о вашем здоровье…м-м, туда. Вы у нас особенный пациент. Даже с охраной. Возможно, за вами пришлют машину, чтобы отправить в другой госпиталь. Может даже в Москву, — сказал собеседник.

— Охрана?

— Возле двери два бойца с винтовками стоят. Пускают только тех, кто вписан в пропуск.

— Надо же… — вяло произнёс я. Информация не удивила. Странно, что вокруг госпиталя не выставили оцепление из роты местного спецназа во главе с самим Судоплатовым. Или он ещё не настолько известен и влиятелен?

— Я вам сейчас вколю морфий, чтобы вы отдохнули как следует. Организм во сне быстрее восстанавливается. Это доказанный факт.

— Что? Нет, не нужно, — попробовал воспрепятствовать я такой заботе. — Я… сам…

— Сам, конечно, сам. Но с укольчиком будет ещё лучше. А если опасаетесь за привыкание, то не стоит. Дозы вводим вам маленькие и с достаточным временным отрезком. После выздоровления вы легко избавитесь от слабой зависимости к препарату.

— Не… надо…

Да только куда там. Доктор, как любой представитель его профессии, знал лучше всех, что требуется его пациенту. Я даже не почувствовал укола. Просто после короткой возни Голикова с моей рукой очень быстро стал проваливаться в забытьё.

Очередное пробуждение вызвала вспышка боли в теле. Ещё до того, как открыл глаза, понял, что меня куда-то торопливо и не очень бережно несут на носилках. Потом слух принёс страшный грохот, который до этого был фоном рядом с болью в потревоженном теле, трясущемся на носилках.

«Началось», — ударила в самое сердце страшная мысль-понимание.

Меня занесли в большую палату, полную людей. Их здесь было не меньше двух десятков. Возможно, куда больше. Просто не смог всех увидеть. На фоне грохота артобстрела — а я это ни с чем другим не спутаю — я слышал стоны боли, ругательства и растерянные успокаивающие речи медсестёр и докторов.

Стены от разрывов снарядов и мин тряслись так, что даже когда меня переложили с носилок на койку я всё равно дрожал, будто оказался на неотлаженном массажном кресле, включённом на максимально сильном режиме.

Сквозь взрывы до моих ушей часто доносились противные вымораживающие саму душу визги летящих мин. Миномётные батареи устроились где-то совсем рядом. И двух километров до них не будет. Если бы не какофония от разрывов, то можно было бы на слух определить примерное местоположение вражеских миномётчиков. Ох, сколько же они доставили нам проблем при уничтожении на Украине нацистского режима. Особенно сильно доставали так называемые бесшумные миномёты, поставляемые хохляцкой хунте поляками. Наибольшие проблемы с миномётами мы испытывали в начале войны и в конце её. Середина боевых действий была отмечена невероятно массовым использованием дронов всех типов. Вплоть до микроскопических, умещающихся на ладони. Эти поганцы отвлекали внимание от своих более крупных собратьев, тайком несущих к нашим окопам мины, гранаты и контейнеры с горючей смесью. Чуть полегче стало с широким появлением РЭБ. Сразу вся мелочь отсеялась. Остались проволочные дроны, со спутниковым каналом и с серьёзной системой шифрования, действующие через сеть ретрансляторов. Потом вновь была улучшена наша РЭБ. Стали повсеместно использоваться особые «электронные» ракеты, выжигающие электронику в радиусе нескольких километров. Благодаря им были зачищены тылы у «укропов», где они хранили львиную часть своих высокотехнологических девайсов, стояли ремонтные мастерские, подвозились новые дроны и запчасти к ним. Доставалось и переднему краю. При этом наши системы оставались целёхонькими. Плюс, наконец-то, заработала разведка так, как нужно, принявшись быстро и точно находить позиции вражеских дроноводов. После чего туда летели наши дроны с громогласными и пламенными подарками, а порой и ракеты. Из-за этого врагам вновь пришлось сосредоточиться на ствольной артиллерии. Но здесь был перевес уже у нас.

Тут особо мощный и близкий взрыв заставил вернуться в реальность, забыть о той войне, которая только будет. Вылетели несколько стекол из оконных рам. На пару секунд человеческий гвалт стих. Даже раненые прекратили стонать. На несколько мгновений работники госпиталя и помогающие им бойцы замерли, а затем бросились оттаскивать раненых подальше от окон. Меня, к счастью, положили возле внутренней стены.

Артналёт ещё продолжался, когда до нас донеслись звуки стрелкового оружия. Внезапно я вспомнил, что по некоторым источникам немцы заняли часть крепости буквально в первые часы после нападения. И даже смогли прорваться в самый центр, в Цитадель.

«Я же в госпитале. А он, кажется, всего один такой во всей крепости. И стоит он, если память не врёт, где-то в южной части», — вдруг вспомнил я. А потом вспомнил эпизод из нескольких фильмов на тему обороны Брестской крепости, где немцы вели толпу, состоявшую из людей в белых халатах и раненых, с повязками. Эту сцену снимали всегда, так как эпизод стал первым из целой цепи зверств захватчиков, не гнушавшихся использовать самые мерзкие способы вроде создания живого щита. Самое главное то, что в некоторых фильмах голос закадрового диктора или в субтитрах сообщалось, что живой щит немцы набрали в госпитале. В том месте, где находился я прямо сейчас.

Я стал медленно подниматься. Боль всё ещё терзала меня. Но её уже можно было терпеть и не обращать внимания, если как следует стиснуть зубы. Большие неудобства мне доставили повязки. Из-за них я был похож на мумию, так как руки и ноги плохо сгибались в суставах.

— Вам нельзя, нельзя, — раздался рядом со мной чей-то взволнованный голос. Оказалось, что он принадлежал одному из тех бойцов, что принесли меня сюда из разрушенной взрывом палаты (об этом я узнал чуть позже), а до этого охраняли.

— Сейчас всё можно, — резко ответил я ему. — Я буду сражаться. Слышишь выстрелы? Немцы уже рядом. Каждый человек, способный держать оружие, на счету.

— Нельзя, не положено, — замотал он головой.

Наш спор прервала трескотня винтовочных выстрелов совсем рядом с госпиталем. К винтовкам быстро подключились два пулемёта. Несколько пуль влетели через окна в палату, ударили по стенам, в потолок. Кто-то громко закричал от боли, поймав рикошет. Боец замялся рядом со мной, потом принял для себя какое-то решение, стянул из-за спины карабин и бросился к окну. Я тоже заковылял за ним следом. Вот только моей целью были стеклянные осколки. Подобрав один такой, длиной с ладонь, узкий и немного изогнутый, как полумесяц, я принялся срезать с себя бинты. Разматывать их вышло бы в разы дольше. В процессе получил несколько порезов, но на общем фоне — полная ерунда. Очень боялся, что бинты присохли к заживающим ожогам, и мне придётся отдирать их с мясом. В принципе так и вышло, корочка, мазь или простой вазелин, используемый вместо нее, и первые слои бинтов слиплись в одно целое. Вот только под ними оказалась здоровая кожа.

Внезапно с улицы в окна залетели несколько гранат. Одна из них упала в трёх метрах от меня. Я секунду смотрел на едва заметный дымок, идущий из неё, после чего дёрнулся в сторону, разворачиваясь к ней головой и упав на пол, и закрывая голову руками. Взрыв прозвучал как-то тихо на фоне творящегося вокруг меня. Меня смерть обошла стороной. Заработал только лёгкую контузию и несколько царапин от осколков на руках и левом плече. А вот один из солдат в белом грязном халате замертво упал в нескольких шагах от меня с рукояткой гранаты в виске. Не вставая в полный рост, я ползком добрался до карабина убитого бойца. Ему тоже досталось от гранаты. Гимнастёрка на спине была порвана в клочья осколками. Парень был ещё жив, но его минуты были сочтены. С губ стекала пузырящаяся кровь, ноги слегка подёргивались, сгребая сапогами мусор на полу.

Подобрав оружие, я дёрнул затвор вверх и на себя. Из карабина выскочила стрелянная гильза. Её владелец, оказывается, даже успел пострелять. Интересно, много? Глянув внутрь, я увидел блестящий бок следующего патрона. Значит, как минимум один выстрел у меня будет.

— Перун, к тебе взываю! Да будет сила у меня медвежья, глаз соколиный и ловкость рыси! — торопливо прошептал я первый заговор. И тут же ещё один следом. — К тебе взываю вновь, Перун! Пусть взор врагов не имет мя, пусть видят тьму да пустоту, свой шаг уводят от меня!

В теле немедленно появилось нечто. Это невозможно описать словами, нужно прочувствовать лично. Сколько будут действовать заговоры я не знал. Тем более энергии в теле было не так много. По внутренним ощущениям — сил вряд ли хватит на ещё одно применение магии. Придётся опять ждать, когда пополнится резерв. Или воспользоваться очень грязным и опасным способом для этого. Самое важное то, что после наложения заговоров вся боль и скованность со слабостью исчезли.

«Вот теперь повоюем», — обрадовался я.

С пола я взлетел, как пушинка по воле ветра. Карабин в руках казался невесомым и удобным. Когда я приложил его к плечу, то он показался мне частью тела. Встав слева у оконного проёма, я бросил быстрый взгляд на улицу. Во дворе в рассветных лучах лежали несколько человеческих тел среди воронок и посечённых деревьев. Метрах в ста стояла кирпичная стена не то казармы, не то бастиона или как там правильно называются сооружения крепости. Под стеной залёг с десяток немцев, которые стреляли по госпиталю. Внимание привлекли трое. Пулемётчик с помощником и прикрывающий их стрелок с винтовкой.

Первым на «мушку» попал пулемётчик, как самый опасный среди прочих противников.

Я ждал сильной отдачи от выстрела. Всё-таки карабин использовал мощную мосинскую пулю и должен был брыкаться из-за укороченного ствола, как норовистый жеребец. Но в реальности я ощутил лишь сильный толчок. Будто кто-то по-дружески хлопнул ладонью в плечо. Не отрывая взгляда от врагов, держа оружие за цевьё левой ладонью, я правой передёрнул затвор, выбрасывая пустую дымящуюся гильзу. Первым выстрелом я не промахнулся. Да и не мог просто. Тут и дистанция плёвая. Как говорил один мой знакомый: зачем стрелять, кирпичом доброшу. И заговор помог интуитивно правильно прицелиться. Пуля пробила голову немцу вместе с его каской. Вторая повторила то же самое с прикрывающим пулемётный расчёт солдатом. Третья прикончила второй номер. Когда я перевёл оружие на следующего, то вместо выстрела раздался сухой щелчок. Патроны в магазине кончились. Предыдущий владелец до меня, оказывается, успел выстрелить дважды.

Я упал на корточки и на трёх конечностях, держа в правой руке карабин, метнулся к парню. К этому моменту он был уже мёртв.

— Извини, — шепнул я ему сам не зная зачем и потянулся к ремню, на котором висели подсумки.

В этот момент интуиция закричала об опасности. Толком ничего не осознав я растянулся на животе на полу рядом с трупом. А через две или три секунды в разгромленной палате вновь раздались несколько взрывов гранат.

Сначала я подумал, что это вновь дали о себе знать немцы под стенами госпиталя. Но уже через мгновение увидел сквозь завесу пыли и дыма четыре фигуры, ворвавшиеся в помещение через широкий дверной проём. Ещё недавно он был прикрыт двустворчатыми дверями. сейчас же обе створки валялись на полу. Один из врагов был вооружен автоматом, другой винтовкой. Двое держали в руках пистолеты. Их длинноствольное оружие висело за спиной. Они сходу открыли частую стрельбу по всем, кто шевелился или просто подавал признаки жизни.

«Ловкие суки. Явно не в первый раз такое проделывают», — пронеслось в моей голове.

Я внимательно за ними наблюдал, ловя момент, когда они не будут смотреть в мою сторону. Но так и не смог этого дождаться. Вся четвёрка разделила для себя палату по секторам и стремительно зачищала их. Про заговор отвода взгляда я напрочь забыл. Только когда один из немцев оказался рядом всего в двух метрах, мазнул взглядом по мне и не обратил внимания, до меня дошло:

«Да меня же они не видят и не слышат!».

Прошедший мимо меня солдат в это мгновение замер, чтобы сменить магазин в пистолете.

Я быстро поднялся на ноги за его спиной. Подождал, когда он приведёт оружие к бою и левой рукой схватился за шею, а правой за пистолет. Получившие силу слесарных тисков пальцы с лёгкостью смяли хрящи трахеи.

Как только в руке оказался пистолет, я толкнул умирающего гитлеровца на одного из его товарищей, а сам быстро опустился на одно колено, навёл пистолет на автоматчика и спустил курок. Девятимиллиметровая пуля ударила его в правую сторону груди, заставив дёрнуться назад всем телом, а потом упасть. Следующий свинцовый гостинец словил дальний фриц. Последним я пристрелил того, кого чуть не сбил телом раненого. Ну, и добил умирающего, пускающего кровавую пену и какую-то слизь изо рта и хватающегося руками за свою шею. Всё сделал так быстро, что никто из немцев ничего не успел понять.

Чуть подождал, переводя дух, а затем осмотрелся. Увиденное заставило замереть моё сердце и заскрипеть зубами. Почти все вокруг меня были мертвы или тяжело ранены. Несмотря на скоротечность боя, немцы успели достать каждого, кто успел выжить после уличного обстрела и взрывов гранат. Хотя тут и было на ногах от силы восемь или девять человек, включая моих телохранителей. Первым порывом было хоть как-то помочь раненым, но сделав несколько шагов к ближайшему, я остановился, услышав шум в коридоре. Под чьими-то сапогами хрустела сбитая со стен штукатурка и трещали осколки стекол.

За ремнями у двоих немцев торчали гранаты с длинными рукоятками. Достав их, я поочередно скрутил с каждой колпачки и чуть потряс. Наружу вывалились шнурки с керамическими уплощёнными шариками на концах.

Выглянув в коридор, я увидел совсем рядом с собой группу немецких солдат, прижавшихся к стенам. У этих в руках были карабины. Видимо, я только что уничтожил особую штурмовую группу. Остаток отделения сейчас ждал от них какой-то команды или сигнала.

«Сейчас получите», — злорадно подумал я и дёрнул за шарик первой гранаты, после чего кинул её в коридор.

— Внимание!

— Граната!

Закричали на несколько голосов враги и рванули в разные стороны. Почти все успели укрыться. Кто в соседних палатах, кто за углом коридора. И только потом граната взорвалась.

«Что за чёрт? Почему так долго?».

Прошло секунд семь, а то и все десять с момента, как сработал тёрочный запал.

Ну, ладно, значит будем работать по-другому. Я подобрал с пола МП, выдернул из него магазин и вставил новый, забрав тот из подсумка мертвеца. Хотел прихватить ещё, но вдруг оказалось, что мне их некуда прятать. Я был полностью голым. Ни клочка одежды на теле.

В это время в коридоре вновь зашевелились фрицы. Пришлось потратить на них последнюю гранату. В этот раз после дёргания за шнурок я сосчитал после себя до четырёх и на пятой секунде кинул «толкушку» в дверной проём. Грохнуло уже секунды через две-три. И после взрыва раздался истошный вопль:

— А-а-а!

— Туда тебе и дорога, сучонок! — со злой радостью прошептал я.

Проблему с одеждой помог решить длинный белый халат, валявшийся на полу среди мусора. Поверх него накинул поясной ремень с тусклой алюминиевой бляхой и с разгрузочными ремешками. На ремне висело снаряжение мёртвого автоматчика. Взял всё как было, так как снимать лишнее — это время терять. В карман халата положил три магазина для пистолета. а сам пистолет, «вальтер», сунул за ремень.

Пока возился с переодеванием, в коридоре вновь началась возня.

— Генрих? Макс? Вы там живы? — раздались несколько криков от них. Немецкий я знал вполне хорошо, чтобы с ходу перевести их речь.

— Унтер? Я кидаю гранату! — вновь услышал я, занятый в это время стягиваем сапог с одного из убитых мной штурмовиков. И следом ещё громче, во всю мощь лёгких. — Граната!

Через мгновение в палату влетел чёрный мячик. Он упал рядом с окнами в паре метров от меня. Я тут же плюхнулся на пол, укрываясь от гранаты телом фрица. Инстинктивно сжался в ожидании взрыва… но вместо него в помещение ворвались двое немцев из коридора. Один из них мгновенно выстрелил в слабо шевелившегося раненого красноармейца в дальнем углу палаты.

— Тут никого!

— Наши мертвы!

Я решил дождаться всех остальных, прятавшихся в коридоре, чтобы прикончить всё отделение разом.

Один за другим в палату вошли пятеро солдат. Осмотревшись, двое утопали обратно в коридор. Но вскоре вернулись, неся своего раненого. Тот был без сознания. Из левого уголка рта по подбородку и дальше по шее тянулась ниточка кровавой слюны. Скорее всего, этот тот неудачник, который подорвался на моей второй гранате. Один из солдат немедленно занялся его перевязкой. Прочие внимательно осматривались.

— Наверное, из окна выпрыгнули. Вот же красные дьяволы, — высказался один из них.

— В окна? Там же наши из третьего взвода.

— А куда они ещё могли деться? Здесь спрятались?

Последняя фраза заставила врагов вновь напрячься. Но что-то большее сделать они не успели. Троих я срезал одной очередью. Никто ничего толком и не успел сделать. Уцелевшие после первой очереди упали на пол, посчитав, что по ним стреляют через окна. Я их быстро добил остатком патронов магазине.

— Ловкие, суки, — повторил я, вспомнив хитрый финт с незаряженной гранатой. — Но на каждый хитрый хрен есть жопа с лабиринтом.