Моргемона (СИ)

2. День в истории

Глубокой ночью они пристали в порту Мелиноя. Выйдя на палубу, Гидра тут же застыла в потоках струящегося ветерка. Прохладного, речного, веющего с гор — совсем не похожего на просоленный воздух Аратинги.

Огни Мелиноя заворожили её на мгновение. Это был город многократно больше Арау. Он располагался на обоих берегах реки. Меж светло-серых стен и синих черепиц чернели аллеи, а на нескольких уже достроенных башнях мерцали сторожевые факела. По узким брусчатым улицам эхом разлетался цокот копыт и смех уличных гуляк. Хор цикад сливался с шелестом волн у причала.

Центровые кварталы выросли в некогда одичавших мангровых лесах так, словно всегда здесь были. Повсюду строились торговые площади, причалы, склады и фермы. Даже ночью по венам Мелиноя струилась жизнь. Уже воздвигнутые дома, оружейные, хранилища и ремесленные постройки заставляли каменное сердце города размеренно биться.

Замок королевы Лорны, Лорнас, возвышался на холме над городом. Даже от порта было видно, что замковый камень тёмный, старый, поросший плющом. Он ждал возвращения диатров в свои стены больше полувека.

Новый порыв холодного ветра растрепал волосы Гидры под дупаттой. Девушка крепко сжала перила.

«Это тоже город у воды, тоже город рэйкского правителя. Но он кажется таким непохожим и таким новым, будто глоток свежего воздуха. Тут живут не нищие, которым некуда деться, а купцы и авантюристы, которые приехали сюда со всей Рэйки. Вокруг горы, но это не голые скалы, а громадины, поросшие лесами. Здесь можно будет гулять и, наверное, ездить на пикники, не боясь ужариться под солнцем. Может, я буду счастлива здесь?»

Но взгляд её упал на фрегат, остановившийся в дальней части порта. Бирюзовые, как патина, флаги сверкали гербами Астрагалов. Должно быть, кто-то из диатрийской семьи уже прибыл.

От этого Гидре вновь сделалось тягостно. Она вечно ошибалась в титулах, рангах и градусах поклона. А цена ошибки в монаршем обществе была велика.

«Придётся нелегко», — признала она.

Шудры стали выносить сундуки, и остальные Гидриары тоже вышли на палубу. Сходни стукнули о дубовую пристань.

Там их уже ждал посыльный. Судя по накидке, это был гонец от Мадреяров — их гербом служил лазурно-алый павлин на золотом фоне. Но накидка была лишь красно-синяя, без золота. Два цвета вместо положенных трёх Гидра посчитала признаком того, что человека прислали не сами Мадреяры, а кто-то из их управителей.

Так подумал и марлорд Тавр, потому что он поглядел на гонца с присущим его высокомерному взгляду жгучим презрением.

— Марлорды, марледи, — посыльный глубоко поклонился им. — По поручению леди Авроры вас ожидают экипаж, подвода и лошади для вашей свиты. Леди Аврора обещалась не спать, пока вы не прибудете в гостевую башню Лорнаса.

— Передайте леди Авроре нашу глубочайшую признательность, — натянуто ответил отец и взмахом руки велел своему семейству следовать к экипажу.

— Кто такая леди Аврора? — шепнула Летиция Ларе, и Гидра насторожила уши.

— Младшая из девиц Мадреяров, вроде бы, — прошипела Лара в ответ. — Кузина принцев-диатринов. При дворе говорят, они очень дружат с диатрином Энгелем. А кто-то говорит, что они любовники…

Сначала это не понравилось Гидре. Но потом она подумала: может, диатрин будет увлечён своей кузиной и не станет интересоваться ею? Это было бы истинным счастьем.

Экипаж быстро двигался по мощёным улицам. Шторы вновь были задёрнуты, скрывая знатных гостей от горожан. Но возгласы мелинойцев долетали даже внутрь:

— Клянусь, я видел дракона!

— А я — ведьму рогатую.

— Да нет же, посмотри, пролетел сверху!

— Может, то была цапля?

— Цапля с перепонками крыльев от плеч до хвоста, да! Говорю же: Гидриары прибыли на свадьбу, и драконы с ними…

Но когда экипаж стал взбираться на замковый холм, голосов стало всё меньше, пока они не стихли окончательно. Лишь стукнули древки алебард: замковая стража отдала честь семье Гидриаров, карета проехала по мосту надо рвом и скользнула в тень под воротами. Затем цокот стих.

Снаружи стало совсем темно. Только звёзды подмигивали в ночной прохладе — и факела горели у входа в гостевую башню.

«Мы будем жить отдельно, будто диатры хотят сперва отселить нас, как злобную собаку от остальных», — подумала Гидра, косясь на донжон, основную часть замка. Действительно старая постройка отсюда уже не казалась хрупкой. Истёртые временем каменные кирпичи вырастали к небу крепкими стенами, формировали башни, галереи и даже симпатичные полукруглые выступы под балконы и будуары.

«Это даже не замок, не оборонительная сырая крепость с узкими бойницами. Это старинный палас, притом со всеми удобствами для жизни».

Сам же двор Лорнаса был небольшой. Посреди располагался фонтан со статуей тигра, извергающего воду изо рта. Вокруг, по краям, темнели клумбы с примулами и крокусами. Дорожки к каретному двору, конюшне, замковому саду и прочим пристройкам замка бледнели в полумраке. Кипарисы, покачиваясь, тянулись вверх вдоль башен к ночному небу.

«Здесь до странного приятно, не то, что в узком, как у крепости, дворе Оскала», — подумалось Гидре.

Дверь гостевой башни скрипнула, и к ним вышла та самая леди Аврора. Узнать её было легко по красно-синему платью — в котором тоже не хватало положенной Мадреярам золотой вышивки.

Леди Аврора была очень мила на вид: её червонно-русые волосы были заправлены в сеточку; платье закрыто до горла, но рукава его были пышные и воздушные, цвета предрассветной серой дымки; тёмные глаза блестели дружелюбно и благодушно. Она скрестила пальцы на животе и тепло улыбнулась спускавшимся из экипажа Гидриарам. А затем присела в плавном реверансе.

Мать и отец ответили ей кивком, а дочери Гидриаров сделали по книксену.

— Доброй ночи, славный марлорд, марледи, миледи, — приветливо произнесла леди Аврора. — От имени диатрина приглашаю вас в гостевую башню. Вы наверняка устали с дороги; позвольте нашим слугам позаботиться о вас.

— У нас свои, — не слишком-то вежливо молвил Тавр и поворотом головы велел гидриарским шудрам нести вещи в башню. Он вступил под арку первым, а мать, даже не потрудившись сгладить его поведение, как она это частенько делала, просто ушла вслед за ним.

Дочери Гидриаров неуверенно потянулись следом; леди Аврора, казалось, не замечала того, как с ней обошлись марлорды с Аратинги. Она нашла среди трёх глазами Гидру. И та остановилась рядом, не желая оскорблять девушку подобно отцу. Тем более, она никак не могла взять в толк, почему Тавр позволяет себе проходить мимо дочери другого марлорда, будто мимо прислуги.

— Доброй ночи, леди Аврора, — неловко сказала Гидра. — Я Гид… я Ландрагора.

— Ах, я рада знакомству с вами, — улыбка Авроры стала шире. Мягкий взор словно гладил, утешал, покровительствовал; хотя они явно были ровесницами. — Представляю, как вы взволнованы. Но я вас уверяю, всё будет хорошо. Диатрийская семья уже прибыла. И диатрин Энгель приготовил к церемонии всё, что нужно. Вот только… он велел мне узнать, не изволит ли ваш отец помочь с драконом? Мы видели его на подлёте к городу, но хорошо бы приманить его к нашим башням, чтобы он не выбрал своим логовом какой-нибудь торговый дом.

— Лукавый выберет болото или выгребную яму, — пожала плечами Гидра. — Он не любит крыши.

— Ох, — изумилась Аврора. — Вы хорошо знаете этого зверя, не так ли? О Гидриарах говорят, что вы учитесь словам сциита раньше, чем гирриту.

«Нет, раньше обоих мы учимся грязной ругани».

Гидра повела плечом и потупила взгляд, не зная, как лучше ответить. Но словоохотливая девушка не дала ей смутиться:

— Дракон в Мелиное, как шестьдесят лет назад, во времена королевы Лорны, — это большое счастье для всех. Наверняка он будет исследовать окрестности, летать над городом. Я хотела бы и вам поутру показать Мелиной, дорогая Ландрагора! Но, боюсь, завтрашний день вы проведёте у себя в башне. Вы же знаете, нельзя видеться с диатрином до церемонии, а он будет тут повсюду, — и она воодушевлённо улыбнулась. Так, будто речь шла о её собственной — и желанной — свадьбе.

Гидра ответила ей странным взглядом. И неуверенно поддержала светскую беседу, пока шудры, кряхтя, носили сундуки в башню.

— Я — да, буду молиться всё утро и… делать то, что полагается.

«Предполагаю, монахини Великой Матери разбудят меня рано утром, чтобы проверить и подтвердить мою невинность и благословить меня на что-нибудь благословенное».

— Понимаю, — покивала Аврора. — А знаете, диатрин провёл три года в Астегаре. Он говорит, там предпочитают молиться не троице богов, а в основном одному Богу-Человеку, Ирпалу. И совсем не почитают Великую Мать…

«Говорливая и очень довольная», — с недоверием заключила Гидра. — «С чего бы ей так радоваться свадьбе диатрина, коли она, если верить молве, может быть его возлюбленной? Придётся быть настороже».

Их разговор продлился недолго. Попрощавшись, Гидра отправилась внутрь и передала отцу послание от диатрина. Тот посмеялся, в очередной раз сказав, что диатры не зря просят его помощи — ведь сами не могут сладить с драконом. Гидра наслушалась его бахвальств, а потом пошла в приготовленную для неё комнату.

Пиния не стала раскладывать её вещи, поскольку здесь ей предстояло провести всего одну ночь. А следующая должна была состояться уже в паласе — и одновременно донжоне Лорнаса.

— Постарайтесь заснуть побыстрее, миледи, — шепнула ей Пиния, забирая канделябр с тумбочки. — Чтобы круги под глазами стали поменьше. Завтра ваша свадьба — и король, и боги будут смотреть на вас!

Гидра, сидя в ночной рубашке с заплетёнными на ночь косами, посмотрела на служанку без привычной колкости. В её тёмно-зелёных глазах была лишь тоска.

— Иди, Пиния, — вздохнула она. — Не будешь ты больше моей горничной.

— Теперь вам станут прислуживать фрейлины, — на загорелом лице Пинии проступило еле заметное едкое удовольствие, словно она желала замковым коллегам худших грубостей от Гидры.

— Да, — пробормотала Гидра. — Я говорю, иди.

— Вы даже не бросите в меня подушку напоследок?

Гидра вздохнула и ответила:

— Да куда там, Пиния. Надо же учиться смирению, иначе меня будут называть «диатрисса Ландрагора Жестокая, Кидающая Подушки».

Пиния неожиданно расхохоталась и чуть не заляпала себя воском от свеч.

— Впервые вижу, чтобы вас волновало, как вас будут называть!

— Не искушай меня, — усмехнулась Гидра. Но глаза её оставались холодны. Пиния была не только лишь её шудрой — она служила ушами и глазами леди Ланхолии Гидриар, донося той любые оплошности дочери. Поэтому отношения между ними всегда были прохладны. И всё же со смуглой служанкой уходила целая эпоха.

Пиния выскользнула за дверь. Стало темно, как в погребе.

Гидра вытянула ноги под хлопковым одеялом и легла набок, чтобы видеть небо в окошке. Луна исчезла с небосвода. Чернильно-чёрное новолуние угрожающим затишьем обволокло дождевые леса.

В груди кололо страхом о том, как всё будет завтра. В старинном сером донжоне она останется наедине с диатрином, и он протянет к ней свои руки…

Содрогнувшись, Гидра перевернулась и легла на другой бок.

«Все женщины проходят через это», — напомнила она себе. — «Девицей не ходят долго. Всякая должна стать мужней — либо останется ничьей, всякий сможет ею воспользоваться».

Она повернулась обратно на правый бок и бессонными очами уставилась на чёрную луну.

«И всё же как я это вынесу? А если не вынесу и швырнусь подушкой в диатрина? Хоть бы я знала, подобно старухе Тамре, как смутить чужой разум каким-нибудь наговором. Хоть бы колдовство действительно существовало».

***

Десятки белых голубей взвились над Мелиноем, как неожиданный весенний снег. Они резвились над тремя шпилями триконха — ещё не до конца достроенного, но уже величавого храма Трёх Богов Рэйки.

Левый и правый от входа шпили обозначали Ранкара, Бога-Зверя, и Схали, Бога Горя. Левый был украшен изваянием дракона, а правый — статуей рогатого жнеца в чёрном балахоне. Третий же, над алтарной частью, вырастал из двух колонн, знаменуя два начала Бога-Человека Ирпала — его жизнь среди духов, савайм, и жизнь среди людей.

Но основой всего, стенами из зелёного мрамора, куполом и фундаментом, была суть Великой Матери Мар-Мар, верховной богини, что, согласно преданию, породила драконов ради Кантагара. Все прочие боги были лишь следствием её милости, её заботы обо всех живущих. Тем страннее было думать, что где-то её не включают в пантеон богов. Она была будто вне его — но одновременно над ним и под ним, и без неё не было бы остальных трёх.

По крайней мере, так гласил Первый из Двутомника, издаваемый в Рэйке.

Что же до савайм, они нашли отображение во фресках и украшениях внешних колонн триконха. Саваймам редко отводили хоть какое-либо место, полагая их больше злыми, чем помогающими силами. Но этот триконх, Малха-Мар, был построен по чертежам эпохи Гагнаров, которыми руководила сама королева Лорна. Всё в нём было непохоже на другие храмы: и зелёный мрамор стен, и окружённая колоннадой галерея с саваймами, и круглый купол, и сравнительно приземистая форма, из-за которой он почти не возвышался над городом. Только шпили виднелись за крышами.

Толпы людей пестрили на храмовой площади и окрестных улицах. Множество флагов сверкало гербами знатных родов, что прибыли на церемонию. Экипажи, кареты и породистые скакуны располагались подле парадных ступеней триконха, и простые горожане не могли приблизиться туда, отгороженные от знати длинной вереницей конной стражи. Лёгкие рыцари, статные, все как один в гибкой чешуйчатой броне, держали ровный строй.

Гидра сощурилась и всмотрелась в стражу через окошко кареты.

— У них белые плащи, а не золотые, — сообщила она отцу — единственному, кто был с ней в полумраке экипажа. — Я думала, городская стража Мелиноя должна носить жёлтые накидки как символ воли Астрагалов.

— Это личная гвардия принца, лёгкие рыцари иксиоты. Он созвал их тогда, когда отправлялся строить Мелиной, и с тех пор они выполняют роль городской стражи и местной армии. Ты и об этом не знала? — голос отца звучал глухо. Он был одет в белое — как и следовало всякому, кто собирался на ирпальскую свадьбу — но его взгляд был мрачен и казался чёрным, как и его брошь с гидриарским гербом.

Она чувствовала, что он хочет назвать её безответственной и бесполезной так болезненно, как только можно. Чтобы она ощутила всю силу его ненависти.

Но то ли он не нашёл достаточно неприятных слов, то ли решил, что не будет в день своего торжества на них тратиться; он просто промолчал, глазами дав ей понять, что он о ней думает.

Гидра сидела перед зеркалом. Даже в полумраке кареты её белое атласное платье сияло, как зимнее солнце. Сплошная ткань формировала общий пышный силуэт, посаженный на тугой корсет, а сверху кружевная пелерина укрывала едва видные плечи. Фата была ещё поднята. Причёска, увенчанная тиарой из белого золота и беленькими цветками мускари, каскадом ниспадала на плечи рыжими кудрями. Круги под глазами были запудрены, глаза подведены… если бы Гидра когда-нибудь рассчитывала выглядеть наилучшим образом в своей жизни, это был бы тот самый день.

Вот только она привыкла к свободным, лёгким сари, а это платье на столичный манер с давящим корсетом казалось клеткой. Сперва она ещё пыталась рассмотреть жемчужную вышивку — изображения гидр, драконов, солнц и цветов — но затем устала. К корсетам она так или иначе была приучена, ибо домашняя мода Аратинги давно уже утратила почёт. Но в этот раз её затянули так туго, что она не на шутку думала, не переломится ли спина в районе поясницы.

И белый цвет она не любила. Как и триконхи, и свадьбы, и церемонии. Всё божественное кололо её, будто шипами. Будто она была дурным конём на рынке, которого продавали по цене хорошего ничего не подозревающему диатрину. И оттого заранее ощущала вину и необходимость искать оправдания своему вздорному нраву, болезности тела и всем прочим недостаткам.

— Сейчас пойдём, — оборонил марлорд Тавр и поправил фибулы своего блестящего парчового плаща.

— Хорошо.

— Гидра?

Она подняла на него измождённый, потерянный взгляд.

— Ты никогда не слушалась мать и не уважала моё отцовское слово, — проговорил он. — Привыкла возражать на всё и всему противиться, считая, что сама знаешь, как тебе лучше. Играла со своими блохастыми, а не с младшими сёстрами. И вместо танцев лазала по лесу. Иные говорили, что твой мерзкий нрав — зеркало моего собственного. Но, расставаясь с тобой, хочу, чтоб ты знала.

Его губы натянулись в ухмылке:

— Ничего подобного. Упрямство натуры и сильный характер закаляют мужчину. А женщина от этого становится лающей, дурной шавкой, из которой всё равно не вытравить женский страх. Ты будешь говорить, что не страшишься. Но там, где мужчина бы готовился к обороне, ты уже заранее начинаешь юлить и подбирать оправдания. Женщине никогда не сравняться с мужчиной, и она храбра лишь тогда, когда знает, что её пожалеют, не ударят в полную силу. И только пред лицом дракона она показывает свою истинную трусливую суть. Можешь считать это отцовским напутствием перед свадьбой, чтоб мне впоследствии не пришлось слушать тирады священников, когда тебе станут отрезать твой язык.

Гидра неожиданно для себя улыбнулась.

— Это в первый раз, когда вы говорите со мною честно, отец, — ответила она. — Я запомню вас таким.

«И раз и навсегда уясню, что для таких, как ты, лишь сила — это понятный язык. Женщины часто слабее мужчин. Но если б мужчину выдавали замуж за какого-нибудь верзилу, он бы тоже “юлил и подбирал оправдания”».

И всё же взгляд Лукавого возник в её памяти, холодком страха словно ручаясь за слова марлорда. В этом отец был прав. С драконами приходилось признавать их превосходящую, хаотичную, непокорную силу. И их было не обмануть притворной храбростью.

Ударил колокол. Марлорд поднял взгляд к окну экипажа и распахнул дверцу.

Пора было выходить.

Он протянул дочери руку; но та, накинув фату, подобрала подол и сама сошла на брусчатку.

Выйдя, она тотчас зажмурилась. Всё было болезненно белым. Одежды гостей, что начинали толпиться уже на крыльце. Блики на мраморе. Платья и сюртуки, плащи и туфли, кони и голуби, веера и украшения…

«Такая безгрешность в этом белом», — думала Гидра, пряча глаза в свои сандалии. — «Что я здесь лишняя, как пятно на скатерти».

Краем глаза она увидела свою младшую сестру, юную Летицию. Та была в венке из цветов, которые чаще всего украшали свадьбы в Рэйке: белые флоксы, белые розы и белые пушистые метёлки астильбы. Оливковая кожа девочки контрастировала с белоснежными кружевами её платья, но её лицо выглядело неожиданно сострадательным. Она словно поняла, насколько сестре плохо среди всей этой монаршей помпезности.

Гидра незаметно улыбнулась ей. Летиция подобрала шлейф длинного платья невесты вместе с какой-то другой девочкой помладше. Отец подставил локоть. И будущая диатрисса, невесомо держа свою руку рядом с его, со вздохом устремилась вверх по ступеням.

Поздравления звучали со всех сторон. И хотя многие знатные гости неприкрыто обсуждали болезненно тонкие руки девушки, добрые напутствия на гиррите и других языках заглушали сплетни.

— Счастья и покровительства богов вам, миледи!

— Много детей!

— Дружбы с вашим супругом!

— Солнце так сияет сегодня — сам Ирпал благоволит вам!

Шаг за шагом ступени остались позади. Тень триконха поглотила невесту и её сопровождение. Внутри, напротив, было так темно, что непривыкшие глаза не могли разобрать меж малахитово-зелёных стен ни скамьи, ни канделябры, ни алтарь Великой Матери Мар-Мар.

Но постепенно, когда разноцветные блики перестали плясать перед лицом, Гидра рассмотрела красочные витражи в алтарной части. Цветочная арка, поставленная для бракосочетания, вся сияла и переливалась, будто радугой.

Множество дорогих серёжек, украшений и цепочек поблёскивали в цветном свете. Триконх оказался тесным для такого множества знатных гостей. Те шептались между собой, и гул их заглушал звуки струнной музыки. Всяк хотел рассмотреть невесту и каждый завиток кружева на её фате.

«Здесь присутствует вся аристократия Рэйки», — поняла Гидра. И, невзирая на свой непреклонный нрав, испытала прилив волнения. — «Мадреяры, Денуоро, Д’Алонсо, Наар, Хойя, и, наконец, сами Астрагалы…»

Она не поднимала глаз от пола, и хорошо. Иначе увидела бы улыбчивое лицо леди Авроры; оценивающий взгляд матери; и изучающие глаза диатрийской четы с первых скамеек. Диатр и диатрис словно бы уважили желание сына венчаться в старинном триконхе, где для самых почётных гостей не было отдельной ложи. Шёлковый плащ королевы-диатрис виднелся в проходе меж скамьями, будто подол обычной забывчивой леди.

Под таким пристальным вниманием Гидра и думать забыла, что у неё есть жених. Когда они взошли на солею — ступень перед алтарной преградой — она наконец опомнилась и покосилась на длинный расшитый ритуальными знаками сюртук суженого. Белый, словно полуденное солнце, украшенный тончайшим шитьём в виде драконов и цветов.

Росту диатрин был такого, что она не рисковала задирать голову раньше положенного, чтобы увидеть его лицо.

«Ну, мой принц, похоже, и правда солдат», — предположила она. — «С такими широкими плечами нетрудно брать верх над сверстниками».

Иерофант в плаще трёх цветов — чёрного в честь Схали, голубого в честь Ранкара и белого в честь Ирпала — вышел к ним вперёд, раскрыв врата алтаря. Это символизировало приход божеств на церемонию. И средь витражного света, что добавился к прочим, теперь превалировал зелёный: цвет изначального океана и цвет Мар-Мар.

— Приветствую вас, честные люди, в триконхе Малха-Мар в столь светлый праздничный день! — возгласил Иерофант скрипучим, как старая мельница, голосом. Он был невероятно стар, его возраст перевалил за девять десятков. Это он велел именовать Рэ-ей Рэйку после слов королевы Лорны. — Почтение вам, Ваша Диатрость.

«Разве в храме ты не должен поклоняться лишь своему богу?» — риторически вздохнула про себя Гидра и поморщилась: сандалии натёрли ей среднюю часть стопы поверх вчерашней мозоли.

— Великое дело рук диатрина — возродить Малха-Мар! — благодушно продолжал старый Иерофант — звали его Рхаат. Его серая кожа была натянута на лицо, как пергамент. — Все божества явились засвидетельствовать брак благочестивого принца, и к нему с одобрением обратился материнский взгляд Мар-Мар.

Наполнившие триконх люди неожиданно заголосили, восторженно скандируя имя диатрина Энгеля, и захлопали, будто встречали его с победой на турнире. Жрец из последних сил улыбался в бороду, позволяя им выразить свою любовь.

«Культ личности Энгеля начинает меня пугать», — призналась себе Гидра.

Жрец же, выдержав паузу, приступил к церемонии.

— Брачующиеся предстали пред тремя Богами и взором Великой Мар-Мар. Марлорд Тавр Гидриар, ручаетесь ли вы, что сие есть ваша дочь, леди Ландрагора Гидриар, от вашей крови, вашего рода, невинная и вступившая в брачный возраст?

— Ручаюсь и клянусь честью своего рода, Ваше Высокопреосвященство.

— Вверяете ли вы её в руки диатрина Энгеля Астрагала, передавая её в его семью, отрывая её от сердца, но полагаясь на милость Богов наших?

— Вверяю, передаю, отрываю; но полагаюсь на милость Богов наших, — голос отца вдруг прозвучал с таким чувством, будто он благодарил божеств за представленную возможность «оторвать» Гидру хоть как-нибудь.

Он мог бы сделать это раньше и проще, отправив её, к примеру, в монастырь; но врождённая прагматичность не позволила ему раньше времени вырвать сорняк из своего сада. Теперь цветок расцвёл, и его можно было выдать за культуру, наслаждаясь собственной злокозненностью.

— Боги услышали вас. Ваше слово, Ваше Диатринство; берёте ли вы в жёны леди Ландрагору Гидриар, принимаете ли её в семью и под свою защиту, и клянётесь перед Богами чтить святость брака, заключённого с нею?

А голос жениха был напряжённым, будто натянутая тетива. Звучный, но хрипловатый, словно тот с самого утра ни с кем не обменялся ни словом:

— Беру. Принимаю. И клянусь.

«Забавно, что в этой церемонии мне даже говорить ничего не надо», — подумала Гидра. — «Меня отдают, и меня забирают. Какой бог придумал бы такое, если б не жестокий бог, да ещё и мужчина? Церемониям, что меняют социальный статус, покровительствует именно Ирпал».

Руки жреца возделись в благословляющем жесте.

— Ваша Диатрость, марлорды и марледи, милорды и миледи; и все гости этого праздника! — надломленным от старости голосом возгласил священник. — Клятвы даны. Клятвы услышаны. Клятвы приняты! Милостью своей Богов Троица с одобрения Великой Матери закрепляют брак диатрина Энгеля Астрагала и леди Ландрагоры Гидриар, дочери марлорда Тавра Гидриара! Отныне и вовек они одна кровь, одна плоть, одно счастье и одно несчастье. Солнце и луна. Ваше Диатринство, она ваша!

«Там правда так написано? Может, “поднимите фату”?» — иронично подумала Гидра. Но не успела развить мысль. Она моргнула от неожиданности, ибо рука диатрина без промедлений откинула штору, что доселе как-то отгораживала её от ненавистного мира.

Они наконец увидели друг друга.

Его венчала пышная грива белых, как снег, волос, что ложились на плечи и парой прядей ниспадали на лицо. Вдетый в них венец был тяжелее принцессиного, но тоже сиял белым золотом. Даже глаза его казались белыми. Солнце так нестерпимо ярко отражалось от его светлых черт, что на первый взгляд Гидре почудилось, что это сам Ирпал — с сиянием вместо лица, как его изображали.

«Принц — альбинос!» — ахнула про себя Гидра, не скрывая своего удивления. — «И, несмотря на это, красавец, как с картин! Мне доводилось видеть изображения королевской семьи… но я думала, эта белизна преувеличена».

У него было немного вытянутое, но очень гармоничное лицо с раскосыми глазами. Даже ресницы его были белые, как у лошади. Внимательный взгляд сразу же вцепился в лицо новоявленной супруги, изучая его с такой же оторопью, как и она изучала его.

«Моя луна — больная, серая и надломленная», — читалось в его взоре.

«Моё солнце — палящее, белое и жестокое», — поняла Гидра.

Но мгновение солидарного удивления резко оборвалось. Лицо жениха помрачнело, подчеркнулось выраженным диатрийским высокомерием и отрешённостью. И Гидра тоже опустила взгляд куда-то ему на грудь — на уровень своих глаз — и через силу подала руку, чтобы он надел ей на палец кольцо.

«Громадный рыцарь, без сомнения, уверенный в своей красоте и величии», — подумала она с нарастающим отторжением. — «По его удивлению понятно, что он ожидал супругу, куда больше похожую на музу для рыцаря — с румяными щеками, пышной грудью и преданными глазами. Судя по моим сёстрам, он представлял меня иначе. Что ж, не одна я буду несчастлива».

Холодное кольцо обхватило палец. По обычаю носить его должна была она одна — мужчине подобные оковы были не к лицу. Гидра вздохнула, собираясь с силами вновь, и, переборов свою ненависть к прикосновениям, вложила свою кисть в его большую шершавую ладонь. Они вместе обернулись к гостям церемонии. И те ответили им шумными восторгами.

Эхо преумножило гвалт под сводами триконха. И гортанный звон колокола отнёс весть о случившемся заключении брака по всему городу, заставив ликовать толпу на площади. Долетавший внутрь гул отражался от стен именем диатрина.

Двое гостей с первой скамьи поднялись и сделали шаг к ним. По блескам увитых драконами корон Гидра сразу поняла, что делать: она присела в низком реверансе, опустив взгляд в пол. Принц, не отпуская её руки, только преклонил голову.

Диатры встали перед ними, смотрясь в них как в зеркало собственной молодости. Диатр Эвридий Астрагал был слаб; не столько из-за тяготы лет, сколько из-за своей общей болезности. Это чувствовалось по его подрагивающим коленям. Облачённый в бирюзовый сюртук с жемчугами и цитринами, диатр словно прятался за высоким воротом и накинутым на плечи широким плащом. Рукава затеняли его обожжённые руки; накидка на под корону укрывала оплавленные уши; но лицо было не спрятать ничем.

Бесформенное, будто заготовка скульптора, оно имело красно-коричневый цвет и смотрело на молодожёнов взглядом без ресниц и бровей. Серые глаза короля-диатрина вроде бы выражали покровительство и благодушие, но, даже мельком глянув на их, Гидра невольно содрогнулась от омерзения: смотреть в такое лицо было невозможно.

Диатрис Монифа Мадреяр была, напротив, прекрасна не по возрасту. Ранняя седина обелила её некогда золотые пышные косы, сплетённые, будто два драконьих хвоста. Но лицо оставалось подтянутым, будто было почти не подвержено влиянию лет. По сравнению с хилым супругом, она, статная, плечистая и сильная, выглядела, словно Жемчужный рядом с Лукавым. Корона на ней имела женскую форму — чуть изогнутую, нарочито более изящную — но сидела на ней, как влитая.

Зато никакого благодушия её лицо не выражало. Напротив, бледное лицо невестки явно пришлось ей не по душе, и она покосилась на обвенчавшегося сына с едва заметной грустью.

— Да благословят вас Трое, и да позаботится о вас Великая Матерь, — хриплым, не совсем человеческим голосом промолвил диатр Эвридий. Он тоже был высокого роста, и оттого со своим жутким лицом казался каким-то демоном, вылезшим из леса в новолуние. Его взгляд обратился к Гидре, и той захотелось зажмуриться. — Служи диатрину верно.

— Служи ему верно, — чётче и назидательнее повторила диатрис Монифа.

«Они точно принимают меня в семью, а не в штат горничных?»

Впрочем, самоирония не могла взбодрить Гидру в должной мере. Она смотрела в пол, пока диатр не велел им обоим подняться. Тогда же диатрийская чета шагнула обратно к скамье — видимо, Эвридий пожелал присесть — и к ним быстро подошёл диатрин Эван, старший брат Энгеля.

Он был куда больше похож на диатра Эвридия в молодости, если судить по портретам. Разве что ростом всё равно не доставал до Энгеля. Но он был довольно складным, голубоглазым, кудрявым молодым человеком с подрумяненной солнцем кожей. Его богато расшитый золотой нитью патиновый сюртук походил на отцовский, но сидел куда складнее, подчёркивая гибкую фигуру и хорошо сочетаясь с шёлковым парадным плащом.

А белозубая улыбка его показалась Гидре на удивление приятной. Во всяком случае, он будто бы не осуждал болезный вид невесты и не держал в уме никаких слухов о ней.

— Мои поздравления, — дружелюбно произнёс старший диатрин, и Гидра вновь присела в реверансе. — Особенно тебе, доа.

«Драконий наездник», — подумала Гидра. — «Ну конечно, раз Энгель решил возродить старый Мелиной, то и о возвращении традиции лёта он наверняка не раз задумывался».

— Не торопи события, — усмехнулся Энгель в ответ. Но их короткий обмен взглядами успел многое сказать: похоже, они журили друг друга нечасто, будто боялись затронуть какие-то неудобные темы.

Диатрин Эван задержался глазами на Гидре. Сказал приветственное:

— Диатрисса.

И отошёл в сторону, освобождая им дорогу к рядам гостей и к вратам триконха.

Гидра подобрала подол, и, продолжая держать руку в сухих пальцах принца-диатрина, пошла вместе с ним через поднявшихся со своих мест гостей. Те аплодировали, кланялись и осыпали их пожеланиями о благословении богов и множестве детей. По ходу Гидра украдкой косилась на Энгеля.

Тяжёлая челюсть, прямой профиль — действительно, рыцарь. Если не считать поздравлений от брата, он тоже казался совершенно безрадостным; но лишь до тех пор, пока они не подошли к гостям. Тогда он тряхнул гривой и усилием натянул длинную улыбку.

«Ах, точно», — подумала Гидра и поступила так же.

Сопровождаемые рэйкскими дворянами и гостями из других стран они шагнули в ослепительный день — и пестрота на площади зашевелилась, громким рёвом поздравляя своего принца. Они кричали его имя.

Поднятый шум через мгновения сменился испуганными возгласами. Тень пала на площадь и пронеслась над ней: это Лукавый болотно-зелёным змеем пролетел над Мелиноем и под всеобщий гвалт приземлился на одну из ближайших к триконху крыш. Лёгкие и деликатные лапы даже не рассыпали черепицу. Но, несомненно, дракон прямо в городе смотрелся угрожающе. Никто не знал о его сравнительно спокойном нраве; да и спокойствие это могло перерасти совсем в другой характер при новом дворе. Как менялась драконья натура от женской к мужской, так и поведение их было непредсказуемо и непостоянно даже на протяжении одного сезона.

Лукавый водил носом, топорща свою тёмно-зелёную гриву, и всматривался в пёструю толпу. Заглядывался на коней, что испуганно всхрапывали под сёдлами иксиотов.

«Когда дракон глядит боком, он изучает тебя», — напряжённо наблюдая за ним, вспомнила Гидра. — «Когда он поворачивается в анфас, он готов тебя поджарить».

Лукавый колебался между тем и этим, явно заинтересованный лоснящимися лошадьми городской стражи.

«Свою добычу они не испепеляют до углей. Охотясь, дракон лишь опаляет жертву, чтобы не дать ей сбежать; сырое мясо он всегда предпочтёт обугленным костям».

Голоса диатров и марлордов за спиной становились всё громче. Марлорд Мадреяров, младший брат королевы Монифы, вышел вперёд: тучный, но складный, и, как и она, седой до белизны. Он посмотрел на зверя через очки и воскликнул:

— Марлорд Тавр, ну сделайте же что-нибудь!

«О, представляю, как отец наслаждается этим переполохом».

— Не волнуйтесь, — прозвучал вальяжный голос Тавра. — Лукавый плотно позавтракал утром. Он просто любопытствует. Вероятно, его привлёк звук колокола. Низкие и далеко звучащие ноты для драконов — это знаки.

— Не только ваш род владел драконами, чтобы поучать нас, марлорд!

— Тогда чего же вы боитесь?

Но сухая рука диатрина Энгеля вдруг сжала руку Гидры крепче. Он обернулся к Тавру и произнёс отчётливо:

— Марлорд. Я полагал, мы договорились: во время церемонии дракон должен был быть занят чем-то иным. Поведение при такой толпе предугадать невозможно.

— Лукавый счёл церемонию интереснее своих занятий, — невозмутимо отозвался Тавр. — Это не собака, которой можно кинуть кость.

Но их спор разрешил вышедший на крыльцо диатр Эвридий. При виде правителя Рэйки взволнованная толпа перестала так быстро рассеиваться по окрестным улочкам.

Обожжённый король-диатр посмотрел на дракона, сидящего на крыше. И неожиданно улыбнулся. И заговорил громче. Севший, повреждённый голос на несколько мгновений приобрёл мощь истинного военачальника:

— Я вижу зелёный мрамор триконха Малха-Мар! Вижу серые стены Мелиноя и синие черепицы! Вижу порты и пристани, — он развёл руками, и их предательская дрожь не была заметна людям. — Я вижу замок Лорнас — и дракона на городских крышах. Это Мелиной, возродившийся на берегах великой реки Тиванды! Это — Рэйка!

Успокоенные его речью, люди вновь возликовали. И хотя диатрин Энгель едва заметно покачал головой, слова диатра были необходимы. Страх он превратил в гордость, опасность — в величие. Риск рассердить дракона был для него не столь существенен, сколь риск массовой паникой сорвать праздник.

Люди подбрасывали в воздух платки и цветы, и стая белых голубей вновь закружилась в небе. Церемония была совершена.

«Ну вот и приехали», — рассеянно подумала диатрисса Ландрагора Астрагал.