Моргемона (СИ)

1. Серпентарий и драконарий

Чимéн 948 года от разделения королевств был худшим чименом в жизни юной леди Ландраго́ры Гидриар — а она прожила уже семнадцать лет. Чимен, первый из шести лунаров лета, любую из девушек настраивал на романтический лад цветением мимоз и маттиол. Но покуда сверстницы к этому возрасту обзаводились кавалерами, модными привычками и планами на жизнь, Ландрагора заимела только прозвище: Гидра. Так её называли служанки, сёстры, даже родители. Потому что не было леди более злобной, раздражительной и ненавидящей каждый божий день.

В этом худшем чимене наступил худший день: двадцать девятое число. Служанка Пиния явилась к ней в комнату и раскрыла лёгкие шторы, так что жаркое южное солнце сразу хлынуло в спальню.

— Вы должны вставать, миледи, — прозвучал её робкий голос. — Ваша матушка велела, чтобы к десяти утра вы были готовы отправляться…

Гидра не дала ей договорить. Она оторвала голову от подушки — но лишь для того, чтобы запустить ею в Пинию.

— Пошла прочь! — взвизгнула Гидра свирепо, как потревоженная пантера. И упала обратно на постель.

Пиния ретировалась. А юная леди тоскливо осмотрела свои покои.

«Ненавистная спальня», — думала Гидра. — «Я вместо платяного шкафа хотела бы поставить книжные полки. Вместо картин — схемы драконьих крыльев. А вместо этих бесполезных прозрачных штор — чёрные, глухие, чтобы не будило меня отвратительное солнце… они сказали, что так моя кожа станет совсем серой».

Она подавила стон и села. Она вспомнила, что сегодня за день!

«Сегодня я покину отвратительную спальню и отправлюсь в ещё более отвратительную, где никогда не буду одна».

Она подняла взгляд на изображения богов, что висели над её постелью. По центру — воин в белой рясе, Ирпал, вооружённый мечом. Вместо его лица сиял свет, который в этом мече отражался ярко, как в зеркале. По левую руку от него был изображён Бог-Зверь, змей Ранкар, с оскаленными зубами и гривой как у дракона. А по правую — Бог Горя Схали, странник в чёрном рваном плаще с головой козла и красными глазами.

— Отец говорит, чтобы я не смела настраивать против себя жениха, — рассудила Гидра вслух. — Но так ли важно отношение одного только жениха, если меня ненавидят сразу трое богов?

«Не говори так!» — возразила бы ей мать. — «Если бы боги не любили тебя, ты родилась бы дочкой собирателя устриц».

— Но мы-то с вами знаем правду, — скривилась Гидра, рассматривая потемневшие изображения.

Гнусный день. Паршивые перспективы. Прощание со своей осточертевшей спальней — но она хотя бы была отдельной.

Гидра даже представлять не хотела, как ей надо будет уживаться с кем-то ещё. Особенно с мужчиной. «Мужчины грубые, неотёсанные хамы, которые почему-то уверены, что мысли любой девушки по определению заняты ими», — продолжала ругаться про себя она. Но всё же потихоньку свесила веснушчатые ноги с постели.

Как бы сильно всё внутри неё ни восставало на происходящее, делать было нечего. Она могла вопить, плакать, извергать проклятия; но с малых лет знала, что это всё закончится пощёчиной и каким-нибудь утомительным наказанием вроде вышивания отцовского герба на плаще или попоне.

Тем более этот брак был не сиюминутной прихотью. Отец, лорд Тавр Гидриар, страстно желал получить остров Лавиль в своё распоряжение. Но ей, конечно, говорил иначе. «Иная и мечтать бы не могла, чтобы стать женой диатрина! Принцессой! Диатриссой! А ты ни пальцем для того не пошевелила, и уже кривишь губу».

— Дались вам эти диатры и диатрины, — шипела Гидра, усевшись перед трюмо. Зверское выражение веснушчатого лица посмотрело на неё столь же раздражённо, сколь и всегда.

Она вздохнула, успокоила гневный блеск болотно-зелёных глаз и взялась за гребень. Начиная с конца, прядь за прядью, принялась расчёсывать длинные медно-коричневые волосы, что казались огненными под лучами солнца. Рыжие брови хмурились, как всегда, и тень во взоре лежала неистребимыми кругами под глазами.

— Если б там, у диатров, было бы так хорошо, — заговорила она сама с собой, — чёрта с два они решили б выдать меня. Тогда уж кого-то из сестёр: Лару или Летицию. А раз выдают меня, значит, меня там ждут смирение, дисциплина, набожность и прочие ужасы. Представляю, как маменька и папенька сейчас прыгают от радости.

Сердито выдохнув, она задержала гребень посреди огненной пряди и уставилась на единственного своего собеседника: вышивку в виде рыжего кота. Небольшая картиночка густым швом из собственных волос девушки изображала мордочку Бархатца — последнего друга, который у неё был. Сейчас было видно, что один глаз съехал ниже другого.

Но в двенадцать лет, когда она потеряла его, она старалась, как могла, запечатлеть Бархатца. Чтобы от него осталось хоть что-то. Его лежанку из козьей шкурки мать выкинула, невзирая на все протесты. Она и вышивку-то хотела выкинуть, но Гидра успела спрятать её в свою наволочку.

— Останемся мы с тобой, как всегда, в сложных обстоятельствах, — подумав, сказала Гидра вышитому гладью коту и продолжила причёсываться.

Что ещё ей следовало взять с собой, кроме уже давно заготовленного приданого в виде множества парчовых платьев и расшитых шёлковых сари по старой гидриарской моде? Украшения, набор для вышивки и прочее барахло её не интересовали.

«Мой гримуар», — подумала Гидра и сунула руку в ящичек трюмо. Туда, где за разными никогда не читанными руководствами для благообразной леди находилась её неприметная чёрная тетрадь, сшитая бечёвкой. — «Я женщина, но не владею никаким этим искусством женского очарования, что города берёт. Я из рода Гидриаров, но драконы мне только снятся — отец даже близко подойти не позволяет. Я знатного рода, но власти у меня ни капли, я лишь инструмент. Однако то, что я услышала из бормотания старухи Тамры, дало мне надежду».

Раз за разом она следовала за старой двоюродной бабкой в поросшие папоротниками и манграми леса Аратинги. И слушала, как та шепчет.

— Всё, как ты хочешь, так и будет, — хрипло скрипел голос старушки. — Как хочешь — так представляешь. Как будто с очами закрытыми, но воочию. Как будто дракону доносишь свою мысль — только миру. Раз дракон слышит, то мир слышит…

Гидра постоянно представляла, что отца сжирает болотно-зелёный Лукавый. А серо-синий Рокот и пыльно-пепельный Жемчужный хищно облизываются рядом. Но колдовство не срабатывало. И она продолжала своё преследование день за днём, когда позволяла погода и мать не следила за ней.

— Они огонь воплощённый. Но сколько невоплощённых? Сколько могущества проходит меж стволами старых мангров? Ступают они, неслышные, и только и ждут, когда ты зажжёшь для них лунные камни да листья ветивера…

И много прочего говорила старая Тамра. О тех, кто наблюдает за спящими. И о тех, кто провожает глазами одиноких путников. О тех, кого видят драконы и коты, а остальные — не видят.

Оккультные слова иногда сопровождали её речи. «Призывает савайм», — почему-то думалось Гидре. Саваймы в детских книгах были сродни демонам или димантам — это были злые, хитрые сущности, обманывающие людей и пожирающие их, напитавшись их муками. Но «лхамы» — так иногда говорила старуха Тамра — тоже были саваймами, только очень могучими. А говорила она:

— Плоть рушится, но крепчает дух. Дух сильнейший, дух лхама. Множества лхамовых сутей. Где гаснет алое пламя, там зажигается лунный огонь… — и в словах её было странное подобострастие. Словно у жрецов, молящихся Богу-Человеку о материальном благополучии прихода.

«Она ведьма!» — испугалась тогда Гидра.

И тут же стала записывать. Ведь ведьмы могли наводить сглаз, порчу и расстройство желудка, а Гидра именно о таком искусстве мечтала всю жизнь. Она подмечала названия трав и камней, о которых говорила старуха Тамра. Смолы и благовония, ритуалы и обрывки странных слов; всё, что могла, всё занесла в свою тетрадь с бечёвкой.

Впрочем, расстройства желудка ни у кого в семье не случилось невзирая на безоар, с которым Гидра проводила церемонии, и поэтому в какой-то момент девушке надоело маяться ерундой.

Но теперь, на пороге брака, она вновь ощутила тяготение к этой тетрадочке. Потому что если ни люди, ни боги, ни драконы не могли встать между ней и браком, то, может, смогла бы тёмная магия?

«Хорошо бы, кстати, придворные слуги и без колдовства быстро уяснили, что я не выношу чужих прикосновений, будто лысая болотная гидра, и буду причёсываться сама», — почему-то подумалось Гидре. — «Вот только брачная ночь…»

Громкий стук в дверь прервал её печальные мысли.

— Гидра, ты должна успеть зайти к Лукавому! Тавр покажет тебе, как его за собой манить, — проходя мимо, громко сказала леди Ланхолия Гидриар.

— Я-то тут к чему? Пускай сам его манит, — огрызнулась Гидра.

Дверь распахнулась, и мать, гневно сверкая тёмными ониксами очей заглянула внутрь. У неё были роскошные тёмно-каштановые волосы, размётанные по полной груди, и очень яркий, красноречивый взгляд.

Поняв, что она сейчас подойдёт и отвесит ей оплеуху, Гидра спешно вскочила и развела руками.

— Ладно, — буркнула она, и мать удалилась, предоставив ей возможность самой выбрать дорожное платье.

Гидра остановилась на закрытом сари. Замоталась в ткань, и полупрозрачный конец, паллу, расшитую звёздочками, перекинула через плечо. Ей не шёл палевый цвет, он делал её кожу ещё более серой на вид. Но Гидре как раз и не хотелось, чтобы хоть кому-то пришло в голову делать ей комплименты.

Она спрятала свой гримуар и вышивку с Бархатцем в сундук с одеждой. А затем поспешила, сопровождаемая шудрой — лакеем в чёрно-серых цветах Гидриаров — туда, где отец уже её ждал — у Прудов.

Пруды были обиталищем драконов Оскала. Они располагались в скалах за замком и за жилым паласом, и туда вела лишь одна тропа. Она охранялась строже сокровищницы. Попасть туда без ведома и приглашения Тавра было невозможно, и шудре пришлось остаться за одним из поворотов, ибо он не смел смотреть на гидриарских драконов.

А тех, кто посмел бы, ждала кара, о которой Гидра не хотела даже вспоминать.

Мелкие камешки попадали ей в сандалии, когда она шагала по серпантину горной дороги. Сверху открывался чудный вид на Арау — единственный город Арантинги, населённый загорелыми и улыбчивыми, но бедными людьми. Засмотревшись, Гидра чуть не споткнулась.

«Вот бы я взаправду упала и разбилась о донжон Оскала», — подумала девушка. — «Это было бы просто».

Но сама она никогда бы не решилась на такой шаг, а фактор случайности был утрачен.

Пруды курились душным паром. Волосы мигом отяжелели, став тёмно-бурыми, и Гидра ступила в небольшую лощину, усеянную, будто река — кувшинками, круглыми голубыми озерцами. Отец ожидал её, держа в руке тушку ягнёнка, что приготовил для Лукавого.

Гидра содрогнулась: его вид живо напомнил ей о том, что случилось пять лет тому назад. Она потеряла Бархатца и искала его на этой дороге. Он нашёлся — здесь, на этом повороте к Прудам. Отец тоже заметил кота. Он схватил его и кинул в пасть Лукавому.

Ком встал в горле. Гидра стиснула зубы и приблизилась.

Рыжие волосы отца, ниспадая на плечи, тоже потемнели от влаги. Он был одет в сюртук чёрного цвета, подпоясанный серым ремнём с серебристыми пряжками. Женщины находили марлорда красивым, но Гидра ненавидела его искры в глазах и многозначительную улыбку.

— Тебе следовало быть расторопнее, — натянуто произнёс он, поигрывая тушкой в своей руке.

«Ты настолько горд, что даже Лукавого презираешь», — подумала Гидра. — «Все в Оскале знают, что он любит мясо крупной речной рыбы, сомов и белуг. Но ты его уже, как и меня, сбагрил Астрагалам, и теперь напоследок захочешь подсунуть ему что-нибудь неприятное».

— Простите, отец, — ответила Гидра сломанным голосом. Она раньше дерзила ему, но Тавр не скупился на наказания. И хотя Гидра была упряма так же, как и он, они оба привыкли в последние годы как-то избегать этой траты времени. — Мне не сказали, что вы ждёте.

— Эта дура Пиния даже два слова связать не смогла?

— Нет-нет, — Гидра подобралась. Подушки-подушками, но жестокости к Пинии она не хотела. — Я сама её прогнала.

Красивое лицо Тавра искривилось. Ему было тридцать четыре года от роду, но, если горожане Арау в этом возрасте казались уже иссохшими стариками, Тавр всё ещё напоминал своенравного молодого аристократа.

— Значит, дура, как всегда, ты, — его рука привычно дёрнулась, а Гидра не менее привычно отшатнулась. Но тушка ягнёнка помешала очередной оплеухе. — Довольно разговоров! Подойди ближе. Астрагалы наверняка забыли сциит и не смогут ни одного слова перед драконом сказать.

Гидра послушно приблизилась к краю одного из дымящихся прудов. Пузыри лопались на поверхности.

— Женщине не пристало знать такие тонкости, — продолжал Тавр. — От запаха женской крови драконы приходят в ярость. История знала слишком много таких, как ты, мнительных дур, особенно с короной на голове, что лезли к ним, зная о своей порочности. Но тебе надо дожить до завтрашнего венчания, поэтому помни: подходя к дракону, не держи в голове ничего. Только ту определенную мысль, что ты готова открыть ему. И не дай Боги это будет гнев или страх. Они чуют это ещё до того, как взглянут в твои глаза. Только одна мысль, Гидра. Думай о том, что Лукавый вылезает из пруда и летит за тобой. Донеси ему этот образ.

«Знаю я», — подумала Гидра. — «Старуха Тамра говорила так же. Что представляешь, то и будет».

Она попыталась очистить свой разум от тянущих, унылых мыслей, но Тавр прервал её.

— Приветствие на сциите?

— А-а… — Гидра собралась и протянула музыкально, поднимая ноту. — Таа-ру.

— Таа-рэу! — оскалился Тавр. — Ничего не понимаешь в сциите. Если он тебя сожрёт, сама виновата.

«Я о сциите только читала, да и то минуя твой запрет», — устало подумала Гидра. — «Но, как любой гордый отец, он полагает, что часть его навыков перешла к детям вместе с его бесценной кровью».

Тавр медлить не желал. Он уже произнёс приветствие перед озером. Громко, чётко и настойчиво. Его привычно неприятное лицо освободилось от гнусных замыслов. Он хорошо следовал собственным инструкциям.

Гидра поспешила подавить страх и злость, что заискрились в груди. И хотя она стояла чуть позади Тавра, всё равно ей не сразу удалось совладать с собой.

Вода вспенилась, забурлила. В жарких парах над прудом медленно поднялась шея Лукавого и плечи передних лап. У него была гладкая чешуя глухого зелёного цвета, как листья трилистника, и цитриново-жёлтые глаза, что зажглись на высоте двух метров. Вальяжный, с гривой, похожей на поросль водорослей, дракон упёрся крючковатыми пальцами в край своей купели. И от одного вида его когтей Гидра ощутила страх, который тут же проглотила и упёрлась взглядом куда-то в воду.

— Ну что, Лукавый, переедешь к диатрам? — произнёс Тавр спокойно и с улыбкой. А затем потряс тушкой ягнёнка у него перед носом.

Зрачки дракона стали шире, из змеиных чёрточек превратившись в кошачьи, когда он уставился на еду. Длинная узкая морда его походила на копьё, что венчалось гривой и тремя парами рогов разных размеров. Самые крупные закручивались назад и вверх, как у оленя.

Болотный, горный, морской, — все эти классификации в основном говорили лишь о том, где зверь предпочитает отдыхать и охотиться. Крыльями обладали они все, равно как и огонь у любого из них был способен спалить целый город.

Но, подобно людям, всяк имел свой характер. Лукавый не привык спешить и размеренно покачивался с лапы на лапу, высунувшись лишь наполовину из своего озера.

— Гидра, — не оборачиваясь, велел Тавр. — Давай. Скажи ему, что вы отплываете сегодня.

Гидра собралась с духом. Сконцентрировалась на едином ощущении путешествия, представила себе корабль. И наконец взглянула в лимонно-жёлтые очи дракона под цепочкой выпуклых, как рожки, чешуек.

Но этот нечеловеческий взор тут же выбил из неё дух. Она никогда не смотрела в глаза дракона до этого — только читала о том, как это делали герои древности. Как они годами тренировали владение собственным разумом, чтобы предстать перед крылатыми хищниками своего рода. Или как безродные герои, в чьих жилах была хоть капля крови Кантагара, вдруг ловили взгляд дикого дракона и своей волей неожиданно вызывали уважение у огненного хищника.

Все эти истории померкли. Текстом на бумаге было не выразить чувство, подобного прикосновению к иному разуму. Более масштабному, чем человеческий. Далёкому в относительности и столь близкому по расстоянию.

Сердце забилось неровно, и Гидра отшатнулась назад, тут же разорвав их обмен взглядами. Окрик Тавра был неслышен за стуком крови в ушах.

Забурлила вода, и дракон, загудев с раздражением, оскалил ряды острых зубов. Но Тавр перехватил его внимание, посвистывая и говоря ему что-то на сциите. Лукавый был не вспыльчивым драконом и по молодости более спокойно относился к проявлениям слабости. Но всё равно Гидра чувствовала себя жертвой — тушкой в руках Тавра.

Та отправилась в рот Лукавому и с хрустом исчезла в длинной пасти.

— Сци-йе, — громко звучал голос Тавра, и тот несколько раз взмахнул рукой, показывая в сторону порта. — Сци!

Гидра прижалась к пористому краю скалы, глядя себе под ноги. И смотрела на то, как тень Лукавого вырастает всё больше. Он выбрался из воды и с хлопком раскрыл огромные крылья с тёмными прожилками.

Где-то вдалеке, среди прочих прудов, зазвучали гудящие пересвисты Жемчужного и Рокота. Словно сквозняк, причудливой мелодией завывающий под дверью и переходящий в потусторонний рык неупокоенных душ. Огромные тени задвигались в клубах пара, и Гидра, совсем потеряв волю, сделала ещё несколько шагов назад.

Волна воздуха ударила в лицо, взъерошила волосы. Лукавый взмыл в небо, и его длинный хвост с множеством похожих на морскую траву отростков просвистел перед глазами.

— Иди, иди отсюда! — рявкнул на неё Тавр. — А то взбесишь настоящих хищников. Общаться с ними — истинная магия, доступная лишь избранным и отважным. И этой магией я владею в совершенстве.

Далёкий кварцево-розовый взгляд Жемчужного сверкнул в пару, как отражение двух полированных щитов на солнце.

«Эти драконы огромны», — в ужасе подумала Гидра. — «Каждый из них — как лордская конюшня».

Она поняла, что не выдержит их вида. И в страхе пустилась вниз по тропе, обратно в Оскал.

Вернувшись через узкий проём обратно в палас, жилой дом, спрятанный за стенами замка, она сбежала вниз по покрытым ковром ступеням и спустилась в холл. Оттуда заглянула в гостиную: мать и сёстры заканчивали утренний кофе.

Сестра, леди Лара Гидриар, которой было пятнадцать, улыбалась почти что злорадно. Они с Гидрой не имели ничего общего: Лара была, как мать, немного смуглая, с каштановыми волосами. У неё был роковой взгляд красотки и не менее роковое платье с открытыми плечами. Между ними был тот самый неразрешённый конфликт двух сиблингов, которым, в сущности, нечего было делить, но всё равно они привыкли осуждать друг друга решительно за всё. Кто из них это начал первой — сложно сказать. Гидра не отрицала, что это могла быть она сама, потому что к Ларе родители относились совсем иначе.

Вторая сестра, леди Летиция Гидриар, тринадцати лет от роду, ничего против Гидры не имела, но и общего у них не нашлось. Она была модница и кокетка скорее как Лара. Но всё-таки её большие глаза были лишены злобы обеих сестёр. И она, кажется, даже волновалась за судьбу Гидры. Она представляла себе, как та наденет закрытое платье по столичной моде вместо сари, и как будет приезжать и рассказывать, что видела спящего Сакраала в горах на побережье.

Мать же, уже собравшая свои длинные локоны в корону на голове, сидела прямо. Она надевала под непрозрачное сари корсет, сочетая неудобное с неудобным ради прямой спины и узкой, как в девичестве, талии.

Вид старшей дочери с её взмокшими волосами слегка испортил изящество гостиной.

— Гидра решила полежать в родном болоте напоследок? — фыркнула Лара, обмахиваясь веером.

— Я из Прудов, — огрызнулась Гидра и села подальше от них от всех за стол из красного дерева.

Шудра поднёс её кофе и печенье. Но Гидра не могла отвлечься ни на сей скромный завтрак, ни на убранство арок и пёстрых узоров на стенах. Даже пение канарейки казалось ей отвратительным.

Перед глазами ещё стоял жёлтый взгляд Лукавого. «Такая мощь», — трепетно думала девушка. — «Неужели женщине и правда не под силу сладить с драконом? Я даже не успела понять, как испугалась».

Она протянула руку к кофе и посмотрела на своё отражение в его чёрной глади. Но пить не хотелось.

Какое-то время они молчали. Потом марледи Ланхолия спросила, не желает ли Гидра что-нибудь сказать семье напоследок, пока они почти в полном сборе за общим столом. Но Гидра промолчала. Потому что желала сказать только, что надеется никогда их всех больше не видеть.

Потом возвратился отец, и слуги-шудры погрузили сундуки в экипаж. Как во сне Гидра вышла вместе с сёстрами наружу вслед за родителями, в узкий двор Оскала.

Будто и не было этих семнадцати лет. А ведь в книгах героини всегда плакали, прощаясь с домом.

«Мне даже оглянуться не хочется», — подумала Гидра. — «Я буду скучать по здешним лесам. По крику ара и по треску цикад. Хотя цикады есть во всей Рэйке».

Она накинула паллу сари себе на голову, как платок, чтобы защититься от солнца те три шага, что ей нужно было сделать от крыльца до экипажа. Где-то в ясном небе мелькали очертания попугаев — а выше них, будто теряясь, парил Лукавый.

Всей семьёй они расположились в экипаже. Мать задёрнула шторки на окнах. Зазвучал цокот копыт. Колёса зашуршали сперва по брусчатке двора, а затем — по сухой земле городских дорог Арау. До порта было недалеко, но лордам не пристало ни шага проходить пешком под палящим солнцем. Они укрывались от горожан, не видя их сухих протянутых рук; и прятали их от самих себя за расшитыми занавесками.

И всё же можно было разглядеть ожидания лачуг, глиняных домов и кокосовых пальм. Гидра косилась в окно, достраивая для себя картину пёстрых людных улиц, рой мух и взволнованные взгляды смуглых простолюдинов. Она успела увидеть город не с высоты экипажа — когда она сбегала в лес, ей доводилось проходить окраинными улицами. Во время таких вылазок она скрывалась от чужих глаз неприметным платьем и глухой дупаттой, которой обматывала голову и плечи. Чувство незащищённости под взглядами бедняков пугало её. Поэтому она по возможности избегала дорог Арау, предпочитая выходить через задний ход замка сразу к скалам и лесу. Впрочем, она знала: как она была заперта в своей девичьей спальне Оскала, так и эти люди заперты в Арау. Каждому на свете отведена своя клетка.

Теперь же Гидра размышляла о том, чья клетка просторнее.

— Гидра, — обратилась к ней леди Ланхолия Гидриар. Её собранные в корону волосы величаво покачивались по ходу экипажа. — Повтори мне все титулы диатрийской семьи.

«Ну, началось», — подумала Гидра.

— Король Рэйки, Его Диатрость Эвридий Астрагал, марлорд Дорга, Лавиля и Тиса.

Тот самый славный герой, объединивший Рэйку и получивший ожоги от злобного дракона Мордепала. Её будущий свёкр.

— Его супруга, Её Диатрость Монифа Астрагал, в девичестве Мадреяр.

Та самая прекрасная леди из Мадреяров, чья красота была воспета от западных морей до восточных ржавых скал. Та, кого Эвридий предпочёл леди Тамре, что обезумела от ненависти после его отказа.

— Их старший сын, наследный принц Рэйки, Его Диатринство Эван Астрагал, двадцати двух лет от роду. Он обручён с чёрной принцессой Цсолтиги.

Тот самый принц-диатрин, который стал бы её мужем, если б уже не был помолвлен. Но его невесте было ещё четырнадцать, и ему предстояло дождаться, когда ей станет хотя бы пятнадцать.

— И наконец их младший сын, Его Диатринство Энгель Астрагал, двадцати лет от роду.

Принц-диатрин, известный белизной своих волос и благородством своих нравов. Хотя, признаться, Гидра никогда им не интересовалась.

«Если мне предстоит быть его женой, ещё наслушаюсь», — справедливо полагала девица.

Мать кивнула, притворно улыбалась. Но Гидра не верила её улыбке. Стоило матери заметить, что отец не впечатлён, она тут же посуровела и нахмурила густые соболиные брови. И продолжила допрос:

— Ты знаешь увлечения диатрина Энгеля?

— Откуда? — вырвалось у Гидры. Осуждающий взгляд всех домочадцев дал ей понять, что следовало промолчать. И она пробурчала:

— Я же его даже не видела ни разу.

Лара фыркнула и обмахнулась веером с попугаями. Она в чём-то завидовала партии Гидры. Но не слишком: угодить диатрийской семье было слишком непросто. Очевидно, к браку нужно было готовиться очень основательно.

Насчёт последнего родители были более чем согласны.

— Потому что ты вечно оправдывалась болезностью в те дни, когда мы отправлялись на остров Дорг, — сухо сказал отец. — А когда диатры приезжали погостить в Оскале, твоё притворство перешло все границы. Ты изображала обмороки и не выходила из комнаты. Твоё незнание — полностью твоя вина.

— Но я помню — я отравилась лежалыми мандаринами…

— Да, у тебя всегда есть оправдание! — поддакнула мать.

«Спорить с ними — что совать палец в гнездо скорпионов», — подумала Гидра. Сегодня ею владела такая тоска, что она даже не стала пытаться.

Однако Тавр уже распалился. Его зелёные глаза потемнели, как поле перед грозой.

— Ты никчёмная заноза! — прорычал он. — Всё, что от тебя требуется, — услужить диатрийской семье и жить в достатке и славе там, как ты жила у нас тут. Но тебе даже сами боги угодить не в состоянии! Ты будешь спорить о том, что желаешь не паланкин, а лошадь; не рожать детей, а повышать голос на супруга; не спать по ночам, а по утрам — дрыхнуть грешным сном. Твоя дурная слава заслужена, и всякий знает, что девица Гидриаров вздорна и глупа, потому и зовут тебя Рыжей Моргемоной. Если б не мои розги и не брань матери, из тебя бы вообще не вышло человека.

«Поэтому эта свадьба — доказательство твоего истинного отношения к Астрагалам», — подумала Гидра. — «Моргемоны — духи убитых женщин, которые ненавидят весь мир за то, как с ними обошлись, и жестоко расправляются с заплутавшими путниками. Они упрямо и последовательно мстят всему живому. Их вид ужасен: иссохшие, со впалыми глазами и оскаленными ртами. А ещё их всегда рисуют черноволосыми, но я даже тут отличилась».

Тем не менее она лишь опустила глаза.

Розги и брань действительно приучили её чаще молчать, чем отвечать. Хотя бессмысленность возражений послужила тому не меньше.

Юная Летиция вмешалась в натянутое молчание между ними.

— Давайте я расскажу об увлечениях диатрина? — спросила она. — Мне довелось слушать, как он говорит с гвардией Оскала во время монаршего визита. Он большой любитель рыцарства. Мастерский наездник и признанный на турнирах фехтовальщик.

— Он видел мир, — добавила Лара снисходительно. — Полгода назад вернулся из Астегара, далёкой земли на севере. Три года он учился там в военной академии и управлению. Знает не только гиррит, но и тамошний язык.

— И в карты играет, — добавила Летиция.

«Прекрасно», — подумала Гидра угрюмо, уже предвкушая необходимость проявлять уважение к бесполезным мужским интересам.

— И мнит себя, видимо, новым Кантагаром, — неожиданно процедил Тавр и сжал руку в лайковой перчатке в крепкий кулак. — Раз полез на побережье восстанавливать руины, оставшиеся от королевы Лорны. Дракон ему, видать, для того же нужен. С такими имперскими амбициями…

— Какие руины? — вновь не сдержалась Гидра.

Мать закатила глаза и разочарованно вздохнула. С минуту никто не желал вновь разговаривать со столь тёмной девицей, ничего не знавшей о самых обсуждаемых делах Рэйки.

— Город Мелиной, — соизволила сказать мать. — Город королевы Лорны у подножия тех гор, где спит белый дракон Сакраал. На большой земле, у великой реки Тиванды, впадающей в море. Он занялся этим с тех пор, как приучился наблюдать за Сакраалом. Сперва отстроил порушенные крыши и анфилады замка королевы Лорны, потом возвёл набережную, порт… даже когда он уезжал, градостроительство продолжалось. Этот город люб диатрину больше, чем что-либо ещё на этом свете, и поэтому он пожелал даже свадьбу провести там.

— И мы едем в этот Мелиной? — застыла от изумления Гидра.

Никто не ответил ей, но по утомлённым и недовольным взглядам она догадалась, что и без того должна была это знать.

Это странным образом воодушевило будущую диатриссу. Она задумалась: если это город принца-диатрина, значит, его семья не будет проводить там все сезоны? И ей не придётся изо дня в день кланяться диатру и диатрис? Может, она будет свободнее, чем теперь?

«Свободнее, да не с заходом солнца», — поёжилась Гидра. — «Даже самый ласковый муж берёт жену не для того, чтобы давать ей жить в своё удовольствие».

Полчаса спустя они сошли в порту. «Гидрагон» уже ожидал их, полоща на ветру флагами с гидрами — серебряными семиглавыми чудищами на чёрном фоне.

«Гидра — это я. У меня было семь голов, но осталось всего три. Первую оттяпала мать, вторую отец, третью — смерть Бархатца, а четвёртую — эта женитьба».

Но самым верхним флагом был диатрийский — золотистый знак астрагала, подобный схематичному рисунку снежинки с точками вокруг пересечения линий. Так этот цветок обозначался в знахарских книгах — где нередко встречался как лекарственное растение — и так закрепился и в геральдике.

Гидра обернулась на запылённый, измождённый солнцем Арау, раскинувшийся на скалах. Ей стало боязно.

«Может, я больше никогда не вернусь сюда», — подумала она. — «А даже если мне позволят, семья превратит эти визиты в редкостную пытку».

Но семья не желала тратить время на сантименты. Мать подпихнула её в спину, заставив девушку подпрыгнуть.

— Не стой на солнце, загоришь, как уличная торговка, — буркнула марледи Ланхолия. И Гидра, натянув паллу сари посильнее на лицо, взошла на корабль вслед за отцом. Заныли верёвки, скрипнули поднятые сходни; «Гидрагон» поймал волну и отправился на север, к устью великой реки Тиванды.

Их плавание до берегов большой земли продлилось восемь часов. И ещё столько же, если не дольше, им предстояло двигаться вверх по течению Тиванды, используя конную тягу на берегу. Гидра рассчитывала посмотреть на покрытые манграми берега и на бедных тягловых лошадей, которым приходилось вместе с гребцами бороться с силой течения; но мать ожидала её в каюте, чтобы примерить ей свадебную причёску.

Гидра не хотела идти. Нарочно задержалась на палубе, спряталась в тени. И услышала, как гидриарский рыцарь из свиты мелет языком с капитаном:

— Правду глаголят, диатрин Энгель перепутал невесту с приданым. Видишь, Лукавый следует за кораблём высоко в небе? Дракон, конечно, опасный зверь. Но этот ни одного человека на Аратинге не сцапал. Спокойный, говорят, как черепаха. Дракон здесь — невеста, злобная и дерзкая, да ещё и тощая, как настоящая моргемона, только рыжая. Молвят, колдовством она занимается, за то боги её и наказывают. Мы как отплыли, так её то укачивает, то служанка ей не те туфли подала, то ещё что.

— Диатры не по любви женятся, — отмахнулся седой капитан. — Диатры женятся, чтобы драконов, армии и земли между собой делить. Чует мой ус, диатрин Энгель взял бы в жёны хоть престарелого шута, потому что сейчас молва о войне ходит. Драконы понадобятся короне.

— Чушь собачья.

— Ничуть, сэр. Пираты Рэйке не страшны благодаря союзу с Цсолтигой. Но с севера, через горные перевалы, приходят золотодобытчики из иных стран. Из Барраката, из Ририи. И они уже, говорят, заняли один из фортов на побережье.

— Чума! — воскликнул рыцарь сердито. — Позабыли чужеземцы, что в землях Рэ-ей от них останутся лишь угли.

— Оттого и женится диатрин, — рассудил капитан. — За Мелиной волнуется — это ведь единственный город на побережье, и стены его ещё не до конца отстроены. Люди только потянулись в Мелиной — что с ним станется, если его разграбят? А если б не было брака, марлорд Тавр пожалел бы своих драконов-то, не вывел бы их на бой.

— Ну ты полегче, — осадил его рыцарь. То был сэр Берег, один из верных воинов Гидриаров. — Марлорд Тавр — такой же защитник Рэйки, как и диатры.

Гидре от их разговора снова стало тошно. Держа тыльную сторону ладони у рта, она медленно побрела в трюм.

Туфли натёрли ей мозоль, даже невзирая на то, что она велела Пинии принести самые мягкие. Видимо, от влажного тумана. По мере подъема по реке воздух становился всё тяжелее, терял солёный дух моря. Но зато девушке стало немного лучше, и болезный желудок переставал беспокоить её столь сильно.

Она вернулась в каюту. Выслушала ругань матери и села перед зеркалом, как та велела. Грубые пальцы стали разбирать рыжие пряди. Совсем не так, как она делала это с отцовскими волосами.

Гидра терпела и хмуро глядела в своё осунувшееся лицо в зеркале. Она сидела спокойно, пока палец марледи Ланхолии не задел кожу на шее. Тогда Гидра подпрыгнула на стуле, и заколки рассыпались по полу.

— Опять ты за своё! — прикрикнула мать и стукнула её по затылку. — Полоумная!

Но чужое касание к коже было для Гидры будто ожогом. Она чутко отличала руку человека от носа животного или складок одежды; и её тут же сотрясало омерзением и отторжением, будто в неё ткнул пальцем грязный уличный больной.

— Диатрину придётся привязать тебя к постели, — прошипела леди Ланхолия Гидриар и сердито дёрнула её за недоплетённые волосы. — Сиди смирно. Я должна понять, как будут смотреться мускари в косе, если поднять её на затылок, а крайние пряди распустить.

«Как прямолинейно они с отцом заявляют, что им безразлична моя судьба, и как яростно трудятся над тем, чтобы скрыть сей факт от диатров, пока не будет произнесена брачная клятва!»

Гидра поджала губы и всем своим существом устремилась на то, чтобы стать крепостью, которую не донимают тычки вражеских орудий. «Я камень», — твердила она себе и почти не вздрагивала, когда острые ногти матери в очередной раз чиркали по шее.