Моргемона (СИ)

16. То, что старо как мир

Поглотившая её задумчивость достигла предела этим вечером. Она, сославшись, как всегда, на усталость, собралась ускользнуть с праздника. Но диатрин не позволил ей уехать одной и отвёз её в Лорнас сам, невзирая на возмущения Гидры — ведь без него праздник был бы уже не тот. Энгель резонно возразил, что после всего выпитого горожане явно не расстроятся.

Отголоски флейт и песен слышались даже здесь. И всё же, когда они шагали по Лорнасу, замок казался необычайно тихим. Видимо, даже прислуге было позволено всё бросить и отправиться на пиршество. То был поистине народный праздник.

«В честь диатрина, который выжил, невзирая на то, что ему пророчили», — думала Гидра, уже слегка путаясь в своём сари — день был долгим для её слабого здоровья. — «Или в честь Мелиноя? Имя города поминали в тостах так часто, что оно перестало звучать как географическое название».

Они прошли окутанный полумраком Аванзал Принца, в котором едва заметно мерцали золотые рамы картин. И Гидра, глядя прямо перед собой, дошла до своей двери и положила ладонь на ручку.

— Знаешь, — заговорила она, слушая шаги Энгеля за спиной. — Сегодня мне довелось узнать кое-что важное. Не знаю, как об этом сказать, но, похоже, Иерофант Мсара не даст мне вникнуть в подробности, и придётся прибегнуть к…

Диатрин прервал её неожиданным касанием. Он не остановился в полуметре от неё и сделал шаг, что приблизил его вплотную. И тут же, положив руки ей на плечи, мягко, но крепко сжал их и притянул к себе. Так что диатрисса была оторвана от двери и лопатками уткнулась в него, остолбеневшая от недоумения.

Энгель склонился через её левое плечо, и его дыхание щекоткой обожгло шею Гидры.

— Милая моя, — сказал он негромко, не скрывая иронии. — Ты никогда и ни за что не последуешь чужому совету, да? Ни тому, что взывал к разуму; ни тому, что имел своей целью освободить тебя от тягот и дать тебе отдохнуть. Ты весь праздник смотрела перед собой. Думала о том, о чём на праздниках забывают, заливая музыкой и вином.

— Неправда, я ведь танцевала с тобой…

— Но твои мысли танцевали с незримой угрозой.

— Понимаешь, есть вещи, которые невозможно отложить в долгий ящик, — смущённо заискрившись от его дыхания у щеки, пояснила Гидра. Цветочно-птичная резьба на двери стала расплываться перед глазами от волнения. — Не хочу быть голословной, но, кажется, на кону судьба всей Рэйки.

Энгель фыркнул:

— Ха! Да ну?

Гидра совсем зарделась, поняв, что они словно поменялись местами с момента встречи в военном лагере под кронами хлопкового леса.

— Это ведь не просто распущенность меланхоличного нрава, — пробормотала она, — это то, что зависит от меня. Если я ошибусь, вся страна может…

— …какие знакомые слова…

Его руки сжали плечи диатриссы чуть крепче, замедляя лихорадочный поток её мыслей.

— Твоё появление исцелило меня от них, — проговорил Энгель нежно, но решительно. — Теперь я сделаю для тебя то же.

Он склонился ниже, и везде, где её кожи касались его белые волосы, Гидра ощущала необычайно острое покалывание. Которое накрыло её с головой, стоило диатрину прильнуть губами к её шее. Дыхание её тут же затруднилось, и все мышцы напряглись, до малейших подробностей прочувствовав это волнующее вторжение.

Шершавые ладони диатрина тем временем скользнули чуть ниже по её плечам и потёрли их. Без особых усилий Энгель понял, что каждая мышца напряжена до предела. И он, опалив след поцелуя своим вдохом, чуть поднял голову и шепнул:

— Ты меня боишься?

«Хороший вопрос», — Гидра едва вспоминала дышать. — «Я боюсь не тебя, а той уязвимости, что даёт женщине близость с мужчиной».

— Н-нет, — неловко ответила она.

— Волнуешься?

Она фыркнула, как часто делала, чтобы скрыть подобные чувства.

— Я просто… когда все девочки мечтали о романах и кавалерах, я поняла, что… мои мечты совсем о другом. Может, я не создана для любви.

Пальцы Энгеля, один за другим нажимая ей на линию над ключицей, прошлись до её шеи. Она чутко вздрагивала на каждое касание. И оттого он заулыбался, прижавшись щекой к её виску:

— Неправда, моя лапочка, — прошептал он и прикрыл глаза. — Ты создана. Не бойся.

Он потянул её к двери своей спальни, но, почувствовав дрожь в её плечах, остановился и вновь обнял:

— Попробуй довериться мне. Если не хочешь, говори. Это ничуть не обидит меня.

Гидра зажмурилась и кивнула. Желание и давнее неприятие чужих рук боролись в ней, одновременно топя её в смущении, знакомом каждой молодой жене.

— Я на тебя положусь, — почти шёпотом ответила она. — Но… умоляю, только не эта спальня!

Отстранившись от своей двери, Энгель удивлённо поднял брови. Впрочем, он не противился её словам ни секунды.

— Конечно, милая! — и тут же распахнул дверь её собственного будуара. Гидра пискнула, когда он подхватил её на руки и вместе с ней устремился на лестницу.

«Это ещё одна голова гидры, которую я утратила», — думала девушка сквозь громкий стук своего сердца. — «Она больше не может кусаться, когда её держат такие сильные и одновременно нежные руки».

Прежде крайне неловкий в узком проёме, Энгель на сей раз играючи проскользнул на верхний этаж и, не отрывая Гидру от своей груди, усадил её на постель в алькове. Сам он опустился на одно колено перед кроватью и при этом всё равно остался одного с ней роста.

«Для такого рыцаря здесь всё будто игрушечное, в том числе и я», — подумала Гидра и тут же едва не подпрыгнула, когда левая рука Энгеля щекотно легла ей на бок, на рёбра. А сам он вновь стал целовать её шею, и с каждым новым поцелуем Гидра вздрагивала всё слабее, а её разум заполнялся ватой, что вытесняла все мысли.

Она отклонялась назад, пока не упёрлась лопатками в стену, и диатрин постепенно приподнялся над ней. Он покрывал поцелуями её ключицы, шею и лицо, а руки его, не прекращая ласк, незаметно отвернули паллу сари и стали касаться уже обнажённого живота. Гидра робела, она лишь обнимала его за шею в ответ. И иногда прижималась щекой к его макушке. Тогда она могла жмуриться и при этом не терять себя в пространстве. Он был её осязаемой опорой.

Постепенно Энгель оперся коленом уже о край постели, а Гидру сместил на подушки. Блеклый свет ночи совсем померк за его плечами. Диатрисса не видела ничего, предоставляя себя на милость его ласк и смущённо поглаживая его по голове в ответ.

— Моя храбрая, — прошептал он ей и поддел носом её подбородок, чтобы достать поцелуями дальше вверху её шеи. — Вот видишь, совсем не страшно.

— Так храбрая или не страшно?

Смех Энгеля защекотал её под челюстью, и она извернулась, невольно обнимая его ноги своими.

— Гидра… жизнь так устроена, что самое страшное на самом деле не страшно, но признать это — большая храбрость, — промурлыкал он и, обняв девушку за плечи правой рукой, чуть приподнял её, чтобы поцеловать. А левой рукой тем временем скользнул вниз, под юбку сари, и Гидра вздрогнула от его чувствительного прикосновения.

Она неловко вздохнула, заливаясь краской. Но он не дал ей остаться наедине со смущением: он продолжил целовать её лицо, взволнованно зажмуренные глаза и приоткрытые губы.

Касания пальцев зашли глубже, и Гидра судорожно впилась в его плечи.

— Тихо, тихо, — проурчал Энгель, задержавшись ненадолго, чтобы погладить её по голове.

«Не представляю, каково было бы это с чужими руками, а не с его», — подумала Гидра сентиментально и сама прижалась лбом к его лбу. Она млела в его объятиях, открывая ему себя так, как никому, и он принимал её откровение бережно, словно сокровище. Каждое движение его руки было осторожным и в своей щекотности доводило до острых, волнующих ощущений, что вскоре заставляли Гидру саму начать изгибаться ему навстречу.

Деликатным движением Энгель стянул верхнюю часть её сари, и в полумраке обнажение не доставило особого смущения. Тем более, продолжая раздевать диатриссу, белоснежный рыцарь не оставлял её без ласк, и, отрываясь от её лица поцелуями, держал на её щеке руку, чтобы большим пальцем ловить дрожание ресниц.

«Я словно тону, и лишь его неотступное внимание держит меня на плаву».

На пару минут он замешкался, и Гидра сама потянулась повыше, чтобы узнать, почему он медлит. Она коснулась его плеч в полумраке, и под её руками оказался не расшитый сюртук и не рубашка, а покрытая шрамами горячая кожа; тогда она поняла. И тут же ощутила прилив крови к щекам.

Теперь они были оба совершенно обнажены. Короткий обмен поцелуями — и их тела встретились, заставив Гидру содрогнуться и взволнованно стиснуть его плечи. Но знакомый шёпот согрел её ухо:

— Тихо, тихо… — и она выдохнула, принимая его в себе. Удовольствие от супружеского единения было сильно, но граничило с болью, и оттого его острота казалась смесью наслаждения и муки. Но одно было точно: от этого в голове не осталось никаких мыслей.

Заслышав её натужный вздох, Энгель скрестил пальцы под её затылком и большими пальцами погладил по щекам.

— Больно? — шепнул он. Его лицо было близко, но не вплотную, и Гидра видела напряжённый блеск его белых глаз в темноте.

— Н-немного, — выдохнула она, однако сразу же, расчувствовавшись от его заботы, подалась ему навстречу и бёдрами, и головой, и поцеловала его первой.

Но всё же Энгель прервал поцелуй и потёрся носом о её нос:

— Это должно пройти, — и добавил полушёпотом, — наверное.

— Ничего, — заулыбалась Гидра и снова прижалась лбом к его лбу.

— Нет, если будет неприятно, скажи мне. Не всё сразу.

— Нет, всё! — и она сжала его бёдра своими.

«Это не боль, лишь что-то саднящее; оно добавляет остроты, отчего я чувствую тебя ещё лучше».

Прижавшись губами к её лбу, Энгель подался бёдрами вперёд, и она невольно подхватила его импульс. Волна удовольствия заглушила неприятные ощущения. Они стали двигаться вместе, сперва вдумчиво, изучая друг друга, но затем — всё более пылко и быстро. Смущение уступило место восторгу. Гидра только одного стеснялась — своих собственных громких вздохов — да и то лишь до тех пор, пока Энгель не поймал диатриссу на том, что она закусывает свои пальцы, и не отстранил её руку, чтобы слушать её голос.

Его дыхание становилось сбивчивым, но он всё равно шептал ей на ухо:

— Луна моя, прелесть моя, — и оттого её бросало в жар, и всё в ней сжималось ответной нежностью. Она могла лишь неразборчиво мурлыкать. Разум наполнился счастьем, мышцы свело удовольствием, и она в конце концов поняла, что не в силах даже пошевелиться в руках диатрина. К тому моменту, как он сам дрогнул и замер, прижимая её к своей горячей груди, она была совершенно обессилена от наслаждения.

Ей хотелось лишь одного: чтобы он остался здесь, с ней, под покровом алькова и темноты. Поэтому она цеплялась за его плечи даже тогда, когда он приподнялся, чтобы просто перевести дух.

— Ты, наверное, не поместишься тут? — прошептала она обеспокоенно.

Энгель окинул глазами её перину. Отчего-то сейчас, увидев его отдельно от себя, Гидра пришла в ещё больший восторг от того, что это её муж.

— Думаю, что по диагонали влезу, — усмехнулся диатрин и приподнял её, чтобы самому обустроить их пару на скромном ложе. Диатрисса была безмерно благодарна тому, что он не пожаловался на неудобство и просто молча прижал её к себе, вновь коснувшись губами её лба.

«Какое-то наваждение», — думалось Гидре. — «Не могу поверить, что это всё по-настоящему».

— Спи, — шепнул Энгель ей в волосы. — Всё будет хорошо.

— Хорошо, — повторила она согласно, впервые не желая спорить.

— Моя Шаа, — добавил он и с умилённой улыбкой уткнулся лицом ей в макушку.

По телу пробежала дрожь, но Гидра была слишком обессилена и слишком счастлива.

«Ещё не хватало шарахаться от таких-то нежностей! Мелиной не посмеет отнимать у меня подобную радость».

Ей показалось, что Энгель усмехнулся в ответ её мыслям — либо разговаривал со своими.

«Нам обоим есть, за что переживать, но не сегодня», — наконец подвела черту Гидра и безмятежно закрыла глаза.

И это был самый спокойный сон в её жизни.

Она проснулась, словно в своей самой сокровенной мечте, столь тайной, что сама о ней не знала; диатрин гладил её по голове, а, когда её ресницы дрогнули, прижался губами к её лбу. Это было пробуждение не такое, к которому она привыкла. Не резкое, как удар шпорами по бокам, а словно первый шаг в медленный бальный танец.

Она открыла глаза и тут же раскраснелась. Улыбка диатрина и его согнутая в три погибели поза заставили её смутиться. Но она тут же оттаяла, когда он обнял её вместе с одеялом, в которое она была закутана.

— Доброе утро, диатрин, — с напускной торжественностью молвила Гидра.

— Это моё лучшее утро, моя луна, — промурлыкал Энгель и лизнул её в нос.

«Такая близость — это и большое удовольствие, и большое смущение».

— Выйдет ли лучший день из лучшего утра? — поинтересовалась она, памятуя, что Энгелю пора решать вопрос с коронацией и одновременно готовить контрнаступление.

«И это мы ещё не обсуждали, как там диатрис Монифа».

Ответом ей был долгий вздох. Энгель положил подбородок на подушку и посмотрел на неё так влюблённо, что Гидра покраснела до самых ушей.

— Я понял, что самые важные решения уже приняты, — молвил он. — Попытка отказаться от короны была моей слабостью, и ты стала бы жертвой этой слабости. Я приму трон хотя бы для того, чтобы разделить его с тобой. А ты, как и всякий драконий марлорд, тоже кандидат на трон; а значит, ты вступишь в титул вместе со мной, а не как консорт.

Гидра заулыбалась и убрала упавшие на его лоб белые пряди. Диатрин продолжил:

— Естественно, вторым сомнением стало место проведения коронации, — задумчиво продолжил Энгель. — В сущности, марлорд и диатр Дорга — это мой первый титул, и я не смог бы поменять это на основании решений Эвана, поскольку Дорг — это столица Рэйки. Я думал об этом и решил, что не для коронации мы отправимся в Рааль.

Он помедлил, словно утверждая это как приказ для собственного разума. Ведь ему наверняка хотелось придать значимости любимому городу — но не такой ценой. После чего продолжил:

— Третье — это разделение марлордств. Лавиль отойдёт Вазанту Мадреяру за его неоценимую помощь в войне. В мои титулы войдут марлордства Мелиной, Тис и Дорг, а ты станешь марледи Аратинги. Таким образом, нашим детям наверняка хватит, делить будет нечего.

«Детям?» — Гидра взволновалась, но послушно кивнула.

— Четвёртое — само контрнаступление. Как ни крути, даже если я рассчитаю примерное время готовности наших войск, мы всё равно должны решить насчёт Мордепала. Поэтому, когда пройдёт, я думаю, ещё дней пять, тебе бы следовало навестить Мордепала. Если, конечно, ты считаешь, что это возможно…

— Конечно, я считаю, — Гидра лизнула его в нос в ответ и заурчала, наслаждаясь тем, что его объятия стали теснее. — Он сожрёт меня, если узнает, что мы отправились биться с Тавром без него.

— Вы горячие натуры, — усмехнулся Энгель. — Но вы оба любите проявлять эту натуру во вред себе. Нужно убедиться, что Мордепал готов к бою. Иначе Сакраал нам не простит.

— Интересно, кто из них муж, а кто жена?

— Я бы сказал, но, боюсь, теперь уже сам не уверен, что самый яростный обязательно муж, а самый хозяйственный непременно жена.

Гидра фыркнула. Однако она не могла перестать улыбаться.

— Хорошо, — молвила она. — Пятое — как ты думаешь, Иерофант Мсара правда имеет какую-то власть над саваймами? Может запретить им, отогнать их?

— Об этом я не думал. И не хочу, признаться. Но я собираюсь ему сообщить, что Тавр или кто-то из его приближённых может быть занят колдовством. И если он что-то об этом знает, нам следует обменяться этим знанием. Последнее, разумеется, будет в твоём присутствии.

Он провёл пальцем по её брови и задумался, глядя на россыпь веснушек на носу.

— Но пусть моя нелюбовь к этому вопросу не отгоняет тебя, моя милая. Говори всё, что тебя тревожит на сей счёт.

— Разумеется, — некоторые проблемы не терпели отлагательств. — Откуда ты взял «моя Шаа»?

— Из… От… Хм, — Энгель посмотрел в потолок алькова. — Мне кажется, из какой-то баллады. По-моему, очень красиво звучит.

«Хорошо», — подумала Гидра. — «Проверим, какие на эту тему есть баллады».

Но сама ответила ему улыбкой, потому что подозревать его в чём-либо было совершенной глупостью. Подозревать следовало самого Мелиноя и его неожиданные проявления.

— А что, этот, с, простите, позволения, тигр тоже так выражается?

— Нет-нет, — соврала Гидра и прижала его к себе, чтобы он не успел настроиться на серьёзный лад.

«Я не позволю лхаму держать меня в страхе и найду, как побороть его!»

Этим утром Гидра почти не узнала себя в зеркале. Короткие волосы смотрелись странно у девушки, привыкшей к моде Аратинги. А румяные щёки и блестящие глаза были лично для неё чем-то совершенно новым.

Но предстояло привыкать.

Этим днём и диатрин, и диатрисса были очень заняты. Энгель созвал к себе совет и нотариусов, а Гидра наконец подыскала себе молодого менестреля по прозвищу Амадин, который славно подражал голосам попугаев. Он ничего не слышал о «моей Шаа», но взялся узнать об этом среди других музыкантов и принести диатриссе любое упоминание этого ласкового прозвища.

После обеда они с Авророй, нарядившись обе в сари, навестили городские госпитали. Многие из обожжённых Мордепалом, коли остались живы, уже не занимали больничные койки. Но те, кто до сих пор боролись за жизнь, выглядели ужасно. Лаванда оставалась среди них, невзирая на то, что ей уже ничего не угрожало. Она верила, что её оплавленную половину лица ещё можно восстановить и вернуть ей былую красоту. На что врачам нечего было ей ответить.

Гидра непосредственного участия не принимала, зная колкость своего языка. Однако Аврора уговорила Лаванду отправиться на отдых на остров Тис, и уже этот запрос диатрисса охотно решила профинансировать.

— Бедная Лаванда, — качала головой Аврора. К вечеру они гуляли с Гидрой по центру Мелиноя, болтая обо всём. — Она была такой красавицей, а теперь… если Великая Мать будет милосердна, отрастут хотя бы её чудесные волосы, и она сможет прикрывать ими часть лица…

Гидра рассеянно кивала. Они проходили по набережной Тиванды; она вспомнила своё плаванье на плоту и вдруг решила обратиться к фрейлине:

— Слушай. Прости за такой вопрос…

— Не извиняйся, для тебя — что угодно, — тепло улыбнулась Аврора в ответ.

— В общем, много ли ты знала о своей матери, Сагарии? — Гидра остановилась подле одного из фонтанов в виде тигра и оперлась о его край, наслаждаясь тем, как мелкие брызги окутывают её руки. Секмен, пятый лунар лета, выдался довольно жарким.

— Не думаю, что больше других. А что тебя волнует?

— Раз есть легенда о том, что она отказала Мелиною, то есть и основание полагать, что она бывала на побережье, верно?

Аврора была девушкой стеснительной, но, когда дело доходило до чего-то серьёзного, её тёмные глаза приобретали, как у филина, блеск мудрости и спокойствия.

— Да, если я верно знаю, у неё был сложный момент в жизни, когда… — она вздохнула, решаясь сказать нечто, по её мнению, пошлое. — …когда она была в ожидании меня, но…

Гидра терпеливо ждала.

— Но… — Аврора собралась и произнесла твёрдо. — Но не знала, кто отец.

Диатрисса едва не фыркнула. «Подумаешь, пошлость! Мужчины зачастую не знают, сколько у них детей, и ничего».

— И что она сделала?

— Здесь, на побережье, жили разные, как бы это сказать… невоцерквлённые, колдуны. Один из них — никто не помнит его имени, но он был окружён аурой таинственности… словом, тот, кого и называют Мелиноем во всех этих байках. Говорят, он взял из рук Сагарии два украшения. Одно было подарено одним «отцом», другое — марлордом Вазантом. И, выбрав одно, дал ей. Так она поняла, кто родитель, и это украшение оставила мне.

— А что за украшение?

— Я не ношу его, оно кажется слишком личным. Оно похоже на павлина Мадреяров. Покажу как-нибудь, когда найду у себя, только напомни.

Гидра кивнула.

— Говорят, жена марлорда Вазанта, марледи Азалия Мадреяр-Д’Алонсо, потом приезжала на побережье тоже, — продолжила Аврора. — Она ненавидела мою мать… справедливо, разумеется… и она попросила колдунов… ну, ты понимаешь, как бывает в таких историях.

— Убить Сагарию? — предположила Гидра.

— Это злые языки, — пожала плечами Аврора. — Я видела марледи Азалию. Она решительный, но всё-таки не жестокий человек, и…

«Ты обо всех лучшего мнения, чем следовало бы».

— Ой, смотри, геммовастики! — вдруг воскликнула Аврора и указала на нижний ярус фонтана.

Там, в воде, плавали редкие существа с мелководья Тиванды — головастики, будто сделанные из драгоценных камней. Они сияли и переливались на солнце, превращая мрамор фонтана в цветное витражное стекло, и, лениво тыкаясь друг в друга, шуршали по дну в поисках песка, которым питались.

— Какая красота, — Гидра восхищённо смотрела на разноцветные солнечные зайчики. — У нас такое на Аратинге не водится.

— А здесь, как видишь, встречается! Ну что за прелесть! — любовалась Аврора, совсем позабыв о недавнем разговоре.

Удостоверившись, что геммовастики частенько бывают и в других фонтанах города, Гидра велела изловить нескольких и доставить в Лорнас в аквариуме. Ей хотелось чем-нибудь порадовать Энгеля.

Тот вечером явился с такой же мыслью, поэтому принёс диатриссе пахлавы — экзотического лакомства с острова Тис. Геммовастиков же предложил поселить в замковом фонтане, чтобы они озаряли весь подъездной двор цветными бликами. И теперь всякий видел, что между диатрином и диатриссой воцарились тёплые, нежные чувства, которые читались в их малейших взглядах друг на друга.

Им не хватало времени, чтобы успевать поговорить обо всём — но они понимали друг друга и без слов. Начиная с этой ночи, Гидра ночевала в спальне у Энгеля, но тому пришлось переделать комнату под требования диатриссы. Та добивалась лишь одного: чтобы помещение больше не вызывало у неё прежних эмоций. Поэтому чёрную мебель из палисандра Энгель заменил на другую, из белого дуба, вместе с панелями на стенях — а зелёный цсолтигский шёлк своей постели был вынужден обменять на одеяла с котятами.

— Мда, я больше никогда не позову Леммарта пить к себе, — жаловался он ввечеру.

Гидра ехидно улыбалась в ответ.

У них было много дел, и все они так или иначе были связаны с войной. За три дня Энгель трижды отправлял Тавру предложение сдаться с возможностью сохранить Аратингу; и дважды Тавр отвечал руганью и бахвальством, а на третий выслал обратно лишь голову посыльного.

Энгель пришёл в ярость, но его военный совет предостерёг его от поспешных решений. Чтобы одолеть Гидриара в его собственном замке, нужно было повторить подвиг диатра Эвридия — полководца опытного, хитрого и везучего. И Энгель понимал, что для этого потребуются силы всей Рэйки, а значит, предстоит заключить ещё немало договоров в Раале.

У Гидры была другая война, хотя с тем же самым смыслом. Её бард Амадин на исходе четвёртого дня возвратился к ней и спел старинную балладу, по его свидетельствам, дословно переведённую с ламита — древнего, до-драконьего языка:

— По разорённой земле бредёт Мелиной,

Мелиной, Синий Тигр, Индиговый Всадник,

Сапфировый Владыка, Лазурный Предсказатель

Бредёт Мелиной и плачет, наступая на сожжённые кости

«Я знал тебя, мёртвый: ты охотился, словно ястреб

Я знал тебя, мертвая: ты вырастила шестерых

Я знал тебя, убитый: ты не скажешь ей боле “моя Шаа”

Я знал тебя, убитая: ты не ответишь ему улыбкой

Я знал вас всех, и по жилам моим

Растеклась ваша боль, ваша смерть, ваша осень».

Он бредёт, Мелиной, и не будет покоя

И Тигру, и Всаднику, и Владыке, и Предсказателю

Мелиной остался живым среди мёртвых

И мёртвым среди живых».

От пения оставалось неприятное чувство, что оседало где-то в душе. Среди нескладных строк сквозил дух далёкой древности, но он повествовал о горе и потерях, знакомых людям.

«И спето тоже будто о людях», — не могла не признать Гидра. — «Хотя перевод с древних наречий сложно считать точным».

Так или иначе, это было единственное упоминание «моей Шаа», которое Амадину удалось найти. Диатрисса щедро отблагодарила его за усилия, выслушав, что ему пришлось обойти самых старых сказителей и менестрелей побережья ради этой баллады. А сама задумалась: Мелиной даже в тексте не произносил это обращение от себя, он лишь цитировал кого-то из своих детей.

И тем не менее, в том видении на Тиванде он так обращался к ней самолично.

Гидра потрясла головой, сидя в Аванзале Принца с Лесницей на коленях, и задумалась. Случившееся на реке уже казалось страшным сном. В руках Энгеля ей спалось так хорошо, что она успела забыть страхи и волнения, порождённые ночью.

Потому что страх остался только один: что Мелиной как-то возьмёт верх над её милым диатрином. И именно это она пыталась предвосхитить и предотвратить, ловя малейшие возможные зацепки.

«Что-то мне подсказывает, что от Тавра лучше избавиться как можно скорее», — волновалась она. — «Чем больше у него времени, тем скорее может случиться что-то похожее на цветы лилигриса в нашей постели».

Она снарядила небольшую экспедицию в сторону гор. Поехать с ней вызвался сэр Леммарт: ершистый рыцарь сразу же становился ласковым, как собака, когда ему представлялся шанс хотя бы взглянуть на драконов.

— Напрасно надеешься их увидеть, — проворчала Гидра, которой Энгель для этой поездки выдал Луня. Синеватый конь дёргал шкурой, отгоняя комаров, и дорога вывела их совсем не в горы — лишь на холм к северу от Мелиноя. — Мне просто нужно место, откуда они будут, скажем так, ощущаться.

— Я, кажется, пропустил момент в Кодексе Доа, где они могли общаться с драконами на расстоянии, — проворчал сэр Леммарт и спешился первым, чтобы проверить, нет ли в траве ядовитых лягушек или змей. Он расстелил для диатриссы свой плащ и сел на него вместе с ней без приглашения.

Гидра вздохнула и прикрыла глаза, представляя, как там, в той пещере в горах, Мордепал дремлет под боком у Сакраала. Похоже, он действительно дремал. В пальцах девушки началось осязаемое покалывание — боль от старых ран — а в мышцах разлилось тягучее нежелание движений.

«Похоже, Мордепал не готов к подвигам», — признала она и проморгалась, возвращаясь в себя. Она не помнила подобных уроков у Тамры, но пережитое с драконом единение напрашивалось само собой: необязательно было видеть его, чтобы ощущать его. Разумеется, это налагало определённые ограничения, и Гидра не могла разбудить его или почувствовать его в полной мере, но переживать драконью боль во всей красе ей не то чтобы и хотелось.

— Так как, получилось? — нетерпеливо поинтересовался Леммарт. Она взглянула в его любопытное лицо, обрамлённое непокорными кудрявыми прядями, и проворчала:

— В целом да. Но я не могу сказать, как скоро он соберётся в бой снова.

— Если б ты могла, я бы решил, что ты ведьма!

«Где проходит эта граница? Тот, кто нашёл общий язык с драконом, сам в чём-то маг, ведь принципы колдовства и доа многим схожи. Но я, похоже, немало упираю на первое ради второго. Как и, наверное, Тавр».

Она смутилась и посмотрела на свои штаны для верховой езды.

— Я не знаю, отчего так, — призналась диатрисса. — Всё, что связано с драконами, крайне далеко от человеческого. Да и вообще объяснимого.

— Это правда, — согласился Леммарт и привычно вложил колосок луговой травы себе в рот. — У всякого крылатого существа четыре конечности: две лапы и два крыла. Но у драконов их шесть. У всякого чешуйчатого крокодила или ящера волос нет, но у драконов — есть гривы и даже бороды. У всего живого внутри самое опасное — это разве что яд, а в них хранится будто бы что-то горючее, что не убивает их, а служит им оружием. Но если ни одно существо не использует голос как оружие, то легендарное драконье пение, как утверждают учёные, производится теми же усилиями, что и пламенный выдох. Наконец, драконы не вписываются ни в одну из классификаций животного мира, ведь они, по сути, имеют не только свой язык, но и свою логику. И когда они, кажется, ничего не понимают в твоих словах, спустя миг они распознают тончайшее оскорбление в стиле колкости дворцовых дам, чтобы сожрать тебя.

Гидра покровительственно посмотрела на Леммарта. Отвратительный в своей ветрености и нахальстве, капитан иксиотов превращался во вдохновлённого, увлечённого мальчишку, стоило только заговорить о драконах.

«Я тоже всегда была такой», — призналась себе диатрисса. — «Но, если б я тоже начала рассуждать о таких тонкостях, отец бы догадался, что я лазила в его книги, и вынул бы мне глаза».

— Мордепал и Сакраал дали потомство, — заметила она. — Когда их детёныши вылупятся, может, один из них решит с тобой подружиться.

Леммарт посмотрел на неё с такой тёплой благодарностью, что ей стало неловко. «Об этом он мечтает на самом деле, а не о земле и титулах».

— Драконы поют, когда ищут себе пару, — продолжила Гидра задумчиво. — Но я не помню, чтобы кто-то упоминал пение Мордепала и Сакраала.

— Возможно, их пара образовалась довольно давно, — отозвался Леммарт. — А может, к слову, Сакраал и в горы-то ушёл именно для того, чтобы свить гнездо…

— А Мордепал разозлился, когда понял, что Астрагалы будут пытаться связать его лётным браком вместо того, чтобы дать ему должную для родителя свободу!

— И, окатив Дорг огнём, он улетел на север, чтобы охотиться для Сакраала.

Гидра поражённо посмотрела на Леммарта.

— Ранкар да выбьет мне зубы, если ты не прав! — воскликнула диатрисса. — Да ты действительно понимаешь драконов не хуже доа!

— Не смущайте меня так, Ваше Диатринство, — закокетничал Леммарт.

— Тебя невозможно смутить, не выдумывай!

В приподнятом настроении они поехали обратно. Однако по пути через сельву, дождевые леса близ Таванды, Гидра обратила внимание на белые облака лилигрисов, что залегли в низинах, которые притапливало зимой. Невинные белые фиалки с синими полосками казались обычными цветами. Если верить легенде, когда-то этот лес был полон телами тигров, которых оплакивал Мелиной.

«Или это были не тигры?» — поёжилась диатрисса. Лхам умел напомнить о себе даже в столь приятный, солнечный день.

Однако тени страхов таяли, стоило ей вновь ввечеру воссоединиться с Энгелем. Они рассказывали друг другу о своих успехах за день, но рассказы эти переходили в нежности, а нежность — в страсть. А страсть, достигнув пика, вновь переходила в разговоры.

— Я пообщался с Иерофантом Мсарой перед его отбытием на Дорг этим утром, — поведал ей Энгель, разбирая её короткие волосы рукой, когда они оба лежали под альковом окон. Ночь смотрела на них из замкового двора, и ни один козодой не смел вмешиваться в их беседу. — Он скрытен до невозможного, но об убийствах знает.

— Мог бы поделиться своими мыслями, — проворчала Гидра недовольно. Но в тепле диатрина ей было слишком хорошо, чтобы сердиться по-настоящему.

— Мог бы, но он предан своему делу и старается отгородить мирян от ужасов тёмной магии. Так что пришлось довольствоваться его заверениями о том, что он сам имеет некоторые догадки насчёт колдуна, который приманивает Мелиноя, и в нужный момент скажет своё слово.

— То есть, как всегда, это пустой трёп.

— Не ругайся, моя луна, — проурчал Энгель и поцеловал её в макушку. — Люди и так тебя опасаются. Все мои усилия будут бесполезны, если ты всегда будешь так сурова. Диатрис Ландрагора Суровая.

— Диатрис?…

— Завтра мы отправляемся в Рааль. На коронацию.

«Ох, ну и чудеса со мной происходят в последнее время», — подумала Гидра и тоже поцеловала его — но не в волосы, а прямо в бледные губы.

Сборы были очень волнительные. И хотя Гидра предполагала, что для дальнейшей жизни они с Энгелем оба, не задумываюсь, предпочтут Лорнас, она всё же не была уверена, что они вернутся в Мелиной до решающей битвы.

«Мордепала придётся приманивать колоколом, потому что моя мысль едва ли улетит так далеко за море».

Гидра сложила с собой свои самые нарядные сари, свой гримуар и украшения, подаренные Энгелем, среди которых были серьги в виде месяцев и ожерелье с двумя камушками — кошачьими глазами; посокрушалась ещё о том, что пропала вышивка Бархатца; и была в целом готова. Как ни странно, все прочие — и Леммарт, и Аврора, и сам Энгель — оказались куда менее расторопными. Поэтому она, утомлённая беготнёй слуг вокруг себя, села в галерее первого этажа с видом на сад.

И прикрыла глаза — всего на минутку. Но этого было достаточно, чтобы её подхватил странный, ни на что не похожий сон.

Она была в нём крошечной, но у неё были огромные лапы. И уже несколько дней кряду она ждала только одного: когда приоткроется тяжёлая кованая дверь. Выйти из-за неё можно было через щель под потолком, но до щели той было никак не допрыгнуть снаружи — поэтому попасть можно было только тут.

И она попала, когда ноги какого-то неповоротливого великана дали ей такую возможность.

Дверь жутко громыхнула за спиной, но Гидра и ухом не повела. Прошлась по полу, отряхивая лапки от пыли. И запрыгнула на стол, где остались открытыми несколько книг. Те были покрыты непонятными закорючками. Но Гидра напрягла весь свой разум и медленно, по слогам, разобрала: «Печати Тигрового Лхама».

Голова разболелась всего от одной фразы. Но она пряданула ушами и села прямо на книжный разворот, рассматривая картинки.

Первой была нарисованная от руки колба с тёмным содержимым.

«Кровь», — гласила она. — «Печать, что кровью собственных детей запечатала его, и лишь ею же и может быть снята».

Затем была ласточка — известное в Рэйке изображение души.

«Дух», — была подпись. — «Печать, что церковными клятвами запечатала его, и лишь ими же и может быть снята».

Последней был череп. Ни человека и не тигра — просто некий образный череп.

«Плоть», — гласил данный рисунок. — «Печать, что обретением плоти запечатала его, и лишь рассеиванием её может быть снята».

«Я же кошка, я ничего не понимаю», — подумала Гидра и невольно издала недовольный мявк. Посмотрела по сторонам, повертев хвостом. Но затем снова попыталась сосредоточиться на словах.

«Великая сила, но и великая опасность заключена в Синем Тигре для рода человеческого. То не дракон, что стал человеку союзником и братом; то вечно ждущая своего часа месть, непрестанно ищущая, как освободиться от святых обетов, чтобы вновь править побережьем, приведя всё прославленное королевство к неминуемому краху».

— Мяу, — вновь вырвалось изо рта. И дверь со страшным грохотом распахнулась.

— Опять ты, проказница!? — прозвучал возмущённый голос. — А ну, кыш!

Монах в зелёном погнал её, и, в панике ища щель для выхода, Гидра очнулась. Никто даже не заметил, как она несколько минут сидела на скамеечке, прикрыв глаза. Слуги всё так же суетились с сундуками, их топот долетал досюда, как и раньше.

«Я была кошкой, одной из тех, что решилась исполнить мою просьбу!» — думала Гидра взволнованно. — «Я видела её глазами и даже могла читать. Воистину, доа — это ещё и маг! Или маг — это доа…?»

Она встала и взволнованно заходила взад-вперёд по галерее, раздумывая над тем, что узнала.

«Иерофант Мсара сказал, что две печати уже сняты — Кровь и Дух. Сам Мелиной говорил, что принёс брачную клятву, чтобы освободиться от тех, что сковывали его. А Иерофант Рхаат утверждал, что женщины погубят Рэйку. Но…»

Задумавшись, она прислонилась к одной из колонн с тигровым рисунком. И посмотрела прямо перед собой.

«Как Мелиной может быть скован плотью, если, напротив, он призрак? Может ли это означать Энгеля? Было бы странно, ведь Энгель немногим старше меня, а печати существовали века. Значит, есть что-то, что держит его… и он ищет пути разбить последнюю цепь своих оков».

Ох и жутко это звучало. Гидра подумала, что ей следовало бы настоять на помощи Иерофанта.

«Он не хочет, чтобы я что-то знала из-за того, что я женщина. Но соблазны Мелиноя против меня бессильны. Это чудовище не посмеет отнять у меня то, что я люблю. И тех, кого я люблю, тоже».

— Гидра, ты идёшь? — прозвучал из холла голос Энгеля.

— Да-да! Минутку! — она расправила свой подол и сделала крюк через кухню, где повелела серую кошку, что явится за угощением, наградить настоящим рыбным пиром — и дать придворный чин.