Глава 11
В опустевшем зале осталось шесть человек. Кроме Черноклюва, Ламма и Бабурнина ещё Влатис и Фауст, первый кандидат по биологии, второй защитил докторскую по квантовым разработкам. Оба спокойные, эрудированные и, главное, настолько влезшие в проблемы трансгуманизма, что его победа приоритетнее даже собственных работ в НИИ.
– Всем сесть, – велел я нарочито строго, чтобы ни у кого не было сомнений, сейчас почешем языки и разойдёмся, – и раскрыть дневники. Что имеем на сегодня?
Фауст сказал вежливо:
– Мир на краю гибели, это понимают даже некоторые демократы, а то и либералы. Ещё до снаппера войны полыхнули в трех местах планеты, теперь уже восемь стран воюют, ожидается… ну, сами знаете. Нет, не Третья Мировая, нечто похуже. Даже определения такого нет. Снаппер вроде бы вмешался, боевые действия притихли, но это отсрочка, понимают все, даже некоторые в «Воле Народа».
Он умолк, я кивнул и сказал негромко, нас мало и все свои, убеждать не нужно:
– Народы нужно срочно собирать в один кулак. Но… как?
Некоторое время помолчали, все понимаем, мир может спасти только централизованное правительство. Отдельные государства со своими режимами, целями и своей идеологией могли быть только в безтехнологичном мире. В смысле, с технологиями среднего века или века Просвещения. Но не в мире, где каждый может создать ядерное оружие и загрязнить планету так, что остальные задохнутся.
Черноклюв шумно вздохнул, сказал с уникальной скорбью русского патриота:
– Спасение в глобализме, но вот если бы вся власть в мире принадлежала России…
Бабурнин поежился.
– Мне что-то стремно от такой возможности!
Черноклюв сказал нехотя:
– Да, пришлось бы скорешиться с рептилоидами из-за океана. Плюс в Совет Мудрых втащить умнейших людей планеты. Не слишком много, будет бардак, но с десяток управляющих и с одним диктатором. Жаль, буду не я, все бы у меня ходили строем и с песней!
Первым оживился Влатис, прекрасный исполнитель, принялся развивать идею:
– В мировой президиум с правом совещательных голосов можно сотню, но во главе должен быть один, который рулит жестко и без колебаний! Жизни на планете осталось, по расчётам ученых, на семь-девять лет, а само человечество с высокой долей вероятности может исчезнуть через пару лет хоть из-за глобального ИИ, хоть из-за новых вирусов, что пацаны сейчас учатся делать в школьных лабораториях…
Я похлопал ладонью по столу.
– Тихо-тихо, ишь крылья распустили!.. Если не выиграем выборы, всем нам крышка ещё раньше. Как и человечеству.
– А если и победим, – сказал Фауст грустно, – кто нам позволит рулить? Так что Рагнарёк или Армагеддон… какая разница? Это только мы знаем, что вот-вот рухнет всё, а народ живёт, будто ничто не изменилось и никогда не изменится!
– Народ должен быть доволен, – изрек Черноклюв. – Меньше знаешь – лучше спишь и голосуешь, как подсказывают.
Аркадий промолвил томным, как вечер над Версалем, голосом:
– Вообще-то мы слишком интеллигентны, чтобы рулить такой мерзкой страной…
Бабурнин перебил быстро:
– А если? Снаппер всё перевернул!
Он манерно пожал плечами.
– Политика – это минное поле, а мы не саперы в бронезащитных скафандрах. Интеллигенты – самые тонкокожие существа в мире, эвглена зеленая перед нами носорог в толстой шкуре. Даже, если вдруг наберем больше всего голосов, нас всё равно задвинут.
Бабурнин сказал злобно:
– Пусть попробуют! Теперь интеллигенты ещё те, и сами в зуб дать могут.
Я слушал их, мелькнула мысль, что совсем недавно стремительно растущей промышленности была нужна большая, просто огромная масса населения. Чем больше – тем лучше, но сейчас как-то резко стало необходимо не количество, а качество. Потому как ни доказывают ученые, что снаппер дело рук природы, в народ пошли жуткие слухи, что мировая закулиса в каких-то сверхтайных лабораториях сумела создать и выпустить в мир такой смертоносный вирус, чтобы всех уморить, а самим остаться.
Ладно, слухи слухами, а что делать трансгуманистам, если вот так сложная ситуация сама возносит нас к вершинам власти?
Аркадий сказал манерным голосом:
– Уинстон Черчилль, умнейший наш враг, однажды сказал: «Лучший аргумент против демократии — это пятиминутная беседа со средним избирателем».
Я так и представил его в парике, с напудренным лицом и наклеенными мушками, да ещё и обмахивающегося веером, любителем мальчиков, но как раз он самый яростный противник этих демократических свобод, а геев не называет иначе, как пидорасами.
Да, мы тоже, как и Черчилль, успели наобщаться с простым и очень простым народом, но аристократы нам ещё отвратительнее, мы понимаем и оправдываем санкюлотов, что тащили аристократов на гильотину только за то, что те аристократы.
Потому трансгуманисты ни те, ни другие, мы та новая аристократия, которая обожает работать, которая создает науку и высокие технологии, а на все те ценности, что пришли из тёмных веков, смотрим как на грязь, прилипающую к нашим подошвам.
Фауст с работающим планшетом в руках подошел тихонько сзади, шепнул:
– Наш рейтинг продолжает подниматься. Правда, не за счёт того, что вдруг стали такими замечательными, просто у противника продолжается падеж…
Я поморщился, но если даже интеллигентнейший Фауст употребил, значит словцо уже входит в лексикон.
– Важен результат, – напомнил я. – Если у них падеж, а у нас нет, значит мы выбрали правильный путь, а они нет. Ты просчитал, что дальше?
Он сел рядом, придвинул ко мне распечатку на бумаге. Я всмотрелся, брови поползли вверх.
– Ого!.. Это уже опасно.
– Надо думать, – сказал он шепотом, – что делать, если такой сценарий вдруг хоп – и вот он? Наша партия не потеряла ни одного человека, в то время в других потери достигают половины!
Яфет уточнил педантично:
– Но даже оставшиеся половинки нас задавят числом.
– А вот тут ты пальцем в небо, – сказал Бабурнин с великим апломбом. – Зато в самую середку. Вот данные на сегодня: наши приемные пункты ломятся от желающих вступить в нашу партию!.. Кроме того, решает не количество членов партии, а сколько за нее проголосует. Так что, это среди членов партии потери от пятой части до половины, а среди их избирателей процент смертности достигает восьмидесяти процентов!
– Тихо-тихо, – сказал я, – это меняет дело. За нас уже больше голосов, чем за «Демократию с человеческим лицом», а вчера мы обошли «За Советскую власть без коммунистов»?
– Обошли, – подтвердил Бабурнин. – Остались только «Воля народа» и «Воля простого народа».
– А «Волю очень простого народа» ещё не создали? – уточнил я.
Черноклюв гулко хохотнул.
– Подискутировали, решили пока повременить. Но только потому, что в нее многие перебегут из «Воли народа» и «Воли простого народа», а это всё-таки правящие. Но потом вполне могут и создать.
– «Воля простого народа» слабеет с каждым часом, – доложил живо Бабурнин. – За них всегда голосовал самый что ни есть плебс, а там большинство жиртрестов, ностальгирующих по Сталину и Берии. Кто ещё сможет… проголосовать сегодня, завтра уже… не сумеет. Их списки тают.
Он, как и большинство, избегает слова «смерть», «умерли», «помрут», это как на войне, где не убивают, а зачищают территории, а также уничтожают… нет, не людей, это негуманно, а всего лишь живую силу противника, её можно и нужно в силу целесообразности и священного долга перед Отечеством.
Офис покидали поздно, на улице ночь, фонари горят настолько тускло, что звездное небо видно во всей красе. Моя охрана моментально оказалась рядом, но не мешают трансгуманистам со мной общаться, хотя и следят за их руками.
Со мной Бабурнин и Черноклюв, остальные ушли раньше, мы спустились со ступенек на асфальт, притормозили, а то по улице несется крупный внедорожник черного цвета.
Стоим, давая ему дорогу, телохранители выдвинулись вперед. Автомобиль резко остановился перед нами, передняя дверь распахнулась, выскочил крупный высокий мужчина в тёмном костюме, цепко ухватил меня под руку.
Мои телохранители моментально выдернули из скрытых кобур пистолеты.
– Что вам надо? – вскрикнул я.
Черноклюв и Бабурнин выдвинулись вперед, пытаясь защитить меня, но меня уже молниеносно подтащили к задней двери. За спиной я услышал какую-то борьбу, но автомобиль распахнул заднюю дверь, мужчина быстро и умело втолкнул меня вовнутрь, оттуда протянулась рука и помогла мне опуститься на сиденье.
Впихнувший меня влез следом, я оказался зажат на заднем сиденьи между двумя мощными мужчинами, в которых без труда можно узнать военных, хотя и одеты в гражданскую одежду.
Автомобиль тут же сорвался с места, я ошалело посмотрел на сидящего рядом человека. Немолод, лицо интеллигентное, но глаза выдают, что их хозяин провёл жизнь вовсе не в поездках на шашлыки, а в отпуск если вообще не ездил, а если и ездил, то не в Турцию, а в так называемые «горячие точки».
– Всё в порядке, – сказал он настолько мягким голосом, что я услышал в нем щелчок передергиваемого затвора. – Служба сработала в штатном режиме.
– А мои, – проговорил я осевшим голосом, – люди?
– Вы о бодигардах? – уточнил он. – Им сейчас объясняют, что у нас общее начальство. Всё в порядке!
Автомобиль мчался с проблесковым маячком, а в боковое зеркало я увидел, что за нами прет мощный джип.
Кое-как восстановив дыхание, я переспросил слегка подрагивающим голосом:
– А вы чья служба?
Он пояснил ровно:
– Служба безопасности.
– Ого, – сказал я. – То-то мне чудилось в последнее время, что за мной следят.
– Охраняют, – поправил он. – Хотя некоторые уже следят. А вы что ожидали? Ваша партия рванула по рейтингам просто не знаю как. Многие вздрогнули.
Он улыбнулся, хорошей чистой улыбкой, но только губами, глаза смотрят вдумчиво и серьёзно.
– А зачем следят? – пробормотал я. – Наша партия в самом низу рейтинга…
Он покачал головой.
– Сейчас аналитиков, как дворовых собак. И большинство указывают на ваше лидерство, господин Ропуха. Вы догоняете ведущие партии, словно ракета с ядерным двигателем!
– Лестно, – сказал я опасливо. – А у ваших аналитиков не завышены ожидания?
Он улыбнулся, покачал головой.
– Сами знаете, вы сейчас на коне. Белом, а не том, что в пальто и сферическом вакууме. А мы заинтересованы, чтобы не разбились в бешеной скачке.
– Мы?
Он сказал просто:
– Я Карбышев, глава одного из оперативных отделов ФСБ. У нас и вычислительные мощности самые-самые в стране. И народ с ай-кью примерно в сто десять, если брать в среднем. Мы не трансгуманисты, разумеется, но ваши идеи и стремления понимаем, даже в какой-то степени разделяем. Мир стремительно меняется, а мы как будто вмерзшие в лед лягушки. Даже в нашем аналитическом отделе, где все понимают, мало кто готов поднять задницу из теплого кресла…
Я спросил с изумлением:
– Вы разделяете наши идеалы?
Он пожал плечами.
– Думаете, мы не передавали наверх наши предложения? Но в мире, где всё направлено на удовлетворение благополучия населения… ну, вы понимаете.
– Понимаю, – обронил я всё ещё с непониманием. – Но что заставляет вас оказывать нам помощь теперь?
– Снаппер ускорил ломку, – пояснил он, – ломку нынешнего общества… и вообще много чего. И облегчил вам работу. Без снаппера ломать пришлось бы дольше, и, не знаю, успели бы до Большого Бабаха. А так есть шансы.
Я посмотрел на него в упор.
– Мой дом в другой стороне.
Он обезоруживающе улыбнулся.
– Заскочим тут по дороге в одно место. Нужно переговорить, а потом доставим домой. Не беспокойтесь, но вы сами вступили на поле, где несколько иные правила, чем для простого человека. Или, как у вас говорят, для очень простого.
Всё знает, мелькнула мысль. Если у нас и нет засланного казачка от них, то разве что из-за нашей незначительности, но специализированный ИИ из нашей прослушки наловит о нас характеристик достаточно.
– Если всё понимаете, – сказал я, – что у нас творится, то почему сами молчите?
Он ответил бесстрастно:
– Мы исполнители. И на службе. Иногда выступаем с инициативами… но их наверху не поддерживают, так как главное у нас – благополучие простого человека. Который, как вы говорите, только жрет, пьет и загаживает планету.
– Ну да, – сказал я, – это говорим мы. А вы?
Он молча улыбнулся, но смолчал.
– Понятно, – сказал я, – сейчас этого простого всё равно многовато. Нехорошо так говорить, но что правда, то правда. Даже столько народу, что осталось после снаппера, многовато для процветания современного общества. Слишком много… лишних.
Он смотрел на меня с живейшим интересом.
– У вас даже голос не дрогнул, хотя произнесли такие правильные, но страшные для нашего общества слова! Вот потому я и дал команду своему отделу обеспечить вам хоть какую-то защиту. Не дожидаясь указаний сверху.
– А такое не наказуемо?
Он сдвинул плечами.
– Наказуемо. Но не слишком уж. Могу провести по статье учений.
Я поднял взгляд на зеркало заднего вида.
– А та охрана, которую нам прислали… Это был кто?
Он сказал небрежно:
– Из частного охранного агентства. Они нам не конкуренты.
Автомобиль остановился в ночи перед тёмным зданием, даже фонари на столбах не горят, вот уж конспирация. Даже не понятно, привезли меня в главное здание, или в одно из засекреченных мест, где у них проходят встречи с тайными агентами. Или куда возят для изощренных пыток.
Телохранитель, что сидит рядом с шофером, выскочил первым, огляделся, подошел к задней двери и быстро распахнул. Телохранитель справа вылез, снаружи подал мне руку.
Когда я выбрался из салона, Карбышев тут же оказался сзади, так и провели меня, прикрывая телами со всех сторон, к подъезду, где тут же распахнулась дверь, словно нас отслеживают всё время.
Короткий пустой коридор, только камеры наблюдения, защищенные бронестеклом, у третьей от входа двери Карбышев постучал и тут же, ухватившись за изогнутую ручку, повернул её и распахнул дверь.
– Прошу, Константин Васильевич.
Все кабинеты в чем-то одинаковы, этот обманчиво похож на кабинет менеджера среднего звена, такой же стол, раскрытый ноут, старорежимная мышка на коврике, за спиной на тумбочке кофемашина Jura, всё как в офисе, каких по стране тысячи.
Из-за стола навстречу поднялся высокий худой человек в гражданском костюме, произнес максимально приветливо:
– Константин Васильевич?.. Мы вас ждали, я Вахмистров, глава ФСБ. Прошу вас, присаживайтесь. Я знаю, вы очень заняты, потому не задержу вас надолго.
Я прошел через кабинет к столу, по эту сторону легкое удобное кресло, сел, не отрывая взгляда от лица главы ФСБ. Немолод, под глазами мешки, почки шалят, но больше видна усталость, снаппер вряд ли унес важную часть кадров, разве что канцеляристов проредил, но страну тряхнуло и продолжает трясти, уже крупные нарушения в логистике, часть заводов перешла в режим четырёхдневной работы, оппозиция поспешно устраивает акции, митинги, протесты, и хотя власть не виновата в снаппере, но виновата во всем остальном, как англичанке не воспользоваться ситуацией и не подогреть протестные настроения?
– Извините, – произнес он уже без улыбки, – за неожиданность, но вам пора узнать, что вами заинтересовались слишком… многие. Потому я бы посоветовал вам не совершать… ну, незапланированных рейдов ни в театры, ни на танцы.
Тут он улыбнулся, дескать, понятно же, на танцы не пойду, но и в лес на охоту ехать не стоит, слишком легко подстрелить конкурента.
– Вы уже несколько дней, – сказал я, – как присматриваете?
Он кивнул.
– Присматривали. А теперь, когда вы практически догнали ведущие партии, переходим к следующему этапу.
– Ох, – сказал я, – что-то мне совсем не по себе.
– К режиму охраны, – пояснил он и улыбнулся. – Это не больно, поверьте. Меня самого охраняют, но вот от простуды не уберегли. В общем, вам придется вести себя, как охраняемому объекту.
– Это… как?
Он улыбнулся.
– Окна держать зашторенными. Соблюдать некоторые правила… Да что вам объяснять, с вашим высочайшим ай-кью вы сами всё понимаете! Уверен, недопонимания не будет. Вас сюда привезли просто для того, чтобы у вас не было недоумения при виде слишком плотной опеки… Чаю, кофе?
Я поднялся, отвесил легкий поклон.
– Меня ждут, будут волноваться, если задержусь.
– Вашим помощникам, – сообщил он, – уже пояснили, что у партии с высоким рейтингом появляются не только возможности, но и обязанности. Порой обременительные. К сожалению, от пули снайпера защититься трудно, а вот от дураков с ножом или пистолетом вас наверняка прикроют. Доброй ночи, Константин Васильевич. И сами себя берегите! Не мешайте охране.
Я вышел из подъезда, оба охранника тут же провели меня в автомобиль. Думаю, на крышах домов, откуда так удобно расстреливать выходящих, дежурят свои антиснайперы.