Меня зовут Виктор Крид

Глава 65

Стоять и чесать репу, глядя на неожиданный результат своих действий. Сколько раз уже такое со мной было? И не посчитаешь. Говорят, мудрость приходит с возрастом… но, видимо, ко мне возраст приходит один.

Машина, на которую упало отправленное мной в полёт тело, оказалась… нашей. Той самой премиум-тачкой, на которой мы сюда приехали. Ровно по середине её крыши распластался в живописной позе труп Правителя Мадрипура, промяв её и заставив повылетать разбитые в дребезги тонированные стекла из окон по всему кругу — шестнадцатый этаж, не шутка.

Рядом со мной стоял и точно так же чесал репу водитель. И выглядел он… как Клинт Бартон. Только очень-очень молодой. Буквально, мальчишка ещё. Лет восемнадцать, не больше.

А вокруг начинал собираться народ, слышались полицейские сирены…

Я опустил от затылка руку, воровато оглянулся по сторонам, сунул руки в карманы, сделал вид, что вовсе тут не при делах, тихонько двинул оттуда, пока Нколь не спустилась…

Неторопливо до ближайшего угла, а дальше, чуть ли не бегом к ближайшей стоянке такси, благо стянуть в той толпе зевак, что начинала собираться возле машины, пару кошельков не составило большого труда.

Ну а что? Мои «честные» баксы остались в гостинице. Как-то я не подумал, что в нынешней поездке мне может пригодиться наличка, а тут такой форс-мажор… ну, а сноровка есть, да и навыки надо иногда тренировать, что б пальчики не забывали, да…

И всё же я был прав! Распутин буквально загорелся Айкидо. Он влюбился в него с первого шага на татами. По его взгляду я понял — это истинная страсть. Парень нашёл себя.

А я нашёл нового Главу Федерации Айкидо Айкикай Советского Союза. И пофиг, что у него нет даже начального шестого Кю по этому виду БИ. Подобная мелочь не имеет для меня решительно никакого значения. Главное: страсть! И в Петьке эта страсть есть. А значит Главой Федерации ему быть. А пояса… ерунда. Оставлю его в Хомбу додзё на год с приказом командования — и пусть только попробует вернуться в Союз через этот год без первого Дана!

В Танабе я летал один. Если не считать Наташу. Без её сопровождения, её и ещё одного парнишки из японской госбезопасности, мне было не разрешено перемещаться по стране. Об этом мне сообщили вечером того дня, когда Курохаги не научился летать.

Дело, конечно, закрыли, так как Шинген — якудза, а они «сор из избы не выносят» и «с фараонами не сотрудничают». Все свидетели в один голос заявили, что у бедного Хидеки случился нервный приступ, перешедший во временное помешательство, которое закончилось тем, что он разрыдался, как девочка, разбежался, протаранил своим лбом окно и полетел вниз с шестнадцатого этажа.

С чего произошло помешательство? Невеста разорвала помолвку и ушла к другому. А он её так любил, так любил!.. Бедный, несчастный Хидеки. Тонкая, чувствующая натура…

Но Наташа сказала, что её попросили ни на шаг не отходить от меня, чтобы поберечь нервы подобных «натур». Новые скандалы с моим участием ни Японии, ни Союзу не нужны. А то, что моя одухотворённая интеллигентная рожа, если оставить её без присмотра, может довести до «нервного срыва» ещё парочку «тонких, чувствительных натур», почему-то никто даже не засомневался. Даже обидно как-то стало: я ж не зверь какой, на людей не бросаюсь… просто так.

Вообще, если бы этот Хидеки был гражданином Японии, то дело могло так быстро и не закончиться, но он не был. А Правитель Мадрипура… пиратского острова-государства… да срать на него хотели, что в Японии, что в Союзе. Одним бандитом меньше. Там вон уже через полчаса после происшествия, новый правитель объявился: та самая дамочка, что на «сватовстве» присутствовала. Офелия Саркисян, кажется. Если ничего не путаю. Её ещё Гадюкой за глаза называют. Не суть, в общем.

Но меня всё равно вежливо попросили так больше не делать. И без сопровождающих не ходить.

Хотя, был один человек, который не так легко отнёсся к этому происшествию. И этот человек — Стив Роджерс.

Но на его тяжёлый осуждающий взгляд я ответил своим и спросил: «А что ты вообще знаешь о Хидеки Курохаги? И о Мадрипуре?». И, если судить по слегка изменившемуся выражению его лица и появившейся задумчивости в глазах, то ничего он не знает ни об одном, ни о другом. Тогда я добавил: «Узнай. У Фьюри». Собственно, на этом наш разговор завершился. В тот день.

На следующий, я летел в Танабе на частном самолёте Старка в сопровождении Наташи и Тацуми — так звали сопровождающего от японской стороны.

К могиле Морихэя я ходил один. Сопровождающих уговаривать оставить меня не пришлось. Хватило одного долгого тяжёлого взгляда, чтобы они, быстро посоветовавшись, пришли к выводу, что уж на кладбище-то пугаться меня точно некому. И, что лучше они подождут внизу.

Я просидел там, до самого вечера. Просто сидел на лавочке и молчал. На самом деле, мне нечего было сказать Учителю. Мне просто его не хватало. Рядом с ним было так… спокойно? Нет. Спокойствие — это не то. Не то, что ощущалось рядом с О-Сенсеем. Временами этот седовласый ребёнок умудрялся выводить из равновесия кого угодно своими выходками. Но рядом с ним было… светло? Да — Светло. Пожалуй, именно так.

Да. С ним было светло. И сам он был Светом. Ярким, задорным, не оставляющим равнодушным, обжигающим и ласково согревающим одновременно. Мне этого не хватает.

Странно: миры разные, а могила О-Сенсея и щемящее чувство, что наполняет душу возле неё, наполняя легкой грустью и вызывая улыбку одновременно, такие же. Интересно, когда я приду на это место через сто лет, оно изменится, это чувство? А через двести?

Назад я шёл тихий и молчаливый. Оно и так-то я не слишком разговорчив, а тут и вовсе…

— Вы знали его, Виктор Иванович? — следующим утром, в самолёте, который летел на Акинаву, всё же спросила у меня Наташа. Она сидела в соседнем со мной кресле, тогда как Тацуми расположился в противоположном конце салона и смотрел в иллюминатор.

— Знал, — ответил я и тяжело вздохнул. — Восемнадцать лет. Я знал его восемнадцать лет. Каждая секунда того времени — бесценна.

— Восемнадцать… — медленно повторила Наташа. — А сколько вам? Сколько вам лет, Виктор Иванович? Если не секрет.

— Ты же видела мой паспорт, — пожал я плечами. — Дата рождения там верная. Плюс-минус год. Так что… двести семнадцать вроде бы. А тебе?

— Двадцать девять, — сказала она. Потом замялась, но всё же спросила. — А каково это жить… долго?

— Долго? Не знаю. Мне всего лишь двести семнадцать, — улыбнулся я. Наташа сердито вздохнула. Помолчала.

— А если серьёзно? — решила не отступить она.

— Я серьёзно. Моей жене несколько тысяч — вот это вот долго! А мои двести… ни о чём. Не думай об этом. Просто живи, — помолчали.

— А зачем вы это сделали, Виктор Иванович? Зачем сделали нас… такими? — тихо задала вопрос Романова. Вопрос, который, видимо, очень давно её беспокоил.

— А остальные ребята знают? — задал свой встречный.

— Нет. У них нет допуска. Только я, так как была на той вашей встрече.

— Зачем? — повторил её вопрос и вздохнул. — Другу пообещал. Перед его смертью.

— Другу?

— Авраам Эрскин. Мой друг. Он придумал эту «сыворотку» и эту диету, — глядя на облака, проплывающие внизу, за иллюминатором, проговорил я. — Он очень хотел подарить свою работу людям. Всем людям. На всей земле. Я подарил.

— Но ведь Союз — не вся земля?

— Союз — начало. Год-два, и диета Эрскина вырвется за его границы. Такой секрет не удержать вечно. Особенно, после Олимпиады.

— Только поэтому? — с какой-то странной интонацией спросила она.

— Да, — ответил ей. — Только поэтому. Никаких сверхцелей. Я простой человек. Пообещал — сделал.

— Но как же тогда «ответственность»? И Экзюпери? — вскинула брови Наташа. — То о чём вы говорили с Иосифом Виссарионовичем?

— Наломал дров — бери ответственность, — снова пожал плечами я. — Если не успел спрятаться…

— Так просто? — снова со странной интонацией спросила она.

— Да, — ответил ей. — Люблю, когда просто.

— А зачем вам на Окинаву? — после десяти минут молчания спросила она.

— На могилу Сенсея.

— Но вы же только что?..

— У меня был не один Сенсей. За двести-то лет, — на этом разговор как-то сам собой и затих. — Их могилы не в одном месте.