Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Глава 30. Разговоры

Зима-пряха растеряла белоснежную шерсть небесных овец. И рассыпавшись по горам и весям, та была легкой, невесомой.

Снежинки кружились в воздухе, и я, радуясь, что могу ощущать холод, ловила их на ладони.

Пальцы посинели.

И губы тоже.

Но мне было хорошо: отступили кошмары, а на душе воцарился несказанный покой. Год жизни? Половина срока уже вышла. И вторая тает день за днем.

Однажды вновь наступит лето, я скину рыжую медвежью шкуру, и тогда…

Не знаю, что будет, но непременно что-то хорошее. И я смеялась, а ветер играл на обледенелых струнах ветвей.

Ты жива, Аану! Снова жива!

Всадника я увидела издали и с трудом удержалась, чтобы не броситься навстречу. Янгар?

Янгар.

На вороном огромном жеребце, который нервно косил лиловым глазом, видимо, чуял близость волков. И гривой потрясывал. Звенели удила, и дорогая, бирюзой украшенная сбруя ловила липкие снежинки. За жеребцом трусила крепкая лошадка игреневой масти, груженая узлами.

— Медведица! — Янгар спешился и, взвалив на плечо тяжелые седельные сумки, крикнул: — Ау!

Голос его, такой громкий и радостный, спугнул синиц. И птахи загалдели, закружились в воздухе. Я же выступила из тени.

— Я тебе подарки привез, — сказал он, глядя на меня. И медвежья шкура показалась слабой защитой от этого взгляда. Янгар же протянул руку. — Пойдем смотреть?

Он поднес мою ладонь к губам, опалил дыханием.

— Холодная совсем…

А потом подхватил на руки, закружил, смеясь.

И небо кувыркнулось, сыпануло серебром.

Было так… радостно.

Только сердце его стучало слишком громко. И я, прильнув к груди, слышала его голос, вспоминала тревожные свои сны.

Горелая башня встретила хозяина скрежетом половиц, словно жаловалась на холод, ветер и мое к ней невнимание. Янгар усадил меня на кровать и бросил:

— Жди.

Он вышел, чтобы вернуться с узлами и свертками. И уходил несколько раз. А когда сбросил на пол последние, то, присев у ног, спросил:

— Может, ты все-таки уедешь со мной? Я купил дом в Оленьем городе. Он, конечно, не чета тому, который был, но… там тепло, маленькая медведица, — моя стопа оказалась в руках Янгара. Он держал ее бережно, поглаживая большим пальцем загрубевшую кожу. — Лед не будет ранить твои ножки. И земля. И…

— Нет.

Я ответила тихо.

Уехать? Искушение велико.

— Я покажу тебе Олений город. Там есть на что посмотреть. На Западном холме стоит храм Ламиике, отделанный солнечным камнем. Издали он сияет, словно… словно и сам из солнца сотворен. А напротив него, отражением, обсидиановый дом Меркку, но туда мы не пойдем, слишком мрачно.

— Нет.

Янгар не слышал меня. Он смотрел снизу вверх, и в глазах его я видела отражение искалеченной души, которая вновь кровила.

— Дворец кёнига… или дом Пехто, куда заглядывают, чтобы попросить для родных лучшей участи… мне, наверное, уже поздно просить…

— Нет, — в третий раз ответила я и, дотянувшись, погладила Янгара по щеке.

Теплая какая…

…и голос сердца отзывается на мое прикосновение.

— Я… не могу, — моя рука попадает в плен его ладоней.

— Почему, маленькая медведица? Если боишься людей, я спрячу тебя от них.

— Не людей.

Он целует пальцы, а я… я отогреваюсь в его дыхании.

— Себя. Я… не хочу никому зла причинить.

И я рассказала ему о гостье, об условии и собственных снах, в которых его убиваю. Янгар слушал, не пытаясь перебить, лишь гладил мою руку.

— Год… — он прижал ладонь к губам. — Год — это не так и много… Налле.

Я вздрогнула.

Янгар знает?

И как давно?

— С первого твоего прикосновения, — ответил он и руку отпустил. — Я не перепутаю тебя с другой женщиной, моя Налле.

Он поднялся и протянул руку к капюшону.

— Позволь?

Нет.

— Не бойся, пожалуйста, — Янгхаар Каапо гладил рыжий медвежий мех. — Я должен увидеть, что я с тобой сделал. Ты… мое зеркало.

И шкура-предательница отозвалась на ласку, съехала на плечи.

— Не отворачивайся, Налле, — пальцы Янгара коснулись подбородка, приподняли, повернули к свету, как назло яркому, жестокому. — Не отворачивайся.

Он отбросил отросшие пряди, которые давно некому было расчесывать и украшать ивовыми листьями. Он наклонился к моему лицу и долго-долго всматривался в него. И я закрыла глаза.

Сейчас Янгар отвернется.

И уйдет.

Хорошо. Пусть уходит. Я останусь одна. И доживу до весны, уже не так и долго осталось. За нею же лето будет. И там как-нибудь…

— Прости, — Янгар коснулся шрама губами. — Прости, пожалуйста… прости.

Мы оба зеркало друг друга. В его глазах мое отражение бледно, перечеркнуто белой линией, словно трещиной. Шрам не исчез. И я сама касаюсь его.

Тонкий какой…

…белый волос, раз и навсегда прилипший к моему лицу.

— Я…

Янгар не позволяет спрятаться. Он разбирает волосы, обнимает, шепчет что-то на языке, которого я не понимаю, но знаю — ласковое, нежное. Он уговаривает меня не бояться.

И страх уходит.

Он просит поверить ему.

Я верю.

Здесь и сейчас, в Горелой башне, под присмотром Великого полоза, который останавливает время для двоих. Его так много, и все-таки не хватает.

Я лежу, обнимая Янгара, который спит. И сон его спокоен. Он даже улыбается, и я касаюсь губ пальцем, провожу, запоминая их очертания. И гладкость щек, сухую кожу шеи, тонкий витой шнур, на котором висит мой давний дар — круглый камень с дыркой.

В груди Янгара живет сердце.

Оно стучит, зовет меня. И рот невольно наполняется слюной. Я вдруг вспоминаю вкус его крови, и солоноватой, и сладкой одновременно.

…а сердце рядом.

…он не успеет ударить вновь.

…и даже не проснется.

…смерть во сне — это почти милосердие.

Смотрю на собственные руки, но пальцы остаются пальцами. И я отстраняюсь от Янгара. А он просыпается.

— Налле?

— У меня другое имя, — отогревшейся в его живом тепле, в его дыхании, мне сложно возвращаться в мой мир. В нем пол Горелой башни холоден, а холод обжигает.

Ничего, вскоре я перестану чувствовать его.

И жару.

И остальное…

— Аану, — Янгар переворачивается на живот. — У тебя рыжие волосы, Аану… яркие, как пламя осенних листьев. И кожа будто золотой пылью посыпана.

Неправда.

— На вкус она как медовые яблоки… а пахнет дымом летних костров…

— Зачем ты это говоришь?

Смеется?

Янгхаар лежит, упираясь подбородком в скрещенные руки. Разглядывает меня.

— Затем, чтобы ты перестала прятаться. Ты подаришь мне сына?

— Я… нежить.

— Подаришь. А лучше двух или трех… и дочку тоже хочу. Пообещай.

— И что тогда?

— Тогда, — он перестал улыбаться. — Я забуду о мести. И отстрою дом. Он будет таким, как я его помню. И даже лучше. Я постараюсь сделать так, чтобы ты была счастлива. А наши дети не знали войны. Пообещай, Аану.

Я бы хотела дать ему обещание.

Дети…

Сын с черными, как беззаконная ночь, глазами. И дочь… и еще сын… двое? Трое? Сколько боги дадут… и Янгар будет любить всех одинаково.

Дом.

Горелая башня, которая очистится от гари. Белыми станут стены ее.

Конюшни, амбары, кузницы…

Огромный зал, где будет собираться семья…

— Аану, — шепотом позвал он.

— Я… не могу.

Обещать, не зная, сумею ли обещание исполнить. Несколько минут тому я думала о том, что готова убить Янгара. И теперь вот… дети, дом — мечта.

Пусть мечтой остается.

Он не стал повторять просьбу и не отвернулся, только в глазах мелькнуло эхо безумия, которое тотчас погасло. Янгхаар потянулся и сел:

— Ты права. Не время еще.

Он вдруг стал собой прежним, диким и злым, черным, что снаружи, что изнутри, как Горелая башня.

— Янгар… — я не знала, как загладить эту рану. — Если я сумею остаться человеком…

— Конечно, сумеешь, маленькая медведица, — его поцелуй был нежен. И горячая ладонь погладил щеку. — А если вдруг передумаешь, то скажи. Я отдам тебе свое сердце. Мне оно ни к чему.

Лжец.

Но от этих его слов горячие слезы подкатили к горлу.

— Тише, Аану, не надо плакать, — Янгар держал меня в своих руках. — Слезы — только вода из глаз… пожалей их.

Жалею.

— Я тебе подарки принес…

Сеть моих волос ловила его дыхание. Моя кожа впитывала его тепло и запах. Мои руки лежали на его плечах и собирали далекое эхо пульса.

— Садись, — Янгар усадил меня на постель. И набросил на плечи не шкуру, но собственный плащ. — Я привез тебе сапожки. Красные. На серебряном каблуке, как и обещал…

…а еще ковры и меха, что толстым слоем легли на камни, защищая меня от холода.

…резные ставни, укрывшие пробоину окна.

…чулки, рубахи, юбки…

…гребни и зеркала.

…украшения.

…пилу и топор, о котором Янгар сказал, что это не подарок, а жизненная необходимость. И позже, в сумерках уже, он вымещал злость на старой осине. Пела пила в его руках. Топор раскалывал деревянные кругляши. И летела мелкая злая щепа, марая свежий снег. А я сидела, любуясь мужем.

Ночь у огня на двоих.

И привезенное им вино, легкое, светлое, почти лишенное хмеля, играет в стеклянных кубках.

Есть хлеб и холодное мясо.

Сыр.

Мед. И сушеные ягоды. Целый мешок орехов… крупы и соль.

— Если хочешь остаться человеком, — Янгар растянулся на полу, и отблески пламени ласкали смуглую его кожу. — То ты должна вести себя, как человек.

Я поняла.

Есть то, что едят люди, пусть бы еда постепенно утрачивает вкус.

Одеваться в неудобную одежду.

И разговаривать.

— Хочу, — я разбираю его косы, и черные волосы ласкаются о мои руки. Янгар закрывает глаза и, доверчивый, засыпает, положив голову мне на колени. И наклоняясь к нему, я шепчу. — И если у меня получится, то… я подарю тебе сына. Или сыновей. Или дочь… обещаю.

Осталась половина срока. Но теперь полгода кажутся бесконечностью…

Янгхаар Каапо остался на семь дней.

Это были долгие дни.

И длинные ночи.

Мы больше не говорили о его возвращении в Олений город, о мести, которую Янгар задумал, о моем сроке и том, что будет, если я нарушу условие богини.

Мы просто жили.

Затерянные люди на краю мира, у самой грани, за которой начинается предвечный океан. И рыба-луна выпрыгивает из него, стремясь вырваться за пределы небесной тверди. Но усилия ее тщетны, и от горя рыба-луна худеет…

…Янгар рассказывает о море, которое дичится пустынных южных берегов. О городе-призраке, что затерян в песках великой пустыни… о самой пустыне… о стране Кхемет, столь же чудесной, сколь уродливой.

…я лежу на льняных простынях и слушаю его истории.

Страшные сказки.

И черная душа Янгара оживает с каждым словом. Мои руки холодны, но он уверяет, что я просто не верю в их тепло. Он засыпает рядом со мной и сны его спокойны. А Великий Полоз присматривает за нами обоими. Он бережет детей.

Так сказал Янгар.

В последний из дней он ушел на охоту. И я, сидя у окна, дышала ветром и до рези в глазах смотрела на следы, оставленные Янгаром, говорила себе, что он вернется.

И вернулся.

Приволок тяжелую оленью тушу. Свежевал здесь же, подвесив на суку. Янгар ловко орудовал ножом, снимая шкуру, а я… я спустилась, чтобы обнять его.

Сказать, как соскучилась за эту недолгую разлуку.

И просто прикоснуться.

Но стоило приблизиться и… запах крови ударил в ноздри. Тяжелый. Густой. И сладкий… я сглотнула слюну.

— Аану? — Янгар вытер пот.

Рубаху снял… и холода не боится… и кожа его блестит на зимнем солнце. Оленья кровь на ней узорами.

— Аану? — отложив нож, он шагнул ко мне.

Рот наполнялся слюной, а сердце… его сердце стучало так громко, что я едва не оглохла.

— Нет!

Он остановился.

А я попятилась. Нельзя подходить ближе.

— Аану, все хорошо… — Янгар медленно опустился на корточки и, зачерпнув горсть снега, принялся тереть руки. — Все хорошо, моя медведица… не убегай. Только не убегай.

Снег унес и кровь, и запах ее.

— Давай вернемся домой? — предложил Янгар и нож отбросил.

Что он делает?

А если я не удержусь? Если заберу его сердце?

…он сам сказал, что сердце и так принадлежит мне. И обняв Янгара, уткнувшись в смуглую его шею, я плакала о том, чего не могла изменить.

— Уедем, — шептал он, выбирая росу растаявших снежинок из моих волос. — Пожалуйста, давай уедем? Я спрячу тебя. Запру. До окончания срока. Я не причиню тебе вреда. А ты — никому… позволь помочь?

Нет.

Я не могла объяснить, но чувствовала, что это — неправильно. Нельзя играть с богами…

— Тогда позволь остаться…

…нельзя.

Я убью его.

Или сегодня. Или завтра… послезавтра… в один из тех дней, которых мне предстоит пережить еще множество.

— Хотя бы позволь навещать…

А разве я могу запретить?

Наверное.

Но не стану. И ночью, отбирая жар его дыхания, я снова и снова повторяла имя Янгара. Наверное, предчувствовала, что следующая наша встреча будет горькой.